Текст книги "Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских"

В 10-х гг. XX в. началось строительство специальных зданий для синематографа, например, в Москве – «Колизей» на Чистых прудах (здесь сейчас театр «Современник»), «Форум» на Садовом кольце, «Художественный» А. А. Ханжонкова на Арбатской площади: с обширными залами, просторными фойе с буфетами и дорогими билетами. В Костроме в 1912 г. предприниматель Бархатов построил кинотеатр под названием «Палэтеатр». Тогда же дельцом Трофимовым был возведен кинотеатр «Современный»; для него была на берегу Волги поставлена будка с двигателем и проложена линия электропередачи. Этот Трофимов оказался одним из учредителей фирмы «Русь», изготовлявшей первые отечественные фильмы и конкурировавшей с «Кино Ханжонкова».

Говоря о кино, невозможно обойти фотографию. В сравнительно редкое употребление она вошла в 40-х гг. XIX в. в форме дагерротипии – фотоизображений на серебряных пластинках. Пока это была просто диковинка. Но после изобретения в 50-х гг. собственно фотографии, то есть перенесения изображения на специальную бумагу, она стала довольно обычным делом. В 1851 г. в Петербурге на Казанской улице С. Левицким было открыто первое фотоателье, а затем они стали расти, как грибы. Оформлялись ателье однотипно: с рисованными задниками, «тропическими» цветами и «роскошной» мебелью; для желающих можно было даже положить на столик несколько толстых книг. Были возможности сняться и в «экзотическом» виде, например, якобы в лодке (вода и лодка были нарисованы), «на коне» и т. п. В Костроме работало несколько фотомастерских, из которых лучшей была «Большая Московская фотография» Куракина; с 1912 г. с нею начала конкурировать «Петербуржская фотография» Петрова. В конце XIX – начале ХХ в. съемка у бродячего фотографа-«пушкаря» или в фотоателье была настолько доступна, что до нас дошло огромное количество портретных и семейных фотографий крестьян. О распространенности фотографии свидетельствует и изготовление специальной мебели: диванов с узкой полочкой на высокой спинке под фотоснимки в рамках и письменных столов с такими же полочками. С конца XIX в. можно было приобрести и более или менее компактную портативную фотокамеру заграничного, естественно, производства.

Развитие фотографии привело к появлению еще одного вида специфического товара: порнографического снимка. Хотя в 1862 г. фотография была подчинена цензуре, прежде всего в видах пресечения создания изображений «постыдного содержания», наборы порнографических снимков в изобилии поступали на подпольный рынок; правда, тогдашняя «порнография» была настолько скромна, что сейчас ей место только в детском саду.

Торгово-увеселительный характер имели открытые места общественных гуляний, сады, в которых устраивались и разного рода представления. Еще в 30-х гг. XIX в. под Петербургом появилось заведение искусственных минеральных вод Излера, где играла полковая музыка и происходили массовые гуляния «чистой публики». Во второй половине XIX в. быстро стало возрастать и число антрепренеров, устраивавших подобные, весьма доходные мероприятия (крупнейшим из них в Москве стал знаменитый Лентовский), и количество заведений, начавших появляться и в провинции, в общественных садах или на богатых дачах. Представления собирали порой несколько тысяч зрителей (55; 200).

Наконец, стоит упомянуть еще одно зрелищное мероприятие, появившееся уже на излете дореволюционной истории страны: демонстрации полетов первых аэропланов на Коломяжском ипподроме в Петербурге, с катанием смельчаков на них.

Так рынок соединял в себе получение огромных доходов от массового «десятикопеечного» зрителя с его развлечением, воспитанием и образованием.

А в общем – «У дядюшки Якова товару про всякого»: город был забит товарами на все вкусы и кошельки.

Глава 3
Городские общественные учреждения

Полусонное бытие бесчисленных уездных городков вспоминали все, кому в XIX в. пришлось жить в них. Например: «Городишко наш жил тихо и мирно. Никакой общественной жизни, никаких культурных начинаний, даже городской библиотеки не было, а газеты выписывали лишь очень немногие, к которым, в случае надобности, обращались за справками соседи. Никаких развлечений, кроме театра, в котором изредка подвизалась заезжая труппа. За 10 лет моей более сознательной жизни в Влоцлавске я могу перечислить ВСЕ «важнейшие события», взволновавшие тихую заводь нашего захолустья. Итак. «Поймали социалиста»… В доме богатого купца провалился потолок и сильно придавил его… Директор отделения местного банка, захватив суммы, бежал за границу…» (35; 17). Это происходило в 70 – 80-х гг. XIX в.

Несколько более оживленной была жизнь в губернском городе: здесь была бойчее торговля, изрядную часть горожан занимали служебные интересы, да и просто городское сообщество было многочисленнее и пестрее. И все же «промышленной», торговой и административной жизнью не ограничивалась «общественность» даже в уездном, а тем более, губернском, наипаче же того в столичном городе. В зависимости от размеров и статуса города, а также эпохи, были заведения и с иным родом деятельности.

В первой главе уже подробно рассказывалось о роли и месте органов городского самоуправления. Уже их наличие заставляло граждан выходить, хотя бы время от времени, за рамки скучной обыденности. Однако и выборами в городскую думу, а то и участием в ее работе, общественная жизнь не ограничивалась. И, помимо зданий дум, магистратов и ратуш, то там, то тут на городских улицах выделялись и иные общественные постройки.

Город был средоточием российского просвещения. Немногие сельские школы разных типов не удовлетворяли потребностей не только помещиков, но и достаточно богатых крестьян, осознававших пользу просвещения, и для получения даже незаконченного среднего образования приходилось учиться в городе. Его и наполняли многочисленные приходские, городские и уездные училища, общеобразовательные и специальные (например, коммерческие, ремесленные), гимназии, пансионы, институты и университеты.

Разумеется, наиболее насыщен учебными заведениями был Петербург: все же столица Империи, да и город европейский. Около 80 % городских расходов на народное образование падало на начальные школы. Кстати, к 200-летию Петербурга плата за обучение в них была отменена. В 1907 г. здесь насчитывалось 332 городских школы, в которых обучалось свыше 35 тыс. учащихся – мальчиков и девочек поровну. А к 1911 г. всех начальных школ в городе, включая частные, было 1 068. В столичных средних учебных заведениях всех типов в 1901 г. обучалось свыше 43 тыс. человек. К 1911 г. мужских и женских гимназий, институтов, реальных и коммерческих училищ насчитывалось 152. И, наконец, немало было обществ, ставивших своей целью развитие внешкольного образования. На рабочих были рассчитаны в 1913 г. Нарвское, Коломенское, Петербургское, Сампсониевское, Московское и Охтинское общества образования, а также общества «Знание и свет», «Источник света и знания», «Знание», «Наука», имени Стасюлевича и др. Несколько выше уровень внешкольного образования обеспечивали Общество народных университетов, Народный дом графини Паниной, построенный и работавший на ее собственные средства, Общество грамотности, Общество попечения о молодых девицах, Женское общество самообразования, общество «Маяк», несколько обществ распространения коммерческого образования, Постоянная комиссия по устройству народных чтений, Общество содействия внешкольному просвещению, Общество религиозно-нравственного просвещения, Общество поощрения женского профессионального образования, Еврейское общество образования, Эстонское общество, Латышское общественное собрание, Польское общество женского равноправия. Достаточно? К 1911 г. на попечении этих обществ в Петербурге было 220 технических, профессиональных школ и курсов. Работа велась на курсах, лекциях, в классах, библиотеках, читальнях, театрах, кинематографе, на выставках, экскурсиях, занятиях с малышами и т. д. (50; 248–249)

Пошехонье. Женская прогимназия

Немало учебных заведений было к ХХ в. и в провинции. Так, в глухой по тогдашним меркам Вологде было в 1911 г. 23 начальные школы: двухклассное приходское училище с 6-летним сроком обучения, 12 одноклассных трехлетних приходских училищ, такое же частное одноклассное училище, 6 церковно-приходских трехлетних школ, 2 железнодорожных двухклассных училища (с трех– и пятилетним сроками обучения) и школа грамоты; в них служили 75 учителей, а учащихся было 2118 (1112 мальчиков и 1006 девочек). Имелись здесь также фельдшерская школа, открытая в 1872 г., техническое железнодорожное училище (1902), городская торговая школа (1909), школа ремесленных учеников (1910) и открытый в 1912 г. Вологодский учительский институт. В числе средних учебных заведений в Вологде были открытая еще в 1730 г. духовная семинария с контингентом учащихся в 400 человек, мужская гимназия (открыта в 1804 г. учащихся более 500 человек), Александровское реальное училище (1876 г., более 300 учащихся), Мариинская женская гимназия (1862 г., около 500 учениц), 2-я женская гимназия (1906 г., около 300 девочек), 3-я женская гимназия (1912 г., около 160 учениц), женское епархиальное (то есть для дочерей духовенства) училище (открыто в 1880 г., более 300 учениц). В 1887 г. в Вологде была открыта воскресная женская школа (для взрослых) с занятиями в течение трех лет по программе народного училища; училось здесь около 200 человек в возрасте от 13 до 34 лет; да еще при Вологодском доме трудолюбия в 1898 г. начала действовать воскресная школа с составом от 30 до 70 человек. Кроме того, в Вологде в 1819–1831 гг. существовала открытая мещанином (!) Яковом Муромцевым ланкастерская школа (там шло взаимное обучение учеников), частный женский пансион г-жи Г. Дозе (1834–1858 гг.), преобразованный затем в перворазрядное женское училище, а еще позже – в женскую гимназию, да частная женская школа г-жи Колтынянской.

Однако, разумеется, эти успехи были достигнуты постепенно, и в начале XIX в. картина была совсем иной. На 1825 г. из 533 штатных городов, 102 заштатных и 51 местечек и посадов не имели ни одного учебного заведения 131 штатный город, 81 заштатный и 47 посадов и местечек. По одному учебному заведению имели 232 штатных города, 15 заштатных городов и 3 посада и местечка. Во всех 686 городских поселениях с более чем 3,5 млн населения числилось всего 1095 учебных заведений всякого рода, тогда как число трактиров и питейных домов доходило до 12 179! И в Петербургской дирекции народных училищ числилось в 1824 г. всего 1341 учащийся. Конечно, тут же можно было бы воскликнуть, что царизм всячески препятствовал просвещению народа, одновременно спаивая этот народ. Да вот дело только в том, что трактиры и питейные дома открывало не государство, а частные лица, то есть тот же народ, а учить пока еще было некому: сначала нужно приготовить кадры учителей, а для этого дать начальное образование тем, кто в дальнейшем, окончив соответствующее учебное заведение, станет учителем народного училища; а самое главное – нужна потребность народа в образовании! Между прочим, введя в 1874 г. всеобщую воинскую повинность, «царизм» изъял из ее действия именно учителей народных школ!

В таком богатом торговом губернском городе, как Нижний Новгород, в начале XIX в. были духовная семинария, существовавшая с 1738 г., и Главное народное училище. Учителями в городе (исключая преподавателей семинарии) было 15 человек: 7 членов церковных причтов, два мещанина, чиновник, поручица и мещанка, а учеников у них – 86 человек. После проведенного обследования здесь появились мужская гимназия, преобразованная из Главного училища, уездное училище и Благовещенское и Ильинское (с 1814 г.) народные городские училища.

Тверь. Духовное училище

В 1819 г. в Ильинском училище были «три покоя и наверху маленькая комнатка. При доме стряпущая, самая ветхая, погреб с надпогребницей, конюшня и амбар с ветхой кровлей. На дворе маленькая, весьма ветхая пристройка для скота. При оном доме состоят два огорода с ветхими заборами… Смотритель занимает своей квартирой самую большую и лучшую часть училища, а для класса оставил тесную и холодную комнату». В училище имелись: образ св. Александра Невского, стол и стул для учителя, 2 стола и 4 скамейки для учеников, черная доска и колокол. В описи 1830 г. к этим казенным вещам прибавилась «кочерга железная с деревянной рукояткой», а в 1836 г. в годовом отчете появились стенные часы. Учебников до 1822 г. в училище не было, а затем Казанский университет прислал несколько экземпляров Нового Завета и Псалтырь, всего на 25 руб. 25 коп. В 1824 г. ученическая библиотека по-прежнему состояла из Нового Завета и Псалтыри, и лишь к 1830 г. приобретен был «Устав учебных заведений». Нижегородская гимназия открылась в 1808 г. В 30-х гг. при ней был открыт дворянский пансион, в 1844 г. преобразованный в Александровский дворянский институт. В середине 50-х гг. в Нижнем было уже 14 учебных заведений, среди них губернская гимназия, мужской и женский институты и духовная семинария. Для приготовления детей в гимназию было несколько частных пансионов: Каролины Герке, Луизы Фиррек, Ефразии Сегодини, Цецилии фон Гален, Музы Менделеевой и Екатерины Бакаевой. А в 1853 г. в Нижнем Новгороде был открыт Мариинский институт благородных девиц (128; 454–460).

Украшением городов, конечно, были высшие учебные заведения. Но, разумеется, имелись они только в крупнейших городах, прежде всего в столицах. В том же Петербурге к началу ХХ в. были Университет, Технологический, Горный, Политехнический, Электротехнический, Лесной, Археологический и Филологический институты, институты Гражданских инженеров и Инженеров путей сообщений, Духовная академия, Александровский лицей, Училище правоведения, женский Медицинский институт, высшие (Бестужевские) курсы, Педагогические женские курсы и т. д.

Женского образования в России до второй половины XIX в. вообще не существовало. Были воспитательные, а не образовательные заведения – пансионы и институты. Что касается общего образования, то там даже Н. В. Гоголь считался «сальным» и «пошлым», и курс русской литературы заканчивался Державиным, Жуковским и Пушкиным. В Нижегородском институте благородных девиц в хрестоматиях вычеркивались или изменялись «неприличные для девиц» строчки: вместо «поднявши хвост и разметавши гриву» вписывали – «поднявши нос…». В книгах институтской библиотеки – в невиннейшем «Юрии Милославском» М. Загоскина, произведениях Пушкина и Лермонтова, заклеивались бумагой отдельные строчки и целые страницы. Зато в институтах были такие «дисциплины», как прилежание, послушание и благонравие! И по ним выставлялись оценки. Первое такое заведение – Воспитательное общество благородных девиц, более известное как Смольный институт, было открыто в 1764 г. В первой половине XIX в. открывается целый ряд женских институтов: Екатерининские в Петербурге и Москве, Павловский патриотический в Петербурге, Харьковский, Одесский, Варшавский, Тифлисский, Иркутский, несколько сиротских институтов и училищ, например, Мариинский институт при Сиротском доме в Петербурге, Александровское училище при Екатерининском институте и т. д. Всего к середине XIX в. имелось 46 женских институтов, существовавших на средства казны и благотворителей. При многих таких заведениях были отделения для мещанских и купеческих дочерей, в том числе училище для дочерей мещан при Смольном институте. Сословный принцип соблюдался довольно строго, и не только в виде четкого разделения заведений. Для дворянских девочек предусматривалось светское воспитание, а для дочерей купцов, мещан и разночинцев – начальное общее и профессиональное образование (акушерки, экономки, учительницы и пр.). Еще в начале XIX в. были открыты Гатчинский сельский воспитательный дом и училище для солдатских дочерей, в 1826 г. открылось Николаевское девичье училище для дочерей матросов, в 1834 г. – Александровский сиротский дом для дочерей разночинцев, а, кроме того, для детей из низших сословий открывались дома трудолюбия (дворянкам трудолюбие без надобности) в Петербурге, Москве, Симбирске. С 1843 г. стали открываться епархиальные училища для дочерей духовенства.

Тверь. Женское медицинское училище

Еще с 1786 г. началось (вернее, предполагалось) создание сети начальных школ совместного обучения, но даже к концу XIX в. в них училось лишь 12,5 тыс. девочек – в 13 раз меньше, чем мальчиков. С 1844 г. местные власти были обязаны открывать женские начальные школы, и по уставу они разделялись на 4 разряда: в первых двух, для дочерей дворян, в основу было положено изучение иностранных языков, в двух последних – обучение рукоделию и женским ремеслам. В 1855 г. женские учебные заведения делились на 3 разряда: высший – для дочерей потомственных дворян, средний – для дочерей личных дворян и почетных граждан, и низший – для прочих неподатных сословий. В 1858 г. в Петербурге было открыто и первое бессословное женское заведение – 7-классное Мариинское женское училище, в 1862 г. преобразованное в женскую гимназию. В дальнейшем шел рост их численности, включая 4-хи 6-годичные женские училища Министерства народного просвещения (основная масса женских учебных заведений была в ведении учреждений Императрицы Марии Федоровны, то есть IV отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии). В 1870 г. все министерские школы, в числе 60, были преобразованы в женские гимназии, состоявшие из приготовительного, 7 общих и 8-го педагогического классов. Открывалось и большое количество частных женских гимназий, придерживавшихся программ школ народного просвещения и отличавшихся лишь отсутствием обучения мертвым языкам; Мариинские женские гимназии по объему образования несколько уступали министерским. Уже в 1863 г. в начальных школах всех типов обучалось 158 тыс. девочек. А в 1915 г. действовало 913 женских гимназий и 88 прогимназий, епархиальные училища в каждой епархии и множество начальных учебных заведений женских и совместного обучения.

В 60-х гг. началось общественное движение в пользу женского высшего образования, встреченное, однако, в правящих верхах со скрежетом зубовным. В 1872 г. открылись Высшие образовательные курсы Герье в Москве и Высшие курсы акушерок в Петербурге, в 1876 г. преобразованные в Женские врачебные курсы, а в 1878 г. профессор А. Н. Бекетов учредил знаменитые Бестужевские курсы (по имени возглавившего их профессора К. Н. Бестужева-Рюмина). Первоначально в их составе были историкофилологическое и физико-математическое отделения (с естественным и математическим циклами). Однако в 1886 г. был запрещен прием на все женские высшие курсы, и в 1889 г. возобновились только Бестужевские курсы, но естественные науки из преподавания были исключены, автономия ликвидирована, курсы поставлены под контроль попечителя Петербургского учебного округа, и в них была введена должность инспектора для наблюдения за поведением курсисток во внеучебное время. Ведь курсистки нарушали общепринятые приличия: носили глухие темные платья без декольте, коротко стриглись… Курсы, при высоком уровне преподавания (здесь читали лекции профессора Петербургского университета, в том числе крупнейшие ученые), никаких прав не давали. Только в 1901 г. бестужевки получили право преподавать в старших классах женских гимназий, в 1903 г. – в женских институтах, а в 1906 г. даже в младших классах мужских гимназий. В 1906 г. здесь было открыто и юридическое отделение. Только в 1910 г. курсы были признаны высшим учебным заведением, и их свидетельства стали приравниваться к университетским дипломам. Между прочим, при открытии Бестужевских курсов в 1878 г. на них обучалось свыше 800 слушательниц, а в 1916 г. – более 6 тыс. Лишь на рубеже XIX – ХХ вв. возобновляется и даже реорганизуется женское медицинское образование (в 1897 г. открылся Женский медицинский институт, который давал диплом врача и право на государственную службу). В 1908–1910 гг. открылись частные высшие учебные заведения для лиц обоего пола – Университет генерала А. Л. Шанявского, Психоневрологический институт В. М. Бехтерева, Вольный университет в Петербурге, но их дипломы никаких прав, в сравнении с гимназическим аттестатом, не давали. Только в 1910 г. началось выравнивание в правах высших женских курсов и мужских учебных заведений.

В советской пропаганде, постоянно подчеркивавшей равенство всех граждан при поступлении в учебные заведения (на самом деле детей «бывших» долго не принимали в вузы, а позднее Институт международных отношений (МГИМО) был почти недоступен для детей колхозников и рабочих, да и на философские факультеты университетов, готовившие кадры номенклатурных партийных работников, принимали с очень большим разбором), общим местом было утверждение, что до революции университеты и гимназии предназначались только для детей дворян и чиновников, крепостным вообще учиться не дозволялось, а позже образование детей крестьян и рабочих ограничивалось церковно-приходскими школами. Эти представления за десятки лет настолько утвердились в сознании советских людей, что даже студенты гуманитарных вузов, прослушавшие курс истории, в том числе и темы о системе просвещения и школьных уставах, на экзаменах продолжали (и продолжают) автоматически повторять постулаты советской пропаганды.

На самом деле русская система народного просвещения была бессословной. Задуманное Екатериной II и Янковичем де Мириево в 80-х гг. XVIII в. создание сети учебных заведений (устав народных училищ был издан в 1786 г.) в более полных объемах было реализовано в начале XIX в. По уставу 1803 г. между приходскими и уездными училищами, губернскими гимназиями и университетами существовала преемственность: коль человек закончил низшее учебное заведение, он мог переходить в следующее без всяких препон, вплоть до университета. В нашей истории хорошо известны имена профессоров Московского университета филолога А. Ф. Мерзлякова (он более известен как автор песни «Среди долины ровныя…») и историка М. П. Погодина; профессора Петербургского университета, филолога А. В. Никитенко. Все они – выходцы из крепостных крестьян. Конечно, это исключения. Но и сегодня профессор – не столь распространенная фигура, из каких бы слоев населения он ни вышел. Другое дело, что уставом 1828 г. общедоступные начальные народные училища были оторваны от средней и высшей школы, и в основу классификации учебных заведений было впервые положено разделение народа на «состояния». Однако же такое разделение имело вид правительственного мнения, или рекомендации, а отнюдь не прямого запрещения принимать в гимназии детей мещан. Россия же такая страна, где любое стеснительное распоряжение правительства сразу же встречает внутреннее сопротивление тех, кто должен эти распоряжения выполнять. Прямо запрещено было принимать в гимназии, университеты и другие высшие учебные заведения только крепостных без предоставления им отпускных от помещиков, поскольку окончание средней и высшей школы давало право на чины, а это никак уж не вязалось с крепостным состоянием выпускника; в 1833 и 1834 гг. воспрещалось обучать в уездных и приходских училищах кантонистов (для них были свои школы), а в 1837 г. – незаконнорожденных, находившихся в ведении приказов общественного призрения. После смерти Николая I все ограничения были сняты, вся русская школа, от начальной до высшей, стала бессословной. Разумеется, исключая отдельные специальные учебные заведения, вроде институтов благородных девиц, Училища правоведения, некоторых военно-учебных заведений (Императорский Пажеский и Морской корпуса); вообще до последней четверти столетия военно-учебные заведения были только дворянско-сословными.

Вот как вспоминал о Нижегородской губернской гимназии в николаевскую эпоху (с конца 40-х до середины 50-х гг.) П. Д. Боборыкин: «Нельзя придумать более доступного, демократического заведения! Оно было им и по составу учеников, как везде. За исключением крепостных, принимали из всех податных сословий. Но дворяне и крупные чиновники не пренебрегали гимназией для детей своих, и в нашем классе очутилось больше трети барских детей, некоторые из самых первых домов в городе. А рядом – дети купцов, мелких приказных, мещан и вольноотпущенных. Один из наших одноклассников оказался сыном бывшего дворового отца своего товарища. И они были, разумеется, на ты…

Разносословный состав товарищей делал то, что мальчики не замыкались в кастовом чувстве, узнавали всякую жизнь, сходились с товарищами «простого звания».

Дурного от этого я не видал. Тех, кто был держан строго, в смысле барских запретов, жизнь в других слоях общества скорее привлекала, была чем-то вроде запретного плода. И когда, к шестому классу гимназии, меня стали держать с меньшей строгостью по части выходов из дому (хотя еще при мне и состоял гувернер), я сближался с «простецами» и любил ходить к ним, вместе готовиться, гулять, говорить о прочитанных романах…» (16; 45, 47).

Тверь. Мужская гимназия

О разносословном составе учащихся в до– или пореформенный период говорят и другие мемуаристы.

К началу ХХ в. память о предполагавшейся сословности общеобразовательной школы канула в Лету. В Новочеркасской гимназии в 1904 г. детей дворян и чиновников училось 265, духовного звания – 33, городских сословий – 94, сельских сословий – 101, иностранцев – 7; в том числе казаков – 295, иногородних – 205. По вероисповеданиям учащиеся распределялись так: православных – 486, лютеран – 4, иудейского исповедания – 2, старообрядцев – 8 (103; 10). А в Рыбинской мужской гимназии в 1900–1901 гг. детей дворян и чиновников – 162, городских сословий (купцов и мещан) – 170, сельских сословий (крестьян) – 37, духовного сословия – 26, иностранцев – 3 (132; с. 243). В Санкт-Петербургской 10-й гимназии в это же время «состав учащихся был разнообразен, но сыновей аристократов и богатых людей не было. Учились дети скромных служащих, небольших чиновников, средней интеллигенции. Не были исключением и сыновья мелких служащих, рабочих. Был, например, у нас в классе сын почтальона, мальчик из семьи рабочего Путиловского завода, сын солдата музыкальной команды Измайловского полка» (50; 136). В маленькой провинциальной Вологде в 1912 г. было около 1800 мальчиков и девочек, учившихся в различных средних учебных заведениях, в основном гимназиях. Правда, сюда входили и ученицы епархиального училища, то есть дочери духовенства (все же «эксплуататорский класс»). Но все равно, где же было набрать здесь столько детей дворян и чиновников?

Сословность образования даже и в первой половине XIX в. выражалась в создании специальных учебных заведений – дворянских пансионов и институтов. Так, нижегородское дворянство ходатайствовало об устройстве при открывшейся в 1808 г. губернской гимназии дворянского пансиона, поскольку «дети крепостных и разночинцев крайне неопрятны и на сидящих рядом с ними дворянских детей переползают известные насекомые, столь обыкновенные на детях низшего сословия». В просьбе отказали, однако было рекомендовано: «Чтобы сделать отличие благородным детям, то во время учения в классах, можно сажать их особо на правой, а прочих на левой стороне; до начатия учения, чтобы они не имели сообщения, держать их в особых классах» (128; 382–385). В 30-х гг. все-таки дворянский пансион был открыт. В 1844 г. он был преобразован в Александровский дворянский институт.

Читатель, конечно, уверен в высочайшем качестве подготовки в нем: ведь институт, да еще и дворянский!.. Однако его попечитель граф С. В. Шереметев укомплектовал преподавательский состав иностранцами… лишними в его богородской дворне: конюхом, садовником, парикмахером и пр. Так, венгр Пеликан, шереметевский садовник, прослужив при институте полгода швейцаром, получил должность классного наставника (!), продолжая соединять с наставничеством должности швейцара и садовника; но, во всяком случае, он хотя бы разбил при институте роскошный сад (128; 455). Нам вечно твердили о скудости народного образования в «церковно-приходских школах» (хотя начальное народное образование сосредоточено было не только в них). А вот что представляли собой дворянские пансионы и каковы были плоды образования в этих заведениях, сплошь да рядом содержавшиеся иностранцами, а того чаще иностранками: «Мне чрезвычайно хотелось учиться в университетском пансионе; но французский язык, коим преимущественно и почти исключительно говорили тогда высшие сословия, был вывескою совершенства воспитания; я на нем объяснялся плохо, а воспитанники университетские не славились его знанием. Это заметила мамзель Дюбуа, прибавляя, что из рук г-жи Форсевиль молодые люди выходят настоящими французами. Рассуждая, что мне предназначено быть светским и военным человеком, а не ученым и юристом, сестра моя нашла, что действительно лучше отдать меня к французам. Видно, на роду у меня было написано не получить основательного образования […]

Был также и мусью Форсевиль… На природном языке говорил он как простолюдин, зато уверял, что весьма хорошо знает английский, и взялся два раза в неделю учить меня оному. Недостаток ли в его знании или в моих способностях был причиною, что я никаких успехов не сделал… Он долго жил в Англии… теперь я уверен, что он там был ремесленником. Бог весть, как занесло его к нам и как встретился и совокупился он с француженкой, в России родившеюся, хотя безграмотною, но досужею и проворною бабой…

Главный вопрос, который должен был сделать всякий и который могу я сам себе сделать: да чему же мы там учились? Бог знает; помнится, всему, только элементарно. Эти иностранные пансионы, коих тогда в Москве считалось до двадцати, были хуже, чем народные школы, от которых отличались только тем, что в них преподавались иностранные языки. Учители ходили из сих школ давать нам уроки, которые всегда спешили они кончить; один только немецкий учитель, некто Гильфердинг, был похож на что-нибудь. Он один только брал на себя труд рассуждать с нами и толковать нам правила грамматики; другие же рассеянно выслушивали заданное и вытверженное учениками, которые забывали все тотчас после классов. Мы были настоящее училище попугаев. Догадливые родители недолго оставляли тут детей, а отдавали их потом в пансион университетский» (23; 24–27).

Вспоминавший это язвительный Ф. Ф. Вигель учился в частном, хотя и московском пансионе, и мечтал о пансионе университетском. Писателю И. И. Панаеву чуть позже повезло больше: «Я учился в Благородном пансионе при Петербургском университете (теперь 1-я гимназия). Перед этим я был помещен в Высшее училище (теперь 2-я гимназия), в котором я пробыл только две недели… Я умолял, чтобы меня взяли оттуда, потому что не хотел учиться вместе с детьми разночинцев и ремесленников. В двенадцать лет, несмотря на совершенное ребячество, я уже был глубоко проникнут чувством касты, сознанием своего дворянского достоинства…