Текст книги "Жили-были-видели…"

Окончание экспедиции

Наступил сентябрь. Ночами температура опускалась ниже нуля, лужи покрывались ледком, приходилось прятать портянки в спальный мешок, чтобы без отвращения одеваться утром… Партия переместилась на приток Пенжины реку Мургаль, в поиск мы ходили с Борькой вдвоем, недалеко от лагеря, наши ребята-напарники оставались при лагере. В этот период запомнился мне один смешной эпизод.

Наша повариха – девушка городская, довольно субтильного телосложения, во время нашего пребывания в базовом лагере, иными словами, на ее довольствии, очень обижалась на поисковиков за повышенный аппетит, отказываясь понимать наши ссылки на большие энергозатраты. Поскольку в этот последний период маршруты у нас были короткие и легкие, мы с Борькой согласились удовлетворить любопытство поварихи и взять ее с собой в маршрут. Вышли утром, чтобы вернуться часам к пяти. Дорога пролегала вдоль ручья, по ровной тундре, покрытой кочкарником. Идти по кочкарнику довольно легко – привычные ноги сами выбирают путь по кочкам, перешагивая через глубокие бочажины. Шли не торопясь, изредка оглядываясь на отстающую повариху, как вдруг девушка исчезла. Пораженные, мы вернулись и с трудом нашли ее, провалившуюся в бочажок. Пошли дальше помедленнее, но через какое-то время пришлось ее снова вытаскивать… Маршрутное задание оказалось под угрозой. Мы срочно устроили повариху в уютном месте на бережку ручья, обещая вернуться за ней через пару-тройку часов и клятвенно заверив, что в этом месте никакие медведи ей не грозят. После этой пробной экскурсии в тундру повариха стала давать нам добавки беспрекословно.

Дела в экспедиции между тем близились к завершению. Вскоре предстояло свернуть поисковую работу и заняться камералкой – обработкой материалов, для чего в лесу мы общими силами построили избушку – зимник. Мы с Борькой, как было заранее обговорено, должны были уехать, как только представится удобный случай для эвакуации, но сначала Лобунец хотел извлечь из нашего пребывания максимум пользы. Нам поручили собирать разбросанные там и сям по тайге лабазы с оставленным снаряжением. В основном для этого использовались надувная лодка и вертолет. Последняя такая выкидушка мне запомнилась.

Погода стояла неустойчивая, по нескольку дней бывали замазоны, снег с дождем. Вертолет прилетел утром, неожиданно, и нам надо было торопиться. Предстояло снять лабаз с дерева в гуще леса, в стороне от реки, и привезти его на базу. Мы должны были обернуться за два-три часа, поэтому отправились налегке (налегке – это значит нож, спички в непромокаемом футляре, пара кусочков сахара в кармане штормовки). Вертолет высадил нас на речной косе вблизи намеченной точки и тут же улетел по своим делам, пообещав вскоре вернуться. Мы спустили лодку на воду, переправились на другой берег, углубились в лес. Лабаз нашли довольно быстро. Борька, как более легкий, залез на дерево, отвязал сверток, и мы отправились обратно к месту высадки. Тем временем небо заволокли тучи, зарядил дождь. Потом дождь усилился, а потом очень усилился и обогатился снегом. Если такая погода продолжится, плохи наши дела – ждать вертолет не приходится, а своими силами выбраться оттуда трудненько! Спрятаться было негде, штормовки быстро промокли. Собрали по берегу сухого плавника, благо этого добра было много – река сплавная, и развели костер (надо сказать, что скаутское умение разводить костер при любой погоде развилось у нас до необычайной степени). Вскоре огонь пылал до небес, дрова можно было не экономить, штормовки на нас быстро высохли. В спасенном имуществе нашлись чайник и кружки. Борька – старый турист – поколдовал с какими-то травками, растущими по-соседству, и вскоре мы попивали ароматный вкусный чаек. Можно было жить дальше…

Дождь стих к вечеру, и вскоре издалека зарокотал подлетающий вертолет. Ребята виновато объяснили, что раньше никак нельзя было – видимость нулевая, но мы их и не винили. Все были счастливы! На следующий день, попрощавшись с друзьями и обменявшись московскими телефонами, с попутным вертолетом мы с Борькой улетели в Аянку, на аэродром. В Аянке в ожидании случайного борта пришлось жить прямо в аэродромной будке, поскольку, разумеется, самолет бы нас ждать не стал. Сгоняли по-быстрому в поселок, в магазин, запаслись продуктами и спиртом… Ждать пришлось недолго – уже через день самолет забрал нас в Корф, куда регулярно летали самолеты из Петропавловска.

Возвращение

Из Корфа в Петропавловск мы летели не старым ЛИ-2, а комфортабельным красивым Як-40 (по-моему, один из первых линейных рейсов этого нового самолета). При подлете к Петропавловску самолет сделал круг над Авачинской бухтой, и в порту мы увидели большой белый пассажирский теплоход. На базе экспедиции в Елизово, куда мы явились за расчетом, нас встретили по традиции очень тепло. Комендант базы, сам бывший геолог, старался делать для возвращающихся «с поля» геологов все от него зависящее. Прежде всего нас отправили в экспедиционную баню (что было здорово). Быстро и без лишних формальностей произвели расчет. Предложили помочь с обратными билетами.

В душе возникло сомнение: с одной стороны, мы оба очень устали, намучились, соскучились по привычной московской жизни, по родным и друзьям. Кроме того, мы гуляли уже три с лишним месяца, на работе могли возникнуть неприятности (правда, в экспедиции нас снабдили стандартными справками о том, что «наш вылет задерживается на … дней по метеоусловиям аэропорта отправления» со свободной датой). С другой стороны, волею судьбы мы попали на край света, в места, куда, скорей всего, больше не попадем никогда. Хотелось еще чудес и впечатлений… Комендант мог, например, отправить нас вертолетом в легендарную Долину гейзеров, но из-за неустойчивости погоды в тех краях экскурсия могла обернуться для нас задержкой на неопределенный срок. В порту между тем, как выяснилось, стоял шикарный лайнер «Советский Союз», отплывавший назавтра курсом на Владивосток с заходом на курильский остров Шикотан. Рейс должен был продлиться пять дней, и это решило наши сомнения. Из экспедиции заказали для нас недорогую каюту на двоих, и вот мы уже всходим на борт, и паротурбоход «Советский Союз», бывший трофейный «Бремен», самый большой корабль нашего пассажирского флота, принимает нас в свои недра. Черт, никогда не думал, что затрепанные штормовки, загорелые усталые лица могут вызывать такое уважение у обслуживающего персонала. Девушки-официантки в ресторане усадили нас в уютный угол, все дни рейса помогали выбирать меню, улыбались нам, приносили дефицитный нарзан и армянский коньяк. Думаю, они угадали в нас геологов или промысловиков, вернувшихся «с поля», «с фартом», но положенного в таких случаях разгула не получили: мы наслаждались покоем, вкусной пищей, музыкой, и никаких приключений больше не хотелось…

Курильские острова с их высокими сопками видели мы только на горизонте, на Шикотане корабль к берегу не подошел, стоял на якоре, разгрузку произвели с рейда: вся бухта была забита разноцветными рыболовными суденышками, на берегу – большой рыбоконсервный завод.

Остров гористый, покрыт густой зеленью, зарослями бамбука. Отплыли в ночь, шли к Владивостоку вокруг Сахалина и проливом Лаперуза, в сумерках вдали виден был японский берег. Во Владивосток приплыли в воскресенье. Вошли в бухту Золотой Рог, корабль пришвартовался, и мы сошли на берег. Поначалу не могли понять повышенного внимания, которое сопровождало наши персоны со стороны местных жителей, но вскоре все объяснилось: мы несли с собой в авоське несколько бутылок коньяка, купленного на всякий случай в корабельном ресторане, а в городе был объявлен сухой закон. Пока мы шли к Борькиному приятелю Юре, могли обогатиться…

Юра Полищук, соученик Бори по мехмату, жил в районе Второй Речки, известном всему миру как место расположения одного из самых крупных пересыльных лагерей ГУЛАГа, место, где предположительно погиб Мандельштам. В 69-м году это был район новых, но ветхих пятиэтажек, владивостокские Черемушки. Юра, не знаю, при каких обстоятельствах (возможно, связанных с политикой, с журналом «Синтаксис»), не доучился на мехмате и уехал во Владивосток, здесь окончил факультет журналистики и сотрудничал в местной газете, писал под псевдонимом Юрий Кашук. Он принял нас очень радушно, поселил у себя, показал город, довольно небольшой, но живописный.

Последняя экскурсия по городским окрестностям чуть не кончилась для нас осложнениями. По совету Юры мы переправились на катере на другой берег залива Петра Великого. Там сразу от пристани начиналась настоящая уссурийская тайга: рощи пробкового дуба и манчжурского ореха, лианы актинидии – сказочно красивые места. Вернулись к пристани уже под вечер, к последнему рейсовому катеру – завтра утром улетать в Москву. Но за время нашей прогулки по лесу на море разыгрался шторм, и прибытие катера оказалось под большим вопросом. Появилась перспектива заночевать под кустом и опоздать на самолет. На счастье, капитан катера оказался хороший моряк и обязательный человек и пришел за нами, уже в темноте. Обратным рейсом нас изрядно помотало, но обошлось. Назавтра мы с Борькой уже летели в Москву. А на деньги, оставшиеся от заработанных в экспедиции, я купил себе новые брюки.

XI. Из грек в варяги

Navigare necesse est. Vivere non est necesse.

Старинное морское присловье

Все, связанное с водой, с морем, меня привлекало. Поэтому, когда у нас в лаборатории гидродинамики появился новый молодой сотрудник Женя Визель и предложил построить крейсерскую яхту, я, не раздумывая, согласился. Нашлась очень древняя и очень трухлявая яхта, которую мы перетащили во двор лаборатории и стали на общественных началах ее чинить. Дело обещало быть долгим, а может быть, и безнадежным, пока же Женя записал нас в яхт-клуб «Буревестник» на Клязьминском водохранилище, и, получив там в свое распоряжение старенькую, но вполне исправную гоночную яхту – швертбот класса «М» (Женя имел права рулевого), – мы стали тренироваться и участвовать в гонках.

Дела с ремонтом немецкой яхты продвигались крайне туго, а проще говоря, совсем не двигались – не хватало рабочей силы и материалов. А между тем в яхт-клубе сколачивалась команда для приведения в порядок старой, но еще вполне боеспособной трофейной большой крейсерской яхты и для подготовки к летнему дальнему походу. Женя участвовать не захотел, так как лелеял честолюбивые планы самому стать капитаном подобной яхты, а я, не претендуя на большее, согласился стать матросом и подключился к ремонтным работам.

В начале июня 1965 года мы доканчивали последние приготовления перед отплытием. За лето предстояло пройти маршрутом Москва – Ленинград – Таллин – Рига – и обратно, разумеется в несколько этапов. Мы – это команда из пяти человек, экипаж первого этапа Москва – Таллин: капитан Саша, его жена Вера, матросы Юра, Гриша и я. Все, кроме меня, уже имели опыт дальних плаваний на яхте.

Все готово, пора отплывать, но не заводится подвесной мотор, а без мотора нельзя плыть по каналам, шлюзоваться… В попытках реанимировать его прошел весь день, вечер и часть ночи. Под утро, наконец, мотор завелся, и мы отплыли, несмотря на плохую примету: наступила пятница! Был нарушен и второй морской закон: на корабле находилась женщина. В общем, в плавании следовало ожидать всяческих осложнений (что и подтвердилось впоследствии). Но пока все было хорошо. Разместились на яхте так: я с Гришей – на рундуках в каюте, длинный Юра – в «гробе» – узком пространстве между бортом и кокпитом, Саша с женой – в форпике – маленькой носовой каютке. Прошли Клязьминское, Пироговское, Икшинское водохранилища, первый шлюз – все нормально, мотор работает, плывем дальше.

Выходим за створ канала Москва – Волга, остаются позади гигантская статуя Ленина на одном берегу и пустой курган из-под аналогичной статуи Сталина – на другом, и мы выходим на просторы Волги. Наконец выключаем мотор и ставим парус.

Волга широка! Плывем по фарватеру вдоль одного берега – другой еле видно. Мимо Кимр, мимо Калязина, мимо Углича. Торчит из воды высокая многоярусная Калязинская колокольня, затопленная волнами рукотворного моря. Удивительное впечатление производит карта водного пути: навигационные знаки – бакены, створы, маяки – на карте обозначены названиями затопленных здесь, под ними, деревень и поселков.

Рыбинское водохранилище – огромное, местами ширина его превышает сотню километров – затопило удивительный, обжитой, исконно русский кусок страны. Мне довелось несколько лет по работе подолгу бывать в этих местах, общаться с местным населением. Помню, меня поразило, что физический облик здешнего народа отличается от привычных рязанских, калужских, тульских лиц – высокие, русоволосые, несколько скандинавского сложения. Да и душевный склад у местных крестьян другой: здесь почти не было помещичьего крепостного права, не было и татарского завоевания. Крестьяне были записаны за казной и пользовались многими свободами, ходили в отхожие промыслы, оставляя хозяйство на женщин. Затопление плодородной Рыбинской низины сказалось на местном климате: понизилась средняя температура, увеличилась влажность, стали возникать сильные ветра. Вот сведения из Википедии: «В крае перестали вызревать пшеница и лен; затоплено 3845 кв. км лесов, 663 деревни, 1 город (Молога); переселено 130 тысяч человек».

На дне Рыбинского водохранилища покоятся деревни, кладбища и даже целые села с церквями. В основном такие подводные села находятся вблизи пошехонских и брейтовских берегов. Обширные пространства водохранилища заняты мелями, низкими болотистыми островами, встречаются плавучие острова, образованные всплывшими торфяниками и служащие гнездовьями птиц. Судоходные пути пролегают только вдоль старого русла Волги и ее притоков. Плавание по Рыбинскому морю неприятно и опасно из-за сложностей фарватера и неожиданно налетающих сильных ветров, поэтому мы постарались после Углича найти караван судов, идущих в нужном нам направлении с не слишком большой скоростью, и прицепиться к нему, что нам в конце концов и удалось. На большой барже, проходившей мимо на буксире и направлявшейся через Рыбинское море в сторону Череповца, любезно согласились принять от нас чалку и тащить нас, сколько нужно. Наш буксирный трос был закреплен на кнехте баржи, и мы расслабились, наслаждаясь спокойным быстроходным плаванием.

Вскоре наступила ночь. Ребята расположились на ночлег, мне же досталось нести ночную вахту (на всякий случай). Я сел в каюте писать письмо родным при свете фонарика. Ночную тишину нарушал лишь тихий плеск воды за бортом да отдаленный рокот буксира, как вдруг раздался резкий удар и продолжительный скрежет. Я выскочил в кокпит, огляделся по сторонам и сначала ничего не увидел. Внезапно впереди по ходу яхты из-под воды показалось нечто, принятое мной сначала за гигантского кита, и стало быстро надвигаться на нас. Я стоял, окаменевший, и ничего не мог понять. Раздался тяжелый удар, наша яхта накренилась, и мимо борта с грохотом протащился огромный морской бакен! Это рулевой буксира со сна или спьяну навалил баржу на бакен и протащил по нему днищем. Нам повезло – удар бакена пришелся прямо по штевню яхты, обитому толстой медной полосой, которую в результате напрочь перерубило, а в дубовом штевне образовалось углубление сантиметров в пять. Придись удар чуть в сторону, борт бы неминуемо пробило, и мы, скорей всего, пошли бы ко дну (при этом наши буксировщики даже бы не проснулись). Пробудившиеся от грохота члены экипажа спасались, кто как мог: Саша с женой безуспешно пытались вылезти из форпика в каюту через маленький лючок в переборке, Гриша выскочил вслед за мной в кокпит и также ничего не мог понять, а Юра с испугу совершенно непонятным образом перевернулся в своем гробе и пытался вылезти через маленькое отверстие в ахтерпик (моторный отсек). Как только все пришли в себя, первым делом проверили, не поступает ли где вода. Течи не было, так что постепенно все успокоились. Спать что-то расхотелось, и мы наблюдали, как потихоньку светлело и наконец наступил день. Вскоре уже надо было приниматься за дело: караван подходил к Череповцу, где решено было пристать и осмотреться. Отцепились от гостеприимной, но опасной баржи и своим ходом направились в порт.

Пристань Череповца – деревянный дебаркадер под высоким крутым береговым откосом, так что города совсем не видно. Вокруг ни души. По-видимому, народ появляется к приходу рейсового катера или «Ракеты», а пока некого даже расспросить, где найти почту, магазин. С письмами отправился на разведку Юра, а мы, разложив для просушки на берегу спальники, осмотрели внимательно яхту и убедились, что видимых повреждений корпусу и рангоуту не нанесено. Старая добрая немецкая работа!

Юра нашел городское поселение в паре километров, отправил письма, купил вкусненького. Пора и в путь. Вообще, старый морской принцип, которого придерживаются и настоящие яхтсмены (к ним я себя пока не отношу), – «Держись подальше от берега». После того как отплыли от берега на достаточное расстояние, Саша показал нам свое новое приобретение – небольшую судовую рынду (колокол), которую он спер с пристани без зазрения совести. И действительно, они себе новую найдут, а нам в плавании рында очень нужна для подачи сигналов в тумане и во время шлюзования.

Дальше наш путь лежал по широкому судовому фарватеру в русле реки Шексны. Путь, надо сказать, очень странный. За пределами фарватера, обставленного навигационными знаками, расстилалось необозримое пространство затопленного высохшего леса. Стояла какая-то особая тишина, нарушаемая лишь стуком сухих веток на ветру и резкими криками воронов. Тяжелое впечатление не сгладил даже прошелестевший мимо большой белый пассажирский теплоход, с палуб которого доносилась музыка.

Вечерело. На подходе к Белому озеру фарватер сузился, а ветер стих. Спустили паруса и пошли на моторе. И разумеется, при входе в озеро на сильном встречном течении мотор заглох. Нас понесло обратно в Москву. Удалось зацепиться багром за какие-то кусты, но что делать дальше – неясно. Мимо нас медленно проплывает какая-то громадная посудина. По палубе расхаживает часовой с автоматом. От полной безнадеги начинаем кричать часовому, размахивать чалкой. Вдруг, воровато оглянувшись, часовой знаками показывает нам, чтобы мы бросили ему чалку, ловит ее, закинув автомат за спину, и завязывает буксир за кнехт на палубе. Поехали! Спасены! На траверзе Белозерского канала отвязываемся от буксировщика, самостоятельно входим в канал и причаливаем к берегу.

Удалось кое-как починить мотор, и мы, когда под мотором, когда под парусом, продвигаемся дальше, по Ковже в Вытегру. В Усть-Вытегре делаем большую остановку, осматриваем город («…А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы» – тот самый случай), совершаем экскурсию в баню, гуляем по древним набережным из мореной лиственницы. Наутро – выход в Онежское озеро. Отчалили часа в четыре утра – светло, как днем, здесь вовсю белые ночи. Через час уже скользим под легким бризом по глади Онежского озера. Вода светло-синяя, прозрачная, как стекло, берега песчаные, поросшие соснами. Красиво! С обгоняющих нас рыбачьих шаланд нам машут руками, кричат что-то восторженное, а потом начинают метать нам через борт каких-то рыбин (как потом оказалось, очень вкусных) – мы своими белыми парусами явно задели их эстетические чувства! Зачерпнули воду из-за борта кружкой – абсолютно чистая, попробовали – вкусная, холодная, похожа на родниковую.

Через несколько часов плавания галсами (с поворотами относительно ветра) входим в широкую Свирь. Река вольно течет между островами, берега заросли лесом. К полудню, выйдя к какому-то широкому разливу, неожиданно попали под жесткий шквалистый ветер с сильным дождем и градом. Пришлось вовсю потрудиться с парусами и помокнуть. За очередным поворотом ветер стих, яхта выровнялась. Решили пристать к берегу, обсушиться, оглядеться. Судя по карте (и как потом выяснилось, на самом деле), место, куда мы попали, было абсолютно глухое, настоящий медвежий угол (в прямом и переносном смысле). На берегу какие-то домики. Оказалась фактория – магазин, где принимают от аборигенов дичь и рыбу и продают патроны, бензин, керосин и, главное, водку. Вот при нас причалила лодка, двое местных выскочили на берег и направились к магазину. Люди невысокие, светловолосые и светлоглазые – весь или чудь («чудь белоглазая»?) – и крайне странного поведения. Вытащив из магазина ящик водки, тут же за порогом уселись на завалинке и распили бутылку. Затем один куда-то ушел, а второй взял шест и стал шарить им по дну, как-то нехорошо на нас поглядывая и ворча что-то себе под нос. Так продолжалось часа полтора. На наши расспросы процедил сквозь зубы, что в свой предыдущий сюда приезд утопил где-то здесь мотор и явно подозревает нас в том, что мы его выловили и спрятали. Наконец он что-то нащупал, вытащил свой мотор из воды, укрепил на лодке и начал дергать за веревочку стартера. Подошел его напарник, и они стали делать это по очереди. Так продолжалось еще пару-тройку часов, после чего мотор неожиданно (для нас) завелся и они, распив еще одну бутылку, уехали. Вскоре отчалили и мы.

Следующее приключение ожидало нас вблизи города Подпорожье. Там через реку был перекинут мост, предельная высота которого оказалась ниже нашей мачты. При попытке проскочить мост, откренивая яхту, задели перекрытие своим форштагом (передней металлической растяжкой мачты), и штаг порвался. Пришлось снимать мачту, ремонтировать и снова ставить уже по другую сторону моста.

Пока стояли в Подпорожье, успели познакомиться с местными жителями, которые очень помогли нам с нашим многострадальным мотором. Побывали дома у наших знакомцев, поразил их скудный, барачный быт. Видно, что город сложился как место поселения ссыльных, своего рода «101-й километр» для Ленинграда, остаток славного Свирьлага.

После ремонта двинулись дальше, вниз по Свири, через шлюзы, плесы и стремнины и наконец вырвались на просторы Ладожского озера. Дальше проложили курс по карте и компасу на север, в направлении карельского поселка Питкяранта.

Предстоял настоящий морской переход, вне видимости берегов, на расстояние до 100 миль (около 150 километров). Шли курсом бейдевинд (ветер сбоку), била крутая волна, изрядно качало, но яхта отлично слушалась руля, легко взбиралась на волну. И тут даже я, человек, не очень внимательный к нюансам поведения окружающих, обратил внимание, как тяжело переносит качку наша Вера – жена капитана. Юре пришлось объяснить мне по секрету то, что остальные уже знали, – Вера была в положении, месяце на четвертом! Да, не стоило, пожалуй, пускаться в плавание при таких обстоятельствах! Но делать было уже нечего, да и моего мнения никто не спрашивал…

При подходе к Питкяранте разглядели, что на берегу сплошные лесосклады, низкий берег завален лесным мусором, бревнами, и решили даже не подходить к нему. Определились со своим местом по карте и повернули к следующему пункту маршрута – городу Сортавала.

Подход к гавани Сортавалы скрыт в лабиринте гранитных островков и шхер. Из синей воды там и тут торчат здоровенные черные гранитные валуны, по скосам которых карабкаются зеленые сосны. Фарватер сложный, но хорошо обставлен знаками, так что подход к причалу не составил большого труда. Ошвартовались, вылезли на пирс, и тут к нам подваливает пограничный наряд с собакой и начинает внимательно проверять документы: Сортавала находится в пограничной зоне и въезд без особого разрешения туда запрещен. Разрешение у нас есть (подписано на Лубянке), документы в порядке, но что-то пограничников не устраивает, требуют, чтобы мы проваливали, откуда пришли. Оказывается, им не нравится конкретно Гриша, они подозревают в нем скрытого эстонца, а эстонцы имеют скверную привычку бегать через границу, которая здесь рядом (парадоксальности ситуации добавляет то, что Гриша, жгучий брюнет, на самом деле перс и, как таковой, имеет внешность скорее цыганскую, но никак не эстонскую). В общем, после длительных дебатов и торга мы приходим к соглашению, что постоим несколько часов, осмотрим город и уйдем.

Городок очень симпатичный, со многими архитектурными особенностями и памятниками. Ребята отправляются на экскурсию, а я, к сожалению, в другую сторону – искать стоматолога: у меня не ко времени разболелся зуб. Стоматолога нашел в военном госпитале, причем молодой военфельдшер обрадовался мне не меньше, чем я ему. Не буду описывать мучений, которые мы причинили друг другу, скажу только, что, когда я, пошатываясь, уходил из госпиталя, навстречу мне шли товарищи, обеспокоенные долгим моим отсутствием.

Вернулись к яхте, ребята поели (я лишь с грустью наблюдал), и мы отчалили. Вышли из шхер и направились к острову Валаам, ориентируясь на высокий шпиль собора Петра и Павла, видный на просторах озера на многие километры. По мере приближения остров вырастает из синей озерной воды обрывистым гранитным массивом, покрытым яркой зеленью. Монастырская бухта глубоко вдается в берег, похожа на фьорд своими высокими скальными берегами. Скалы снизу доверху размалеваны надписями, не всегда приличными, причем многие потребовали для исполнения незаурядного акробатического искусства – одно время, в сороковые годы, на острове находилась школа юнг. Мы подошли к каменному пирсу с уходящей вверх лестницей, вырубленной в граните, пришвартовались и для вящей безопасности решили немного оттянуть яхту от берега на якоре. Саша взял якорь, раскачал его и ловко закинул в воду метров на десять. Раздался всплеск, и якорь бесследно исчез под водой, оставив нас всех остолбеневшими: Саша забыл подвязать к якорю канат… А ведь без якоря плавать-то, вообще говоря, нельзя…

Положение складывалось почти безвыходное. Дно в бухте довольно глубокое – метров шесть-семь, вода не слишком прозрачна, а на дне – ил. Я решил тряхнуть своими навыками ныряльщика. В хозяйстве нашлась маска для подводного плавания, я натянул свитер, сверху – рубашку, обвязали меня для страховки за пояс веревкой, в руки дали вторую, и я полез в воду. Обожгло. Вода градусов восемь. Сжав зубы, ныряю и плыву в направлении предполагаемого местонахождения якоря. Видимость в воде примерно на метр. Шарю по илистому дну руками и, как ни странно, после второго или третьего нырка натыкаюсь рукой на якорь! Подвязываю к нему веревку и медленно выплываю на берег – уже нет сил. Ребята растерли меня, дали спирта – и через полчасика я уже как огурчик (здоровый все-таки я был человек!). Якорь и вместе с ним судьба похода были спасены.

Установив яхту на всякий случай в некотором отдалении от берега (хотя кругом не было ни души), отправились всей компанией осматривать красоты острова.

К этому времени (1963 год) остров еще не обрел своего нынешнего статуса туристской и церковной достопримечательности, хотя в бухту на его северо-западной оконечности уже ходили регулярные теплоходы из Петрокрепости. Большой Петропавловский собор стоял обветшавший и заколоченный. Население острова составляли в основном бывшие обитатели колонии калек – инвалидов Великой Отечественной войны, которых туда свозили из Питера, дабы не портили народу впечатления от недавней победы. Сельскохозяйственные угодья и сады, разведенные монахами до войны, были разорены, знаменитое монастырское кладбище разграблено – жители приладожских деревень приплывали на лодках и снимали мраморные плиты с могил для своих нужд. В северной оконечности острова, на длинном и тонком мысу, в старом ските расположился лепрозорий.

С помощью добровольного (одноногого) гида мы осмотрели собор (пролезли через дыру в заборе). Внутри – фрески работы известных русских художников конца XIX века, изрядно побитые. Прошли по аллее к кладбищу – зрелище печальное…

Был уже поздний вечер, когда вернулись к яхте. Что произошло между мной и капитаном, я не понял тогда и не знаю сейчас, но разразилась ссора, чуть не окончившаяся рукоприкладством. Капитан обвинил меня в неподчинении приказу и потребовал немедленного изгнания на берег. Команда за меня вступилась – решили, что я покину судно, как только мы приплывем на материк. Из солидарности со мной яхту решил покинуть и Гриша, а Юра остался, чтобы довести яхту до конечного пункта. Дабы не длить тягостную ситуацию, капитан решил отплывать немедленно, благо было вполне светло.

В горячке ссоры не выяснили по приемнику погоду. Это была серьезная ошибка. Как только вышли из шхеры и повернули на запад, в открытую воду, навалился сильный ветер, перешедший постепенно в жестокий шторм. Ветер дул с юго-востока и разгонял на широких просторах Ладоги громадную волну – высота волн на глаз превышала три метра (верхушки волн казались выше краспиц – распорок в верхней трети мачты). Шли курсом на юго-запад, в полветра, с сильным креном, сидя в кокпите, приходилось изо всех сил упираться ногами в противоположный борт, чтобы не вывалиться. На всякий случай обвязались концами – веревками. Где-то через пару часов такого хода Гриша, сменивший капитана на руле, вдруг заметил впереди бакен, которого не должно было здесь быть. Внимательно рассмотрев карту, ребята обнаружили, что яхту снесло, она уклонилась от правильного курса и мы идем по каменистой банке (отмели), минимальная глубина которой меньше нормальной осадки яхты! В любой момент нас могло шарахнуть о дно! Приняли единственно правильное решение – поворот фордевинд (разворот с минимальным радиусом) и следовать обратным курсом, по возможности по своему следу. Такой поворот при сильном ветре очень опасен, но другого выхода не было. Проделали все в лучшем виде, голубушка яхта вела себя превосходно, и через некоторое время, выйдя из опасной зоны, мы смогли лечь на нормальный курс, уже менее опасным поворотом оверштаг. Но еще до этого маневра Саша спустился вниз, они с Верой надели белые рубашки и сидели, обнявшись, в каюте, не принимая больше участия в управлении.

Качка была отменная. Достаточно сказать, что за сутки, пока длился переход, ни я, ни Гриша не могли заставить себя съесть ни кусочка, что не относилось к Юре. Бравый моряк, сменившись с вахты, вскрыл банку тушенки, спокойно умял ее (мне было тяжело на это смотреть) и завалился спать, упершись ногой в противоположный борт, чтобы не свалиться с койки. Где-то ближе к утру волны начали стихать, ветер из штормового стал просто свежим и, когда мы подходили к Петрокрепости, из бухты навстречу нам показались первые теплоходы, до того спасавшиеся в гавани. Высадившись на берег, мы с Гришей, подхватив рюкзаки, сели на электричку и отправились в Питер.