Текст книги "Оппенгеймер. История создателя ядерной бомбы"

Глава пятая
Кавалерист на корабле

Вряд ли я мог предпринять что-то, что-то сделать или не сделать, будь то работа по физике, или лекция, или то, как я читал книгу, как я беседовал с другом, как я любил, что не вызывало бы во мне чувства глубокого отвращения, словно я делаю что-то не так.

Роберт Оппенгеймер

Одновременно с Оппенгеймером в Кембридж приехали Фредерик Бернхейм, собиравшийся изучать здесь биохимию, а также еще несколько их гарвардских соучеников, но наш герой чувствовал себя одиноким, поскольку отношения с Бернхеймом быстро сошли на нет (явно сказалось напряжение, возникшее между ними еще в Гарварде), а прочие знакомые держались на расстоянии. Неизвестно, что именно произошло между Робертом и Фредериком, но в письме к Фергюссону Оппенгеймер писал, что краснеет, когда думает о Бернхейме.

Стрессы провоцируют и усугубляют невротические расстройства – это аксиома. Переезд в Кембридж стал одним из самых крупных стрессов в жизни нашего героя, и то, о чем будет сказано далее, нужно оценивать с учетом этого обстоятельства.

Не меньше, чем одиночество, которое вдали от дома ощущается особенно остро, Роберта угнетало то «подвешенное» состояние, в котором он оказался. Вопрос с поступлением в магистратуру решался довольно долго. Попробуйте поставить себя на его место. В Гарварде вы были в числе лучших учеников, и перед вами открывались определенные возможности, но вы предпочли продолжать обучение в Европе и в результате «остались на бобах». Есть отчего переживать, не так ли?

Для того чтобы доказать свою способность к исследовательской работе, Роберту пришлось сделать шаг назад. Вместе со студентами, которые только готовились стать бакалаврами, он посещал лекции и лабораторные занятия, на которых заново обучался азам исследовательской деятельности. Патрик Блэкетт (еще один будущий лауреат Нобелевской премии), которому поручили наставничество над Оппенгеймером, представлял идеального исследователя так: «Он должен владеть ремеслом стеклодува и уметь обрабатывать металл, пускай и не в той степени, чтобы зарабатывать себе на жизнь этими занятиями, он должен уметь плотничать, фотографировать, монтировать электрические цепи и создавать всевозможные приспособления, для него крайне ценна инженерная подготовка, и он должен уметь применять свои математические способности на практике». А наш герой не мог спаять два провода, не говоря уже о владении рубанком, напильником или выдувной трубкой. «Дела мои очень плохи, – жаловался он Фергюссону. – Лабораторная работа – невероятная скука, и успехи мои настолько малы, что вряд ли можно сказать, что я чему-то научился… Лекции отвратительны». Короче говоря, ничего хорошего.

Все это ввергло нашего героя в столь сильную депрессию, что в Кембридж приехали встревоженные родители, пригласившие с собой Инес Поллак, с которой Роберт учился в одном классе в Школе этической культуры. О связанных с приездом родителей странных обстоятельствах известно в основном по дневнику Фергюссона, которому рассказывал об этом Роберт. Показания свидетеля, данные на основании слов другого лица, не имеют большой ценности в суде, но в нашем распоряжении нет других источников. Каждый из читателей волен поступать по своему усмотрению: верить или не верить.

В Саутгемптон, куда должны были приплыть родители, Роберт ехал на поезде, причем в вагоне третьего класса. То ли с деньгами у него в тот момент было туго, то ли не смог купить билеты получше. Напротив него сидела парочка, которая миловалась, не стесняясь окружающих, и это отвлекало нашего героя от чтения научной литературы по термодинамике (было бы странно, если бы Оппенгеймер коротал время за чтением газеты). Когда мужчина вышел из вагона, Роберт поцеловал женщину, после чего упал перед ней на колени и, рыдая, стал просить у нее прощения… Но это еще не все. В Саутгемптоне, поднимаясь по лестнице, ведущей с перрона в город, он увидел внизу свою попутчицу и… швырнул ей на голову свой саквояж, который, к счастью, пролетел мимо.

В этой истории невероятно все – от поездки третьим классом до швыряния саквояжа в незнакомую женщину. Но тем не менее история стала одним из анекдотов о Роберте Оппенгеймере и заслуживает место в его биографии.

Не расслабляйтесь, дальше будет еще невероятнее…

Инес Поллак понадобилась Элле Оппенгеймер для того, чтобы излечить Роберта от депрессии. Любовь – лучший целитель, разве не так? Однако Фергюссон пишет, что Элла считала Инес недостойной парой для своего сына, так что вся эта затея выглядела чересчур… хм… пикантно. Оппенгеймеру пришлось проявлять внимание к Инес, она воспринимала его ухаживания благосклонно, и скоро дело дошло до постели. Кто кого туда затащил – неизвестно. Фергюссон сообщает лишь, что оба лежали раздетыми и дрожали от холода, а затем разрыдались. И тут в дверь постучалась Элла…

Если в детстве отношения Роберта с матерью были безоблачными, то по мере его взросления на небосклоне начали появляться тучи. Причина была банальной. Элла пыталась сохранить контроль над сыном, а тот всячески этому сопротивлялся.

После конфуза Инес уехала в Италию, куда она вроде как и собиралась изначально, а Джулиус и Элла остались при сыне надолго. И надо признать, что основания для этого у них имелись. Депрессия Роберта не развеялась, а, напротив, продолжала усугубляться на фоне осознания своей никчемности…

Наш герой совершил весьма распространенную ошибку – он выбрал неверную цель. «Чистому теоретику» нечего было делать в Кембридже, где правил балом Резерфорд, фанат и корифей эксперимента. У англичан есть выражение «кавалерист на корабле». Так говорят о людях, оказавшихся не на своем месте и занимающихся не своим делом. В Кембридже Роберт Оппенгеймер был кавалеристом на корабле.

Напрашивается вопрос: на что он рассчитывал, отправляясь туда? Он же прекрасно осознавал свою неприспособленность к лабораторной работе и должен был понимать, что обрекает себя на страдания. Скорее всего, он втайне надеялся, что сумеет как-то отвертеться от лабораторной работы. В конце концов, паять да плотничать умеют многие, а светлую голову Бог дает не каждому. Определенно заслуживает упрека Реймонд Эдвард Пристли, секретарь Колледжа Христа, ведавший приемом в магистратуру (при всем уважении к этому выдающемуся ученому, принимавшему участие в двух антарктических экспедициях). Пристли знал, что экспериментатор из Оппенгеймера никудышный, и должен был понимать, что раз уж он за три года, проведенных в Гарварде, не смог освоить лабораторное дело, то вряд ли сумеет сделать это за несколько месяцев, да еще и в непривычной для него обстановке. Не стоило обнадеживать Оппенгеймера, следовало сразу же отказать ему наотрез. Впрочем, можно было поступить и иначе – найти ему руководителя, нуждавшегося именно в теоретике. В конечном итоге проблема была решена не лучшим, но единственно возможным образом. Оппенгеймера пристроили (иначе и не сказать) в лабораторию Джозефа Джона Томсона, лауреата Нобелевской премии, предсказавшего существование электрона. Томсон был выдающимся ученым, но возраст его близился к семидесяти годам, научная активность уже сошла на нет, и в колледже его держали скорее из уважения к былым заслугам, нежели в надежде на новые открытия. Оппенгеймер, мягко говоря, не радовался такому наставнику, однако выбора у него не было.

Но вернемся к странностям. Впереди нас ждут две особенно невероятные истории.

В конце первого кембриджского семестра Оппенгеймер решил отравить своего ментора по исследовательской работе Патрика Блэкетта, прославившегося в 1924 году первыми фотографическими снимками превращения ядра азота в изотоп кислорода (это был сложный эксперимент, свидетельствующий о высоком исследовательском мастерстве исполнителя). Оппенгеймер оставил на столе Блэкетта яблоко, в которое был введен цианистый калий, и отбыл на рождественские каникулы.

Об этом случае вспоминает гарвардский однокашник Роберта Джеффрис Уайман, который продолжал свое образование в Лондоне и путешествовал с Оппенгеймером по Корсике во время каникул. Когда Уайман предложил отправиться с Корсики в Рим, Оппенгеймер сказал, что он должен вернуться в Лондон, потому что оставил на столе Блэкетта отравленное яблоко.

Уайман решил, что отравленное яблоко привиделось Роберту. У такого странного типа, как он, вполне могли быть галлюцинации. Во время поездки Роберт жаловался приятелю на свою тяжелую жизнь в Кембридже и говорил, что сознание собственного ничтожества и безысходность настолько сильно угнетают его, что он ложится на пол и перекатывается из стороны в сторону, чтобы облегчить свое состояние.

Об отравленном яблоке также упоминает и Фергюссон, которому Роберт якобы рассказал об этом во время их совместного пребывания в Париже.

Недоверчивые скептики, которым непременно нужно видеть фотографию огрызка того яблока и полицейский протокол, считают, что история была выдумкой, порожденной ненавистью Оппенгеймера к Блэкетту. С чего ему было ненавидеть своего ментора, о котором современники отзывались как о дружелюбном, корректном человеке? Ответ лежит на поверхности – из зависти. Блэкетт был высоким стройным красавцем с героическим прошлым (в Первую мировую войну он служил во флоте), завидным настоящим и большим, как все считали, будущим. Ему благоволил Резерфорд, а еще у него была жена-красавица. Игроки в бридж говорят о таких: «ему судьба сдает тузы с королями». Роберт и без того чувствовал себя ничтожеством, а на фоне Блэкетта он выглядел какой-то инфузорией.

Фрэнсис Фергюссон считал, что история с яблоком была правдой, и что курс лечения у одного из лондонских психиатров, который Оппенгеймер проходил в первой половине 1926 года, был напрямую связан с попыткой отравления Блэкетта. Тот понял, что яблоко отравлено, и сообщил об этом руководству колледжа. Джулиусу Оппенгеймеру удалось замять историю (несложно догадаться, каким способом), но с условием, что его сын обратится за помощью к психиатру.

Но самая сногсшибательная история осталась напоследок. Фергюссон пишет, как, будучи в Париже (вскоре после рассказа о яблоке), он зашел в гостиничный номер Оппенгеймера, наклонился, чтобы взять какую-то книгу, а Оппенгеймер набросился на него сзади и попытался задушить ремнем от чемодана. Фергюссону удалось освободить шею от ремня, после чего Оппенгеймер упал на пол и разрыдался.

Тут самое время вспомнить, что Фергюссон был литератором, и воскликнуть: «Ну это уж явная ложь!». Но сохранилось письмо, написанное Оппенгеймером Фергюссону вскоре после возвращения из Франции. «Я должен был не отправлять письмо, а совершить паломничество в Оксфорд, идя во власянице по снегу, с постом и молитвой, – пишет наш герой. – Но я придержу угрызения совести и чувство стыда, вызванные неадекватным поведением по отношению к вам, пока не смогу сделать для вас нечто не столь бесполезное. Я не понимаю, почему вы настолько снисходительны и милосердны ко мне, но можете быть уверены, что я этого не забуду». В начале марта Роберт вновь вернулся к этому инциденту. «Мои сожаления о том, что я чуть не задушил вас, теперь носят скорее интеллектуальный, нежели эмоциональный характер», – пишет он и приглашает Фергюссона посетить его в Кембридже. «Это будет абсолютно безопасно, и я буду очень рад вас видеть». Выходит, что Фергюссон написал в дневнике правду. Он откликнулся на приглашение, но, остановившись в том же доме, где снимал жилье Оппенгеймер, на ночь подпер дверь стулом. Предосторожности никогда не бывают лишними.

О работе нашего героя под началом Джозефа Томсона также известно из писем к Фергюссону. Оппенгеймер сообщал: «Томсон находил мои эксперименты довольно неплохими, но в остальном не очень-то и помогал». А в целом характеризовал свою деятельность как «профанацию». Не профанацией была разве что статья по квантовой механике, над которой Роберт начал работу еще в первом семестре. Существует версия, согласно которой «отравленным яблоком» был черновик статьи, который Оппенгеймер перед отъездом оставил на столе Блэкетта. Поняв, что черновик получился «сырым», он решил срочно вернуться в Кембридж в надежде забрать его до прочтения Блэкеттом. Может, оно так и было, но Фергюссона Оппенгеймер пытался задушить всерьез.

В окончательном варианте статья, ставшая первой научной публикацией Оппенгеймера, называлась «О квантовой теории вращательно-колебательных спектров». В июле 1926 года она была опубликована в журнале Кембриджского философского общества[30]30
  Кембриджское философское общество – это научное общество при Кембриджском университете, основанное в 1819 году. Название происходит от средневекового значения слова «философия», использовавшегося для обозначения любого исследования, проводимого за пределами областей теологии, юриспруденции и медицины.


[Закрыть]. Не углубляясь в подробности, понятные лишь продвинутым физикам, скажем, что статья была очень толковой, несмотря на отдельные арифметические ошибки, и научное общество восприняло ее весьма благосклонно. Экспериментатор-неудачник в мгновение ока превратился в одаренного теоретика (каковым он всегда и был). Следом за первой публикацией состоялась вторая – «О квантовой теории задачи двух тел». Эта статья привлекла внимание Макса Борна, одного из основоположников квантовой механики, и стала для Оппенгеймера билетом в Гёттинген, где в то время работал Борн. В 1933 году ему, как еврею, пришлось переехать в Кембридж по приглашению Патрика Блэкетта. Научный мир очень тесен.

В Гёттингене все было иначе, совсем не так, как в Кембридже. Прежде всего, здесь не было высшего общества в британском понимании этого слова, и наш герой не испытывал дискомфорта от «запертых дверей». В Кембридже Оппенгеймер поначалу был бакалавром на правах студента, страдавшим нервным расстройством, а в Гёттинген приехал перспективный молодой теоретик. В Кембридже от Оппенгеймера отказался Резерфорд, а в Гёттинген его пригласил сам Борн! Несмотря на то, что в Германии уже поднимал голову нацизм и составлялись списки евреев, которых нацисты собирались лишить должностей после прихода к власти, дышалось там вольготнее, чем в Кембридже. Здесь не окружающие подавляли Оппенгеймера своим величием, а он подавлял их. Подавлял интеллектом, знанием французского языка и утонченной французской поэзии, богатством, которое часто выставлял напоказ, вернувшейся к нему элегантностью и усвоенным в Кембридже налетом аристократизма. Короче говоря, повсюду, где только было возможно, Оппенгеймер демонстрировал окружающим свое превосходство. Макс Борн невольно способствовал этому, выделяя его из общей массы своих учеников. На всех учеников Борну времени не хватало, но для Роберта оно находилось всегда. И в обстоятельной автобиографии Борна нашему герою уделено много внимания.

В частности, Борн рассказывает о том, как попросил Оппенгеймера проверить расчеты в своей статье «Квантовая механика процессов столкновений», ставшей одной из наиболее известных его работ. Борн немного путался в длинных расчетах (довольно обычное дело) и не стеснялся прибегать к помощи своих учеников. Он вообще был лишен такого качества, как высокомерие, держался с учениками запросто, на равной ноге.

Проверив расчеты, Оппенгеймер вернул Борну статью со словами: «Я не смог найти ни одной ошибки. Неужели вы и впрямь сделали расчеты самостоятельно?». «Я не обиделся, а стал относиться к этой замечательной личности с еще бо`льшим уважением», – пишет Борн. К уважению примешивалась боязнь. Да, Макс Борн немного побаивался своего одаренного ученика, который сначала очаровал его, а потом начал подавлять. О степени этого подавления можно судить по одному весьма показательному случаю.

Очень скоро Оппенгеймер освоился настолько, что начал самовольно вмешиваться в учебный процесс: перебивал профессора, если не был согласен с его высказываниями, давал оценку знаниям других учеников, а порой перехватывал инициативу и начинал вести семинар вместо Борна, который покорно терпел столь беспардонное поведение, потому что не мог, точнее, не осмеливался приструнить его. Но других учеников бесцеремонность Роберта сильно раздражала. В конце концов они хотели учиться у Борна, а не у Оппенгеймера. Студенты выступили резко, но в то же время деликатно – написали ультиматум с угрозой бойкота занятий «профессора Оппенгеймера» и положили его на стол Борна. Ультиматуму был придан вид документа, то был явный намек на древнее право студентов выбирать себе учителей.

Борн оказался между двух огней: угрозой бойкота его замечательных семинаров по квантовой механике и угрозой открытого конфликта с Оппенгеймером. Решение он нашел идеальное – устроил так, чтобы ультиматум попался на глаза Оппенгеймеру словно бы случайно, и проблема была решена.

Репутация нашего героя в научном мире за время пребывания в Гёттингене возросла настолько, что еще до получения докторской степени[31]31
  Доктор философии – ученая степень, присуждаемая в ряде зарубежных стран в различных научных областях (не только в философии) по итогам прохождения курса обучения в магистратуре и исследовательской работы.


[Закрыть] ему предложили стипендию (грант) Национального ресурсного центра Соединенных Штатов для ученых с докторской степенью, причем предложили по собственной инициативе, без подачи заявки. Практически одновременно Оппенгеймер получил от своего «замечательного учителя» Перси Бриджмена приглашение в Гарвард. Было решено воспользоваться обеими возможностями. Сначала поработать в Гарварде, а затем использовать стипендию для работы в Калифорнийском технологическом институте, который совсем недавно превратился из технического училища в первоклассный университет. Интересно перекликаются девизы двух учебных заведений. Гарвард говорит: «Истина», а Калтех[32]32
  Сокращенное название Калифорнийского технологического института.


[Закрыть] отвечает: «Истина сделает вас свободными».

Получение докторской степени вылилось в формальность. За диссертацию нашему герою зачли статью «О квантовой теории непрерывных спектров», опубликованную в авторитетном журнале Zeitschrift für Physik. Но Роберт Оппенгеймер не был бы Робертом Оппенгеймером, если бы стал доктором философии без какой-то истории. Вдруг выяснилось, что он не потрудился зарегистрироваться в Гёттингенском университете (да, вот представьте!). А как можно присудить ученую степень студенту, которого формально нет? Да еще в Германии, заслуженно считающейся мировым центром бюрократизма. Но Борну удалось уладить этот вопрос, причем уже не из расположения к Оппенгеймеру, а из желания поскорее от него отделаться (руководство университета потребовало от Оппенгеймера подготовить новую диссертацию после официальной регистрации в качестве студента). «Этот человек едва не погубил мою душу», – жаловался Бор Паулю Эренфесту, автору известной теоремы Эренфеста, связывающей квантовую механику с классической. Под душой имелась в виду способность к преподаванию и научной работе. Обоснованием для регистрации Оппенгеймера в университете «задним числом» послужило… его крайне стесненное материальное положение. Борн написал министру образования, что герр Оппенгеймер настолько нуждается, что не может позволить себе задерживаться в Гёттингене. Ничего, прокатило, и в июле 1927 года новоиспеченный доктор философии покинул Гёттинген.

Глава шестая
Доктор Оппенгеймер, перспективный молодой теоретик

Я могу сделать это понятнее, но я не могу сделать это проще.

Роберт Оппенгеймер

В течение пяти проведенных в Гарварде месяцев Оппенгеймер укрепил свою репутацию перспективного молодого теоретика несколькими научными статьями. Можно предположить, что именно это укрепление и было целью его пребывания в alma mater. Требовалось показать, что нынешний Роберт Оппенгеймер разительно отличается от того чудака, которому удалось блестяще окончить Гарвард (далеко не все лучшие выпускники становились перспективными учеными). Главным отличием, которое сразу же бросалось в глаза и сохранялось на протяжении всей жизни нашего героя, было высокомерное или, если выражаться мягче, снисходительное отношение к окружающим. Не будем слишком строги к нашему герою. При всем своем высокомерии он всегда оставался вежливо-корректным в общении, его поведение могло задевать, но никогда не оскорбляло.

Пока еще Роберт продолжал «баловаться пером», но годом позже он начнет охладевать к литературному творчеству, потому что поймет пределы своих способностей, поймет, что ему не стать выдающимся писателем или поэтом (начав со стихов, он впоследствии начал писать и рассказы). Разочаровавшийся в своих творческих способностях, автор с чисто немецкой педантичностью уничтожил свой литературный архив, но кое-что из его творческого наследия все же сохранилось. Вот отрывок из стихотворения второго гарвардского периода, напечатанного в университетском литературном журнале Hound & Horn:

 
Вечером мы подошли к реке,
Луна зависла низко над пустыней
В горах мы потеряли ее, забыв
В холоде, в росе,
И в вершинах, заслонявших небо.
Когда же мы снова нашли ее
В высохших холмах у реки,
На нас дохнуло жарким ветром.[33]33
  Для желающих оценить поэзию Роберта Оппенгеймера в оригинале стихотворение приводится полностью:
  It was evening when we came to the river
  With a low moon over the desert
  that we had lost in the mountains, forgotten,
  what with the cold and the sweating
  and the ranges barring the sky.
  And when we found it again,
  In the dry hills down by the river,
  half withered, we had
  the hot winds against us.
  There were two palms by the landing;
  The yuccas were flowering; there was
  a light on the far shore, and tamarisks.
  We waited a long time, in silence.
  Then we heard the oars creaking
  and afterwards, I remember,
  the boatman called us.
  We did not look back at the mountains.


[Закрыть]
 

Местность угадывается легко – это благословенная Tierra de Encanto. Что же касается литературных качеств, то, честно говоря, стихотворение представляет собой более чем посредственное подражание Томасу Элиоту[34]34
  Томас Стернз Элиот (1888–1965) – выдающийся поэт-модернист, драматург и литературный критик, лауреат Нобелевской премии по литературе (1948).


[Закрыть].

В начале 1928 года, отгуляв рождественские каникулы, Оппенгеймер уехал в Пасадену[35]35
  Калифорнийский технологический институт находится в городе Пасадена (штат Калифорния).


[Закрыть]. Калифорнийский технологический институт активно развивался, открывая каждые два года по новому факультету (в 1928 году был открыт биологический), а руководил им выдающийся физик Роберт Эндрюс Милликен, удостоенный в 1923 году Нобелевской премии за измерение элементарного электрического заряда и работы по изучению фотоэлектрического эффекта. Милликен был убежденным антисемитом, не считавшим нужным скрывать свои взгляды, но репутацию института он ставил выше прочих соображений, особенно в области физики. Ученые, специализирующиеся на квантовой теории, были в то время в Штатах, что называется, «на вес золота», и в их отношении Милликен «отключал» свой предрассудок. Ни Оппенгеймеру, ни другим ученым-евреям в Пасадене никаких препятствий не чинили, разве что только председатель исполнительного совета института (так называлась должность Милликена) держался от них на расстоянии.

В Пасадене у Роберта едва не появился новый друг – Лайнус Полинг, сын немца и ирландки, будущий лауреат двух Нобелевских премий[36]36
  По химии (1954) и премии мира (1962).


[Закрыть]. Полинг в то время работал над своей докторской диссертацией, посвященной исследованию структуры кристаллов при помощи рентгеновских лучей. Расположение, возникшее в процессе научного сотрудничества (была запланирована совместная работа по изучению химических связей), оказалось настолько велико, что Роберт подарил Лайнусу свою коллекцию минералов (минералы – это же кристаллы). Невозможно представить, чтобы наш герой расстался с такой ценностью, но тем не менее это произошло, и Полинг был невероятно рад подарку.

Камнем, о который разбилась зарождавшаяся дружба, стала жена Лайнуса – Ава. Ее нельзя было назвать красавицей или обворожительной особой, скорее подошло бы определение «милая». Однажды Роберт пригласил Аву поехать с ним в Мексику, иначе говоря, пригласил на длительное свидание, но та отказалась и рассказала об этом приглашении мужу. Полинг обиделся и навсегда разорвал отношения с Оппенгеймером. Вот и вся история. Кстати, коллекцию минералов Полинг не вернул, так что напоминание о дружбе с нашим героем осталось с ним на всю жизнь.

Здесь впору ужаснуться: ну как же Оппенгеймер мог поступить подобным образом? Или задаться вопросом – что это было? Пламенная любовь или проходная интрижка? По поводу «как он мог?» можно сказать только одно: Оппенгеймер не считал чужой брак препятствием для романтических отношений (можно вспомнить хотя бы Кэтрин Чавес Пэйдж) и не был склонен тратить на романтику много времени. При таком отношении приходилось иметь дело с теми женщинами, которые оказывались, что называется, «под рукой». Что же касается чувств, испытываемых к Аве, то вряд ли они были глубокими, поскольку вскоре после разрыва с Полингами Роберт нашел себе новый объект – Хелен Кэмпбелл, помолвленную со знакомым ему еще по Гарварду физиком Сэмюэлом Аллисоном. Отношения продолжились и после того, как Хелен вышла замуж, причем Оппенгеймер не особо их и скрывал. Для него имело большое значение общение с нравившейся ему женщиной, а не только сам секс, поэтому имели место и совместные прогулки, и частые ужины в ресторанах. Примечательно, что отношения с Хелен не отразились на отношениях Оппенгеймера с Аллисоном, вплоть до того, что они вместе принимали участие в Манхэттенском проекте (а вот Полинг от предложения Оппенгеймера по поводу совместной работы отказался).

Свое любовное кредо Оппенгеймер изложил в одном из писем к брату Фрэнку: «Не заводи романов с девчонками только потому, что так надо, поступай так только в случае необходимости… если ты хочешь этого, то добивайся, если не хочешь – оставь». Во главу угла Роберт ставил свое желание, а прочие обстоятельства не имели для него большого значения. Если уж женщина заслуживала того, чтобы тратить на нее драгоценное время, то все прочее оказывалось несущественным.

Оппенгеймера приглашали преподавать и в Гарвард, и в Калифорнийский университет. Но он решил снова уехать в Европу на год, для того чтобы заниматься проблемами квантовой механики под руководством кого-то из европейских светил. От Международного совета по образованию, бывшего одним из фондов филантропической системы Рокфеллеров, Оппенгеймер получил годичную стипендию на работу в Кембридже, а затем в Лейдене или в Копенгагене.

В Кембридже он собирался работать под началом Ральфа Говарда Фаулера, весьма одаренного ученого, научные интересы которого простирались от астрофизики до чистой математики. С начала двадцатых годов Фаулер занимался разработкой квантовой теории поля и созданием британской школы квантовой химии. Лучшего наставника, пожалуй, невозможно было и вообразить. В голландском Лейдене работал Пауль Эренфест, тот самый, который состоял в тесной переписке с Максом Борном. Ну а Копенгаген был вотчиной Нильса Бора, создателя первой квантовой теории атома и одного из основоположников квантовой механики.

По возвращении в Штаты Оппенгеймер планировал делить свое время между Пасаденой и Беркли[37]37
  В городе Беркли расположен старейший кампус Калифорнийского университета.


[Закрыть], благо расстояние между этими городами составляет всего четыреста миль. Калифорнийский университет привлекал тем, что в нем, по выражению Оппенгеймера, «не было никакой теоретической физики», а амбициозному человеку приятно быть основоположником. Калтех же рассматривался нашим героем как дополнительная научно-преподавательская база, нечто вроде «запасного аэродрома».

В письме от 2 августа 1928 года Оппенгеймер сообщил в Международный совет по образованию, что у него вдруг обнаружился туберкулез, и врачи порекомендовали ему отложить отъезд за границу до полного выздоровления. В ответ Совет отозвал выданную Оппенгеймеру стипендию. 25 августа Оппенгеймер сообщил Совету, что его состояние улучшилось и он может ехать в Европу.

Лечение туберкулеза – дело долгое, особенно по тем временам, когда не было лекарств, подавляющих возбудителя этого заболевания (кстати говоря, первый в истории специфический противотуберкулезный препарат – парааминосалициловая кислота – был разработан с подачи Фредерика Бернхайма, обнаружившего в 1940 году, что ацетилсалициловая кислота, известный всем аспирин, неблагоприятно влияет на туберкулезную палочку). А тут не прошло и месяца, как наш герой пришел в норму! Невероятно! Невероятно и непонятно.

Совет потребовал полного медицинского обследования, которое Оппенгеймер прошел в середине сентября. Никакого туберкулезного процесса у него не нашли. Болезнь оказалась сродни той «дизентерии», которая заставила его отложить учебу в Гарварде, а скорое «выздоровление» было обусловлено отзывом стипендии. Поняв, что проволочка может обойтись ему очень дорого, Оппенгеймер решил не затягивать с отъездом. Стипендию ему вернули, но в урезанном виде – на девять месяцев вместо двенадцати. Получалось, что август, сентябрь и октябрь пропали впустую, но часть все же лучше, чем совсем ничего.

Хотя не совсем впустую, ведь за лето и осень 1928 года Роберт сильно сблизился со своим младшим братом Фрэнком, которому уже исполнилось шестнадцать лет. Грандиозным событием в жизни братьев стала покупка Chrysler Roadster семидесятой модели, на котором они, толком не умея водить, поехали из Колорадо-Спрингс, где Роберт проходил обследование, в Пасадену. Во время поездки наш герой получил перелом правого предплечья, а новенький автомобиль – несколько повреждений, но все же братья доехали на нем до места назначения.

Поскольку срок стипендии был сокращен, Оппенгеймеру пришлось пожертвовать Кембриджем. Он сразу же отправился в Лейден. Почему не в Копенгаген? Потому что с Эренфестом, с которым Оппенгеймер познакомился в Кембридже, сложились хорошие отношения. Оба понравились друг другу несмотря на то что Макс Борн предостерегал Эренфеста: «Оппенгеймер очень долго был со мной, а теперь он с вами. Мне бы хотелось узнать, что вы думаете о нем, и пусть на ваше мнение не повлияет мое признание, что никогда и ни с кем я не мучился так, как с ним. Вне всякого сомнения, он весьма одаренный человек, но среди его качеств отсутствует дисциплина ума. При всей своей внешней скромности, внутренне он крайне высокомерен. Своей манерой знать все лучше всех и хвататься за любую идею, которую ему предлагают, он парализовал всех нас на три четверти года. После того, как он уехал, я снова могу дышать свободно и могу заставить себя работать. Моя молодежь испытывает те же самые чувства. Не держите его при себе слишком долго, это опасно».

Но Эренфест не внял предупреждению и, когда Оппенгеймер написал ему о своем желании приехать в Лейден, ответил, что ждет его «с распростертыми объятиями», правда, с оговоркой, что Оппенгеймер не станет корпеть над публикациями и «использовать тяжелую математическую артиллерию». Во время своего пребывания в Гарварде Оппенгеймер написал статью о недавно открытом эффекте Рамзауэра[38]38
  Эффект Рамзауэра – явление аномально слабого рассеяния медленных электронов атомами нейтральных газов. Впервые наблюдался в 1921 году немецким физиком Карлом Рамзауэром при изучении рассеяния электронов в аргоне.


[Закрыть] и отправил ее на рецензирование Эренфесту. Суть статьи заключалась в том, что, отталкиваясь от частного эффекта, Оппенгеймер пытался создать общую теорию для всех атомов и молекул. Эренфест обнаружил несколько ошибок в расчетах. Статья так и не была опубликована, но переписка с Оппенгеймером показала ему, что тот чересчур «зацикливается» на математических расчетах и очень тяжело переживает ошибки. Эренфест же был сторонником иного научного подхода – легкого, не вязнущего в мелочах, и потому способного воспарить к вершинам познания. «Думаю, что его [Эренфеста] стремление к простоте и ясности действительно было прекрасно, но меня, как бы то ни было, все еще привлекали формализм и усложнение, так что бо`льшая часть того, что было привлекательно для меня, не интересовала его», – говорил Оппенгеймер, объясняя свой скорый уже в ноябре 1928 года отъезд из Лейдена.

Кроме несовпадения интересов, Оппенгеймера отталкивали такие качества Эренфеста, как замкнутость и уныние (люди, склонные к депрессии, обычно не любят наблюдать других в таком состоянии). Тот Эренфест, с которым наш герой общался в Кембридже, сильно отличался от нынешнего. Причин было четыре. Во-первых, в начале 1928 года скончался учитель и друг Эренфеста Хендрик Лоренц – великий ученый, лауреат Нобелевской премии по физике. Эренфест тяжело переживал его смерть. Во-вторых, эти переживания наложились на неуверенность в собственных силах, вызванную тем, что физика усложнялась не по дням, а по часам, и Эренфест чувствовал, что не поспевает за научным прогрессом. В-третьих, младший сын Эренфеста, Василий, родился с синдромом Дауна, и его содержание в частных клиниках обходилось очень дорого. Четвертым фактором стали нелады с женой, приведшие к разводу. В сентябре 1933 года Эренфест застрелился, предварительно застрелив Василия. «Никто из нас, бывших его учениками, никогда не освободится от чувства вины в этом его отчаянии», – писал Оппенгеймер в письме к одному из бывших сотрудников Эренфеста.