Текст книги "Команда Д"

Леонид Каганов
Команда Д

ПРЕДЫСТОРИЯ

Ленинград. 21 мая 1990 года.

«Добрый день, не найдется закурить?» Нет, лучше не так, какой же это день? На часах полночь. Неважно что светло как днем – в Ленинграде в мае белая ночь.

«Доброй ночи, закурить не найдется?» Курить действительно хочется. Проклятая работа. Где остальные? Толкутся в подворотне, спрятались от пронзительного влажного ветра. Ветер дует со стороны Финского залива и несет майские запахи – запахи сирени с бульваров. В такую ночь надо гулять по городу с девчонкой, рассказывать ей про мужественную службу. Не упоминая конечно никаких служебных подробностей – не положено. И чтобы она слушала, восторженно полуоткрыв алый ротик и хлопала ресницами. Но вместо этого надо стоять тут уже четвертый час, изображая штатского забулдыгу. А вдруг он вообще не появится?

«Простите пожалуйста, вы не ощущаете тяжести в области темени?» И он удивленно так вскинется: «Что-о-о?» С английским акцентом, естественно. Да ничего, ничего, просто я на вас положил. И на работу эту положил бы. С большим удовольствием. Почему его надо брать именно здесь? Приказ.

Стоп. Кто-то идет! Серый плащ, черный портфель. Всем приготовиться! А, ребята уже и сами заметили. Четверо в подворотне, двое в парадном напротив. И вдалеке прогуливается Олег по кличке Волкодав. Моя рука привычно сжимает рукоять пистолета «Гроза» – я командир бригады и оружие полагается только мне. На самый крайний случай, запрещенный инструкцией. Шершавая рукоять послушно ложится в ладонь. Уникальный советский пистолет, не имеющий аналогов в мире. Абсолютно бесшумный – пулю толкают не взорвавшиеся пороховые газы, а поршень, ходящий внутри специальной гильзы. И этот же поршень закупоривает отверстие гильзы после выстрела, не давая газу выйти с шумом наружу. Правда заряда в «Грозе» умещается всего два – но был приказ брать живым, значит и они не должны понадобиться.

Он приближается. Ничем не примечатальный человек. Пожилой, лысый. Его жалко – он ведь еще не знает что через несколько секунд ему придется иметь дело с бригадой захвата «Ветер», лучшей бригадой второго отделения спецслужбы разведки.

– Эй, братан, огонька не найдется?

– Извините, не курю. – даже не остановился, спешит.

– Да стой ты. А сколько времени?

– Часов нет. – спешит, но шаг не ускорил.

– Стоять! – я же изображаю шпану, правильно?

Остановился.

– Что вам надо? – быстрый пронзительный взгляд из-под густых бровей.

– Деньги есть?

– Кто вы такой? – встревожен.

Резко хватаю его за плечо, пытаясь сквозь плащ нащупать и сжать нерв. Краем глаза вижу как из подворотни выходит Малец со своими костоломами. Открывается дверь парадного и вываливаются Нырок и Логопед. Сворачивает в переулок Олег-Волкодав…

Вкус крови на губах, мое тело невесомое и легкое, оно лежит на мостовой у поребрика – кто его положил сюда? Как я здесь оказался?

Перед глазами туман, и сквозь него я вижу фигуры вдалеке. Я вижу как расплывается в воздухе рука лысого и его указательный палец уже выходит наружу из глаза Мальца, а вслед за ним вырывается фонтан крови. Малец медленно летит лицом вниз на мостовую, а вместо глаза у него кровавая багровая дыра. На мостовой уже лежат трое костоломов Мальца – шея одного из них вывернута под неестественным углом, изо рта толчками вытекает темная струя крови. У другого вырвано горло – сбоку, там где шла артерия, теперь висят лохмотья алого мяса. С двух сторон на лысого налетают Нырок и Логопед – лысый разворачивается на месте, широко расставляет руки, и вот Нырок и Логопед сталкиваются лбами, а в горло им уже одновременно впиваются оба локтя лысого и раздается противный скользкий хруст. Но сзади на лысого уже обрушивается Волкодав, и лысый падает под ним, а Волкодав валится на него – сто двадцать пять килограмм сплошных мышц и сухожилий. Голова моя смотрит чуть вверх, поэтому мне не видно что там происходит, но что-то смачно чавкает, снова раздается хруст, и вот лысый уже на ногах, с его руки стекает кровь, а Волкодав все еще лежит на мостовой.

Но я же старший? У меня же «Гроза» – у одного меня. И рука у меня по-прежнему в кармане, а палец лежит на курке, как и положено по инструкции. Надо только приподнять дуло и нажать на спуск – пуля пробьет брезент кармана.

Я резко поднимаю дуло спецпистолета в кармане, но вдруг лысый исчезает и оказывается чуть сбоку, я перевожу дуло и стреляю, но он оказывается уже надо мной и в крохотную долю секунды я успеваю разглядеть спокойные стальные глаза и окровавленную руку с расставленными пальцами, поднятую для удара. И мир взрывается радужной пеленой и уходит, растворяясь в вечном покое непонятного цвета, неизвестной формы, невозможного звука и небывалого запаха. Навсегда.

Москва. 25 мая 1990 года.

– Значит он спокойно ушел, и ваши люди ничего не смогли сделать?

– Товарищ генерал-лейтенант, но…

– Без «но». Я прочел ваш письменный отчет, ничего нового вы мне не скажете, правильно? У меня не укладывается в голове как восемь – я подчеркиваю! – восемь тренированных боевиков элитного разведкорпуса могут упустить одного – подчеркиваю! – одного агента, пусть даже сильного агента американской разведки? Что вы молчите, отвечайте, Плеханов.

– Товарищ генерал-лейтенант, вы правы, мне больше нечего добавить. – Плеханов развел руками. – Я потерял восьмерых лучших людей – пятеро погибли сразу, двое скончались в реанимации госпиталя, один, по кличке Нырок, остался навсегда парализованным. Если бы он потерял еще и речь, мы бы вообще ничего не узнали о случившемся. Мне нечего больше добавить, я готов завтра представить рапорт об отставке!

– Это не ответ на мой вопрос, Плеханов. Это уход от вопроса и от проблем. Я задал конкретный вопрос: как так могло получиться? Это же фантастика! Они что у вас, были пьяные?

– Ну вы ведь провели экспертизу, не так ли?

– Да, провел. Трезвые. Хватит разговоров, я жду ответа.

– У него была какая-то невиданая боевая техника…

– Вы хотите сказать, что у него было невиданное вооружение? Шоковое, нервно-паралитическое, какое?

– Нет, судя по всему он был безоружен. По крайней мере не применил никакого оружия. Это была невиданная рукопашная техника.

– Что значит «невиданная»? Вы, Плеханов, не мальчик, которого побил старшеклассник, вы тридцать пять лет проработали в малой разведке! За это время можно было повидать любую невиданную рукопашную технику – руки у человека растут уже не одну тысячу лет, правильно, Плеханов? И пахать ими по мордам окружающих человек давно научился. Что тут может быть невиданного?

Плеханов молчал, и генерал продолжил:

– Еще раз и своими словами расскажите о том, кто были ваши люди и что они умели.

– Двое из них – Нырок и Логопед окончили разведшколу, восьмерку, которая под Тарусой…

– Я прекрасно знаю где дислоцированы наши разведшколы, не надо этих подробностей.

– Пятеро – бывшие десантники, прошедшие спецобучение. Все инструктора боевой и стрелковой подготовки. Все опытные, не моложе двадцати шести и не старше тридцати лет. Возглавлял операцию полковник Ухтомцев. Все восемь оперативников не раз участвовали в боевых действиях, на их счету десятки успешных задержаний в рамках операций малой разведки. И две удачных операции большой политической разведки. Служебных нареканий никаких. Я не знаю как это произошло, я… – Плеханов понизил голос, – я уже вчера подумал, а вдруг это был биоробот? Киборг какой-нибудь?

– Полеханов, запомните: если вы мне еще раз скажете что-нибудь подобное, я немедленно приму ваш рапорт об отставке. Вы еще на нечистую силу свалите свои неудачи, на расположение звезд и гороскоп! Это нормальный человек, Альфред Браун, он же Алекс Минипов, он же Юрий Меркулов. Мы его задержали вчера, он сейчас находиться в наших изоляторах.

– Как? – глаза Плеханова заблестели. – Как вы его задержали? Кто?

– Как положено! Задержать – это только для вас проблема, для всех нормальных работников разведки проблема состоит в том, чтобы вычислить и найти человека. И нам чудом удалось проделать это второй раз! – рявкнул генерал, но, видя сметение Плеханова, смягчился, – Есть у меня бригада умельцев из одного ведомственного института. Его подстрелили парализующим патроном из снайперской винтовки. Не стали уже рисковать после ваших панических отчетов…

Плеханов стоял, виновато опустив голову. Было странно видеть этого седого, умудренного опытом начальника подразделения в таком жалком виде. Генерал замолчал и крепко задумался. Затем продолжил:

– Хорошо, Плеханов, я выражаю вам соболезнование в гибели ваших людей. Возвращайтесь к своим обязанностям, рапорт об отставке можете оставить себе.

– Могу идти?

– Идите.

Генерал проводил взглядом квадратную фигуру Плеханова и как только за ним закрылась дверь, вытащил из ящика стола папку. На ней не было грифа «совершенно секретно», был лишь номер 2:5020/313.8, стандартный код внутренних документов: двойка означала вторую степень доступа – выше только у министра внутренинх дел, двоеточие, код московского ведомства, дробь, шифр дела и через точку порядковый номер – восемь. Номер соискателя проекта, некого Гриценко. «Ваш номер восемь, надо будет – спросим.» – произнес вслух генерал и нажал клавишу селектора.

– Галя, пригласите Гриценко.

«Надо будет – спросим.» – повторил генерал. В кабинет вошел рослый и стройный человек с правильным спокойным лицом. Оно напоминало скорее лицо ученого, чем военного, и это сходство довершали золотые очки.

– Товарищ генерал-лейтенант Климов, генерал-майор Гриценко по вашему приказанию прибыл! – отрапортовал вошедший.

– Садитесь, Леонид. – Климов показал, что разговор будет полуофициальным, затем поднял черную папку с шифром и многозначительно потряс ей в воздухе, – Я рассмотрел ваш проект. Обсудил. И навел справки. Вы предлагаете организовать школу спецподготовки. Чем ваши выпускники будут отличаться от выпускников обычных спецшкол и боевиков высших спецподразделений типа «Ветер» или даже «Альфа»?

– Они будут отличаться программой обучения и самыми новыми наработками в области разных наук. Это сделать реально, но никто до сих пор не занимался технологией выращивания бойцов на таком уровне – все действующие спецшколы основаны на методе курсов. Курсы подготовки, курсы переподготовки, курсы улучшения подготовки. Мы же предлагаем выращивать бойца в учебно-боевой атмосфере. Для каждого бойца будут разработаны индивидуальные программы, с каждым будут работать десятки лучших специалистов – целые дни. И методики будут основаны не только на передовых военных наработках, а на самых новейших разработках в области физиологии, психологии и других наук. Да, это будут колоссальные затраты – мы привели примерную смету восьми лет обучения. Но они окупятся с лихвой.

– Вы красиво говорите, Леонид. Но какая гарантия в том, что ваш боец будет на порядок превосходить любого другого бойца?

– Ну вы понимаете, что гарантию тут не даст даже Господь Бог. Потому что такой системы подготовки, как предлагаем мы, нет нигде в мире.

– Ну, как мы тут случайно выяснили, – раздраженно начал Климов, – в мире бывает всякое. И не надо недооценивать подготовку наших потенциальных противников – там тоже сидят далеко не дураки, и они тоже ищут новые пути и новые технологии. Возможно такие, которых у нас пока нет.

– Следовательно вы только что подтвердили мою идею о том, что необходимо создать технологию нового типа? – Гриценко прищурился и склонил голову набок.

– Хитрости у вас, Леонид, как у дурака махорки, за словом в карман не полезете. Но я не говорил, что новые технологии нам не нужны. Я сомневался что нам нужен именно тот проект, который предлагаете вы. Чем вы поручитесь, что через восемь лет вы дадите нашему ведомству таких бойцов, о которых пишете вот здесь? – Климов кивнул на папку, – Я бы даже сказал: «о которых мечтаете в проекте».

– Это опять вопрос о гарантиях? Гарантий нет, поскольку не было прецедентов. Прецедентов нет, поскольку проект не утвержден. Проект не утвержден, поскольку нет гарантий. Замкнутый круг – вы со мной согласны?

– Ну в какой-то мере.

– Тогда я могу выставить свой единственный козырный аргумент – мой институт когда-нибудь выдвигал обещания, с которыми не справился в дальнейшем? Возьмем последние три года. Хотя бы из самого последнего – мы обещали синтезировать BZX? Буквально неделю назад мы его синтезировали. Мы обещали в прошлом году сконструировать нейродетектор лжи? Мы его сконструировали. Мы обещали разработать простую методику, определяющую скорость психической реакции и вероятность нервного срыва для личного состава? Мы сделали и это. Кравченко и Полушкин, которые завалили вашу операцию «Вихрь», это были люди из критической группы, я лично рапортовал вам об их низкой психологической устойчивости задолго перед операцией. В то время, как ваши психологи сказали что они, наоборот, лучшие из лучших, и включили их в самый важный…

– Гриценко, вам не кажется, что вы мне уже начинаете читать нотации?

– Простите, генерал-лейтенант.

– И что это за манера себя нахваливать? Сам не похвалишь – никто не похвалит?

– Прошу прощения, ни в коей мере. Я лишь хотел подчеркнуть, что если наш институт и раньше справлялся с задачами, то разве не логично было бы предположить, что он справится и в дальнейшем?

Климов вздохнул.

– Мне бы вашу уверенность и энтузиазм… Значит так, проект ваш будет окончательно рассмотрен в среду на совещании. Но я вам скажу заранее и неофициально: он утвержден. Наверху. Поэтому начинайте действовать уже сейчас. Что у вас на первом плане?

– Поиск людей. Мне нужен не просто материал, а единицы из миллионов. Тогда из них мы воспитаем супербойцов. И тут мне возможно понадобится ваша помощь.

– Все что угодно, любые люди, любых наших подразделений.

– Нет, для нашей системы тренировок люди должны быть не старше двадцати лет. Поэтому я думаю искать среди курсантов военных училищ. Или даже среди гражданских. У нас ведь большой опыт отбора и тестирования.

– Так какая помощь нужна?

– Административная. Всякое бывает.

– Не очень понял о чем речь, но там будет видно.

– И еще просьба – можно с меня снять эти бесконечные дела по консультированию судебных расследований? Пусть ими занимаются соответствующие органы – у них хватает и своих консультантов и своих экспертов.

– А что вас так тревожит в этом? Ну пара-тройка консультаций, пара дельных мыслей – от вас убудет?

– Приходится с головой залезать в эту, извиняюсь за выражение, бытовуху. Какие-то банки делят левые кредиты, какие-то мафиозные группировки вышибают налоги с кооператоров, какие-то химики варят наркотики по углам – на так называемую «пару-тройку консультаций» уходит сейчас сорок процентов работы нашего института. Я не спорю, что это дела важные и нужные, но считаю, что мы можем делать что-то большее, чем копаться в грязном белье мафиозных воротил районного масштаба.

– Я подумаю над этим вопросом. Когда вы вплотную займетесь проектом, мы вас освободим от судебной экспертизы и прочих следственных дел. Но пока до нового года – увы, придется продолжать копаться в этом грязном дерьме, как вы сказали.

– Я сказал «грязном белье».

– Неважно. Все, вы сводобны.

– Всего доброго, товарищ Климов.

Климов хмыкнул – ох уж эта вечная штатская развязность Гриценко. Ну да ладно, лишь бы дело делал.

Часть I. ЯНА

Апрель 1990 года.

=== здесь и далее начало истории Яны в издание не вошло ===

Человек стоял не двигаясь, лица его было не видно, туловище тоже было бесформенным. Яна сделала еле заметное движение рукой и с легким хлопком нож воткнулся в точку, расположенную между его глазами, но на несколько сантиметров выше – центр лба. Контур рукоятки казался слегка размытым – она еще немного вибрировала.

– Яна, сколько раз тебе повторять – тут кость, ее ты никогда не пробьешь ножом, особенно слету. – отец выдернул нож из деревянного манекена и хмыкнул – лезвие вошло достаточно глубоко в дерево. Если учесть, что кидала его шестнадцатилетняя девчонка… – Яна, я еще раз повторяю: в лоб нож не кидают, его кидают в глаз, в живот, в шею.

– А в сердце?

Отец поморщился.

– Ты наверно сбегала с уроков анатомии в кино и смотрела фильмы про Джеймса Бонда? Сердце достаточно хорошо защищено ребрами, какая вероятность что нож пройдет сквозь них, а не отскочит? К тому же оно почти полностью скрыто пластинами грудины – их не пробьешь. Только идиоты думают что сердце слева – оно на самом деле почти в самом центре груди, в левую сторону выдается незначительно. В принципе хорошо брошенный нож легко пройдет через хрящи и ребра к сердцу. Но знаешь сколько таких героев напарывались на том, что брошенный нож не достигал сердца? Отлетал, попадал чуть вбок, в грудину.

– Батя, ты чо мне хочешь сказать, что нож в сердце не кидают?

– Яна, знаешь что? Сходишь завтра в поселок на живодерню и попросишь разрешения кинуть нож в бычью тушу – тебе все сразу станет понятно. Это перед деревяшками мы все гордые ходим.

Не говоря ни слова, Яна взяла нож и со злостью метнула его еще раз. Целилась она очевидно в глаз, но нож прошел мимо деревянного виска, еле слышно чиркнув по голове манекена, и с шелестом опустился в зеленые заросли молодой крапивы. Раньше бы Яна топнула ногой от досады, но теперь она не обратила на свой промах почти никакого внимания, и это конечно не укрылось от внимательного взгляда отца.

– Яна, нам надо наконец с тобой серьезно поговорить, пойдем-ка в дом.

Яна вздохнула, сходила за ножом в крапиву и вернулась. Они прошли по сырой от утренней росы тропинке сквозь заросли весенней сирени и вышли к белому трехэтажному дому с длинными рядами окон вдоль стены. Дому, как две капли воды похожему на остальные такие же дома этого военного городка в тридцати километрах от Ярославля. Они неслышно поднялись по стоптанной деревянной лестнице на второй этаж и вошли в квартиру. Навстречу им вышла мать в застиранном фартуке.

– Ну что, напрыгались? Садитесь за стол, как бы Яне в школу не опоздать.

Отец только отмахнулся. Вот уже много лет каждое утро он вытаскивал дочь на улицу или на спортплощадку, или в спортзал – когда они дислоцировались в Выборге, у них был хороший зал. И каждое утро по два-три часа майор Луговой, лучший десантник-инструктор гарнизона, обучал дочь всему, что умел сам. А сам он, прослужив шесть лет в спецназе, да пройдя войну в Афгане, умел немало. В шестнадцать лет Яна прекрасно плавала и ныряла, быстро и метко стреляла из любого армейского оружия, могла водить грузовик, танк и БТР, выполнять работу радиста и стрелка-наводчика, и многое-многое другое. Луговой не ограничивался утренними тренировками дочери, и в частях на него порой посматривали с удивлением, когда он выгонял Яну бежать кросс вместе со своими взводами или выдавал ей парашют и брал с собой в самолет. Впрочем он никогда не переступал служебных границ – на серьезные операции и учения Яна конечно не попадала. Надо сказать, что для Лугового такое положение дел порой было по своему полезно. Собственно и звание майора он получил, можно сказать, благодаря Яне.

Дело было в прошлом году – в часть неожиданно нагрянул важный генерал с очередной проверкой. Ничего не подозревающий Луговой дрессировал своих ребят на турниках спортплощадки. Услышав громовой мат, доносившийся из-за складов боетехники, генерал из праздного любопытства отправился поглядеть что там происходит и выглянул за угол железного ангара. Собственно ничего особенного не происходило – вдоль шеренги в меру подтянутых рядовых второго года расхаживал старший лейтенант и жутко орал на всех вместе и на каждого в отдельности. Лица его не было видно, так как он стоял спиной. Трое отжимались рядом на бетоне, а один бедолага корячился, уцепившись за перекладину и судорожно дрыгая ногами в попытках подтянуться еще разок. Дело очевидно было для лейтенанта привычное – очередное недовольство личным составом и небольшой разнос, да и молодые десантники очевидно попадали в такой переплет не первый раз и смиренно ждали окончания бури – судя по всему лейтенант пользовался большим уважением. Дрыгающийся бедолага все-таки сумел более-менее вразумительно дотянуть свой подбородок до перекладины и соскочил на землю, потирая руки. Немедленно лейтенант обернулся:

– Твою мать, ублюдок, я же сказал шестнадцать! А ты подтянулся сколько? Думаешь Луговой не сосчитал пока орал на остальных таких же говнюков как и ты? Что ты топчешься передо мной как муха в сметане, мать твою?

Генерал отметил про себя фамилию старшего лейтенанта и продолжал смотреть, задумчиво подкручивая ус. Его интересовало лишь одно – как они могли узнать что генерал приедет в часть с проверкой, когда он решил ехать сюда в последний момент? А если не знали что он приедет, то откуда такая прыть – ведь явно лейтенант старается напоказ?

– Не мог больше. – вдруг виноватым басом произнес детина и признался, – пятнадцать…

Вероятно это натолкнуло лейтенанта на какие-то свои ассоциации и он заорал снова:

– Да ты десантник или жужелица колорадская, которая икру метать собралась? Что ты на меня вылупился как морской окунь на калькулятор? Моей дочери пятнадцать, так даже она двадцать пять раз подтягивается!

Генерал усмехнулся пор себя – уж слишком нарочито брехал языкастый лейтенант напоказ – для него, генерала. Генерал решил, что это слишком, и уже собрался выйти из-за куста и устроить хороший разнос, но ситуация на площадке стремительно развивалась – не поворачивая головы лейтенанта заорал: «Яна! Яна, иди сюда!» Из-за аккуратно подстриженных кустов вышла маленькая худенькая девочка-подросток и подошла к площадке.

– Подтянись двадцать пять раз! – рявкнул лейтенант, – Покажи этим отморозкам!

И, к великому изумлению генерала, девчонка легко подпрыгнула, повисла на перекладине и подтянулась ровно двадцать пять раз! Не без некоторого труда конечно, как определил генерал опытным взглядом, но внешне ровно и по большому счету безукоризненно. Эту историю генерал с тех пор рассказывал много раз, а через две недели старший лейтенант Луговой стал майором…

– Завтрак подождет! – сказал отец, – Яна, нам надо серьезно поговорить. Что с тобой происходит в последнее время?

Яна еще раз обвела глазами очередную маленькую квартиру с вылинявшими обоями, стертым деревянным полом, пошарпанной мебелью и засушенными еще с прошлого лета дикими цветами-колючками в дешевой стеклянной вазе на шкафу. И она решилась.

– Отец, мне все надоело! Слышишь – все! Меня задолбали эти твои тренировки с восьми лет, это дерьмо вокруг, эта сучья школа…

Луговой побагровел, ударил кулаком по столу, но тут же взял себя в руки:

– Я спрашиваю – что случилось? Чем тебе не нравится твоя жизнь? Чем тебе не нравится школа – ты же учишься на одни пятерки?

– Да там только дебил не сможет учиться на пятерки! – заорала Яна в ответ.

– Когда ты окончишь школу и поедешь поступать в женское военное училище – там будет подготовка лучше. – неуверенно сказал Луговой.

– Я не буду поступать в ваше училище. – сказала Яна тихо.

– Правильно. – ответил Луговой, – Я в последнее время тоже думаю, что тебе надо попробовать в ярославский университет на техническую специальность. У тебя же прекрасные способности к технике.

– Да мне боком не уперлась эта техника. – по прежнему тихо произнесла Яна, – я поеду в Москву поступать в театральное училище.

– Что? – взревел отец, – Это что еще за новости? Моя дочь вдруг пойдет дрыгать ногами по кабакам?

– Сергей, может не сейчас… – робко начала мать, стоящая в дверях комнатки.

– Подожди. – рявкнул отец. – Так что это еще за новости?

И тут Яна взвилась и начала кричать. Она кричала о том, как ей надоели эти постоянные разъезды по воинским городкам, как ей надоела эта новая школа с тупыми учителями и дебилами-одноклассниками, как ей вообще осточертело это лесное предместье Ярославля, заброшенное и забытое, в отличие от прошлой крупной базы в центре Выборга, где хоть был поблизости свой кинотеатр и свой дом пионеров с кружком электроники, и как ей надоела вообще вся эта игра в солдатики, и весь этот зеленый цвет, который окружает ее с самого детства.

Отец слушал ее не перебивая. Майор Луговой был неглуп и где-то в глубине души понимал, что этим все должно было кончиться когда-нибудь. Так уж случилось, и не его вина, что Мариша родила ему не долгожданного сына, из которого он обязательно бы вырастил воина, бойца, а родила ему дочь. А Луговой хотел сына. Он вся жизнь мечтал о сыне. И не вина Мариши в том, что больше у нее не могло быть детей. Сам Луговой рос без родителей – в детдоме, и поэтому воспитание ребенка ставил превыше всего. И он решил тогда – если уж так распорядилась судьба, что у него нет сына, то он может воспитать дочь и сделать воина из нее, хоть такая идея казалась ему поначалу кощунственной. Просто уж очень хотел Луговой вложить душу в воспитание ребенка, а умел он хорошо в своей неудачной жизни только воевать и тренировать. После того, как его выгнали из спецназа, воевать он не мог. Зато мог тренировать и пошел в инструктора. И так же как он тренировал своих солдат, он стал тренировать дочь, даже еще тщательней. Он еще не очень четко представлял себе будущую судьбу дочери, но хотел чтобы она пошла по военной линии. Конечно он понимал, что десантника из девчонки не сделаешь, и в самых смелых мечтах Яна лет через десять представлялась ему как минимум шифровальщицей столичного генштаба, благополучно устроенная в жизни. И обязательно замужем за генералом. И все свободное время он уделял воспитанию дочери. Природа щедро наградила Яну – не смотря на хрупкое с виду телосложение, она обладала удивительной для девчонки физической силой и ловкостью, многократно усиленной ежедневными тренировками. Кроме того, Луговой с удивлением обнаружил, что Яна обладает цепким умом и интересуется такими вещами, как механика, автоматика и даже мистическая для Лугового электроника… Может виной тому было мальчишеское воспитание Яны, но она с удовольствием с четвертого класса бегала по кружкам выборгского дома пионеров и удивляла учителей тем, что все премудрости техники осваивала моментально – ей не надо было повторять по два раза. В школе она тоже училась блестяще, а в старших классах серьезно увлеклась математикой, химией и физикой. Тогда Луговой стал задумываться – а не попытаться ли дочери поступить в институт? Он не очень хорошо представлял какое место в армии она сможет занять, окончив например институт связи, но почему-то был уверен, что жизнь ее должна быть связана с армией и только с армией, наверно потому, что не мыслил иной жизни и для себя. Но Яна обладала еще одним качеством – упрямым и своевольным характером, и хотя она раньше никогда не смела ослушаться отца, Луговой чувствовал, что этот день не за горами. И вот это случилось. И Луговой чувствовал, что рушится все – все силы, вся жизнь, которую он посвятил воспитанию дочери, шла крахом. Но он понимал, что сделать тут уже ничего нельзя – все-таки он был умным человеком и чутко разбирался в житейских вопросах.

– Яна, прекрати истерику! Что ты орешь как базарная баба! Тебе еще до лета два месяца учиться, успеешь все продумать, сейчас главное школу окончить.

– Я не хочу больше жить здесь! – Яна топнула ногой и мотнула головой – ее рыжие волосы огненной копной дернулась из стороны в сторону, хлестнув по лицу.

Луговой крепко задумался и вдруг вспомнил, точнее догадался – сопоставил несколько крохотных фактов и в голове тут же нарисовалась полная картина.

– Яна, а что там было с тем парнем из инженерного взвода, москвичом? Я видел как ты беседовала с ним однажды на аллее, так? И постоянно к ангару ходила потом? Он вроде недели две как демобилизовался? Или три? – Луговой прищурился и на его лице обозначились скулы.

Но впечатление, которое его слова произвели на Яну, поразило его – не говоря ни слова Яна вскочила и выскользнули из комнаты. Прошуршала сумка, хамовато хлопнула входная дверь, вдалеке по лестнице простучали четкие шажки, хрустнул за окном гравий и наступила тишина. Луговой перевел взгляд на Маришу.

– Вот тебе и песня. Ты знала?

Мариша не ответила. Помолчав, она вздохнула и сказала бесцветным голосом:

– Иди есть, все остыло.

* * *

Это началось месяц назад. Уже давно Яна обнаружила, что постепенно становится взрослой женщиной. Это было необъяснимое чувство – появилось какое-то беспокойство и вместе с тем степенность, какими-то другими стали казаться окружающие. Мужчины словно появились в ее мире – из давних школьных приятелей, из окружающих соседей, из солдат. Все они существовали и раньше, но вот уже несколько лет постепенно меняли свой статус – из лиц мужского пола превращались в ее глазах в мужиков. В чем суть этого превращения и чего следовало ждать от мужиков Яна конечно понимала прекрасно. Еще задолго до того как два года назад школьная учительница, немного краснея перед гогочущими восьмиклашками, стала путанно и наукообразно излагать содержимое пресловутого «сорок первого» параграфа учебника анатомии, еще до этого Яна прекрасно знала откуда берутся дети, и даже что надо делать чтобы они ниоткуда не брались. Но со временем в душе Яны поселилось какое-то другое чувство, которое было связано не столько с мыслью о любви постельной, столь хорошо известной по рассказам, сколько с ожиданием каких-то романтических перемен в судьбе, перемен в личной жизни немного нахальной школьной отличницы и послушной «десантницы» своего отца, как ее прозвали в школе.

Будучи от природы человеком веселого и озорного характера, Яна вдобавок обладала неким снобизмом. Это не была обычная девчачья надменность, которая заставляет всех девушек страны в какой-то период своей жизни ходить по улицам с подружками и, задирая носик, выговаривать, характерно растягивая слова, что-нибудь вроде: «Бли-ин ва-а-аще, паца-а-аны в классе та-а-акие, блин, ва-а-абражалы!» Нет, в манерах Яны была какая-то особая царственность. В пионерлагерях таких называют «принцессами». Яна пользовалась безукоризненным уважением в школе. Мальчишки все без исключения готовы были выполнить любое ее указание. Девчонки завидовали ей страшно и втихаря люто ненавидели. Сама Яна поглядывала на одноклассников, особенно на парней, немного свысока, с другой стороны школьные парни побаивались с ней заигрывать, стесняясь даже приближаться к ней, понимая, что девочка эта совершенно недоступна, и изливая свое внимание на более простых и игривых одноклассниц. Поэтому в то время как половина десятого класса вовсю жила половой жизнью с другой половиной, Яна, будучи красавицей номер один в школе, оставалась девственницей и не знала сама – то ли ей следует гордиться своей царственной неприступностью, так как знала, что стоит ей махнуть рукой – и все самые смазливые школьные красавчики будут у ее ног, то ли следует ощущать свою неполноценность по сравнению с менее разборчивыми, но уже опытными подругами.