Текст книги "С секундантами и без… Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов"

Персидские письма

Чем больше изучаешь относящиеся к рассматриваемому вопросу документы, тем яснее становится, что Шах не был заинтересован в действиях против русского посольства и, более того, был в высшей степени заинтересован, чтобы такие действия не предпринимались.

В этой связи я хотел бы сослаться на следующие четыре документа. Это письмо британского посланника Джона Макдональда от 19 февраля 1829 г. своему правительству, в котором зафиксировано переданное ему первоначально в устной форме сообщение о нападении на русское посольство и гибели Грибоедова. Далее, личное письмо (фирман) Шаха к Макдональду с объяснениями по поводу трагических событий, а также письма главы персидского правительства Абул Вахаб-мирзы и министра иностранных дел Абул Хассан-хана по тому же вопросу – также адресованные Макдональду.

Три последних письма представляют собой обстоятельные ответы на протест, заявленный британским посланником по получении им сообщения об убийстве Грибоедова. Одно из них имеет дату «1 рамазана 1224 года хиджры» (что соответствует 5 марта 1829 г. по европейскому календарю); на двух других дата не обозначена, но имеются достаточные основания датировать их тем же числом.

Тексты писем были тогда же переведены с персидского на английский язык ответственными работниками британской миссии Джоном Макнилом и Джоном Кэмпбеллом. Владение персидским языком этими лицами и ситуация, в которой осуществлялся перевод, не вызывают сомнений в его адекватности. Переводы были размножены в четырех экземплярах и направлены Макдональдом в три адреса: политическому секретарю правительства Ост-Индской компании, председателю Совета директоров Ост-Индской компании и главнокомандующему русскими войсками в Закавказье генералу Паскевичу.

Комплекты, направленные в первые два адреса, сохранились и находятся в настоящее время в библиотеках Лондона (Public Record Office. Foreign Office, 249/27; Indian Office Library). Комплект, направленный генералу Паскевичу, попал в архив Наместника Кавказа (входивший до последнего времени в общий архив Министерства иностранных дел). В 1910 г. с комплекта этих писем были сняты копии, которые хранятся в Институте русской литературы РАН.

Публикуемые ниже русские переводы всех названных документов сделаны автором книги[4]4
  Впервые опубликованы мною в кн.: Грибоедов А. С. Материалы к биографии. Л.: Наука, 1989. С. 108–133. Ссылки на источники – там же.


[Закрыть].

1

Первое по времени сообщение о гибели Грибоедова, исходящее от персидских властей, было сделано в Тебризе 6/18 февраля 1829 г., то есть неделю спустя после разыгравшейся в Тегеране трагедии, наследным принцем Аббас-мирзой британскому посланнику Джону Макдональду. Сообщение, как упоминалось, было сделано в устной форме.

Для понимания последующего необходимо представлять некоторые особенности взаимоотношений персидского правительства с иностранными державами. Персия в те годы стремилась по возможности отгородиться от внешнего мира, полагая, что таким образом она обеспечит себе независимое и самобытное развитие. Ограничив до предела внешнеполитические связи, персидское правительство поддерживало дипломатические отношения только с Оттоманской империей, Великобританией и Россией. Существовавшие ранее дипломатические отношения с Францией были упразднены. Мало того, дипломатические представительства, согласно воле Шаха, размещались не при шахском Дворе в Тегеране, а при Дворе наследного принца Аббас-мирзы в Тебризе – примерно в неделе пути от Тегерана. Приезд иностранных дипломатов в Тегеран (в особенности из немусульманских стран) допускался лишь в особых случаях, как исключение. Именно таким особым случаем была поездка в Тегеран русского посольства во главе с Грибоедовым, начавшаяся 8/20 декабря 1828 г. и трагически завершившаяся 30 января / 11 февраля следующего – 1829 года.

В действительности изоляционистский курс персидского правительства был малоэффективен. Персия уже давно попала в зависимость от Великобритании, и англичане, хотя внешне и соблюдали предписанную Шахом регламентацию, чувствовали себя в стране полными хозяевами. Они систематически субсидировали Шаха и его Двор и таким образом контролировали финансы страны; английские офицеры руководили боевой подготовкой персидской армии и отлично знали все ее уязвимые стороны; английские врачи лечили Шаха и его приближенных; английские консулы-резиденты имелись во всех крупных городах Персии и т. д. Устраивала англичан и изоляционистская политика персидского правительства: устраняя конкурентов, изоляционизм способствовал монопольному влиянию англичан в Персии. Правда, британскому посланнику Макдональду приходилось вследствие этого жить в Тебризе, но атташе британской миссии – он же личный врач Шаха – Макнил жил в Тегеране и даже имел собственные апартаменты в шахском дворце.

Любопытная деталь: находившийся в Тебризе Макдональд узнал о гибели Грибоедова не от Макнила, находившегося в Тегеране и обязанного по долгу службы найти способ уведомить своего шефа о случившемся чрезвычайном происшествии, а от наследного принца Аббас-мирзы.

Вот что мы узнаем на этот счет из доклада Макдональда политическому секретарю (министру иностранных дел) правительства Ост-Индской компании Джорджу Суинтону, датированного 19 февраля 1829 г.:

«Сэр, 18-го сего месяца поздно вечером я получил от одного из доверенных служителей гарема уведомление, что Его Королевское Высочество принц Аббас-мирза желает безотлагательно переговорить со мной по делу исключительной важности.

Я тотчас же отправился во дворец, где застал Его Высочество уединившимся с Каим-Макамом и нетерпеливо ожидавшим моего прихода. Оба, казалось, находились в состоянии крайне подавленном. Принц был в слезах, лицо его выражало глубокую скорбь. И действительно, он был так сильно чем-то взволнован, что еще несколько минут после того, как я вошел, только и твердил: "Ла-Ила-Ила-Аллах, нет Бога, кроме Бога, горе мне, обречен я никогда больше не знать ни минуты покоя! Водам Дуная не смыть наших грехов, не стереть водам Евфрата безумия, которое мы совершили!"

Продолжая горько причитать по поводу собственных несчастий и несказанных бедствий, грозящих обрушиться на его дом, принц был некоторое время или не в состоянии, или умышленно не хотел сообщить мне о случившемся; не мог и я отгадать причину его отчаяния. Наконец он пожелал или, вернее, сделал знак своему министру прочесть вслух письма, которые только что пришли из Тегерана и которые, я говорю об этом с величайшей скорбью, содержали ужасное известие, что г-н Грибоедов, Чрезвычайный Посланник и Полномочный Министр Его Величества, Императора России, почти со всей своей свитой убит жителями столицы во время народного возмущения, вспыхнувшего утром 8-го сего месяца.

Подробности этого ужасного события – самого страшного, которое только могло сейчас обрушиться на эту злосчастную страну, – сообщены в упомянутых мною документах, которые были переданы мне Его Королевским Высочеством и переводы которых я направляю для представления Его Светлости Лорду – председателю Совета. Других сведений насчет этого, из ряда вон выходящего и зверского нарушения международного права, у меня пока нет. Но, хотя все это еще темно и неясно, мне представляется, что общественное мнение было сильно возбуждено еще до ухода женщин из дома Алла Яр-хана (бывшего премьер-министра) поведением ходжи Якуба, одного из главных шахских евнухов, который бежал из дворца, где он состоял в очень конфиденциальной должности, и нашел убежище в русской миссии, предоставить которое было обязанностью г-на Грибоедова, согласно условиям Туркманчайского договора.

У меня нет оснований полагать, что Шах или кто-либо из членов его правительства были хотя бы в малейшей степени причастны к этой жуткой катастрофе. Последняя – насколько я могу судить по тому, что сейчас известно, – объясняется исключительно внезапной и непреодолимой вспышкой массового исступления, вызванного обращением с магометанскими женщинами, заносчивым поведением лиц, принадлежащих к русской миссии, смертью нескольких горожан и, наконец, нарушением таких нравственных норм, которые более, чем что-либо другое, затрагивают предрассудки и воспламеняют дикие и необузданные страсти магометанской толпы, нетерпимой ко всякому вмешательству в их религиозные обычаи и особенно ревнивой – до какого-то сумасшествия – к святости гарема.

Уже одно то обстоятельство, что мехмандар Посланника (персидский придворный Назар-Али-хан. – Л. А.) был тяжело ранен, защищая Его Превосходительство, и то, что Шах направил ему на помощь гвардейцев, отчаянно рвавшихся к посольству, причем многие из них, пытаясь противостоять буйству и натиску толпы, были убиты, – уже это должно послужить как бы смягчающим обстоятельством в этом деле и, как я надеюсь, ослабит справедливый гнев и, может быть, даже отвратит вполне предсказуемое возмездие со стороны Императора. Действительно, какие мотивы, спросил бы я, могли бы быть у персидского правительства, чтобы подстрекать к преступлению, из которого оно не только не могло рассчитывать извлечь какую-либо выгоду, но, напротив, неминуемо подвергло бы свое государство неотвратимой опасности, вплоть до риска быть полностью уничтоженным?

Невинность принца (Аббас-мирзы. – Л. А.) и его полнейшее неведение обо всех событиях, которые прямо или косвенно вели к этому прискорбному происшествию, лично для меня вне всякого сомнения. Расстояние, которое отделяло принца от места действия, его отчаяние, искреннее изумление и непритворное горе; его готовность на любое, какое только было бы в его силах, искупление и вознаграждение оскорбленному Монарху – всё это веские свидетельства в пользу того, что принц никоим образом не замешан в преступлении, которое заклеймило его соотечественников печатью позора. Преступление это должно было бы навсегда остаться для принца печальным примером идиотского бессилия администрации его отца, оказавшейся не в состоянии призвать к порядку население города, который является его резиденцией.

Его Высочество объявил всеобщий траур, распорядился покрыть барабан сукном, чтоб заглушить звук, закрыть зал Аудиенции и запретил общественный Салам. Он также направляет своего старшего сына вместе с министром Каим-Макамом в С.-Петербург, чтобы представить Императору подробный отчет о происшедшем, и уполномочивает сына передать в распоряжение Его Императорского Величества некоторых зачинщиков и подстрекателей мятежа.

Более всего я опасаюсь, как бы Эриванский двор (т. е. окружение главнокомандующего русскими войсками в Закавказье генерала Паскевича. – Л. А.) не заподозрил Персию в попытке воспользоваться неудачей, неожиданно постигшей русскую армию на Дунае, и вновь повторить ту вероломную и дерзкую роль, которую она уже однажды сыграла в начале войны. Никаких признаков такого рода намерения со стороны Шаха или его сына я не вижу, да если бы оно и возникло, то разве они в состоянии пойти на новую войну, когда их средства не только истощены, но когда в королевстве, во многих провинциях обнаружились самые явные признаки беспорядка, неповиновения и возмущения?

Я горько сожалею, что не сопровождал г-на Грибоедова в Тегеран, так как склонен думать, что мое присутствие и посредничество сыграло бы положительную роль и, во всяком случае, предотвратило то, что произошло. Но так как Его Превосходительство отправился ко Двору собственно только для того, чтобы вручить верительные грамоты, и намеревался тотчас же вернуться в Тебриз, как только он повидает Шаха, – мне не хотелось покидать Аббас-мирзу накануне его отъезда в чужеземную миссию.

В усугублении несчастья, к которому привело это ужасное происшествие, замечу еще, что г-н Грибоедов недавно женился на молодой, прелестной и обаятельной княжне Чавчавадзе, которая теперь, находясь в последней стадии беременности, оплакивает потерю дорогого и любящего мужа. Сейчас она временно (до тех пор, пока мы не будем иметь благоприятного случая снестись с ее родителями) находится в моем доме, где я и моя жена стараемся утешить ее.

Более, чем кто-либо другой, я могу засвидетельствовать благородный, смелый, хотя, быть может, несколько непреклонный характер покойного. Будучи долгое время с ним в искренней дружбе и постоянно сталкиваясь в делах служебных и частных, я имел немало возможностей по достоинству оценить многие замечательные качества, которые украшали его душу и ум, и убедиться, что высокое чувство чести руководило им во всех его поступках и составляло его правило во всех случаях жизни.

Я намерен заявить решительный протест по поводу этого грубейшего попрания священных прав и неприкосновенности Посланника дружественной нам державы. Но я не хочу задерживать отправку этих писем ни на один день – и буду иметь честь подробно докладывать Его Светлости Лорду – председателю Совета о моем образе действий и о мерах, которые будут предприняты двумя Дворами, опять, к несчастью, вставшими во враждебные отношения друг к другу.

Д. Макдональд, посланник

Тебриз, 19-ое февраля, 1829 г.»

* * *

Донесение Макдональда, которое приведено выше, содержит два слоя информации. Во-первых, зафиксированное британским посланником устное сообщение персидских властей о гибели Грибоедова и, во-вторых, комментарий, включающий в себя юридическую и политическую оценку происшествия, принадлежащий самому Макдональду.

Донесение – наиболее ранний из известных документов, относящихся к гибели Грибоедова. В нем впервые – со слов наследного принца Аббас-мирзы – сообщается как о самом факте убийства русского посланника, так и о целом ряде обстоятельств, предшествовавших и сопутствовавших преступлению. Впервые, как упоминалось, дается здесь и оценка событий. В этой его первозданности, незамутненности – особая ценность документа.

Внешняя канва событий, сообщенная Аббас-мирзой Макдональду, в общем совпадает с тем, что содержится по этому поводу в более поздних источниках, и поэтому в специальном комментарии не нуждается. Значительно интереснее подробно описанное Макдональдом поведение Аббас-мирзы до того и во время того, как он делал свое сообщение. Не говоря уже об очевидном стремлении Аббас-мирзы внушить своему собеседнику мысль, что Шах и его правительство ни в коей мере не причастны к преступлению и глубоко скорбят о случившемся, из описания понятно, что вся беседа наследного принца с посланником была своего рода пробным шаром: и Аббас-мирзе, и присутствующему при разговоре его министру было необходимо выяснить, как отреагирует Макдональд на то, что он услышит, – степень его гнева и степень его доверия к их словам.

Сегодня мы знаем то, чего ни Аббас-мирза, ни Каим-Макам еще не могли знать: Макдональд поверил в непричастность Шаха и его правительства к преступлению 6 шаабана – этому, собственно, посвящена добрая половина его донесения. Не был он и так уж сильно разгневан. В донесении об этом можно судить по фразе о «смягчающих обстоятельствах», которые, как надеется британский посланник, «ослабят справедливый гнев и, может быть, даже отвратят вполне предсказуемое возмездие со стороны Императора (Николая I. – Л. А.)». В еще большей степени об этом можно судить по тексту протеста, направленного Макдональдом шахскому правительству, – резкому, но вместе с тем, учитывая беспрецедентно тяжелые последствия преступления, сдержанному и вполне лояльному по отношению к Персии. Аббас-мирза и его министр были достаточно тонкими политиками, чтобы от них не укрылись эти акценты в настроении британского посланника.

Наибольший интерес представляет политическая часть комментария Макдональда. Анализируя вероятные политические мотивы преступления, Макдональд совершенно ясно видит, что таких мотивов у персидского правительства быть не могло: «Оно не только не могло рассчитывать извлечь какую-либо выгоду (из нападения на русское посольство. – Л. А.), но, напротив, неминуемо подвергло бы свое государство неотвратимой опасности вплоть до риска быть полностью уничтоженным».

Следует иметь в виду, что краеугольным камнем политики Макдональда было сохранение мира на Среднем Востоке. Он не сомневался, что новая война между Персией и Россией резко ослабила бы персидское государство или даже привела к его полному развалу. Последнее, как он вполне справедливо считал, коренным образом подорвало бы позиции Великобритании во всем Средневосточном регионе. Преступление же в Тегеране вновь отбрасывало Персию и Россию на грань войны.

В своем донесении Макдональд прямо упоминает о возможности нового военного столкновения между Персией и Россией и видит свою задачу в том, чтобы такое столкновение предотвратить: «Более всего я опасаюсь, как бы Эриванский двор не заподозрил Персию в попытке воспользоваться неудачей, неожиданно постигшей русскую армию на Дунае, и вновь повторить ту вероломную и дерзкую роль, которую она уже однажды сыграла в начале войны».

Макдональду было отлично известно, кто хотел осложнить отношения России с Персией и развязать войну между ними. Прекрасно понимал он и то, каким английским кругам в Персии были выгодны политические последствия совершенного в Тегеране преступления. Однако он не торопится с окончательными выводами, не сообщает о своих подозрениях. Для этого у него пока слишком мало материала. Вместе с тем, всячески акцентируя непричастность персидского правительства к нападению на русское посольство, он тем самым резко сужает круг поиска виновных и как бы подспудно указывает на организаторов преступной акции, о которых он уже, вероятно, догадывался.

Так или иначе, но, отправив первые сообщения о гибели Грибоедова политическому секретарю правительства, Совету директоров Ост-Индской компании и генералу Паскевичу, он направил своего брата – начальника охраны британской миссии в Тебризе капитана Рональда Макдональда в Тегеран с поручением выяснить все, что удастся, об обстоятельствах нападения на русское посольство. Капитан Макдональд должен был также вручить письменный протест британского посланника Шаху и его министрам. Отбыв 20 февраля из Тебриза, посланный прибыл 3 марта в Тегеран, где провел два дня, был принят Шахом и министрами и уже 6 марта отправился в обратный путь.

По возвращении в Тебриз он представил британскому посланнику подробный доклад о проведенном им расследовании, а также доставил три письма – лично от Шаха, от премьер-министра и министра иностранных дел, содержащие ответ на протест британской миссии.

2

Фатх-Али, Шах-ин-шах Персии, не часто, может быть, считанные разы писал личные письма. Но на сей раз ему пришлось поступиться своими привычками. Слишком серьезен был повод.

«Фирман (личное письмо. – Л. А.) Его Величества Шаха полковнику Макдональду, Посланнику в Персии.

(После приветствий): Да будет известно полковнику Макдональду, Посланнику британского правительства, что у нас нет сомнений в том, что он уже частично осведомлен о происшедшем с генералом Грибоедовым, русским Посланником. Случилось поистине необычайное, непостижимое происшествие.

С момента прибытия Посланника в Тегеран при приеме его во дворце и все то время, что он здесь находился, ему оказывалось самое утонченное внимание, продиктованное нашим дружественным отношением к великой России и ее правительству. Мы проявили к нему всю нашу доброжелательность и дали указание нашим министрам предупреждать каждое его желание и удовлетворять все его просьбы в той мере, в какой это только возможно. Но предначертания Неба неотвратимы – никому не дано избежать своей судьбы: в сложной обстановке, возникшей вследствие отказа удовлетворить требование о возвращении пленных, Посланник оказался предрасположенным прислушаться к злонамеренным советам и преступил черту благоразумия.

Тем не менее, руководствуясь нашими предписаниями, ни один из министров не совершил по отношению к нему ни одного недружественного поступка. Причиной несчастья и позора были жители Города, оказавшиеся не в состоянии владеть собою. Вы прекрасно понимаете, сколь болезненно для нас это несчастье.

Во всех тревожных ситуациях мы всегда получали от представителей британского правительства дружеский совет и поддержку, в особенности в прошлом году, когда Ваше Превосходительство выступил посредником в заключении мира с Россией и так много сделал для заключения счастливого (мирного. – Л. А.) договора.

И теперь, когда случилось то, что случилось, мы, уповая на дружеское расположение Вашего Превосходительства, надеемся, что Вы сделаете все, что в Ваших силах, и что Вы научите нас и наставите наследного принца, нашего сына, что следует предпринять в соответствии с нормами международного права. Мы считаем необходимым предпринять любые шаги, чтобы искупить свершившееся зло, и не откажемся удовлетворить в мельчайших деталях все претензии, вытекающие из случившегося. Ваше Превосходительство, надеюсь, сделает все то, что предполагается истинно дружескими отношениями, чтобы смыть пятно позора с нашего правительства.

Фатх-Али шах».

* * *

Письмо Шаха к Макдональду – искусный дипломатический документ, политические цели которого вместе с тем предельно прозрачны. Главная из них – любой ценой сохранить нормальные отношения с Россией. Ради этого Шах готов пойти на любые моральные и материальные издержки, о чем он пишет совершенно открыто. Таким образом, опасения Макдональда, что обострившаяся ситуация может толкнуть Персию на превентивную войну с Россией, оказались необоснованными. Шах проявил в этом вопросе и государственную мудрость, и политическую гибкость.

Более того. Из письма видно, что Шах стремится привлечь к осуществлению этой политики и Макдональда, справедливо полагая, что в сложившейся ситуации именно британский посланник является той дипломатической фигурой, которая может наилучшим образом способствовать нормализации русско-персидских отношений. Похоже, для персидского правительства не было тайной, что у англичан не было единства в вопросе о том, какие отношения между Россией и Персией им наиболее выгодны, и, обращаясь к Макдональду, Шах знал, что не встретит отказа.

Вопросу о том, кто виноват в преступлении 6 шаабана, Шах уделяет сравнительно мало внимания: подробно об этом пишут его министры (их письма приведены несколько ниже). Его как главу государства интересует не то, что было, а то, что будет. Тем не менее, поскольку полностью обойти вопрос о виновниках он тоже не может, он глухо упоминает о «предначертаниях Неба», о недостаточной, с его точки зрения, гибкости самого Грибоедова, о необузданности толпы.

Впрочем, вполне вероятно, что Шах знал гораздо больше, чем писал. Не исключено, что он знал или догадывался об истинных виновниках. В пользу последнего предположения свидетельствует та смелая уверенность, с которой Шах обращается к Макдональду за поддержкой, как бы твердо зная, что цели Макдональда и тех, кому хотелось бы развязать очередной русско-персидский конфликт, прямо противоположны. Но обвинять в письме к британскому посланнику его соотечественников (даже если Шаху было известно о разногласиях между ними) он, понятно, не мог.

Наконец, последнее замечание: политическая линия Шаха и его правительства – сохранить нормальные отношения с Россией во что бы то ни стало – слабо согласуется с версией о причастности Шаха к нападению на русскую миссию 6 шаабана, разрушительные политические последствия которого (как это видно из письма) были ему абсолютно ясны.

3

Как упоминалось, вместе с письмом Шаха Рональд Макдональд привез британскому посланнику еще два письма.

«От Моатемид-эд-даулэ (премьер-министра. – Л. А.) к Посланнику.

(После приветствий): Ваше письмо мною получено. Оно кратко, зато письмо, адресованное Абул Хассан-хану и содержащее резкий протест по поводу последнего события, более подробно.

Хотя, на первый взгляд, Вы правы, упрекая нас в том, что произошло, но когда Вы узнаете всю правду и все подробности, когда увидите, какую тревогу и стыд испытывают подданные Шах-ин-шаха, Вы поймете, что правительство непричастно к этому делу.

Ваше дружеское расположение позволяет нам надеяться, что Вы не будете слишком строги к допущенной ошибке и оградите нас от необоснованных обвинений со стороны других: ведь дружба, связывающая наши государства, долговременна и покоится на прочном фундаменте. За те 30 лет, что мы поддерживаем дружеские отношения, приходилось ли Вам слышать или видеть у нас что-либо, подобное этому позорному происшествию?

Наше государство желает быть в дружеских отношениях со всеми другими и стремится избегать всяких враждебных действий.

Минувшая война (с Россией. – Л. А.) вспыхнула из-за столкновений пограничных властей: население же обоих государств было против войны.

Сперва были двинуты наши войска в направлении к Ширвану, Гандже и Талышу; затем русский генерал переправился через Аракс и занял Тебриз. В результате вся страна попала в руки России. Когда наследный принц отправился для мирных переговоров с русским генералом, мы практически не могли продолжать войну и мало надеялись вернуть обратно утерянную страну.

Если бы русские, заняв Тебриз, не остановили наступления, Персия перестала бы существовать. Но факт, что русские вели себя по отношению к нам со справедливостью и сдержанностью, более того – они пошли на длительные мирные переговоры, дав возможность населению страны оправиться от растерянности, а армии от поражения.

Если бы наше государство было склонно к вероломству, это был самый благоприятный момент: мир еще не был заключен, денежная контрибуция еще не была отправлена в Россию, и мы могли возобновить военные действия против России с 8 курурами туманов (т. е. с 16 миллионами рублей. – Л. А.) в руках! И если бы мы сочли, что армии в 50 тысяч человек недостаточно для успешного ведения военных действий, мы могли отправить один курур (2 миллиона рублей. – Л. А.), чтобы выиграть время, и пополнить армию еще 50 тысячами человек, тем более что население страны резко выступало против уплаты России такой большой суммы, считая, что десятой ее части достаточно, чтобы вернуть армии боеспособность.

Но наше государство не сочло возможным действовать предательски, когда русское правительство проявило по отношению к нам такую сдержанность и справедливость. Не в характере Шах-ин-шаха раздувать вражду или стремиться к кровопролитию, и тех, кто стоял за продолжение войны, Его Величество всячески порицал. Он скрепил договор (о мире. – Л. А.) без ропота и без единой оговорки и счел контрибуцию вполне справедливой. Мы молчаливо согласились и с известной статьей договора (о репатриации армян. – Л. А.), хотя понимали, что если она не будет снята, то непременно повлечет за собой неприятные столкновения. Мы надеялись, что в дальнейшем, когда между нашими государствами утвердятся дружественные отношения, наследный принц сумеет добиться отмены этой статьи. Мы полагали, что, раз Аббас-мирза готовится к дружественному визиту в Петербург, а г-н Грибоедов наделен здесь широкими полномочиями, те незначительные затруднения, которые возникали бы при применении договора на практике, могли разрешаться его властью. Наконец, совершенно очевидно, что у нас не могло быть желания – особенно сейчас, – чтобы от Востока до Запада прогремела молва, позорящая наше имя бесчестьем.

Всякий, кто поразмыслит над тем, что произошло, и кто обладает хоть каплей здравого смысла, не может не прийти к убеждению, что правительство здесь ни при чем. Полагаясь на установившиеся между нами долговременные дружественные отношения, мы рассчитываем, что Вы будете делать все, что в Ваших возможностях, чтобы как-то смягчить последствия трагедии, а не упрекать нас за то, что случилось.

Возможно ли предположить, что правительство, которое в условиях крайней денежной нужды пошло на выплату 8 куруров туманов, заключило мир и готовится направить в Петербург наследного принца с поручением утвердить наши дружественные отношения с Россией, может быть повинно в убийстве русского Посланника в своей столице, навлекая тем самым несмываемый позор на свое имя? Убежден, как Вы и пишете, что всякий, кто над этим задумается и кто осведомлен о развитии наших отношений с Россией, никогда не бросит нам упрека в бесчестье.

Абул Вахаб-мирза».

* * *

Перед нами документ во многих отношениях удивительный. Глава правительства державы, которая незадолго до того вела войну с другой, более сильной державой, потерпела от нее жестокое поражение, оказалась вынужденной пойти на уплату многомиллионной контрибуции – и вот глава ее правительства характеризует политику державы-победительницы как сдержанную, справедливую, великодушную.

Чтобы оценить по достоинству письмо Вахаб-мирзы, уместно познакомиться с ним несколько ближе. Глава персидского правительства принадлежал к тому немногочисленному, но и не столь уж малочисленному кругу аристократической интеллигенции, которая в 1820-е гг. стремилась возродить традиционную для Персии культуру философского мышления, поэтического слова, изобразительного искусства и т. д.

Особенностью этого возрождения было то, что, опираясь прежде всего на национальную традицию, на мировоззрение и мироощущение ислама, персидская интеллигенция 1820-х гг. не была вместе с тем чужда идеям европейского гуманизма и просвещения.

Нельзя в этой связи не вспомнить состоявшуюся в том же 1829 г. встречу Пушкина на пути в Арзрум с персидским поэтом Фазиль-ханом, сопровождавшим принца Хозрев-мирзу в его дипломатической поездке в Петербург: «…конвойный офицер объявил нам, что он провожает придворного персидского поэта, и, по моему желанию, представил меня Фазил-хану. Я, с помощью переводчика, начал было высокопарное восточное приветствие; но как же мне стало совестно, когда Фазил-хан отвечал на мою неуместную затейливость простою, умной учтивостью… Со стыдом принужден я был оставить важно-шутливый тон и съехать на обыкновенные европейские фразы. Вот урок нашей русской насмешливости. Вперед не стану судить о человеке по его бараньей папахе и по крашеным ногтям» («Путешествие в Арзрум»).

Такое же впечатление производил и глава делегации принц Хозрев-мирза, о чем тогда много говорили и писали в Москве и Петербурге.

Все это помогает понять и по достоинству оценить содержание интересующего нас письма. Вахаб-мирза был не только всесторонне образованным человеком, но мудрым и тонким государственным деятелем, обладавшим широким взглядом на вещи. То, что он писал о политике России, действительно отражало его отношение к этому вопросу. Да и зачем ему было хитрить или льстить? Ведь он писал не к русскому представителю, а к британскому посланнику, который, как он отлично знал, при всей его дружбе с Грибоедовым, представлял соперничающую с Россией державу.