Текст книги "Оппенгеймер. История создателя ядерной бомбы"

Глава девятая
Дуэль

Наука – это еще не все, но наука весьма прекрасна.

Роберт Оппенгеймер

Немец Вернер Гейзенберг в 1923 году едва не пролетел мимо степени доктора философии, завалив устный экзамен по экспериментальной физике, которая его в то время совсем не интересовала. Гейзенберг был таким же прирожденным теоретиком, как и наш герой. И вообще, изначально он собирался изучать в Мюнхенском университете математику, но профессор математики Фердинанд фон Линдеман не принял его. И тогда Гейзенберг попросился в ученики к физику-теоретику Арнольду Зоммерфельду, который взял его к себе. После защиты Гейзенберг переехал в Гёттинген, где стал одним из ассистентов Макса Борна. «Он напоминал простого крестьянского парня с короткими светлыми волосами, ясными живыми глазами и приветливым выражением лица, – писал о Гейзенберге Борн. – Он исполнял свои обязанности ассистента гораздо лучше, чем Паули, и сильно мне помогал. Непостижимая быстрота, с которой он все схватывал, и острота ума позволяли ему справляться с колоссальными объемами работы без особых усилий». Осенью 1924 года Гейзенберг уехал в Копенгаген, где работал под руководством Нильса Бора до весны 1925 года, а затем вернулся в Гёттинген, где в сотрудничестве с Максом Борном и Паскуалем Йорданом разработал матричную квантовую механику (матричная механика) – первую логически согласованную концепцию квантовой теории. Британский физик-теоретик Поль Дирак разработал для этой концепции новую математическую основу, а австрийский физик Эрвин Шрёдингер в статье «Квантование как задача о собственных значениях» доказал, что матричную механику можно согласовать с классической физикой с помощью математики, а именно дифференциальных уравнений. Научное сообщество высоко оценило статью Шрёдингера. Дирак после непродолжительной полемики признал его правоту, а вот Гейзенберг этого делать не стал, игнорируя очевидное, он стоял на том, что теория Шрёдингера ошибочна. Вдобавок у Гейзенберга сформировалась стойкая личная неприязнь к Шрёдингеру. Ученые, да и вообще все профессионалы, обычно отделяют личное от рабочего и не отмахиваются от неудобных фактов, но Вернер Гейзенберг был не таков.

В октябре 1927 года двадцатипятилетний Гейзенберг занял должность профессора теоретической физики Лейпцигского университета, и это был случай, когда молодость не являлась недостатком. У Гейзенберга уже был весьма солидный научный багаж (другому ученому этого на всю жизнь бы хватило).

В 1933 году Гейзенберг получил за создание квантовой механики Нобелевскую премию. Примечательно, что Максу Борну премии не дали, а Поль Дирак и Эрвин Шрёдингер получили одну премию на двоих «за открытие новых форм квантовой теории». Налицо была явная несправедливость. Ладно, пускай одна премия на двоих, но почему премию не дали Борну, вклад которого в создание матричной механики был довольно весомым? Премию присуждают люди, а люди поддаются влиянию. Гейзенберг обладал не только острым умом и научной интуицией, но и умел лоббировать собственные интересы.

Нацисты, как известно, распространяли свои одиозные идеи на все сферы жизни, в том числе и на науку. «Неполноценные» евреи, в представлении нацистов, не могли эффективно заниматься наукой, а кроме того, евреям нельзя было доверять. На передний план после прихода Гитлера к власти начали выдвигаться ученые из числа «чистокровных арийцев», и Вернер Гейзенберг был как раз из их числа. Поначалу его не раз критиковали за приверженность «еврейской физике» (так нацисты называли квантовую механику и теорию относительности, поскольку основными разработчиками этих теорий были евреи) и даже прозвали «белым евреем». Однако взять и отказаться от какого-то из научных направлений так, как в Советском Союзе впоследствии отказались от генетики[51]51
  В 1948 году на августовской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина генетика была объявлена лженаукой, созданной для оправдания евгеники и расизма. Возрождение советской генетики началось только в шестидесятых годах ХХ века.


[Закрыть], нацисты не рискнули. Они сделали «ход конем»: объявили, что ученые-евреи присваивали результаты, полученные работавшими под их началом неевреями, и всячески раздували достижения арийских ученых, доказывая тем самым, что настоящих успехов в науке (как и во всем прочем) способны добиться только арийцы.

Неудивительно, что у физиков-евреев, работавших в тридцатые годы в США, были две главные цели – продемонстрировать состоятельность американской физической школы и утереть нос нацистам.

Это была преамбула, а теперь начинается основное действие.

Подобно нашему герою, Гейзенберг также занимался изучением космических лучей (их научные интересы вообще сильно совпадали). В июне 1936 года Гейзенберг опубликовал статью, в которой утверждал, что теория квантовой электродинамики не годится для космических лучей, обладающих крайне высокой энергией. «Инструментом» для изучения этих лучей Гейзенберг считал теорию бета-распада итальянского физика Энрико Ферми, суть которой заключается в том, что при бета-распаде (слабом радиоактивном распаде, изменяющем заряд ядра на единицу без изменения массового числа) в одной точке взаимодействуют четыре частицы – протон, нейтрон, электрон и нейтрино. Если это сложно для понимания, то можно не вникать глубоко в суть. Достаточно понимать, что Гейзенберг выдвинул утверждение, с которым Оппенгеймер не был согласен.

Ответом Гейзенбергу стала статья Оппенгеймера и Карлсона «О мультипликативных ливнях», опубликованная в феврале 1937 года (ливни, упомянутые в названии, представляют собой электромагнитные каскады – лавинообразно нарастающие потоки электронов, позитронов и фотонов). «Вероятно у теории Гейзенберга отсутствует убедительная экспериментальная основа, – говорилось в статье. – Можно предположить, что ее настоящим фундаментом является формалистическое толкование теории электронного нейтринного поля».

В этой полемике Роберт Оппенгеймер выступал не только от своего имени, но и от имени созданной им в Беркли школы теоретической физики.

Критика концепции Гейзенберга содержалась и в статье «Заметки о природе частиц космических лучей», опубликованной в июне 1937 года. Эту статью Оппенгеймер написал в соавторстве со своим учеником Робертом Сербером, которого даже можно назвать не учеником, а другом нашего героя, настолько они были близки в период пребывания Сербера в Беркли. Надо отметить, что комфортная обстановка в Беркли и Пасадене оказала на психику Оппенгеймера крайне благотворное воздействие. Возможно, сказался также и возраст, но комфорт в любом случае стоит на первом месте. С Робертом Оппенгеймером образца тридцатых годов можно было сдружиться гораздо легче, чем с Робертом из ревущих двадцатых[52]52
  Ревущие (в смысле, бурные по аналогии с реками) двадцатые (Roaring Twenties) – устоявшееся название двадцатых годов прошлого столетия в США и Великобритании.


[Закрыть].

Одновременно с «Заметками» была опубликована статья «Распад протонов высокой энергии», авторами которой были Оппенгеймер, Сербер, бежавший от нацистов физик Лотар Нордгейм и его жена Гертруда. Соавторство с Нордгеймом, хорошо разбиравшимся в теме, было очень ценным для Оппенгеймера, поскольку придавало бо`льший вес его мнению. В «Распаде протонов» аргументированно доказывалось, что теория Ферми не способна объяснить феномен космических ливней.

Припертый к стенке, Гейзенберг попытался вывернуться и повел себя как ящерица, жертвующая хвостом ради спасения. От вынужденно признал, что теория Ферми не может объяснить ливни космических лучей, но продолжил настаивать на том, что квантовая электродинамика работает только до определенных значений энергии. Все это было изложено в статье «Пределы применимости современной квантовой теории», опубликованной в мае 1938 года. Трудно поверить в то, что такой умный человек, как Гейзенберг, не мог осознать свою ошибку, особенно с учетом того, что ему ее разъяснили самым подробным образом. Конечно же он все понимал, но не хотел ронять свой престиж и престиж арийской физики в глазах научной общественности, внимательно следившей за полемикой между ним и Оппенгеймером.

Летом 1939 года, незадолго до начала Второй мировой войны, Вернер Гейзенберг посетил Соединенные Штаты, побывал в нескольких университетах, а также принял участие в симпозиуме по космическим лучам, который проходил в Чикаго. Докладчики, и в первую очередь Роберт Оппенгеймер, критиковали теорию Гейзенберга, но тот все же попытался защитить свои взгляды с трибуны. Выступление Гейзенберга, не желавшего признавать свои ошибки даже после того, как его ткнули в них носом, закончилось перепалкой между ним и Оппенгеймером, в которой оба участника не давали себе труда сдерживаться. Оппенгеймер победил, потому что истина и логика были на его стороне. «Американцы невыносимы, – жаловался Гейзенберг в письме к своей жене Элизабет. – Их бесцеремонность превосходит все границы. У меня было такое ощущение, будто я нахожусь среди ковбоев в каком-то салуне».

Осенью того же года Гейзенберг был включен в команду ученых, занимавшихся разработкой нацистского «Уранового проекта», административными кураторами которого были министр авиации рейхсмаршал Герман Геринг, рейхсляйтер Мартин Борман (правая рука Адольфа Гитлера), рейхсминистр почты и связи Вильгельм Онезорге и рейхсминистр вооружения и боеприпасов Альберт Шпеер. Научным куратором проекта являлся физик Эрих Шуман, имевший звание генерала сухопутных войск (а еще он был внуком известного композитора Роберта Шумана). В рамках проекта Вернер Гейзенберг занимался теоретическими работами по конструированию ядерного реактора.

К «Урановому проекту» мы еще вернемся, а пока только скажем, что Роберт Оппенгеймер победил Вернера Гейзенберга и в этой большой «дуэли». Первая в мире атомная бомба была создана в Соединенных Штатах.

Зверства нацистов, которые, по собственному признанию Оппенгеймера, вызывали в нем «тлеющую ярость», пробудили чувство сопричастности к еврейской нации. Оппенгеймер не раз жертвовал довольно крупные суммы в пользу бежавших от нацизма ученых, а также организовал переезд в Соединенные Штаты младшей сестры своего отца Хедвиги Штерн и семьи ее сына Альфреда. Когда кузен спросил у Роберта, что представляет собой Америка, тот ответил: «Это великая страна не только по размерам, но и по духу, где у всех равные возможности для устройства своей жизни благодаря наличию демократических средств… Вас волнует вопрос: могут ли здесь иметь место зверства, подобные тем, что вы видели в Европе? Я отвечу, что здесь насилие невозможно, потому что в саму природу американской демократии встроен предохранительный клапан».

Мнение нашего героя об Америке и ее «демократических средствах» будет изрядно подпорчено в 1954 году. Но до этого пока еще далеко…

Глава десятая
Джин из рода Тэтлоков[53]53
  Название главы служит отсылкой к широко известному роману английского писателя (и поэта) поздневикторианской эпохи Томаса Гарди «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», в котором рассказывается о трагической судьбе сильной женщины.


[Закрыть]

Тайны науки открываются не потому, что они полезны, а потому что их можно было найти.

Роберт Оппенгеймер

Весной 1936 года Роберт Оппенгеймер познакомился с Джин Тэтлок, учившейся на медицинском факультете Стэнфордского университета, а с осени начал ухаживать за ней. Довольно приличный временной разрыв между знакомством и ухаживанием свидетельствует о том, что чувства к Джин были осознанными, обдуманными, а стало быть, глубокими.

В кого мог влюбиться такой неординарный человек, как наш герой? Только в неординарную женщину.

Отец Джин, Джон Тэтлок, получивший докторскую степень в Гарвардском университете, был известным филологом, специалистом по Джефри Чосеру и литературе елизаветинской эпохи[54]54
  Джефри Чосер (ок. 1340–1400) – один из основоположников английской национальной литературы и литературного английского языка, первым начавший писать сочинения не на латыни, а на английском языке, автор широко известного стихотворного сборника новелл «Кентерберийские рассказы». Елизаветинской эпохой называют период правления королевы Елизаветы I (1558–1603).


[Закрыть]. На момент знакомства Роберта и Джин Джон Тэтлок занимал профессорскую должность в Калифорнийском университете, так что наш герой хотя бы шапочно должен был быть с ним знаком. Но с Джин Оппенгеймера познакомила Мэри Эллен Уошберн, у которой он арендовал квартиру. Мэри Эллен и Джин объединяло членство в Коммунистической партии, но ходили слухи, что девушек связывают и иные отношения. Слухи слухами, но в одном из писем Тэтлок писала, что «был период, когда я считала себя гомосексуальной и отчасти вынуждена верить в это по сей день, но логика убеждает меня в том, что я не могу быть такой из-за своей “немужественности”».

В 1936 году американские коммунисты массово проводили сборы средств для испанских республиканцев, которые воевали с националистами, возглавляемыми генералом Франсиско Франко. Некоторые американцы не ограничивались финансовой помощью, а ехали в Испанию сражаться на стороне республиканцев. Набором добровольцев и вообще всей помощью республиканцам занимался Коминтерн – мировая коммунистическая партия[55]55
  Коммунистический интернационал (Коминтерн) можно называть мировой коммунистической партией лишь образно. На деле Коминтерн представлял собой международную организацию, объединявшую коммунистические партии различных стран в 1919–1943 годах.


[Закрыть], так что любой помогающий в той или иной степени вступал в контакт с коммунистами.

«Я не думаю, что ее интересы действительно были политическими, – писал Оппенгеймер в 1954 году, когда Джин уже не было в живых. – Она просто любила эту страну, ее людей и ее жизнь… Не должно создаваться впечатление, что именно под влиянием Джин Тэтлок я завел друзей левого толка или почувствовал симпатию к делам, которые до тех пор были далеки от меня, как дело лоялистов [республиканцев] в Испании и помощь мигрантам. Я уже упоминал некоторые другие причины, которые этому способствовали. Мне понравилось новое чувство товарищества, и в ту пору я чувствовал сопричастность к жизни своего времени и своей страны».

Скорее всего, Оппенгеймер был прав: интересы Джин вряд ли были сугубо политическими, ведь она выросла в буржуазной среде и вращалась в буржуазных кругах, основу которых составляла интеллектуальная элита. Реальный вклад Джин в коммунистическое дело выражался лишь в том, что она время от времени писала статьи для коммунистической газеты Western Worker, не более того. Да и сам возраст вступления в Коммунистическую партию – девятнадцать лет! – наводит на мысль о том, что вряд ли это было сделано по стойким убеждениям, скорее всего, сыграла роль свойственная юности склонность к протестам.

Изначально Джин собиралась пойти по стопам отца – изучала в колледже английскую литературу, но затем предпочла медицинскую стезю и в 1933 году поступила на годичные подготовительные курсы в Калифорнийском университете, а с 1935 года начала учебу в Стэнфорде. Джин привлекала психиатрия, и можно предположить, что этот интерес был «корыстным». Ей хотелось разобраться в себе и своем мироощущении. Судя по тому, что в 1943 году Джин впала в тяжелейшую депрессию, закончившуюся 4 января 1944 года суицидом, проблемы у нее были серьезные, но до поры до времени ей успешно удавалось их скрывать. Возможно, все началось с переживаний по поводу собственной гомосексуальности, но могли быть и другие предпосылки. В предсмертной записке Джин написала, что ей все опротивело, что она хотела жить с полной отдачей, но ее словно бы парализовало, и она не может понять, почему так произошло, но хотя бы может избавить мир от себя.

В 1936 году все было иначе. Джин жила «на полную катушку»: изучала медицину, зачитывалась Фрейдом, писала статьи в газету, которая годом позже прекратит свое существование, посещала коммунистические мероприятия и часто меняла свои сердечные привязанности. Оппенгеймер, сумевший пробыть рядом с ней с осени 1936 до весны 1939 года, установил своеобразный рекорд по продолжительности отношений и был готов продолжать их и дальше. Но Джин дважды отвергла предложение руки и сердца, а затем порвала с ним, не дождавшись третьего предложения.

Может, оно и к лучшему, потому что вряд ли Оппенгеймер был бы счастлив с такой спутницей жизни, которая внезапно могла надолго исчезнуть, а по возвращении приводить его в исступление рассказами о своих похождениях. Он любил и потому прощал. А про Джин можно сказать, что она всего лишь позволяла себя любить, не более того. При таком раскладе не стоит желать многого и проявлять свои чувства слишком явно и слишком часто, поскольку это может расцениваться как давление. Но Оппенгеймер этого не понимал и предпринимал одну «лобовую атаку» за другой. Если Джин не хотела его видеть, он являлся без приглашения, надеясь, что роскошный букет смягчит ее сердце. Но настойчивость, временами переходящая в назойливость, вызывала у нее только раздражение. И весной 1939 года отношения были прекращены по инициативе Джин.

Однако разрыв не был окончательным. Известно, что Джин и Роберт вместе встречали Новый 1941 год. Роберт к тому времени уже был женат (об этом пойдет речь в следующей главе), а Джин заканчивала учебу в Стэнфордском университете, после которой она на год уехала в Вашингтон для прохождения интернатуры в больнице Святой Елизаветы. В 1942 году Джин поступила в ординатуру на кафедру психиатрии Медицинского центра Калифорнийского университета, после чего продолжала изредка встречаться с Робертом. Последняя их встреча была зафиксирована агентами службы безопасности, наблюдавшими за Оппенгеймером, 14 июня 1943 года. Ему тогда было тридцать девять лет, а ей – двадцать девять. Вроде бы инициатива встречи принадлежала Джин. Возможно, она чувствовала приближение депрессии или уже пребывала в ней и пыталась найти поддержку у старого верного друга. Они провели вечер в недорогом мексиканском заведении (Джин не любила показного шика и всякой роскоши), а затем приехали на квартиру Джин, где остались до утра. Агент указал в своем рапорте, что Оппенгеймер относился к Джин с нежностью…

Все, кто знал Роберта Оппенгеймера, сходятся на том, что любовь к Джин Тэтлок была самым ярким чувством в его жизни. Некоторые даже склонны утверждать, что только ее он любил по-настоящему.

У коронера не было сомнений, что Джин Тэтлок покончила жизнь самоубийством. Она приняла большую дозу хлоралгидрата (сильного седативного средства с выраженным снотворным эффектом), опустилась на колени перед заполненной водой ванной и опустила голову в воду. В принципе, для того чтобы умереть, было достаточно и хлоралгидрата, но Джин предпочла подстраховаться.

С подачи старшего брата Джин Хью Тэтлока получила распространение версия, что самоубийство было инсценировкой, устроенной спецслужбами. Якобы Джин была убита «из предосторожности», как человек, с которым Роберт Оппенгеймер мог поделиться секретными сведениями, касавшимися Манхэттенского проекта. Логика проста: коммунистка Джин могла послужить передаточным звеном между доверявшим ей Оппенгеймером и Москвой.

Версия с убийством Джин Тэтлок представлена в телевизионном сериале «Манхэттен», закрытом в 2016 году после выхода второго сезона. Сценаристы любят все загадочное, но с точки зрения здравого смысла эта версия не выдерживает критики. Если бы Джин хотели убрать как «агента Кремля», то убрали бы раньше, в середине 1943 года, вскоре после ее последней встречи с Оппенгеймером. В подобных делах нужно спешить, ведь информация уходит по назначению быстро, а не откладывать устранение «связующего звена» на полгода. Впрочем, до истины в этом вопросе докопаться невозможно, можно оперировать только домыслами, тем более что тело Джин было кремировано по распоряжению ее отца.

Глава одиннадцатая
Китти

Пытаться быть счастливым все равно что пытаться создать машину, от которой требуется только одно – чтобы она работала бесшумно.

Роберт Оппенгеймер

Человек, хорошо знакомый с биографией Роберта Оппенгеймера, имеет возможность пить в барах за чужой счет (нужно только менять локации, чтобы не примелькаться).

Читатели могут проверить себя. Скажите, это правда, что чистокровный еврей Роберт Оппенгеймер состоял в родственных отношениях с гитлеровским фельдмаршалом Вильгельмом Кейтелем, повешенным в Нюрнберге в октябре 1946 года?

Так и подмывает поставить десять… нет, сто против одного на то, что это неправда, но на самом деле – чистая правда. Жена Роберта Оппенгеймера, Кэтрин Пуэннинг, по матери приходилась Кейтелю двоюродной племянницей, но на этот факт как-то не принято обращать внимание.

Кэтрин Пуэннинг родилась в августе 1910 года в Реклингхаузене, небольшом городе на севере Рурской области. Тремя годами позже ее отец, инженер-металлург Франц Пуэннинг, получил работу в одной из питсбургских[56]56
  Питсбург – второй по величине город в американском штате Пенсильвания, в былые времена один из металлургических центров страны.


[Закрыть] сталелитейных компаний, и семья переехала в Соединенные Штаты. Франц Пуэннинг был не простым инженером, а изобретателем, владевшим несколькими патентами на конструкцию доменных печей, то есть довольно обеспеченным человеком, а Кэтрин была его единственным ребенком. Иначе говоря, девушка выросла в атмосфере полного достатка, но, тем не менее, со временем начала сочувствовать коммунистам. Считается, что к этому ее подтолкнул Джозеф Даллет – младший, сын богатого нью-йоркского бизнесмена (к слову, немецкого еврея) с которым Кэтрин дружила в конце двадцатых годов.

Случайно ли две главные женщины в жизни Роберта Оппенгеймера оказались коммунистками? Скорее всего, да, случайно. Коммунистические идеи в то время были весьма распространены в Соединенных Штатах, чему сильно поспособствовала Великая депрессия со всеми ее последствиями.

Роберт Оппенгеймер никогда не был убежденным коммунистом – это первое. Но то, что он видел вокруг себя, подталкивало его к принятию некоторых коммунистических идей. Америка далека от совершенства и сейчас. Но сто лет назад совершенства было еще меньше, если не сказать, что не было совсем. С одной стороны, с каждой трибуны провозглашались демократические идеалы, без которых, по образному выражению Герша Гудельмана[57]57
  Герш Гудельман (1892–1967) – американский литератор, редактор и художник, много работавший в жанре сатиры.


[Закрыть], – «и баночки ваксы нельзя было продать», а с другой – права простых американцев повсеместно ущемлялись. И даже настолько далекий от политики человек, как наш герой, постоянно сталкивался с этим и под влиянием виденного был вынужден изменить свои взгляды.

Джозеф Даллет – младший стал вторым, гражданским, мужем Кэтрин. Первый – Фрэнк Рамсейер, музыкант, с которым она познакомилась в Париже, не оставил в ее жизни глубокого следа, поскольку оказался наркоманом и гомосексуалистом. А вот Даллет оставил след. Под его влиянием Кэтрин вступила в Коммунистическую партию, членом которой был, и он сам, и начала активно участвовать в партийной жизни, правда, на низовом уровне: она продавала коммунистические газеты, ходила на митинги, раздавала листовки и организовывала сборы средств. По ее собственному признанию, эта деятельность была «мучительной». Но сильнее всего девушку, выросшую в атмосфере достатка и благополучия, угнетала бедность. Джозеф принципиально не брал денег у своего отца, а его собственные заработки были скудными. Дело закончилось тем, что Кэтрин ушла от него и уехала в Британию, где в то время жили ее родители. А в октябре 1937 года Джозеф, сражавшийся в Испании на стороне лоялистов-республиканцев, погиб в бою. В память о нем Кэтрин остались письма, опубликованные в 1938 году[58]58
  Letters by Joe Dallet, an American volunteer, to his wife (New York: Workers Library Publishers, 1938).


[Закрыть]. Вроде как она собиралась присоединиться к своему возлюбленному, но вынуждена была отложить отъезд в Испанию по состоянию здоровья (из-за перенесенной операции по поводу кисты яичника), и это был случай из категории «опоздать навсегда».

Надо сказать, Кэтрин оставалась одинокой недолго. Сначала она пыталась утешиться в объятиях соратника и друга Джозефа – Стива Нельсона, а затем (спустя год после гибели Джозефа) вышла замуж за доктора медицины Ричарда Харрисона, который проходил стажировку в Пенсильванском университете, где Кэтрин в то время изучала ботанику.

Подобная востребованность рисует в воображении образ роковой очаровательной красавицы. Но давайте отставим воображение в сторону и посмотрим правде в глаза. «Красавицей» Кэтрин Пуэннинг не смог бы назвать даже отъявленный лжец. С фотографий на нас смотрит простецкое скуластое лицо с невыразительными глазами и носом, которому ну очень далеко до классических пропорций. Крупные зубы, которые Марк Твен назвал бы «лошадиными», довершают впечатление. Никакого сравнения с изящно-утонченной Джин Тэтлок. Но, видимо, в Кэтрин был какой-то особый магнетизм, который не могут передать фотографии…

Люди, знавшие ее, отзывались о ней по-разному. Одни восхищались ею, а другие считали ее лживой и недостойной уважения женщиной. Скорее всего, истина лежала где-то посередине. Кэтрин производила хорошее впечатление на тех, кто ей нравился, и не думала о том, какое впечатление производит она на тех, кто не заслуживал ее расположения.

В августе 1939 года на вечеринке, устроенной друзьями, Кэтрин Харрисон познакомилась с Робертом Оппенгеймером. В то время она была аспиранткой в Калифорнийском университете и параллельно сотрудничала с физиком из Калтеха Чарльзом Лауритсеном, который занимался исследованиями в области лучевой терапии онкологических заболеваний. Лауритсен с супругой и устроили ту самую судьбоносную вечеринку.

Надо сказать, что после разрыва с Джин Тэтлок Оппенгеймер не переживал свое горе в одиночестве, но знакомство с Кэтрин выделялось из ряда прочих глубиной возникших у него чувств. Оппенгеймер предложил Кэтрин и ее мужу провести лето в Нью-Мексико, где у него давно уже было свое ранчо. Но вышло так, что Ричард Харрисон не смог воспользоваться приглашением, и Кэтрин отправилась в Нью-Мексико с уже упоминавшемся выше Робертом Сербером и его женой Шарлоттой.

Неизбежное случилось очень быстро, то ли в Перро Калиенте, то ли в доме Кэтрин Чавес Пэйдж, к которой наш герой некогда испытывал романтический интерес. (Ах, как причудливо переплетаются нити судьбы! И там Кэтрин, и здесь Кэтрин!) Кэтрин Харрисон забеременела от Оппенгеймера, развелась с Ричардом (развод оказался легким, поскольку его хотели обе стороны), и 1 ноября 1940 года вышла замуж за нашего героя. Так Джулиус Роберт Оппенгеймер стал семейным человеком и без пяти минут отцом.

Были ли Оппенгеймер счастлив с Кэтрин, которая стала для него Китти, или нет? И насколько желанным вообще был этот брак, единственный в его жизни? Известно, что на момент их знакомства Кэтрин уже собиралась уйти от Ричарда, который разочаровал ее «полностью и окончательно», как писала она одной из своих подруг. Что же касается Оппенгеймера, то о его отношении к Кэтрин судить сложно. С одной стороны, он активно стремился с ней сблизиться, но то же самое происходило и с другими женщинами, появившимися в его жизни после расставания с Джин Тэтлок. Уж не стала ли беременность определяющим фактором? С другой стороны, трудно представить, чтобы Роберт Оппенгеймер, живший по правилу «делай так, как считаешь нужным», мог пойти на такой ответственный шаг, как женитьба, против своей воли. Беременность Кэтрин могла подтолкнуть нашего героя к принятию решения о женитьбе, но не навязать его. «Мой брат всегда знал, чего он хочет, и этим выгодно отличался от меня, – сказал в одном из интервью Фрэнк Оппенгеймер. – Заставить его сделать что-то против желания было невозможно, все равно, что заставить солнце взойти на западе. Он просто делал так, как считал нужным, всегда и везде. Он был свободным человеком в полном понимании этого слова».

Интересная деталь – на свадьбе Роберта и Кэтрин не было гостей. В свидетели пригласили тех, кто подвернулся под руку, секретаря суда и уборщика. Скорее всего, такой максимально скромной церемония стала по желанию нашего героя, потому что Кэтрин любила принимать гостей, устраивать вечеринки и вообще «жить напоказ».

Сразу же после свадьбы Оппенгеймер снял дом в Беркли на Кенилворт-корт, хорошо запомнившийся многим из его учеников, к которым наш герой относился как к членам семьи, а членов семьи принято приглашать на обеды. Оппенгеймера нельзя было назвать эталонным хлебосолом, но двери его дома всегда были открыты перед учениками, и не только перед ними. Жившие в Беркли коммунисты часто бывали здесь на собраниях. А что такого? Почему бы людям не собраться в приятной компании для обсуждения «живонасущных» вопросов бытия? В то время многие представители американской интеллигенции разделяли левые идеи, ведя при этом типично правую, буржуазную жизнь, и никого подобная дихотомия не напрягала (достопочтенный Джозеф Маккарти[59]59
  Джозеф Рэймонд Маккарти (1908–1957) – американский сенатор-республиканец, придерживавшийся крайне правых, если не сказать, реакционных политических взглядов, и ставший инициатором антикоммунистического политического движения, получившего название маккартизма. «Всякий раз, когда вы пытаетесь изгнать международный коммунизм из колледжей и университетов, поднимается крик о “нарушении академической свободы”, – говорил Маккарти. – Однако следует помнить, что там, где власть захвачена международным коммунизмом, нет вообще никаких академических свобод». Слово «достопочтенный» в данном контексте носит явно иронический характер.


[Закрыть] только недавно стал окружным судьей в Висконсине и вряд ли предполагал, в какие выси забросит его судьба). Поскольку среди знакомых четы Оппенгеймер было много «левых», у наблюдателей могло создаться впечатление, что коммунистические собрания проходят в доме на Кенилворт-корт одно за другим, но на деле чаще собирались просто ради общения. Кэтрин пользовалась среди коммунистов уважением как вдова героя, погибшего в борьбе за правое дело, и с ней охотно общались видные партийные деятели. Заодно они общались и с Оппенгеймером. А круг общения во многом формирует мнение о человеке.

Кроме того, наш герой время от времени делал взносы в партийную кассу. С одной стороны, это было благотворительностью и выглядело как благотворительность, но при желании можно было трактовать действия Оппенгеймера как систематическую финансовую поддержку коммунистической деятельности. Как известно, даже самый длинный день имеет свой конец[60]60
  Английское выражение The longest day has an end («Самый длинный день имеет свой конец») аналогично русскому «сколько веревочке ни виться, а конца не миновать».


[Закрыть]. В свое время Оппенгеймеру все припомнят, а пока Федеральное бюро расследований в марте 1941 года завело на него досье, а в Калифорнийском университете провели внутреннее расследование по поводу его политической деятельности. Но об этом будет сказано отдельно. Сейчас надо запомнить, что женитьба на Кэтрин упрочила и расширила связи Роберта Оппенгеймера с коммунистами.

Спустя семь месяцев после свадьбы, 12 мая 1941 года, Кэтрин, которую муж и знакомые обычно называли сокращенным именем Китти, родила мальчика, которого назвали Питером. Выбор имени ребенка, особенно первенца – дело серьезное, и чаще всего этот выбор бывает предопределенным. Детей называют в честь кого-то из родственников или в честь знаменитостей. Отца Кэтрин звали Францем, у Роберта в роду вообще не было Питеров, следовательно, получается, что имя было взято «с потолка». Скорее всего, родителям хотелось дать ребенку какое-нибудь англосаксонское имя, и остановились на этом варианте.

При всем желании Кэтрин нельзя было назвать образцовой матерью. Она могла оставить младенца на попечение няни-медсестры и уехать с Робертом в Перро Калиенте, да и вообще бо`льшую часть времени Питер проводил с нянями, потому что Кэтрин было не до него. Во-первых, она работала лаборантом в Калифорнийском университете (не ради заработка, а чтобы находиться на людях) и вела оживленную светскую жизнь. Тяга к светской жизни была у Китти настолько выраженной, что в ней впору было заподозрить аристократку или представительницу богемы. Впрочем, несмотря на всю свою «коммунистичность», ей всегда хотелось выглядеть аристократкой. Она охотно рассказывала знакомым (не всем подряд, а только тем, кто этого заслуживал), что ее отец был потомком какого-то немецкого герцога или курфюрста[61]61
  Курфюрстом (в дословном переводе с немецкого – «князь-выборщик») в Священной Римской империи назывался князь, обладавший правом голоса на выборах императора.


[Закрыть], а мать находилась в родстве с Ганноверской династией британских королей[62]62
  Представители Ганноверской династии правили Великобританией с 1714 по 1901 годы (последней из «ганноверцев» была королева Виктория).


[Закрыть]. Разумеется, никто в это не верил, к ее рассказам относились как к безвредной причуде милой женщины. Китти производила на людей разностороннее впечатление: одни находили ее «милой до умопомрачения», а другие видели «сильную женщину с твердыми принципами». С мужчинами она ладила лучше, чем с женщинами. Впрочем, возможно, что сложности в отношениях с представительницами своего пола объяснялись соперничеством и завистью. Женщины не могли простить Китти ее стремления быть в центре внимания.