Текст книги "Лейтенант Копылов. Армейский роман"

Она повернулась ко мне. Мы лежали рядом в неудобной узкой кровати с металлической сеткой, провисшей, как гамак, и вытирали друг другу слезы. Она еще некоторое время всхлипывала, потом успокоилась, улыбнулась виновато и попросила принести воды в тазу, чтобы постирать простыню.

…Была уже глубокая ночь. В общежитии стояла тишина. Светланка, одетая в мою рубашку, спала, свернувшись маленьким клубочком, устроив ладони между колен и прижавшись ко мне спиной. Я, обняв ее бережно, как раковина обнимает свою жемчужину, осторожно дышал ей в затылок, чувствуя милый родной запах ее волос. Вдруг раздался стук в дверь. Светлана вздрогнула и проснулась. Мы затаились. Стук повторился. В тишине ночи он казался оглушительным. Я начал подниматься, но тут за дверью послышался голос Нины, Светиной подруги:

– Света, ты здесь?.. Света, открой! Я знаю, что ты здесь!

Она стала стучать еще громче – не иначе, решила разбудить весь наш мужской этаж.

– Я выйду, – шепнула мне Светлана. Она встала и, покосившись на мокрую простыню, висящую на дверце шкафа, чуть приоткрыла дверь и выскользнула в коридор.

Спустя минуту она вернулась.

– Что ей надо? – спросил я.

– Да ничего, просто она меня потеряла… Я пойду, наверно, ладно?..

***

Летом мы обменялись несколькими письмами. У Светланы была сначала учебная практика на Байкальском полигоне, а потом она уехала на каникулы к родителям. Мы встретились снова в начале октября, когда я вернулся в Иркутск после практики.

Свадьбу мы решили сыграть через год, после того, как я, получив диплом, устроюсь в Иркутске на работу и сниму квартиру или, на худой конец, комнату. У меня должен был получиться высокий итоговый балл по успеваемости, позволяющий мне самому выбрать место работы, поэтому я не боялся, что меня по распределению пошлют в другой город. Кроме того, я имел в запасе предложение руководителя кафедры поисков месторождений остаться работать в институте в качестве научного сотрудника. Таким образом, в любом случае я оставался бы в Иркутске еще, по крайней мере, на два года, пока Светлана не завершит свое обучение в институте.

***

В феврале был вывешен приказ, из которого следовало, что я в числе нескольких других студентов сразу после окончания института призываюсь в армию.

О том, что один человек из каждой группы (а именно, первый по списку) будет призван на службу, было известно еще с начала пятого курса. Моя фамилия в списке группы была третьей, поэтому я был спокоен и вместе со всеми искренне сочувствовал ребятам, которым, как все считали, предстояло потерять два года своей жизни. Теперь же выяснилось, что два моих одногруппника, стоящие передо мной в списке, два сибирячка-здоровячка, с которыми пять лет я прожил в общежитии бок о бок, имеют, оказывается, скрытые недуги, не позволяющие им отдать священный долг социалистической Родине. Соответствующие справки они представили на военную кафедру…

Я был оглушен произошедшим. Все мои планы рушились. Светлана считала, что нет смысла играть свадьбу, чтобы тут же расстаться на два года. Оставить институт и поехать со мной к месту моей службы она не желала, и я не смел настаивать, так как сам понятия не имел, куда меня направят, и какая жизнь нас там может ожидать. В общем, все складывалось так, что женитьбу нашу надо отложить на два года, до того времени, когда я вернусь со службы, а она как раз закончит институт. Ну, что ж, отложить, так отложить… Свадьба, регистрация – это ведь, по большому счету, формальности, мало что значащие. Нам со Светой хорошо и без регистрации…

Другого мнения была мама.

– Не нравится мне все это… – сказала она. И добавила, глядя на меня почему-то сурово, – Там, в армии, тебе, Костя, разные женщины могут встретиться, но ты знай: мне кроме Светланки никого не надо!

– Ну, что ты, мама! – ответил я. – Мне и самому никакая другая не нужна!

…Весной я начал работать над дипломным проектом, и мне уже не нужно было посещать лекции. Светлана по средам, когда парни из ее группы занимались на военной кафедре, тоже в институт не ходила, и в этот день мы с ней ездили в Листвянку. Обычно мы появлялись там после полудня, когда мама была на работе. Ключ от квартиры, как всегда, лежал под половиком, а ключ от комнаты – в кармане старой куртки, висящей в коридоре. Первым делом мы забирались в кровать, а потом шли на кухню. Однажды мы обнаружили в мамином буфете банку с самодельным смородиновым вином. Сладкое, с приятным вкусом, оно легко пилось, и мы не заметили, как опьянели. До прихода мамы еще было время, и мы решили прогуляться.

…Байкальский берег, если идти от Листвянки на восток, постепенно становится все круче и круче, и, спустя некоторое время, превращается в каменистый обрыв; стометровые скалы вплотную подступают к воде, и студеные волны сердито бьются об их подножия. По хрустящему галечнику мы подошли к одной из таких скал и увидели, что дальше прохода нет. Нужно было возвращаться назад, чтобы обойти прижим по верху. Еще можно было попытаться пройти вдоль скалы по торчащим из воды валунам, но их то и дело захлестывало волнами, а вода была такой холодной, что опущенную в нее руку ошпаривало, словно кипятком.

– Давай пролезем по скале, – предложил я.

– Давай, – согласилась Светлана. Она доверяла мне во всем.

И мы полезли. Мне не впервой было лазить по байкальским кручам, но эту скалу я не знал, и я бы никогда не полез на нее со Светланой, если бы не выпитое вино. Сначала лезть по скале было несложно. Мы продвигались на высоте два-три метра над водой, выискивая подходящие уступы. Там, где маленькая Света не могла сама забраться на высокую полку, я подавал ей руку и затаскивал ее наверх. Постепенно в поисках прохода мы стали подниматься все выше и выше. Я все надеялся, что вот-вот за ближайшим скальным выступом откроется легкий путь, и наше скалолазание закончится.

…На высоте десятиэтажного дома, после того, как мы преодолели очередной трудный участок, я понял, что назад пути уже нет – мы просто не сможем спуститься там, где только что поднялись.

Светлана, похоже, не догадывалась о нашем бедственном положении и лишь устало улыбалась в ответ на мои шутливые замечания по поводу ее скалолазной техники. Мы продвинулись еще немного, и мне стало ясно, что у нас остается только один путь – прямо вверх, на вершину скалы, так как и справа, и слева открылись совершенно отвесные стены. И мы начали подъем… Я лез впереди, выбирая, по возможности, такой маршрут, чтобы и она могла пройти по нему. Я уже ничем не мог ей помочь. Только подсказать, куда поставить ногу и где искать трещину, за которую можно зацепиться рукой.

…Этот участок со следами свежих обрушений я заметил еще минут за десять до того, как мы до него добрались. Все это время я надеялся, что как-то удастся его обойти. Но тщетно! И вот мы стоим на совершенно уже головокружительной высоте, распластанные на скале, и Светлана в двух метрах левее и ниже меня все никак не может сдвинуться с места, потому что не достает ногой до нужного уступа.

– Костя, у меня же не такие длинные ноги, как у тебя!

– Светик, милая, ты передвинь руку повыше, там есть за что зацепиться, и подтянись… – я старался говорить как можно спокойнее.

– Конечно, если б у меня были такие руки, как у тебя, я бы давно…

За моей спиной, занимая полмира, угрюмо ворочался равнодушный Байкал, и холодный мертвый купол неба лежал у него на плечах, и тоскливо внизу кричали чайки. И я уже принял решение: если она сейчас сорвется, я тут же брошусь вслед за ней. Я даже и не буду пытаться выбраться отсюда, потому что никакая сила не заставит меня потом спуститься вниз, к тому, что от нее останется на мокрых глыбах… И никакая сила не заставит меня жить в этом мире без нее.

…Светлана все-таки смогла подтянуться, дальше пошло легче, мы поднялись еще метров на десять и (о, счастье!) выбрались, наконец, на покатый и выпуклый, как лоб великана, участок скалы, откуда уже рукой было подать до шумящих на ветру сосен верхнего леса.

Достигнув безопасного места, мы улеглись, переводя дух, на теплый шершавый гранит. Внизу, по бесконечной глади озера, морщиня ее то там, то здесь, пробегали ветры. Справа, если прикрыть глаза от солнца, можно было видеть исток Ангары, там взлетали и садились многочисленные птичьи стаи. Маленький буксир, усердный, как муравей, тянул за собой цепочку бревенчатых плотов…

Светлана придвинулась ко мне, приподнялась на локтях и, глядя прямо мне в глаза, осторожно поцеловала в губы.

Я же мысленно благодарил и Байкал, и Небо, и Судьбу, благодарил всех богов за то, что они отвели от нас эту беду, за то, что они не стали наказывать меня за мою мальчишескую глупость. Еще я думал о том, какое это счастье любить такую девушку и быть с нею рядом! Думал я и о том, что я пока еще ничем не заслужил такого счастья и, если надо будет, готов отдать за него любую цену…

***

Перед моим отъездом к месту прохождения службы мама совершенно неожиданно устроила мне проводины в духе деревенских традиций. Были приглашены все соседи и друзья, приехали родственники из Копылово и Самодурово. Наверно, русский обычай провожать на службу шумным застольем идет из тех времен, когда в солдаты «брили» на двадцать пять лет, и когда большинство родственников и односельчан фактически прощались с призывником навсегда. Я призывался на два года и вовсе не солдатом, а офицером, но все равно торжество, представляющее собой что-то среднее между днем рождения и поминками, прошло как положено, и даже не обошлось без обычной для таких гулянок небольшой драки. Самодуровские припомнили копыловским старую обиду: трактористу из Копылово присвоили когда-то звание лучшего тракториста района, хотя Пашка Самодуров, мой двоюродный брат, вспахал в тот год гораздо больше…

Глава 3. Несерьезная дивизия

Служба моя началась в небольшом сибирском городке Нижнеудинске в высокой должности заместителя командира полка по технической части. На армейском жаргоне должность называлась зампотех полка. Несмотря на саднящую досаду от столь печального поворота судьбы, разлучившего меня и с любимой девушкой и с любимой профессией, я все же испытал некоторую радость и даже почувствовал гордость оттого, что я, зеленый еще совсем лейтенант, сразу назначен на должность, которую, как мне сказали, обычно занимает офицер в звании капитана. Скажу больше, присмотревшись внимательно к себе, я даже сумел обнаружить многие несомненные достоинства, которые военное начальство каким-то образом во мне предугадало.

Впрочем, надувал щеки я недолго. Прибывшие в гарнизон несколько дней спустя два других выпускника военной кафедры нашего института получили в своих полках точно такие же назначения. Оказывается, наша дивизия представляла собой не совсем обычную воинскую часть. Это была «кадрированная» дивизия. В ней почти не было солдат. Всего остального – боевой техники, оружия, запасов обмундирования – имелось в избытке, а вот личного состава не было. И только в случае войны за счет срочного набора резервистов предусматривалось превратить дивизию в полноценную боевую часть.

Утешая себя мыслью, что нет худа без добра, я решил извлечь максимальную пользу из вынужденного двухгодичного отлучения от любимой профессии. Эти два года я не просто перетерплю, я за это время залатаю все свои дыры в профессиональном образовании, а также подтяну свой культурный и интеллектуальный уровень, и сокурсники мои просто поразятся, когда я появлюсь вновь на гражданке и, преображенный, рвану вверх по карьерной лестнице. Для этой цели я привез с собой в Нижнеудинск два рюкзака книг по геологии, купленных в Иркутске, и два десятка томов классиков литературы из маминой библиотеки подписных изданий.

Кроме того, я рассчитывал, что у меня будет достаточно времени для серьезных занятий поэзией.

Опекал меня в начале моей армейской жизни зампотех дивизии. Первое боевое задание, полученное мною, заключалось в том, чтобы, как он выразился, привести в порядок танки. На военной кафедре, нас учили взрывному делу, танки вживую я не видел никогда, поэтому с волнением приближался к тому месту, где стояли танки нашего полка.

О, это были серьезные машины! Большие, железные! От их брони, нагретой солнцем, так и несло жаром. Их было три.

Только что же тут приводить в порядок? Я посмотрел: гусеницы вроде бы исправные, броня без трещин, стволы, на глаз, некривые. Внутрь танков мне заглянуть не удалось – было закрыто… Косясь на проходящих мимо офицеров, я полдня с деловым видом топтался около танков: то обходил их вокруг, как бы проверяя, ровно ли они стоят, то озабоченно щупал гусеницы, то заглядывал под днища… Наконец пришел зампотех дивизии и сказал:

– Что же ты их не моешь?!

Ну, это я запросто! Радостный, я побежал в офицерскую столовую, выпросил у тамошних девушек ведро, тряпку, мыло и стал «приводить танки в порядок». Не скажу, чтобы танки были совсем уж грязными. Они, видимо, уже несколько лет не трогались с места, но пыли на них накопилось изрядно.

Утром я бодро доложил зампотеху, что его приказ выполнен.

– Неужели все танки уже помыл? – не поверил он.

– Так точно, товарищ подполковник!

– Ну, тогда… – зампотех замялся, – тогда ты вот что: сегодня займись своими личными делами, а завтра я тебе приду…, э-э, дам другое задание.

На следующий день он сообщил мне, что теперь эти же самые танки надо огородить забором. Некто до меня уже начинал эту работу. По периметру участка, который занимали танки, были вкопаны деревянные столбы. Мне надлежало соединить эти столбы вверху и внизу брусками, а на эти бруски вертикально набить доски.

Назавтра, около полудня, к фронту предстоящих работ были подвезены пиломатериалы и инструменты, и я приступил к выполнению задания. Эта работа мне нравилась. Главное, как я понял, не нужно было торопиться, чтобы на максимально больший срок освободить командование от хлопот по предотвращению моего праздного шатания в гарнизоне.

Несколько дней спустя, старательно прибивая очередную доску, я почувствовал, что ко мне приближается группа людей. Я поднял голову: это был командир дивизии со свитой. Среди прочих крупнозвездных чинов я разглядел командира нашего полка. Вспомнив, чему меня учили в институте, я поправил фуражку, переложил молоток в левую руку, правой же четко взял под козырек и громко закричал, обращаясь к комдиву:

– Товарищ полковник! Лейтенант Копылов занимается…

Тут я стушевался. Я не знал, как мне закончить бодрый свой доклад. Чем занимается лейтенант Копылов? Приколачиванием доски? Огораживанием танков? Звучит как-то не очень серьезно… В этот момент со всей ясностью представилась мне нелепость того, что я, офицер Советской армии и дипломированный инженер, занимаюсь такой ерундой. Мне стало неловко и за себя, и за командира нашего полка, да и за комдива тоже…

Командир дивизии, так и не дождавшись окончания моего рапорта, скомандовал «вольно» и спросил у командира полка:

– Твой кадр?

– Так точно, товарищ полковник!

– Хорошо, хорошо… – неопределенно сказал комдив и направился вдоль забора, внимательно рассматривая мою работу. Свита потянулась за ним, и все смотрели на мой забор. Я тоже пошел следом и тоже глядел на забор, только теперь как бы глазами комдива, и замечал, что вот здесь брусок как-то не совсем ровно отпилен, а там сучок выпал из доски, и образовалась дырка, в которую какой-нибудь вражеский агент сможет посмотреть на наши танки.

Когда забор кончился, комдив повернулся ко мне и сказал:

– Продолжайте…

После этого группа неспешно стала удаляться в сторону других объектов. Очевидно, у комдива был плановый обход своего хозяйства. Командир полка, задержавшись, поинтересовался: не нуждаюсь ли я в чем, хороши ли доски, хватает ли гвоздей? Я отвечал, что все в порядке, никаких проблем нет. Командир полка был явно доволен тем, как прошел осмотр моего забора, и впервые в интонации его голоса, в его взгляде я почувствовал не то чтобы уважение ко мне, а, по крайней мере, признание того, что я существую. До этих пор он вообще меня как бы и не замечал.

Подоспела осень, и у командования исчезли все проблемы с занятостью офицерского состава. Дивизия усердно стала готовиться к празднованию очередной годовщины Великой Октябрьской революции. Подготовка заключалась в каждодневной репетиции торжественного марша, которым дивизии предстояло пройти перед комдивом в этот знаменательный день. Офицеры, построенные в «коробки восемь на восемь», маршировали до изнеможения на дивизионном плацу. Комдива во время репетиций изображал один из штабных офицеров, стоявший на специальном деревянном помосте, напоминающем детскую горку. Торжественно маршируя, нам нужно было держать ровно шеренги, чтобы «коробка» в движении не превращалась из квадрата в какую-нибудь неуставную фигуру. На подходе к горке мы должны были четко, все одновременно, перейти с обычного шага на строевой и, враз повернув головы, начать косить взглядом в сторону «комдива». Пройдя мимо горки, нам нужно было также четко, разом, перестать косить и перейти на нормальный, человеческий шаг. Это было очень утомительное занятие. Особенно для новичков.

***

Мне не удалось отметить годовщину Великого Октября торжественным офицерским маршем. Однажды утром, когда я пришел на плац и занял в «коробке» свое уже привычное место (четвертый слева в третьей шеренге), командир полка выцепил меня сердитым взглядом и сказал:

– Копылов, выйди из строя! Ты больше не будешь с нами тренироваться. Иди в штаб дивизии, там тебе все скажут…

В штабе дивизии мне сообщили, что получен приказ о моем переводе в Забайкальский военный округ. Я должен в течение трех суток сдать все дела и отбыть в город Читу, в распоряжение командования указанного округа. Я не был обрадован таким известием. За два прошедших месяца я уже как-то привык и к этой не совсем серьезной службе, и к этому городку, находящемуся не так уж далеко от родных моих мест и от родных мне людей. Кроме того, жалко было расставаться со своим новым другом – Андреем Веселовским, зампотехом соседнего полка, таким же, как и я, двухгодичником, призванным в армию одновременно со мной из нашего института.

…Веселовского я нашел в офицерском общежитии. Он, оказывается, сегодня еще не ходил на службу, так как «вчера отбил все пятки на этом дурацком плацу». Едва я поведал ему о своем отъезде, как из дивизионного штаба примчался посыльный и сообщил, что Веселовского срочно вызывают, и что его, вроде бы, переводят в другое место. Я не поленился сопроводить Андрюшу в штаб. И не напрасно! Выяснилось, что Веселовского также направляют в Забайкалье. Ну вот, хоть переезжать будем вместе! А если повезет, и назначения получим снова в один гарнизон.

***

В институте мы с Андреем Веселовским, хотя и учились на одном факультете, были, что называется, шапочными знакомыми. Интересно, что впервые я обратил на него внимание как раз на занятиях по военной подготовке. Начальник военной кафедры полковник Стоцкий водил Андрея из кабинета в кабинет, демонстрируя учебным группам, как не должен выглядеть курсант. На занятиях по военному делу мы звались не студентами, а курсантами.

– Посмотрите на эти бакенбарды! – возмущенно кричал полковник, поворачивая к нам Веселовского то одним боком, то другим. – Разве у советского курсанта, без пяти минут советского офицера, могут быть такие бакенбарды?! Это же Обломов какой-то! Как он сможет постичь военные науки с такими бакенбардами?! А прическа! Вот ведь: по советской земле ходит, хлеб советский ест, а отрастил такие патлы! Мы эту длинноволосую заразу в Чехословакии танками давили, а она у нас здесь теперь, под носом, прет!

Распекая Веселовского, начальник кафедры рассчитывал вызвать у нас волну коллективного порицания, а у самого Андрюши – чувство стыда и деятельное раскаяние. Эффект, однако, был обратным. Нас, как обычно, только забавляла взбалмошная горячность Стоцкого, а сам Веселовский вовсе не выглядел пристыженным или удрученным. Он улыбался, и довольно таки развязно. Видно было, что Андрею совсем не в тягость роль, которая ему досталась в очередном спектакле с участием яростного полковника.

Впрочем, роль эта была рискованной. Яркая одежда, бакенбарды, волосы чуть длиннее двух-трех сантиметров – все это рассматривалось как вызов государственному строю, пособничество врагам социалистического общества. Страна боролась с битломанией и вообще с тлетворным влиянием Запада на советскую молодежь. Не место было проводникам чуждой нам буржуазной культуры в студенческом коллективе, поэтому принципиальные длинноволосые «битломаны» безжалостно отчислялись и тут же призывались в солдаты, где их первым делом стригли наголо.