Текст книги "Оппенгеймер. История создателя ядерной бомбы"

Глава тринадцатая
Сомнение служит мне надежной опорой

Если вникнуть в суть, то причина, побудившая нас выполнить эту работу, заключается в органической необходимости. Если вы ученый, вы не можете отказаться от таких вещей. Если вы ученый, то вы считаете, что полезно узнать, как устроен мир; что хорошо узнать, каковы реалии; что хорошо передать человечеству максимально возможную власть над миром.

Роберт Оппенгеймер

«Ситуация в Беркли и здесь, в Пасадене, в определенном смысле весьма мрачная, – писал Оппенгеймер в мае 1941 года своему бывшему ученику Эдвину Уэлингу, – а здесь [в Калифорнийском университете] так особенно. Почти всех мужчин, занимавшихся физикой, призвали на войну, а оставшиеся увязли в административных и преподавательских делах, а также в проблемах защиты [от призыва]. Число выпускников тоже сильно уменьшилось, наиболее заметные потери понесли те, кто заканчивает изучать ядерную физику, но в целом потери есть на всех факультетах». Наш герой еще не знал о том подарке, который уготовила ему судьба, и, скорее всего, думал, что проведет войну в Беркли и Пасадене.

Комитет Бриггса просуществовал недолго. В июне 1941 года президент Рузвельт создал Управление научных исследований и разработок под руководством Вэнивара Буша, своего главного советника по научным вопросам. В состав Управления вошел Национальный комитет оборонных исследований, частью которого был комитет по урану, по соображениям секретности получивший название S-1 («секции один»). Бюрократическая деятельность по созданию и реорганизации структур велась активно, но дело при этом буксовало. Работы над созданием атомного оружия никак не начинались. Это сильно удивило, если не сказать возмутило, Марка Олифанта, который прилетел в Соединенные Штаты в конце августа для того, чтобы посмотреть, как здесь идут дела. Выяснив, что дела не идут никак, Олифант прибыл в Беркли для встречи с Эрнестом Лоуренсом, который был членом реорганизованного уранового комитета и, кроме того, сотрудничал с британскими коллегами, собиравшимися использовать для ускорения нейтронов его циклотрон.

Иначе говоря, Лоуренс знал о проекте по созданию атомного оружия. «Что знает барон, то знает и король», – гласит старинная английская пословица. Олифант был уверен в том, что Роберт Оппенгеймер, учитель и старший коллега Лоуренса, тоже знает о проекте, и вел секретные разговоры в его присутствии. Когда же Олифант понял свою ошибку, ему не оставалось ничего другого, кроме как привлечь Оппенгеймера к работе над проектом. Если уж он все знает, то пусть приносит пользу.

Выходит, что Роберт Оппенгеймер попал в Манхэттенский проект случайно, вовремя (точнее, не вовремя) оказавшись в нужном месте. Пригласили бы его в проект в ином случае? Пятьдесят на пятьдесят. С одной стороны, он был известным физиком-теоретиком, создавшим сильную физическую школу в Калифорнийском университете, а с другой – он имел славу «волка-одиночки», неспособного эффективно работать в команде, и славу ученого, мысли которого часто витают в облаках, в отрыве от реальности. Но в конечном итоге все устроилось наилучшим образом. Оппенгеймер стал не просто членом команды, а ее руководителем. Роль лидера всегда была ему по душе, так что в этом случае склонности нашего героя полностью совпадали с обстоятельствами. Что же касается «витания в облаках», то оно тоже пришлось к месту, ведь работа над проектом во многом шла от теории к практике, а не наоборот. К тому же Оппенгеймер был не из тех, кто привык рубить сплеча. Он мог бы сделать своим девизом слова Фальстафа: «Благоразумие – лучшая часть доблести»[70]70
  Фраза Discretion is the better part of valour («Благоразумие – лучшая часть доблести»), которую произносит сэр Джон Фальстаф в первой части пьесы Уильяма Шекспира «Генрих IV», стала у англичан пословицей.


[Закрыть]. Хотя нет, Оппенгеймеру лучше бы подошли слова Уитмена: «Сомнение служит мне столь же надежной опорой, что и непоколебимая вера»[71]71
  Из поэмы Уолта Уитмена «Песня о себе».


[Закрыть].

Спустя месяц после встречи с Олифантом, 21 октября 1941 года, Оппенгеймер оказался на заседании уранового комитета (будем называть его так, чтобы не путаться в менявшихся названиях). Пригласили его с подачи Лоуренса, написавшего курировавшему проект председателю Национального комитета оборонных исследований Джеймсу Брайанту Конанту, что «у Оппенгеймера появились новые важные идеи». Ни Конант, ни Лоуренс, ни сам Оппенгеймер не знали, что ФБР уже завело на нашего героя досье как на подозрительного субъекта, тесно связанного с коммунистами, иначе говоря, как на потенциального советского шпиона. И этот «потенциальный шпион» вдруг оказался посвященным в одну из самых секретных тайн государства!

В семидесятые годы один нестандартно мыслящий журналист опубликовал статью, в которой утверждалось, что Роберт Оппенгеймер был агентом ФБР, внедренным в Манхэттенский проект. Шантажируя Оппенгеймера возможными последствиями его связей с коммунистами, фэбээровцы якобы перетянули его на свою сторону и использовали как наблюдателя и осведомителя. Никаких доказательств у автора версии не было. Он основывался лишь на том, что подозрительный субъект мог попасть в секретный проект только в том случае, если бы был агентом ФБР и никак иначе. Послевоенное шельмование Оппенгеймера объяснялось тем, что в какой-то момент он разочаровал своих кураторов из ФБР… Удивительно, что эта версия не легла в основу какого-нибудь сериала. Но на самом деле «странность» с участием «подозрительного» Оппенгеймера в секретном проекте объясняется гораздо проще. В мае 1941 года ФБР ограничилось заведением досье на нашего героя. Слежки за ним не велось, телефонной и домашней прослушки не проводилось, так что «люди в черном»[72]72
  Прозвище сотрудников Федерального бюро расследований.


[Закрыть] тогда не были в курсе всех дел Роберта Оппенгеймера и не могли помешать ему узнать о секретном проекте, тем более что это произошло случайно.

В архивах ФБР есть сведения о том, что в начале октября 1941 года Оппенгеймер встречался со Стивом Нельсоном, одним из лидеров калифорнийских коммунистов, председателем партийного комитета в Сан-Франциско. Оппенгеймер познакомился с Нельсоном годом раньше на благотворительном вечере, организованном для помощи беженцам из Испании, где к тому времени победили националисты. Нельсон хорошо знал Китти, так что знакомство приобрело семейный характер. Супруги Оппенгеймер и Нельсон несколько раз бывали друг у друга в гостях.

Эту встречу некоторые биографы пытаются представить как «доказательство шпионской деятельности» Оппенгеймера, который сообщил «своим кремлевским покровителям» об урановом проекте. Но почему бы не предположить обратное. Оппенгеймер мог встретиться с Нельсоном для того, чтобы предупредить о сворачивании своих контактов с коммунистами. Скорее всего, так оно и было, поскольку наш герой, имея перед глазами пример своего младшего брата, хорошо понимал, что эти контакты могут помешать его участию в проекте. И навряд ли советская разведка, прославившаяся не только своей результативностью, но и своей скрытностью, стала бы использовать в качестве агента такого видного коммунистического функционера, как Нельсон, находившегося под плотным колпаком у ФБР. Кроме того, до сих пор не найдено ни одного доказательства того, что Роберт Оппенгеймер сотрудничал с советской разведкой. Есть только домыслы, а домыслы служат весьма ненадежным основанием для выводов. В качестве примера можно вспомнить хотя бы широко известное «дело Дрейфуса»[73]73
  «Делом Дрейфуса» называется состоявшийся в декабре 1894 года во Франции судебный процесс по обвинению в шпионаже в пользу Германской империи офицера французского генерального штаба, эльзасского еврея капитана Альфреда Дрейфуса (1859–1935). Главным доказательством вины подсудимого служило анонимное письмо на имя германского военного атташе в Париже полковника Максимилиана фон Шварцкоппена, в котором автор, французский офицер, предлагал свои услуги в качестве шпиона и сообщал некоторые подробности о французском мобилизационном плане. Дрейфус был признан виновным, разжалован и приговорен к пожизненной каторге во Французской Гвиане. Дело Дрейфуса получило широкий общественный резонанс, усилившийся еще больше после того, как в январе 1898 года известный писатель Эмиль Золя опубликовал под заголовком «Я обвиняю!» открытое письмо президенту Феликсу Фору, в котором выступил в защиту Дрейфуса и обвинил французское правительство в антисемитизме. После пересмотра дела приговор был смягчен до десяти лет каторжных работ, но это не устроило ни самого Дрейфуса, ни общественность. 12 июля 1906 года в ходе нового пересмотра дела Дрейфус был полностью оправдан, восстановлен на службе и награжден орденом Почетного легиона.


[Закрыть]. И самое главное, Роберт Оппенгеймер был полностью в курсе всех деталей Манхэттенского проекта. Если бы он сотрудничал с русскими, то атомная бомба у Советского Союза появилась бы одновременно с Соединенными Штатами, а не в 1949 году[74]74
  Успешное испытание первой советской атомной бомбы было проведено 29 августа 1949 года на Семипалатинском испытательном полигоне.


[Закрыть].

Перед тем как подключиться к «урановому проекту», наш герой совершил один поступок, абсолютно нелогичный как с точки зрения лояльного американского ученого, которым он стремился выглядеть, так и с точки зрения советского агента. Предыстория такова. В штате Нью-Йорк был создан комитет, известный как комитет Раппа – Кудерта (по именам его сопредседателей). Его задачей было определение степени коммунистического влияния в образовательной системе штата, иначе говоря, комитет должен был выявлять коммунистов в высшей и средней школах. Оппенгеймер написал одному из сопредседателей, сенатору-республиканцу Фредерику Кудерту-младшему, гневное письмо с обвинением в нарушении Первой поправки Билля о правах[75]75
  Билль о правах – неофициальное название первых десяти поправок к Конституции США, которые закрепляют основные права и свободы граждан и обеспечивают механизм их реализации. Первая из этих поправок провозглашает свободу слова, свободу религии, свободу прессы, свободу собраний, право на подачу петиции, а также налагает запрет на установление официальной государственной религии.


[Закрыть]. И дошел даже до того, что назвал Кудерта ханжой, чего в деловой переписке делать явно не стоило. Советский агент, собиравшийся внедриться в круг разработчиков атомного оружия, никогда бы не позволил себе подобной опрометчивости. Лояльному ученому, надеявшемуся на участие в секретном проекте, тоже не стоило так себя вести. Так какими же мотивами руководствовался наш герой? Ведь у него непременно должны были быть какие-то мотивы…

Зная характер и особенности личности Роберта Оппенгеймера, можно с уверенностью предположить, что это письмо стало проявлением нервного срыва. Он заинтересовался проектом и искренне желал принять в нем участие, но боялся, что связи с коммунистами (вплоть до подписки на партийную газету People’s World) могут этому помешать. Тревога «накручивала» его все сильнее и сильнее. Письмо стало закономерной и обоснованной попыткой Оппенгеймера выплеснуть накопившееся раздражение (прием вообще-то полезный, но лучше было сжечь письмо сразу после его написания). Результатом стало только усиление внимания к нему ФБР.

Основной проблемой, обсуждавшейся на первом совещании с участием Оппенгеймера, был дефицит урана-235, которого, по уточненным расчетам, требовалось не менее ста фунтов (для создания одной бомбы). Извлечение такого количества из природного урана было крайне долгим делом, грозившим растянуться не на месяцы, а на годы. Методов извлечения было два: газовая диффузия и центрифугирование. В первом случае уран переводился из твердого состояния в газообразное, после чего подавался в разделитель, где был установлен мембранный фильтр с микроскопическими отверстиями. Более легкие атомы урана-235 имеют более длинный диффузионный пробег и потому проходят через мембрану в большем количестве, нежели «обычные» атомы урана-238. Разделение в центрифуге тоже основано на разнице в весе. Легкие атомы урана-235 соберутся в центре, а атомы урана-238 распределятся на периферии.

Как вариант, можно было создать бомбу на основе недавно открытого плутония, имевшего меньшую критическую массу. Но этот элемент, не имевший стабильных изотопов, находился в природе в виде диоксида[76]76
  Диоксидом называется соединение химического элемента с двумя атомами кислорода.


[Закрыть] в настолько ничтожных количествах, что о его добыче не могло быть и речи. Плутоний нужно было получать из урана.

Предположительный срок создания бомбы равнялся трем с половиной годам, но он был назван только для того, чтобы что-то назвать, поскольку никто из участников совещания не представлял, сколько времени займет накопление нужных количеств урана или плутония.

После этого совещания Урановый комитет был реорганизован в секцию S-1. Оппенгеймера в нее не включили, что выглядело явным проявлением недоверия. Наш герой собственными руками «подлил масла в огонь», собравшись вступать в Американскую ассоциацию научных работников – профсоюзную организацию левого толка. Он устроил у себя дома заседание Ассоциации, на которое пригласил Лоуренса и других сотрудников университета. Лоуренс не пришел, отговорил приходить других, а также «вправил мозги» Оппенгеймеру, объяснив, что не нужно давать Вашингтону лишний повод для придирок. Оппенгеймер согласился с его доводами и больше об Ассоциации не вспоминал, однако позволил себе посетить благотворительный вечер, на котором собирали средства для ветеранов войны в Испании. Психологи могут сказать, что бессознательное пыталось оттолкнуть нашего героя от участия в создании смертоносного оружия. Кто его знает, это непостижимое бессознательное? Может быть, и пыталось…

В декабре 1941 года на заседании секции S-1 Лоуренс предложил получать уран-235 электромагнитным методом, суть которого заключалась в том, что в магнитном поле атомы урана с разным весом станут двигаться по разным траекториям. Электромагнитный метод позволял разделять компоненты с высокой чистотой, но скорость его оставляла желать лучшего.

Нобелевский лауреат Артур Комптон, участвовавший в работе S-1, писал в своих воспоминаниях: «Период с декабря 1941 года, когда у нас появились полномочия финансировать работу над атомным проектом, до июня 1942 года, когда ответственность на себя взяла армия, был критическим». Критическим не столько в том смысле, что дело продвигалось очень медленно, сколько в том, что решалась судьба самого проекта. Нужно было понять, возможно ли реализовать его в ближайшее время?

По соображениям секретности и ради улучшения взаимодействия между участниками проекта в конце 24 января 1942 года было решено сосредоточить все исследовательские работы в одном месте. Выбор пал на Чикагский университет – вотчину Комптона, который обещал запустить цепную реакцию деления ядер урана к концу года. Для этого нужно было не только набрать достаточное количество вещества, но и создать ядерный реактор. Первый в мире реактор, созданный в Чикаго под руководством Энрико Ферми к декабрю 1942 года, получил из-за своей кустарной конструкции название «Чикагской поленницы». Название понравилось, и с тех пор на жаргоне физиков все реакторы называются «поленницами».

Формально Роберт Оппенгеймер не участвовал в проекте по созданию атомной бомбы до сентября 1942 года, но на самом деле он принимал в нем активнейшее участие, обсуждая с Лоуренсом различные теоретические проблемы. Вовлеченность была настолько велика, что в марте 1942 года Оппенгеймер прекратил преподавание в Калтехе, на которое у него уже не оставалось времени. В то же время Лоуренс написал Комптону письмо с предложением принятия Оппенгеймера в S-1, но Комптон предпочел проигнорировать это предложение. Принято считать, что его настораживали политические взгляды Оппенгеймера, но, скорее всего, Комптон опасался конкуренции. В качестве уступки Лоуренсу, игравшему в проекте одну из ключевых ролей, Оппенгеймера назначили консультантом. Хоть что-то. Ситуация сложилась парадоксальная: консультант засекреченного проекта, занимавшийся такой важной проблемой, как столкновения быстрых нейтронов, не имел официального допуска к секретной информации.

Прежде консультантом по быстрым нейтронам был Грегори Брейт, еврей, родившийся в Российской империи. Брейт был ярым антикоммунистом и человеком с очень сложным характером (проще говоря, тем еще склочником), а кроме того, имел чрезмерное, если не сказать патологическое, пристрастие к секретности. Оставив должность консультанта, Брейт стал руководить оружейной частью проекта. Уровень секретности, которого требовал Брейт, затруднял взаимодействие между участниками проекта, то есть серьезно тормозил его реализацию. Когда Оппенгеймер выступил против подобной политики, Брейт попытался от него отделаться, но не нашел поддержки у Комптона и 1 июня 1942 года оставил свой пост. Функции руководителя оружейной части перешли к нашему герою. Но официально это не было закреплено, поскольку Комптону было не до кадровых решений, он готовил доклад для президента.

17 июня Рузвельт санкционировал продолжение работ над проектом, которые Комптон оценил в сто миллионов долларов. Вопрос «возможно ли?» отпал. Теперь на повестке дня стоял вопрос «когда?». Президент решил передать проект под контроль военных в Корпус инженеров[77]77
  Корпус инженеров Армии США – федеральное ведомство и военная организация, занимающиеся инженерными вопросами, имеющими отношение к армии.


[Закрыть]. 18 июня полковник Джеймс Маршалл получил приказ создать базу для разработки ядерного оружия. Временная штаб-квартира Маршалла находилась на Манхэттене, поэтому проект получил официальное название «Манхэттенский инженерный район»[78]78
  Manhattan Engeineer District.


[Закрыть], которое впоследствии сократилось до «Манхэттенского проекта».

23 сентября 1942 года руководителем проекта стал бригадный генерал Лесли Гровс, прежде в звании полковника занимавший должность заместителя начальника строительного отдела Инженерного корпуса сухопутных войск. Один из подчиненных Гровса сказал, что тот был «самым большим сукиным сыном, которого я когда-либо встречал в своей жизни, но также и одним из самых дельных людей». Гровс действительно был большим – шесть футов роста и более двухсот пятидесяти фунтов веса. И он определенно был дельным человеком. Сразу же после своего назначения провел решение о покупке 1250 тонн урановой руды у Бельгии[79]79
  В Бельгии нет месторождений урана. Уран добывался бельгийцами в африканской колонии, известной как Бельгийское Конго (в провинции Катанга).


[Закрыть] и выбил (иначе и не сказать) для своего проекта высший приоритетный рейтинг ААА, который открывал неограниченный доступ к любым ресурсам, имеющимся в распоряжении правительства Соединенных Штатов, то есть сделал финансирование проекта практически безграничным[80]80
  Желающие могут прочесть мемуары Лесли Гровса, переведенные на русский язык. Л. Гровс. Теперь об этом можно рассказать. М.: Атомиздат, 1964.


[Закрыть].

Манеры Гровса оставляли желать лучшего, в речи то и дело проскакивали бранные слова, а проект он называл «дорогостоящим сборищем идиотов и кретинов». В физике он разбирался ровно настолько, насколько должен был разбираться в ней инженер-строитель. Но для нашей истории это не так уж и важно. Важно то, что именно Лесли Гровс выбрал Роберта Оппенгеймера своим гражданским «напарником». Они превосходно дополняли друг друга – Громила и Ботаник.

Глава четырнадцатая
Лаборатория среди тополей

История науки богата примерами плодотворности соединения двух наборов методов, двух наборов идей, разработанных в разных контекстах, для поиска новой истины.

Роберт Оппенгеймер

5 октября 1941 года Гровс приехал в Чикаго, где осмотрел строящуюся «поленницу» и встретился с участниками проекта, наиболее представительными из которых были Артур Комптон, Энрико Ферми, Лео Силард и Джеймс Франк, удостоенный Нобелевской премии за открытие законов соударения электрона с атомом.

Франк заслуживает того, чтобы уделить ему несколько строк. В 1933 году он был директором Института экспериментальной физики Гёттингенского университета. После прихода к власти нацисты не сместили его с должности, в отличие от остальных евреев, потому что он участвовал в Первой мировой войне и имел офицерское звание. Но Франк подал в отставку по собственной инициативе, да еще и выступил с осуждением преследования ученых и учащихся еврейской национальности. Благодаря своим связям в научном мире он трудоустроил за границей всех своих сотрудников и только после этого эмигрировал сам. А в 1945 году Франк пытался отговорить правительство от бомбардировки японских городов. Убеждал, что для того, чтобы продемонстрировать миру (Советскому Союзу) сверхмощное оружие, достаточно испытательного взрыва на полигоне.

Разумеется, ученые мужи считали, что верховным руководителем научного проекта должен стать кто-то из них, а не какой-то там «подрядчик» (так они называли между собой Гровса). Высокомерное отношение «ученых бездельников» сильно задело амбициозного генерала, который заявил, что его опыт стоит двух докторских степеней, и отбыл в Беркли, где его ждало очередное разочарование. Калютрон (усовершенствованный для разделения изотопов урана циклотрон) Эрнеста Лоуренса оказался супердорогой игрушкой, не способной обеспечить в сжатые сроки нужные количества урана-235.

Надо признать, что президент Рузвельт был тысячу раз прав, когда решил передать проект под военный контроль. Ученые привыкли работать неспешно, им были важны идеи с теориями, а не сроки. Военному же можно было ставить задачу предельно конкретно: приказываю обеспечить к такому-то сроку! Без генерала Гровса, ни черта не смыслящего в ядерной физике, у Соединенных Штатов не было бы атомной бомбы в 1945 году.

Сбить спесь с ученых не было проблемой для Гровса. В конце концов, он был руководителем проекта и имел много рычагов для воздействия на подчиненных. Проблема крылась в другом: ни один ученый из тех, с кем довелось встретиться Гровсу, не показал способностей к масштабному мышлению. Каждый думал о своем – кто о «поленнице», кто о калютроне. А Гровсу был нужен человек, способный держать в уме весь проект целиком.

Но «мяч катится в руки игроку»[81]81
  Английское выражение, аналогичное по смыслу русскому «на ловца и зверь бежит».


[Закрыть]. 8 октября 1942 года на обеде, устроенном президентом Калифорнийского университета Робертом Гордоном Спроулом, генерал Гровс познакомился с Робертом Оппенгеймером. Наш герой произвел на него хорошее впечатление отсутствием высокомерия и наличием масштабного стратегического мышления. Оппенгеймер считал, что все ученые, работающие над проектом, должны быть собраны под одной крышей в централизованной лаборатории, где они могли бы свободно и оперативно обсуждать вопросы. При этом Оппенгеймер не выступал против военного контроля и даже предложил присвоить всем ведущим участникам проекта воинские звания (это предложение не было реализовано, посчитали, что призыв на военную службу может оттолкнуть многих ученых от участия в проекте). После Чикаго и встречи с Лоуренсом слова Оппенгеймера были бальзамом, излившимся на душу Гровса. Генерал не спешил с официальным назначением, но Оппенгеймер стал его научным советником, помогавшим выбирать место для лаборатории и участвовавшим в ее организации.

Разумеется, наш герой подыскивал место в милом его сердцу штате – Нью-Мексико. Гровсу понравилось ранчо Лос-Аламос, находившееся на плоской горе. С одной стороны, оно было уединенным, а с другой – до Санта-Фе, столицы штата, было всего пятьдесят миль. Правда, на ранчо располагалась школа, но для проекта категории ААА это не создавало проблем. Скорее наоборот, помещения школы можно было использовать для нужд лаборатории. В феврале 1943 года ранчо было освобождено, а уже в марте сюда начали съезжаться участники проекта. Оппенгеймер переехал в «лабораторию среди тополей»[82]82
  Los Álamos переводится с испанского как «тополя».


[Закрыть] 16 марта 1943 года. Он уже был не «вольным стрелком», а недавно назначенным научным руководителем лаборатории.

Почему при всем расположении Гровса и при всей степени вовлеченности в проект Оппенгеймер получил назначение только в феврале 1943 года?

В своих воспоминаниях Гровс подробно отвечает на этот вопрос, начиная с того, что никто из тех, с кем он обсуждал назначение Оппенгеймера, «не проявил большого энтузиазма» по поводу его кандидатуры. Прежде всего, у Оппенгеймера практически не имелось административного опыта. Да, он был создателем научной школы в Беркли, но никогда не руководил лабораторией, не заведовал кафедрой и не занимал должность декана. Сотрудники Оппенгеймера, по сути, были его младшими коллегами по научной работе, не более того. Статус тоже вызывал нарекания. Ну как же человек, не имеющий Нобелевской премии, может руководить командой нобелевских лауреатов? Престижу Гровс придавал большое значение, поскольку в научном мире, не имеющем воинских званий, иерархия выстраивается в первую очередь по престижу. Сильно настораживало досье Оппенгеймера, в котором, по словам Гровса, «было много такого, что нам совершенно не нравилось». Но, тем не менее, Оппенгеймер в конце концов был назначен научным руководителем проекта, поскольку Гровсу стало ясно, что никого лучше он не найдет.

Незадолго до отъезда из Беркли Оппенгеймера пыталась завербовать советская разведка. Сотрудники советского консульства в Сан-Франциско вышли на жившего в Беркли британского химика-коммуниста Джорджа Элтентона, а тот, в свою очередь, переговорил с профессором французской литературы Калифорнийского университета Хааконом Шевалье, который дружил с Оппенгеймером. Шевалье сообщил Оппенгеймеру, что у Элтентона есть возможность передачи технической информации для советских ученых, но наш герой на заброшенную удочку не клюнул, и на том разговор закончился. Оцените, как мастерски было сделано предложение – через коллегу-профессора, часто бывавшего в доме Оппенгеймеров. Сторонние наблюдатели не могли заметить ничего подозрительного. Этот разговор «аукнулся» Шевалье в 1950 году, когда он был вынужден уйти из университета и эмигрировать во Францию, поскольку перспективы на получение работы в Соединенных Штатах были нулевыми.

Помощником Оппенгеймера был назначен Джон Генри Мэнли, физик-нейтронщик, работавший прежде в металлургической лаборатории Чикагского университета. Мэнли, экспериментатор с административным опытом, стал идеальным дополнением нашего героя. «Я позволил уговорить себя присоединиться к Оппенгеймеру, но при этом у меня были кое-какие опасения, – вспоминал Мэнли. – Я был знаком с ним шапочно. Год или два назад я вел коллоквиум в Беркли и был слегка напуган его отчетливо проявлявшейся эрудицией и отсутствием интереса к мирским делам». Тем не менее руководитель и его помощник прекрасно поладили. Науку Оппенгеймер оставил себе, а управление лабораторией поручил Мэнли. Но не стоит рассматривать Мэнли как чистого администратора. В Лос-Аламосе он активно занимался научной работой по своему профилю (быстрые нейтроны).

Чуть ли не каждый участник проекта в той или иной мере описывал структуру лаборатории. Вникать в детали нам нет необходимости, но общее представление иметь нужно. Она разделялась на четыре отдела: теоретический, экспериментальный, артиллерийский и отдел химии и металлургии. Все отделы, кроме небольшого теоретического, делились на группы. Каждый занимался своим делом, но при этом каждый был в курсе того, как продвигается проект. Под «каждым» подразумеваются ученые, а те люди, кто занимался обеспечением проекта на низовом уровне (например, изготавливал какие-то детали или наблюдал за показаниями приборов), чаще всего не имели представления, на кого работают. Военное ведомство старалось обеспечить максимальную секретность, несмотря на большое количество участников проекта. На пике деятельности к нему было привлечено более ста пятидесяти тысяч человек, бо`льшая часть которых работала в дополнительных лабораториях, находившихся в Ок-Ридже (штат Теннесси) и Хэнфорде (штат Вашингтон), а также в Чикаго. Армейская служба безопасности при участии Оппенгеймера даже разработала дезинформационную операцию. Распространялись слухи, что в Лос-Аламосе создают электрическую ракету.

Оппенгеймер собирался лично возглавить теоретический отдел, но коллеги отговорили его от этой идеи. И правильно сделали, ведь в таком случае внимание нашего героя, назначенного руководить всем проектом, замкнулось бы в границах отдела. Кроме того, одному человеку было бы очень сложно совмещать руководство проектом с руководством наиболее «интеллектоемким» отделом. В результате теоретический отдел возглавил Ханс Бете, ученик Зоммерфельда, которому в 1933 году пришлось эмигрировать из Германии, поскольку его мать была еврейкой. Все ключевые расчеты проекта и теоретические обоснования принимаемых решений – заслуга Бете, который оказался для Манхэттенского проекта таким же незаменимым приобретением, как Оппенгеймер и Гровс.

Официальный допуск к работе с секретными сведениями будущий «отец атомной бомбы» получил лишь в конце июля 1943 года, после того, как Гровс направил начальнику армейской инженерной службы Южно-Тихоокеанского округа категорическое послание, в котором потребовал оформить Оппенгеймеру допуск «независимо от тех сведений о нем, которые есть в вашем распоряжении» (Роберт незадолго до того переспал с Джин Тэтлок, чем в очередной раз привлек к себе внимание спецслужб). Оформление допуска ничего не изменило в работе Оппенгеймера, но оно подтверждало его благонадежность или как минимум отсутствие крупных претензий со стороны правительства. Аванс требовал отдачи. Для того чтобы окончательно очиститься от подозрений, нужно было каким-то образом подтвердить свою лояльность. Он решил рассказать Гровсу о предложении, поступившем от Джорджа Элтентона, и во время последовавшего вскорости приезда в Беркли повторил свой рассказ лейтенанту Лайаллу Джонсону, возглавлявшему местную секретную службу.

Вышло не очень-то гладко. Намереваясь очиститься от подозрений, Оппенгеймер навлек на свою голову новые. Капитан Борис Пэш, курировавший Манхэттенский проект, вцепился в нашего героя, как терьер в крысу. Пэш был сыном русского православного священника, направленного на служение в Калифорнию. С 1913 по 1920 год он жил в России и успел повоевать против большевиков в рядах Белой армии. До Второй мировой войны Пэш был преподавателем физкультуры и бейсбольным тренером в Высшей школе Голливуда в Лос-Анджелесе, а с ее началом был призван в армию, где за два года продвинулся до руководителя контрразведки Южно-Тихоокеанского округа (помог богатый жизненный опыт).

Пэш был уверен, что Оппенгеймер замешан в шпионаже. Начал он издалека с вопросов о том, с кем был связан Элтентон и через кого он передал свое предложение Оппенгеймеру, а затем начал «стягивать сеть». Дошло до утверждения, что Оппенгеймер «играет ключевую роль в попытках Советского Союза получить с помощью шпионажа особо секретную информацию, имеющую жизненно важное значение для безопасности Соединенных Штатов» (цитата из отчета одного из подчиненных Пэша). Решающую роль в защите Оппенгеймера сыграли Гровс и капитан военной разведки Джон Лэнсдейл, руководивший обеспечением безопасности лаборатории в Лос-Аламосе. Лэнсдейл считал нашего героя «фанатичным республиканцем» и благонадежным гражданином, который не очень тщательно выбирал знакомых. Лэнсдейл смог убедить Оппенгеймера, что тот должен назвать имя посредника между ним и Элтентоном; так в протоколы допросов попало имя Шевалье, которого он не хотел подставлять под удар. Были названы и некоторые другие имена. Поняв, что дело может принять плохой оборот, наш герой постарался сделать все возможное, чтобы остаться в проекте, который стал главным делом его жизни. И это ему удалось. Британский физик Джеймс Лесли Так, посетивший Лос-Аламос в начале 1944 года, писал впоследствии об Оппенгеймере следующее: «Божьей милостью американское правительство выбрало подходящего человека. Его обязанности заключались не в том, чтобы проводить глубокие оригинальные исследования, а в том, чтобы вдохновлять на их проведение. Для того чтобы быть выше групповой конкуренции и объединять всех, требовалось большое знание науки и ученых. Личность меньшего масштаба не смогла бы справиться с такой задачей».

После того как 2 декабря 1942 года в «Чикагской поленнице» была запущена первая цепная реакция, иначе говоря, была доказана возможность управления реакцией ядерного распада, главной задачей стало получение необходимых количеств урана и плутония. В первом случае расчетная величина равнялась шестидесяти килограммам, а во втором – пятнадцати. Использование отражателей, которые возвращали бы улетавшие в атмосферу нейтроны обратно, теоретически могло бы снизить критическую массу урана до пятнадцати килограммов, но и это количество было труднодостижимым. Изначально было решено вести работу по обоим направлениям – урановому и плутониевому. Уран был лучше изучен, а плутоний имел меньшую критическую массу (правда, пока еще не было определено ее точное значение). Да и вообще, две бомбы лучше, чем одна.