Текст книги "Жили-были-видели…"

О друзьях

 
Читателя! Советчика! Врача!
На лестнице колючей разговора б!
 

Осип Мандельштам

«Если бы у нас не было знакомых, мы не писали бы им писем и не наслаждались бы психологической свежестью и новизной, свойственной этому занятию» – этой цитатой из замечательного текста (О. Мандельштам, «О собеседнике») я хотел бы начать разговор о моих друзьях. Мне повезло с друзьями. Их у меня в жизни было много, и ни одного скучного! По-видимому, исходившие от меня, особенно в молодые годы, симпатия и эмпатия облегчали сближение мое с самыми разными людьми, а кроме того, свойственный мне некоторый добрый артистизм давал возможность изобразить эмоции, нужные для собеседника, которых, может быть, в этот момент я и не испытывал. Во всяком случае, на больших сборищах по случаю дней рождения, которые происходили у меня традиционно, с доброй руки моей мамы, собиралось у меня в лучшие времена до ста человек и больше и, полагаю, все находили себе не только собутыльника, но и собеседника (в том числе и в моем лице).

Меня всегда привлекали талантливые, яркие, но непременно добрые люди. Злые по характеру, пусть даже талантливые (а такие встречаются нередко), меня отталкивали, и, если в процессе общения обнаруживался в человеке этот недостаток, я почему-то сразу терял к нему интерес. Среди моих друзей, впрочем, были такие, кому свойственн был некий имморализм, позволявший прощать в друзьях злые или неприятные проявления человеческой натуры (а может быть, более глубокое знание этой натуры позволяло им видеть то хорошее, что ускользало от моего взгляда).

Сейчас у меня старых друзей осталось немного – «иных уж нет, а те далече…», но тех, что остались, я люблю по-прежнему, и все время появляются новые друзья и делятся со мной своими душевными богатствами. Иногда появляются новые друзья и среди книг. Пусть не иссякает этот благословенный источник!

Можно, конечно, рассуждать о неполноценности общения по Интернету по сравнению с действительно живым общением, например, на кухне! А если далеко разлетелись друзья, если нет времени, если нет денег на билет, наконец? (какая проза!). Ведь сказал поэт (а может быть, прозаик – я не знаю, кто из авторов «Козьмы Пруткова» это сказал): «Три дела, однажды начавши, трудно кончить: вкушать хорошую пищу; беседовать с возвратившимся из похода другом и чесать, где чешется». Сказал и трижды оказался прав. Хотя, предположим, говорить о бесконечном наслаждении от вкушения хорошей пищи трудно (пожалуй, можно и объесться), но два остальных утверждения неоспоримы и, обращаясь к предмету нашего обсуждения, оба хорошо ложатся в русло его (этого предмета). Да и первое утверждение, если рассматривать его расширительно (как пищу духовную), безусловно неоспоримо!

Итак, летом 1963 года (так утверждает мой брат Алик, я бы отнес это событие к 1964 году, но боюсь, что могу здесь напутать, пусть будет 1963 год – по прошествии почти полувека эта разница в датах не представляется значительной) три московских гаврика, нагруженных походным снаряжением, в которое входили палатка, кастрюли, пледы, ватное одеяло для пятнадцатилетнего (!) Алика (мама без этого предмета отказывалась отпускать ребенка с беспутным старшим братом) и комплект постельного белья – мой школьный товарищ Витька Осипенко по прозвищу дядя Степа (в молодые годы отличался большим ростом) не мыслил себе существования без этого – высадились на пустынной (да, тогда было так) автостанции поселка Планерское и направились в Сердоликовую бухту. Честно говоря, не помню, пошли ли мы пешком или воспользовались наемной моторкой – в разные годы режим охраны заповедника Карадаг существенно менялся – от полной свободы, когда до бухт ходили рейсовые катера, до полной закрытости, когда туда пробирались украдкой только такие дикари, как мы, рискуя попасть в лапы пограничников; в последнем случае риск был, правду сказать, не очень велик: забирали паспорта, и надо было на следующий день являться за ними на заставу, заплатить – или не заплатить – там штраф, или помыть пол в казарме, или вытерпеть нотацию.

Высадившись в бухте, мы обнаружили, что будем там не одни: около водопада в маленьком гроте расположилась компания ребят-одесситов. Чтобы не мешать им, направились в дальний конец пляжа и встали лагерем близ огромного грота, со своей персональной маленькой бухточкой – рай! С гордостью заявляю, что наш рай был поначалу вполне цивилизован, организовано было даже трехразовое питание (а как же, я же обещал маме!). Не так обстояло дело у соседей – у них хозяйство состояло из пледов и большого казана, в котором раз в день варилась каша или плов с мидиями. Очередь кашеварить разыгрывалась в преферанс, а деревяшки для костра собирались по окрестным склонам, и никакой палатки не было и в помине. Разыгрывалась также в преферанс и очередь отправляться в Коктебель за продуктами и, главное, за сухим вином, которое было очень хорошего качества и стоило копейки. Надо ли объяснять, что этот благородный обычай мы со Степкой переняли сразу, включившись в этот процесс (походов в поселок и совместного потребления напитков). Сразу хочу сказать, что четверо одесситов, которых мы повстречали в наш первый карадагский день, – Боря Бараз, Боря Пикаревич, Боря Комарницкий по прозвищу Графин и Виталик Муцмахер – остались на всю протекавшую в дальнейшем и оставшуюся жизнь моими и Алика, а через нас также и наших московских друзей, закадычными друзьями. Не магия ли это Карадага!

Осваиваем Новороссийский край

 
Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
 

Из письма «Доктора Алика».

Прежде чем приступить к систематическому и бесстрастному (sine ira et studio) изложению событий нашего очередного путешествия по Северному Причерноморью (места, получившие в XIX веке наименование «Новороссийский край» с генерал-губернаторством в вольном городе (порто франко) Одесса), не могу не сделать несколько не столь важных, сколь приятных отступлений.

Во-первых, читая на этих страницах описание событий, происходивших в коктебельских краях, необходимо представлять себе наши молодые, воодушевленные, иногда усталые, а иногда и поддатые физиономии на этих крутых живописных тропах.

Во-вторых (не знаю, как пополиткорректнее подступить к этой деликатной теме, но – эпиграф навеял, и не могу скрыть, что мне приятно вспоминать об этих нежных флюидах Карадага), не все сложилось гладко в моей семейной жизни, но, надеюсь, обе мои жены благосклонно вспоминают дни и часы, проведенные под сенью этих скал…

Итак, продолжим. Одесские три Бориса и Виталик и московские Степка, Алик и я мирно и лениво жили на просторах Сердоликовой бухты, ныряя за рапанами, собирая мидии и крабов, попивая сухое винцо и наблюдая за восходами и закатами. Ловили и рыбу. Одна такая рыбалка мне особенно запомнилась. Сердоликовая бухта отделена от маленькой, замкнутой бухты Барахты скалой Слон, выдающейся в море. С берегом скала соединена невысоким – метров пять-шесть – перешейком, который со стороны Сердоликовой (с нашей стороны) пологий, а со стороны Барахты обрывается отвесно в воду. Место это мы называли «телевизором», потому что оттуда открывался захватывающий вид на бухту с небольшим пляжем и замыкающей ее вертикальной 400-метровой «Стеной Лагорио». Однажды Степка – заядлый рыболов – прибежал от «телевизора», спешно собрал рыболовную удочку и понесся обратно, на бегу собирая маленькие ракушки с береговых камней. Заинтересовавшись происходящим, мы с Аликом пошли следом. Нас ожидало увлекательное зрелище: на мелководье бухты Барахты прямо под стенкой «телевизора» зашла стая небольших рыбок, которых было отлично видно в хрустальной воде. Степка подводил крючок с наживкой ко рту облюбованной рыбки, она ее хватала и бывала немедленно вытаскиваема (вытягиваема?) наверх. Мы прекрасно поужинали с вином!

Крым, Золотые Ворота

…Время шло, пора было подумать об отъезде. Однажды в нашу бухту причалил рыболовный сейнер – компания феодосийских рыбаков с семьями совершала воскресную прогулку. После Карадага они намеревались съездить в Новый Свет и охотно и любезно согласились нас всех туда отвезти, благо для одесситов это было вообще по дороге домой! Мы расположились на палубе суденышка. Сейнер неторопливо шел под самым берегом, пройдя даже сквозь арку Золотых Ворот. Миновали мыс Меганом, обошли Судак с генуэзской крепостью на скале, поселок Новый Свет, скалу Орел, мыс Капчик и ткнулись в мельчайшую гальку Царского пляжа. Вокруг – никого (трудно в это поверить – сейчас Царский пляж напоминает городской пляж Алушты или Судака), вода – хрустальная, дно видно метров до двенадцати, а по дну – на глубине четыре-пять метров – неторопливо ходят здоровенные крабы! Наши рыбаки, отобедав шашлыком и водочкой, отплыли восвояси, провожаемые нашими благодарственными возгласами, а мы остались.

Новосветовские бухты отличаются от суровых бухт Карадага своей несказанной мягкостью, ласковостью, серые горы не так высоки, а склоны покрыты прозрачной зеленью сосен, туй и можжевельников. Морская вода прозрачна, а пляжи состоят из мелких гладких галечек, ласкающих усталое тело… Поскольку до вечера еще было далеко, пока одни из нас разводили костерок и ловили крабов, другие сгоняли в поселок за сухим вином, которое и принесли через полчаса, причем необычайного качества – местный (высоко ценимый знатоками) завод шампанских вин не справлялся с переработкой сырья и полуфабрикат шампанского продавался в розлив в местном ларьке. После ужина, достойного гурманов, решили для лагеря найти место, где имеется вода. Таковым местом, по объяснению аборигенов, была площадка вблизи Грота Шаляпина – надо пройти вдоль берега с километр от Царского пляжа. Родник находился под громадным сводом этого грота и был заполнен чистейшей холодной водой. На оставшиеся несколько дней решили остановиться.

Море, галька, гитара…

С утра, поныряв предварительно с камней у грота, отправились знакомой тропкой на Царский пляж, где возобновили наши труды по добыванию «хлеба насущного», если можно обозначить этим прозаическим термином сбор мидий и ловлю крабов в прозрачной, как кристалл, воде бухты. Никогда, ни до, ни после этого дня, не довелось мне встречать такого количества крупных, ничего не боящихся крабов. Плавая на поверхности, я высматривал краба, неторопливо шествующего по песку, и, ныряя на глубину, хватал оного поперек тела, причем краб и не думал убегать, а принимал угрожающую позу и размахивал клешнями. Часто, ухватив одного краба и оглянувшись в воде, я замечал второго и хватал его другой рукой. Один раз, поддавшись жадности, попытался ухватить и третьего краба, зажав его между первыми двумя, но был наказан – один из пленников изловчился и пребольно цапнул меня за руку, после чего я выпустил добычу и с (подводным) воплем рванул наверх, а нарушитель конвенции болтался на моей руке и отцепился лишь у самой поверхности, плавно опустился на дно и потрусил своей крабьей походкой к ближайшему камню, погрозив мне напоследок здоровенной клешней. Надо сказать, хватка у каменных черноморских крабов очень крепкая. Однажды, встретив крупного краба на изрядной глубине и не испытывая желания состязаться с ним в ловкости голыми руками, я сунул ему в клешню дюралевую дыхательную трубку. Достойный боец ухватил ее так, что на трубке осталась глубокая вмятина!

Наплававшись до изнеможения, мы разделились. Отправили Алика, как младшего члена команды, в лагерь – готовить кашу и крабов, а сами двинули в поселок (купить винца и вообще…). Последующие события восстанавливаются лишь со слов Алика.

Для того чтобы нагляднее представить дальнейшее, надо сделать некоторое предварительное пояснение географического свойства. Грот Шаляпина находится на каменном выступе мыса Орел, от поселка Новый Свет к нему вокруг мыса ведет Царская тропа, когда-то очень благоустроенная, огражденная каменным бордюром. Ко времени описываемых событий тропа обветшала и частично разрушилась, так что отдельные ее участки превратились в плацдармы для занятий скалолазанием, с возможностью, поскользнувшись, рухнуть в море с высоты пять – восемь метров.

Итак, Алик, приготовив ужин, сидел с книжкой в сумерках у костерка и ждал загулявших компаньонов. Вдруг издалека послышалась удалая песня, из-за выступа скалы на тропу вывалилась ватага обнявшихся за плечи друзей и, выписывая вензеля, двинулась к биваку. По ровному месту передвигались мы при этом с трудом (надо сказать, на другой день я проверил наш вчерашний маршрут и понять, как мы там прошли, не мог). Но наши приключения на этом не кончились. Виталик Муцмахер (будущий пианист и доктор искусствоведения), не справившись с координацией, угодил голой ногой в казан с свежеприготовленной кашей и, естественно, сильно ошпарившись, этого даже не заметил и завалился спать. Наутро у него на ноге образовался большой волдырь, сильно затруднивший Виташке ходьбу и жизнь вообще. Нечего делать, пришлось пациента оперировать. Будущий стивидор и крупный специалист по морским перевозкам Боря Комарницкий – Графин блестяще вскрыл нарыв, а будущий моряк и миллионер Боря Бараз сложил об этом поэму, где были такие слова: «… приняв последнюю рюмашку, вступил ногой Виташка в кашку…».

Но вот подошло время уходить с насиженного места. Степка, насытившись приключениями, поехал в Москву, а мы с Аликом, легко поддавшись на уговоры новых друзей, двинули с ними в Одессу. Путь лежал в Феодосию, откуда ближайшим теплоходом, приобретя в порту 1 (один) палубный билет до Ялты на всю компанию и расставив на шлюпочной палубе свою палатку, мы отправились в Одессу.

Осваиваем Новороссийский край. Одесса

 
Пароход белый-беленький, черный дым над трубой.
Мы по палубе бегали, целовались с тобой…
 

Из песни

Вместе со многими реалиями того времени – автоматами с горячим и холодным молоком, бульоном и булочками на набережных Ялты, южными базарами, где, пройдя через пару рядов торгующих и напробовавшись, можно было уже и не завтракать, тихие звездными и безопасными ночами на кривых улочках южных городков – ушло в прошлое и такое явление, как Черноморское пароходство, с снующими вдоль всего побережья большими и малыми пассажирскими судами и суденышками. Этот каботажный флот состоял из трех типов кораблей.

По так называемой Крымско-Кавказской линии между портами Одесса и Батуми, с заходом в крупные порты, ходили большие теплоходы – старые, довоенной постройки, «Россия», «Победа», «Адмирал Нахимов» – и более новые: «Тарас Шевченко», «Иван Франко», «Башкирия», «Молдавия»… Отличаясь друг от друга размерами, годами постройки, все они были сходны в одном – они были красивы, даже шикарны, путешествие на них таило в себе много удовольствий и развлечений. Так, заходя в попутный порт – Ялту, Новороссийск, Сухуми – теплоход останавливался на несколько часов, пассажирам, плывущим дальше, выдавался посадочный билет, и они могли гулять сколько влезет по этому городу. Кстати, на этой особенности теплоходных рейсов основывался наш способ практически бесплатного на них передвижения: покупался в кассе один билет до ближайшего попутного порта, один турист (с максимально возможным по весу количеством рюкзаков) заходил на борт, собирал у пассажиров, не намеренных сходить на берег, нужное количество посадочных билетов и выносил их оставшимся на берегу товарищам. Проникнув на палубу, мы растворялись в толпе пассажиров и дальше уже плыли беспрепятственно, установив на верхних палубах свои палатки. Проверять билеты у пассажиров на борту было не принято. Предание рассказывает, что однажды, когда теплоход пришел в Одессу и на палубе столпилась сотня-другая туристов, стремящихся сойти на берег, а билетов в кассе было за рейс продано всего несколько штук, капитан впал в ярость и велел проверять билеты у сходящих. Поднялась паника, некоторые нервные стали прыгать с бортов в воду, что вызвало еще большую панику у капитана судна, и приказ был срочно отменен. Больше о таких попытках навести порядок мне неизвестно.

Кстати, не могу не вспомнить здесь историю, приключившуюся с нашей компанией. Проведя в походных условиях пару недель и изрядно отощав и поизносившись, мы взошли на палубу «Адмирала Нахимова» (это был, пожалуй, самый шикарный теплоход на линии, с каютами, отделанными красным деревом, бархатом и зеркалами, со своей знаменитой кухней и барами). Устроившись на палубе, первым делом, разумеется, отправились в кормовой бар – после каши с тушенкой и сухим вином хотелось чего-нибудь вкусненького. Поскольку наши обтрепанные штормовки не отвечали требованиям вечернего этикета, мы, внутренне ощетинившись, приготовились преодолевать отпор барной обслуги, и каково же было наше удивление, когда пожилой величественный бармен в крахмальной сорочке с бабочкой, выйдя из-за стойки, предложил нам занять удобный столик в углу бара и спросил о наших пожеланиях по поводу напитков (типа «Вино какой страны вы предпочитаете в это время года?»). Такое поведение, надо сказать, было нехарактерно для нашего сервиса того времени (да и сейчас, подозреваю, встречается нечасто), но наш бармен, как я узнал впоследствии, всю свою жизнь проплавал за границей, на ллойдовских линиях…

…Пароход белый-беленький…

Возвращаясь к истории каботажного флота, добавлю, что, помимо шикарных лайнеров, черноморские прибрежные воды бороздило множество небольших и совсем маленьких суденышек. Регулярные рейсы между приморскими городами осуществляли «морские трамваи» с названиями типа «Судак», «Коктебель» и т. п. Но самые любимые и характерные для южного побережья суденышки, плававшие от причала до причала и носившие «птичьи» имена – «Ласточка», «Сапсан», «Коршун», – были деревянные беспалубные баркасы, управляемые зачастую одним шкипером, иногда не имевшие даже штурвала, – шкипер двигал румпель босой ногой, стоя на кормовом свесе, и мог высадить пассажира, по его просьбе, даже на пустынный пляж. Эти простые тихоходные суденышки, вмещавшие до тридцати человек, обладали высокой мореходностью и использовались, в частности, для высадки пассажиров с большого корабля на берег, когда из-за большого волнения или ветра кораблю трудно было ошвартоваться в плохо оборудованном порту (так бывало, например, в Евпатории).

Но вернемся к нашим баранам, то есть к трем одесским Борисам, одному одесскому Виталику и двум московским Чачкам, которые, поднятые с ложа и выгнанные из палатки утренней палубной приборкой, очевидно, уже давно стоят на палубе теплохода и всматриваются в открывающийся почему-то слева по борту (до сих пор я с трудом осознаю этот географический феномен) ровный возвышенный Большефонтанский берег Одессы. Вот корабль огибает маяк, входит в гавань и причаливает к пирсу. Знаменитая «потемкинская» лестница с (бездействующим тогда) фуникулером и стоящим наверху Дюком приветствуют нас! По решению наших гостеприимцев направляемся на улицу Щепкина (как, вы не знаете, где это улица Щепкина? – Так это же недалеко, там, где университет и технологический институт!), в квартиру Жоржика Зозулевича (как, вы не знаете, кто такой Жорж Зозулевич? Скажите, а вы вообще что-нибудь знаете? Вы что, и вправду никогда не бывали в Одессе?), где будет наш штаб и где решится наша дальнейшая судьба. (Тут, разумеется, должны были зазвучать известные барабаны судьбы, может быть, мы с Аликом их даже услышали.)

Передать впечатления от квартиры Жоржа – старой одесской профессорской квартиры, – от мамы Жоржа – приветливейшей, умнейшей, благороднейшей Веры Николаевны Кефер, я не берусь, по крайней мере сейчас не берусь, как не берусь передать первое впечатление от хозяина квартиры Жоржа (мне трудно это сделать, потому что у меня стойкое ощущение, что мы с ним знакомы всю жизнь), но я берусь описать впечатления от обеда, которым, после столь долгожданной помывки в ванной, нас приветствовали хозяева. О, эти одесские обеды, переходящие в ужины, с килечками и домашней колбаской, с глоссиками и баклажанчиками, с водочкой и вином, выпиваниями и закусываниями и снова выпиваниями – и всё это со старинных приборов и подчиненное строгому, продуманному ритуалу! Когда гости приходят и уходят, а на столе не пустеет и когда ты уже думаешь, что все, финиш, – появляется дымящаяся миска с нежнопламенным борщом… Нет, тут потребно перо старика Державина (хоть и был он антисемит)!

По окончании ужина (далеко за полночь) решили определить нас с Аликом на постой в квартиру Вити Фан-Юнга, благо оная квартира находилась буквально в двух шагах и была свободна – профессор Фан-Юнг с семьей жил на даче. Перешли в соседний дом, прошли через готического вида подъезд с выложенной по кафелю пола надписью «SALVE», поднялись на четвертый этаж, и осталось только доползти до кровати – сил уже не было никаких! Так начался заключительный – одесский – этап нашего путешествия.

Потемкинская лестница.

Вообще-то, это был не первый мой приезд в Одессу. Первый состоялся еще в 56-м году, когда папа в качестве поощрения за хорошую учебу (и в ознаменование вышедшей в свет небольшой книжки, существенно поправившей наше материальное положение) вывез меня – девятиклассника – на море. Тогда я впервые увидел, прочувствовал кожей, нервами, всем существом море, Черное море (Балтику я видел и раньше, но Балтика не в счет, это и не море вовсе). До сих пор помню детский восторг, охвативший меня, когда автобус, с трудом преодолев последние метры затяжного подъема старого узкого шоссе Симферополь – Ялта, выполз на вершину Ангарского перевала, и вдруг открылась вся сиреневая морская ширь. Мы тогда большую часть времени прожили в Алуште – маленьком татарском городке, где узкие улочки спускались к морю, пролегая вдоль крыш расположенных ниже уровнем домов, а в центре возвышалась старая генуэзская башня, тогда вполне жилая, с вывешенными из бойниц веревками со стираным бельем обитателей. Мы купались в море, ездили на катерах на экскурсии по прибрежным городкам. Потом переселились на несколько дней в Ялту, жили в Ореанде, купаться ездили на катере в Никитский ботанический сад или в Ласточкино Гнездо. Потом – в Севастополь (его тогда первый год как открыли для посещения). Я ходил по городу, забрался в Херсонес, подобрал там несколько черепков, до сих пор храню оттуда донце амфоры. В Севастополе сели на пароход – старый «Петр Великий», как я потом узнал, это был его последний рейс перед списанием. Посреди моря пароход сломался, и мы полдня плавно болтались на зыби. Потом пароход починили, его старая машина запыхтела, и мы неторопливо приплыли в Одессу. В Одессе поселились в самом центре – в старой гостинице «Пассаж». Я тогда был увлечен Бабелем – только вышли его «Одесские рассказы» – и наутро, вооружившись картой города, отправился искать бабелевские места. Дело затруднялось тем, что все улицы города были сплошь переименованы, иногда и по нескольку раз, и находить исторические места, ориентируясь по карте, было непростым занятием. К счастью, выручали одесситы, охотно объясняя все, что я спрашивал, а заодно и многое из того, что спросить забыл или не догадался. Вот характерная сценка того времени. Ищу Молдаванку. Уверенности, что иду правильно, нет. Решаю спросить у уличного сапожника. Происходит следующий разговор:

– Скажите, пожалуйста, как пройти на Молдаванку?

– А что вам там надо?

– Ну так, вообще, район Молдаванки…

– Ну, может, вам там что – то конкретное?

– Нет, ничего конкретного…

– Странно… А вы сами откуда будете?

– Из Москвы.

– И давно там живете?

– Всю жизнь…

– И родственники у вас там есть?

Идет примерно десятиминутный доброжелательный разговор, во время которого выясняется, какие у меня есть родственники и где примерно они живут и чем занимаются. Наконец решаюсь прервать нить беседы и вернуться к тому, с чего начал – так как же все-таки пройти на Молдаванку? Но вы же находитесь на Молдаванке! – получаю я удивленный ответ…

Трое на Примбуле не в сезон…

Вечером в городском саду, напротив гостиницы, играл духовой оркестр…

Одесса мне тогда понравилась чрезвычайно!

Второй раз попал я в Одессу уже году в 62-м, мы тогда с Володькой Сумачевым возвращались из нашего второго кавказского вояжа. Сам вояж, когда мы на попутных машинах автостопом перемахнули всю Грузию, к Одессе имеет косвенное отношение, так как мы, сойдя с теплохода, только переночевали и наутро отправились автостопом дальше – через Киев – в Москву. Правда, и тут Одесса проявила по отношению к нам свой гостеприимный нрав – на ночлег нас устроили и ужином накормили какие-то случайные одесситы, встреченные нами на Дерибасовской. Поэтому с полным основанием могу сказать, что только наш с Аликом приезд в 1963 году открыл для меня этот город, сделал так, что единственным местом, где бы я согласился жить, не считая нашей многострадальной родной Москвы, стала Одесса.

…И до сих пор, в уже преклонных годах: вот я в Одессе. Все живое цветет, шелестит и улыбается. Солнце сияет, море прозрачно и ласково, девушки надевают легчайшие и прозрачнейшие блузки и щурят глаз победно. А базар! Привоз, как всегда, ошеломляет неподготовленного северянина: хрумкие огурчики, брынзочка, кровяночка, копченое мяско, малосольная «сарделечка», нежнейшая дунайская селедочка и вино… Эх!

Агашка над одесским портом.