Текст книги "Восемь Фаберже"

3. «Портреты Александра III», 1896

Париж, 26 марта 2013 года

В Руасси Штарк не стал брать машину, а сел в поезд: по Парижу, как и по Москве, он предпочитал ходить пешком. А в этот раз специально прилетел налегке. С мексиканцем они договорились встретиться возле стеклянной пирамиды во дворе Лувра: скульптор заявил, что не любит сидеть в ресторанах, а предпочитает свежий воздух. «Март в Париже – волшебный месяц», – объяснил он Ивану. А Штарку и самому нравилась здешняя ранняя весна с ее бледным, но оптимистичным светом и разноцветными шарфиками на шеях французов.

Виктору Мануэлю Контрерасу Иван позвонил тайком от всех, даже от Молинари. До сих пор все принимали на веру его аргумент, что княгиня Наталья Васильевна в Калифорнии – единственная, до кого доля наследства великой княгини Ксении дошла бы, не претерпев по пути никаких разделов. На самом деле таких ситуаций было две. Единственная дочь Ксении, Ирина Александровна, вышла замуж за князя Феликса Юсупова. И у них тоже родилась единственная дочь, названная в честь матери Ириной. А у нее, в браке с графом Шереметевым, – дочь Ксения, единственный ныне живущий потомок Юсупова. Штарк прочел ее интервью, из которого следовало, что семейные драгоценности дед с бабкой распродали еще при жизни. Так что эта линия показалась Ивану, измученному великокняжеской генеалогией, бесперспективной. Но вдруг он наткнулся на упоминание о еще одном возможном наследнике Юсупова – его приемном сыне. Сначала история про мексиканца показалась ему какой-то дурацкой уткой: почти во всех текстах об эмигрантской жизни Романовых куча наивных ошибок, очевидных теперь даже Ивану, далеко не специалисту в этом предмете. Но, перепроверив эти данные по нескольким источникам – кажется, за последнюю пару дней он заработал себе еще более толстые стекла для очков, – он понял, что Феликс и Ирина Юсуповы и вправду нашли себе в старости сына.

Это был бы еще не повод куда-то звонить. Но, разглядывая сайт Контрераса, Штарк вдруг увидел скульптуру, выполненную мексиканцем для Ватикана в 1974 году. Называлась она, насколько Штарк понял универсальный латинский корень, «Происхождение».

Увеличив изображение, Иван увидел – яйцо. Огромное, выполненное из блестящего желтого металла. Яйцо одновременно было и птицей. Ее крылья образовывали заднюю стенку скорлупы, передняя же была как бы отколота сверху, открывая задранную кверху птичью голову на длинной шее. Штарк с первого взгляда понял идею скульптора, но описать ее словами было гораздо труднее, чем выразить лаконичной формой. Видя работы такого уровня, Штарк всякий раз на несколько минут испытывал острую тоску по оставленной в юности карьере художника. Но и всякий раз успокаивал себя: «Так я все равно никогда бы не смог». Полюбовавшись пластикой птицы, осознавшей свое происхождение, Иван потратил пятнадцать минут на розыски первого телефона в цепочке, по которой к трем часам утра он нашел Контрераса. И – разбудил старика: скульптор оказался не в Мексике, а в Париже. Встретиться он согласился сразу, даже никаких уточняющих вопросов не задал. И вот, выйдя на Шатле – ле – Алль, Штарк широко зашагал по Риволи к Лувру, дыша мартовским воздухом и улыбаясь встречным шарфикам. Ожидание встречи с Контрерасом было ему приятно. А значит, все должно было сложиться хорошо. «Надо доверять ощущениям, – думал он. – Вот не хотел я идти к старой княгине, надеялся, как ребенок, что мы с Молинари проедем мимо этого ее городка, – а если бы и в самом деле проехали, она бы, может быть, осталась жива». До встречи оставался еще час – договорились с запасом, так что Иван успел выпить кофе в кафе, названия которого не запомнил, и сделать круг по саду Тюильри, прежде чем повернуть назад, к пирамиде. Мексиканец уже ждал его, широко улыбаясь, – узнал по описанию. Выглядел он лишь немного старше своей фотографии на сайте: коротконогий, плотный, круглолицый, с седой артистической шевелюрой, носиком – пуговкой и широкими черными бровями.

– Когда в ночи звонит незнакомый русский, это серьезно. Значит, будут приключения, – бодро сказал Контрерас на своем корявом английском. Французский Штарка, впрочем, был и того хуже, а испанский он вовсе не знал.

– Искренне надеюсь, что не будет никаких приключений, – Иван улыбнулся в ответ.

– Жаль было бы, если так, – возразил Контрерас. – Пройдемся?

Они спустились к реке и пошли по набережной Тюильри. Здесь дул пронизывающий ветер, но мексиканец даже не запахнул плащ. Русскому тем более было не с руки показывать неустойчивость к холоду.

– Я прочел, что вы были приемным сыном князя Феликса Юсупова, – начал Иван.

– Я тоже читал о себе такое.

– То есть это неправда? В «Файненшл таймс»…

– Ну конечно, «Файненшл таймс» никогда не пишет неправды, – рассмеялся скульптор. – Да, все правильно, я его приемный сын. Только фамилию его не ношу. Мне всегда казалось нечестно ею пользоваться. Знаете, как-то раз Феликса позвали на прием в Елисейский дворец. И он потащил меня с собой. А я был мальчишка, студент, никто меня не знал. Феликс нарядил меня во фрак, повязал бабочку и объяснил, что делать. И вот посреди этого роскошного приема я подхожу к нему, кричу все русские слова, которые я знал – братущщка! балалайка! кинясь! вотка! – и лезу обниматься. И он меня тоже обнимает, как старого знакомого. Тут уж все захотели познакомиться с молодым другом самого князя Юсупова. Я не хотел всю жизнь вести себя, как на этом приеме. Ну, теперь и мою фамилию стали немного узнавать.

– У вас удивительные скульптуры, – честно сказал Штарк.

– Спасибо, – просиял Контрерас, тоже вполне искренне. Кажется, он был из тех, кому никогда не надоедали похвалы. – Но ваш интерес – к Юсупову, я правильно понял?

– Связан с Юсуповым, да, – подтвердил Иван, раздумывая, как бы получше подойти к теме разговора.

– Хотите, покажу, где он жил в последние годы? Только туда идти больше часа. Вы любите ходить пешком?

– Люблю, – сказал Иван. – И, конечно, хочу.

– Это в шестнадцатом аррондисмане, улица Пьера Герена. Отёй, почти пригород, далеко от центра. Хороший район, зеленый, но князь там жил, потому что было дешево. У них с женой только и была одна служанка. А денег, бывало, и совсем не водилось. Разве что продадут что-нибудь из последних драгоценностей. Зато их всюду приглашали. Феликс был красавец, светский лев. Но он совсем не понимал денег. Они с Ирэн были очень добры ко мне. Я с ними пять лет завтракал, обедал и ужинал, но если бы я предложил за что-то заплатить или что-нибудь купить, они бы смертельно обиделись. Я читал потом где-то, что в России у них было состояние – на нынешние деньги – в десять миллиардов долларов. Дворцы, поместья… И вот они продолжали жить, как будто ничего этого у них не отобрали.

Несколько шагов они прошли молча, но мексиканец, кажется, органически не мог долго ничего не говорить.

– А вы историк? Журналист? – спросил он Ивана. Тот и сам чувствовал себя немного не – удобно, потому что никак не мог объяснить, зачем вызвал Контрераса на эту встречу.

– Я… скорее, кладоискатель, – сказал он и снова замялся.

– Как интересно! Разве сейчас такие бывают? Кстати, Феликс мне рассказывал, что он спрятал клады в своих дворцах в России, но их потом нашли большевики. Но если вы надеетесь, что он спрятал что-нибудь здесь, в Париже, выбросьте это из головы. Он был беден, как церковная мышь. А когда он умер, Ирэн стала совсем нуждаться. Под конец она даже не отказывалась принимать от меня помощь, – я-то к тому времени уже встал на ноги.

– Сеньор Контрерас…

– Виктор, пожалуйста.

– Я стал разыскивать ваш номер, когда увидел фотографию вашей скульптуры в Ватикане. «Происхождение».

– А, ну да. Яичко. Иллюстрация к известному парадоксу. Хотя логически он разрешается по-другому. Была какая-то птица – прародительница кур, которую не обязательно можно назвать курицей, и она снесла яйцо, из которого вылупилась первая курица. Но такая логика не подходит для Ватикана, а? – Контрерас толкнул Ивана локтем в бок. Штарк был на голову выше мексиканца и ощутил этот толчок ягодицей. – Для Ватикана годится только пластическое решение. Поэтому им понравилось мое яичко.

– Я увидел эту скульптуру и решил вам позвонить, – повторил Иван. – Дело в том, что сейчас мы с моим партнером разыскиваем несколько утраченных яиц Фаберже. Никто не знает, когда и где они пропали, поэтому мы вынуждены опираться на догадки, отрывочные сведения, просто на интуицию. И вот я увидел, что вам не чужда идея яйца с сюрпризом. На вашем сайте сказано, что вы сделали эту скульптуру в 1974 году. Ваша приемная мать, Ирина Юсупова, умерла в 1970-м и, насколько я понимаю, оставила вам кое-какие семейные реликвии – документы, фотографии, картины, даже драгоценности. Я прочел, что вы хотите открыть музей Юсупова, но не уверены, что в Мексике для него правильное место. И вот, если совсем начистоту, мне пришла в голову мысль, что Ирина завещала вам яйцо.

Контрерас взял Ивана под руку, подвел его к парапету, облокотился, посмотрел на масляно – серую реку внизу.

– Знаешь, иногда мне кажется, что мои друзья из Ватикана абсолютно правы. Во всем, что происходит, есть божий промысел, а? Думаешь, я встречаюсь с каждым, кто звонит мне среди ночи и говорит, что он из России? Хотя, конечно, в некотором смысле так оно и есть: кроме тебя, так никто не делал. – Контрерас рассмеялся собственной шутке. – Я решил с тобой встретиться, когда ты назвал свою фамилию. Она мне знакома в связи с одним предметом, который мне завещала Ирэн.

Еще некоторое время он смотрел на ленивую Сену. Иван разве что дыхание не задержал: неужели и вторая его догадка чудесным образом подтвердилась? В такое везение непросто поверить.

Но скульптор, вместо того чтобы продолжать, отошел от парапета и зашагал дальше по набережной. Штарк шел рядом, не прерывая молчания. Через некоторое время ему стало казаться, что Контрерас вообще раздумал откровенничать.

– Расскажи мне о себе, – сказал, наконец, мексиканец уже на площади Альма. – Нам еще долго идти. Откуда ты, кто твои родители? С самого начала.

– Я из города, который называется Шадринск, в Курганской области. Это на Урале, если вы представляете себе русскую географию.

Контрерас кивнул.

– Отец работал на заводе, был мастер на все руки. Мать была на том же заводе бухгалтером. Их давно нет.

– Мастер на все руки, говоришь? Интересно. А что за завод?

– Автоагрегатный. Самый большой в городе.

– Твоя семья давно жила в тех местах?

– Нет, деда выслали в начале Второй мировой войны из Москвы. Тогда всех русских немцев ссылали. Из них создали трудовую армию – так это называлось, – чтобы немцы не могли предать на фронте, а работали в тылу.

– Из Москвы… А его предки тоже жили в Москве?

– Не знаю. Деда я не застал; отец тоже рано умер, я почти ничего не знаю о его предках.

Еще некоторое время они шли молча.

– Мне рассказывать про себя дальше? – спросил Штарк.

– Да, конечно, мне интересно, – рассеянно сказал мексиканец.

И Штарк вкратце поведал ему про свою жизнь – недолгую учебу в Свердловском художественном училище, переезд в Москву, финансовый институт, карьеру в банке, новую жизнь в качестве «кладоискателя». Он не совсем понимал, зачем все это рассказывает: мексиканец иногда кивал, бурчал что-то себе под нос, но, может быть, и не слушал Ивана вовсе. В последний раз он проявил какую-то заинтересованность, когда Штарк сказал о высылке деда.

– Мне кажется, вам скучно это слушать, – надоело, наконец, Ивану. – У меня довольно обычная жизнь.

Они миновали Трокадеро и вступили на территорию шестнадцатого округа: вот уже и кладбище Пасси.

– Не очень обычная, учитывая твое нынешнее занятие, – возразил скульптор. – Не всякий делает себе профессию из поиска сокровищ. Но в твоем случае это, вполне возможно, судьба. Я даже не уверен, что ты догадался, скорее почувствовал.

– Ирина Юсупова действительно завещала вам яйцо Фаберже? – Голос Ивана сорвался. Он едва удержался, чтобы не пуститься вприпрыжку.

– Ну да, – отвечал спокойно Контрерас.

– Так почему вы никогда его нигде не показывали? Или я что-то пропустил?

– Ничего не пропустили. А зачем мне его показывать? Мне и без него есть что показать. Мои работы в нескольких десятках стран. Ну, а потом… Есть еще Ксения Сфири.

– Внучка Юсупова?

– Она самая. Мы вместе ездили на перезахоронение останков Романовых в Петербург. У нас хорошие отношения. Я не знаю, что она подумает, если узнает, что я получил такое наследство. В конце концов, она прямой потомок Феликса. А я… Феликс усыновил меня, потому что у него были устаревшие представления о наследниках, династиях, всей этой аристократической ерунде. Он относился к продолжению своей линии очень серьезно. Ему нужен был наследник рода Юсуповых. Он даже говорил мне, что я похож на его предков со стороны матери.

– Вы прячете яйцо, чтобы не обидеть миссис Сфири?

– Я бы не сказал, что прячу, – было слышно, что Контрерасу неуютно это обсуждать, и он жалеет, что сболтнул про Ксению. – Я много раз хотел отдать его ей, но все как-то не складывалось. На самом деле это неважно. Я должен показать тебе яйцо, и ты поймешь, почему я говорю про судьбу. Много лет прошло, а я так и не расстался с этим яйцом. Оно, оказывается, дожидалось тебя. Ну, а теперь я наконец сделаю, что должен, для Ксении, а ты узнаешь кое-что важное.

– Вы уже не в первый раз говорите загадками, Виктор.

– Будут, будут и разгадки, для этого я должен показать тебе яйцо. Лучше один раз увидеть… Ну, а сейчас мы идем смотреть на дом Феликса, и мы уже почти на месте.

И в самом деле, через пять минут они свернули на узенькую, вымощенную булыжником, полого поднимающуюся в гору улицу Пьера Герена. Дом, в котором квартировал Контрерас у князя Феликса и его жены, племянницы последнего русского царя, был неприметным, даже бедным двухэтажным строением с решетками на окнах первого этажа. Чтобы на него поглазеть, совершенно не стоило так долго идти по Парижу пешком, но Иван не почувствовал никакого разочарования. Скорее, он почти с нежностью рассматривал дом 38-бис, представляя себе, каким видит его мексиканец через пятьдесят с лишним лет после своего первого обеда у Юсуповых.

– Вот здесь они и жили, – сказал Контрерас, отступая к глухой ограде на противоположной стороне улицы, чтобы пропустить машину. Двум автомобилям на улице Пьера Герена было не разъехаться. – Не дворец, правда? Я видел его дом в Петербурге, на… как называется эта речка…

– Мойка. Там он убивал Распутина.

– Точно. Вот это настоящее жилище для принца. Он мне, кстати, рассказывал в лицах, что случилось тогда в подвале. Как он притворялся другом Распутина. Я помню, он сказал: можно было поглядеть Распутину в глаза – и рухнуть наземь.

– Я читал его версию. Он же написал мемуары, целых две книги, – кивнул Иван.

– А я не читал. Мне нравилось слушать живьем, а потом я не хотел портить впечатление… Ладно, пойдем, я покажу тебе яичко.

– Оно у вас в Париже?

– Да, я не рискнул вывозить его в Мексику. Я же весь архив Феликса и его картины, по сути, вывез отсюда контрабандой. Но это для французской таможни просто рухлядь и желтая бумага, а что такое яйцо Фаберже, они хорошо понимают. В завещании Ирэн, конечно, есть описание яйца, но очень поверхностное. Я не уверен, что смог бы доказать, что оно на самом деле мое. И даже в этом случае его могли бы не выпустить. Франция спохватилась и охраняет свое patrimoine. – Наследие, понял Штарк. – Я держу его в банковской ячейке. Понимаю, что это преступно, – Контрерас жестом остановил возмущенную отповедь, которая вовсе не входила в намерения Ивана. – Но так уж вышло. Теперь мы все исправим.

– Как именно? – спросил Штарк. – Вы хотите передать яйцо Ксении Сфири?

– Не хочу, – энергично затряс головой Контрерас. – Для этого я слишком долго тянул время. Ты сказал, что ты кладоискатель, верно? Что ты делаешь, когда находишь клад?

– Это зависит от ситуации, – сказал Иван, еще ни разу не находивший клада, если не считать находкой предыдущую, калифорнийскую, догадку.

– Но ты не созываешь пресс – конференцию, чтобы рассказать, где ты его нашел?

– Это вряд ли, – улыбнулся Штарк. При нынешних обстоятельствах, если яйцо попадет к ним с Винником, провенанс для него придется придумывать, чтобы не подвергать Контрераса опасности.

– Отлично! Значит, как сказали бы мои приятели, тебя мне бог послал. Пойдем.

У Контрераса не было плана идти обратно в центр пешком, как опасался Штарк. На станции «Жасмен» они спустились в метро.

– Знаешь, это отделение банка грабили, – рассказывал Контрерас по дороге. – Сделали подкоп, всё как в кино. Но мое яичко никто не нашел. Случайностей на свете не бывает; я знаю об этом с тех пор, как попал в дом к Феликсу в 17 лет.

Штарк кивал, а сам пытался угадать, какой у мексиканца план и зачем Контрерас расспрашивал его о предках. Ну, положим, тайную продажу и вывоз яйца он мог себе представить – у Винника наверняка есть способы это провернуть. Но почему мексиканца так заинтересовала фамилия «Штарк»? Ни в каких источниках из тех, что Иван успел перелопатить за последние дни, она не встречалась.

В подвал отделения «Креди Лионне» на авеню Опера, к личным ячейкам клиентов, Ивана, конечно, не пустили. Но Контрерас не хотел покидать банк с яйцом, и Штарк горячо одобрял такую осторожность. Им предоставили маленькую переговорную: перед обаянием Контрераса не могли устоять даже здешние служащие, встречавшие клиентов с такими постными минами, словно работали в Сбербанке. Французский сервис, впрочем, всегда напоминал Штарку о доме.

Яйцо было завернуто в павловопосадский платок, едва ли доставшийся мексиканцу от княгини Юсуповой. Русское к русскому – по такому, видимо, принципу Контрерас выбрал обертку. Брезгливо покосившись на торчавшую в углу переговорной камеру, скульптор отбросил шаль и дал Штарку время осмотреть «клад».

На подставке, похожей на маленькую золотую рюмочку для яйца всмятку, красовалось небольшое, меньше пятнадцати сантиметров в высоту, яйцо синей эмали. Штарк уже видел вблизи одно яйцо Фаберже, но этот синий цвет, глубокий, как спокойное холодное озеро под безоблачным небом, поразил его. Эмаль казалась более драгоценной, чем опоясывавшие яйцо бриллианты, чем крупные сапфиры – кабошоны на маковке и по экватору.

Контрерас снял верхушку яйца и вынул сюрприз – барабан с шестью миниатюрными, нарисованными, кажется, акварелью по слоновой кости поясными портретами одного и того же плечистого мужчины с длинными, подвитыми кверху усами и окладистой бородой. На каждой император Александр III был изображен в военной форме, и на всех форма была разная. Штарк взял барабан в руки и поднес его к очкам, чтобы получше рассмотреть тончайшую работу. Но миниатюры не поразили его воображение. Предпоследний царь выглядел на них деревянным, официальным, едва ли таким, каким запомнила его Мария Федоровна. Художника явно гораздо больше интересовали детали униформы, в которых Штарк ничего не понимал.

И все-таки даже такие изображения мужа оказались достаточно дороги вдовствующей императрице, чтобы она вывезла это яйцо из России, бросив другие в Гатчине.

– Здесь смотреть не на что, – Контрерас решительно положил руку ему на плечо. – Скорее ты найдешь в этом яичке желток, чем великую живопись. Лучше посмотри вот на что.

Мексиканец перевернул верхнюю половину яйца и провел ногтем по клейму, выдавленному на золоте с внутренней стороны, над самым краем. Штарк склонился над золотой скорлупкой; он уже ожидал увидеть что-то подобное, но все равно вздрогнул, прочтя бисерные буковки: Stark.

– Знаешь, Иван, – сказал Контрерас, – когда мне досталось от Ирэн это яйцо, я стал читать о Фаберже. Прочел о его мастерах, которые делали эти яйца. Например, миниатюры нарисовал Иоганн Зенграф… вот здесь, видишь, его подпись. А само яйцо, как писали в каталогах, скорее всего, изготовила мастерская Михаила Перхина – он был один из немногих русских, которым Фаберже поручал заказы такой важности. Но клейма Перхина – русских букв М и П – здесь нигде нет. А есть вот что. Понимаешь теперь, почему я так рад был твоему звонку? Ты в некотором роде тоже наследник.

– Мне никогда не встречалась моя фамилия в связи с Фаберже, – покачал головой Иван. – Может быть, это подделка?

– Ирэн написала в завещании, что получила его по наследству от матушки. Принцесса Ксения умерла в 1960-м, а мне яйцо досталось через десять лет. Кстати, Ксения показала сюрприз – вот эти миниатюры – на выставке в Лондоне в 1935 году. Они даже значатся в каталоге той выставки. Нет, конечно же, это не подделка. Ты можешь мне сказать, что в России могло быть сколько угодно Штарков, и не обязательно это клеймо поставил твой предок. А я тебе отвечу, что случайностей не бывает.

Аргумент мексиканца был, конечно, курам на смех. Иван не просто верил в случайности – он ни разу в жизни не видел красивого плана, который они не раскрасили бы в цирковые цвета. Но здесь как раз была налицо самая удивительная случайность! Иван помимо собственной воли чувствовал родство с этим экстравагантным, но совершенным предметом, в котором уже почти сто двадцать лет было спрятано его выдавленное по золоту имя.

Штарка всегда раздражали люди, усердно выискивавшие свои корни в дворянстве или богатом купечестве. В их интересе ему виделась даже не просто гордыня, а какая-то склочная претензия на отнятое и розданное. Он не видел смысла в попытках загнать зубную пасту обратно в тюбик, оттого и не интересовался никогда семейной историей. Ну, хорошо, выяснит он, например, что его предок был бароном или разводил свиней, – и что дальше? С этим знанием ни в дворянское собрание, ни на свиноферму все равно идти нет смысла.

Но сейчас, засунув нос в скорлупу золотого яйца, он думал не о деньгах, обещанных за находку Винником, а о Штарке, гордо, но скромно поставившем клеймо на свое изделие – подарок от последнего императора вдовствующей императрице. Ивану хотелось познакомиться с этим Штарком поближе. Насколько возможно.

Контрерас смотрел на него понимающе. Наконец отобрал половинку яйца, водрузил ее на место и снова укутал изделие Фаберже в платок.

– Вот тебе мои условия, кладоискатель. Я оцениваю это яичко в десять миллионов долларов. Думаю, разумная цена. Деньги надо будет перевести на имя Ксении Сфири. Как ты это устроишь, не моя забота. Но я должен видеть, как деньги попадут на ее счет. Только тогда я передам тебе ключ от этой ячейки.

– Простите, но… Как я узнаю, что яйцо еще в ней?

– Тебе придется мне поверить, кладоискатель. Мне кажется, очевидно, что я никуда не спрячусь. Я Виктор Мануэль Контрерас, скульптор.

Господи, теперь я в фильме Родригеса про гордых мексиканцев, подумал Штарк. Впрочем, Контрерас был прав: его возраст и известность служили неплохой гарантией, что он не исчезнет вместе с яйцом. Да и денег он хотел не для себя.

– Я постараюсь все устроить, – сказал Штарк.

– Я знал, что ты не будешь торговаться, – улыбнулся Контрерас. – Деньги не твои, верно?

– Я не сказал, что сумма принята, – оговорился Иван. – Мне нужно кое с кем посоветоваться. Но я понял условия и постараюсь их выполнить.

– Я не буду торговаться, Штарк, – сказал мексиканец, продолжая играть свою роль из фильма. – Бери или уходи.

– Мне нужно немного времени, чтобы все обсудить. И еще потребуется какое-то время, чтобы организовать перевод денег Ксении. Это будет не так-то просто – очень большая сумма, к тому же непонятно за что. Власти обратят внимание на такой перевод.

– Я подожду. Я в Париже еще неделю. Пойду, положу яйцо на место. Позвони, когда у тебя будет ответ. Мой телефон ты знаешь.

Он повернулся, чтобы идти. Иван вскочил, положил руку ему на плечо.

– Спасибо, Виктор. Простите, если я обидел вас своим вопросом. Я… признателен вам за то, что вы показали. Мне теперь нужно многое обдумать.

– Не часто встречаешь человека, которому всю жизнь было все равно, кто он и откуда, – проворчал мексиканец. – В Мексике, когда я был еще мальчишкой, мне пришлось подкупить одного бродягу, чтобы он назвался моим отцом и записал меня в художественную школу. Но даже я знаю про свою семью, от которой сбежал в четырнадцать лет, больше, чем ты про свою. Это, друг кладоискатель, просто позор. Говорю тебе как наследник древнего рода Юсуповых.

И мексиканец отправился в подвал прятать наследство, которого он стеснялся. А Штарк вышел на авеню Опера и направился к театру. Физической усталости после долгой прогулки не было, но виски сдавливала боль – слишком много информации, слишком много эмоций. Помимо всего прочего, они с Молинари, возможно, только что стали миллионерами. Оставалось рассказать Виннику о находке и надеяться, что сделка не сорвется, а синее яйцо с шестью портретами императора удастся вывезти в Москву.

Интересно, что Винник узнал о ворах, а теперь и убийцах, параллельно ведущих ту же охоту?

Санкт – Петербург, 1896 год

– Когда вы будете готовы, Михаил Евлампиевич? – Карл Фаберже обычно не задавал этот вопрос своему лучшему золотых дел мастеру, теперь уже и не подчиненному, а компаньону, второй гильдии купцу, а с прошлого года и почетному гражданину. Но, навестив мастерскую Перхина – неподалеку от главной конторы фирмы Фаберже, тоже на Большой Морской, – Карл понял, что спросить на этот раз придется. На дворе январь, до Пасхи чуть больше двух месяцев, а у Перхина еще не готово ни одно из двух яиц, заказанных ему для императора.

Первое, положим, готово почти. Вот богато изукрашенная, усыпанная бриллиантами золотая подставка на прозрачной основе из горного хрусталя, вот увенчанный изумрудом в 26 карат золотой стержень, на который нанизаны двенадцать рамок с миниатюрами Иоганна Зенграфа: это изображения любимых дворцов недавней принцессы Аликс, а ныне государыни императрицы – правда, пока формально не коронованной. Все точь-в – точь по рисунку молодого главного художника фирмы, Франца Бирбаума: лучше Перхина этот заказ не смог бы выполнить никто в Петербурге. Пока нет только тончайшей скорлупки из горного хрусталя – ее переделывают уже в третий раз, и когда, наконец, добьются совершенства, мастерской Перхина предстоит соединить две вертикальные половинки скорлупы золотым поясом, выложенным по всей длине бриллиантами.

– С этим яйцом скоро закончим, – хмуро сказал Перхин. – Четыре раза, поверите, отправлял основание на переплавку. И ведь вроде все понятно, как делать, – нет, где-то да испакостим.

Перхин всегда говорил о себе и своих подмастерьях «мы», но если что шло не так, виноват был только он сам. И платил этот бывший крестьянин из Олонецкой губернии лучше, чем остальные мастера, работавшие на фирму Фаберже. В его мастерскую было труднее всего устроиться, хоть росла она, как на дрожжах, и сам Перхин к своим 35 годам заработал уже на хороший дом в Царском Селе.

– Опять же, скорлупы так и нет, – продолжал Перхин. – Вот доставят, и за неделю закончим.

– А что же со вторым-то яйцом, Михаил Евлампиевич? Для вдовствующей императрицы?

Второй год подряд император заказывал фирме два яйца. Прежде, в течение десяти лет, царь Александр III дарил царице Марии Федоровне на Пасху яичко от Фаберже. И всякий раз главный художник фирмы, Агафон Фаберже, находил, как порадовать императрицу, напомнить о ее безмятежной датской юности или просто повеселить забавной игрушкой.

Но нет больше Агафона, лучшего главного художника, о каком только мог мечтать его брат Карл Фаберже. Умер и оплакан. А на новичка Франца Бирбаума легла двойная нагрузка, потому что молодой царь решил, во-первых, не прерывать традицию и каждый год преподносить яйцо от Фаберже матушке, а во-вторых, и супругу не обижать. Как и его отец, Николай II давал придворному ювелиру полную свободу – какими будут пасхальные яйца в этом году, он узнавал, лишь получив их. Новый царь вообще, кажется, настроен был держаться традиций – то ли верил в постоянство, то ли был слишком робок, чтобы выйти за установленные не им рамки.

О вкусах царицы Александры придворные знакомые Карла были пока плохо осведомлены, и в дворцовой канцелярии одобрили идею, уже однажды опробованную. Шесть лет назад Мария Федоровна получила в подарок от мужа яйцо с миниатюрами, изображавшими дворцы, в которых бывала принцесса Дагмар на родине, в Дании. До сведения Фаберже довели тогда, что бывшая Дагмар, а ныне императрица, растрогалась до слез. Может быть, и Александра Федоровна теперь обрадуется миниатюрам с немецкими замками, английскими и русскими дворцами, где ей довелось пожить.

Бирбаум, конечно, и живописец хороший, и рисовальщик педантичный, и в ювелирном деле отлично разбирается, но Карл еще не до конца доверял ему и попросил второе яйцо сделать в содружестве с датчанином Зенграфом, написавшим дворцы для первого подарка. Тот предложил идею с портретами покойного императора в разной военной форме. Александр III был настоящий воин, богатырь, способный согнуть и разогнуть руками кочергу, но избегавший, как говорили, показывать свою силищу при жене. Ей не хотелось видеть его мужланом и солдафоном, и он умел быть с ней нежным. На смертном одре, передавали, сказал ей: «А мне посчастливилось увидеть ангела еще при жизни». Фаберже сомневался, что портреты царя в форме – то, что хотелось бы получить вдовствующей императрице в подарок от сына. Но в канцелярии предложение Зенграфа понравилось, и датчанин быстро исполнил миниатюры для золотого барабана – многогранника, который виделся Бирбауму внутри яйца. Это был единственный элемент второго царского подарка, который Карлу Фаберже показали до сего дня.

– Ко второму не приступали, – выговорил Перхин угрюмо в ответ на вопрос Карла. Лгать было ниже его достоинства.

– Да как же, Михаил Евлампиевич, – режете меня без ножа! – сказал Фаберже укоризненно. – Ведь вы никогда раньше не срывали сроков. А что это за заказ, знаете не хуже меня. Ведь мы не ради денег делаем эти яйца, а ради будущего фирмы!

– Знаю, – Перхин пожал плечами. – С первым яйцом вышло не гладко. Не можем же мы сдать с изъянами. Вы бы, Карл Густавыч, сами никогда этого не допустили. – Перхин слышал, что Карл Фаберже в своей мастерской, увидев менее чем совершенную работу, разбивал ее молотком, а провинившемуся мастеру говорил ласково, не повышая голоса: «А ведь вы, друг мой, можете лучше!» Правда, сам такого никогда не видел: он не имел обыкновения показывать кому-либо менее чем совершенную работу.

– Вы не успеете исполнить заказ за два месяца, – покачал головой Карл.

– Если со вторым пойдет, как с первым, не успеем, – проворчал в густую черную бороду Перхин.

– Я заберу у вас этот заказ, Михаил Евлампиевич, – сказал Фаберже без гнева. Он никогда не кричал на людей, даже если они обманывали его ожидания. А Перхин много сделал для фирмы. Хотя сейчас у Фаберже мелькнуло-таки подозрение. Перхин был женат на дочери известного петербургского ювелира Финикова, выполнявшего граверные работы для фирмы «Болин» – главных конкурентов Фаберже, тоже поставщиков двора. Недавно выходила замуж великая княжна Ксения Александровна, – так для ее приданого купили работы и Фаберже, и братьев Болин, причем последних – больше: известно было предпочтение, которое оказывал той фирме жених, великий князь Александр Михайлович. Уж не помогал ли известный своей справедливостью Перхин конкурентам, чтобы ни одна из фирм не вырвалась вперед? Впрочем, Карл знал, что, будь даже у Михаила Евлампиевича такие мысли, он все равно не сорвал бы нарочно царский заказ: это значило бы совершенно обесчестить дом Фаберже.