Текст книги "Затески к дому своему"
Автор книги: Леонид Кокоулин
Жанр: Природа и животные, Дом и Семья
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
– А как тогда враги народа? – робко спросил Гриша.
– Да какие враги? Ну вот я, – перенес на себя Анисим, – ну, какой я враг? Какого народа?
– Ну ты не враг, а другие враги?
– И другие. Вы же с Сашкой поцапаетесь – разве вы враги друг другу?..
– Нет. Люблю я Сашку и Машку, хоть и деремся, – признался Гриша.
– Ну, а я о чем…
Гриша присел на корточки у порога.
– Я не о том, папаня, а помещики, капиталисты, угнетатели, с ними как? Враги они и есть враги!
– Вот чего, сын, не ведаю, не знаю и говорить не берусь. Неприятель он всегда неприятель. Возьми германца, не добили в тот раз, еще придется…
– Ну, а что, в нашей деревне так и не было угнетателей? – дотошничал Гриша. – В школе говорили – они везде были.
– У нас не было. Каждый жил своим хозяйством. Я уж тебе рассказывал, своим умом, своим трудом.
– Ни богатых, ни бедных, – вставил Гриша.
Анисим понял, что парню надо объяснить, как было именно у них в деревне.
– Богатых особо не было, но жили одни зажиточно, другие справно и бедных не было. На всю деревню в шестьдесят дворов был один, нет, вру, – одернул себя Анисим, – два двора, можно сказать, безлошадных. Ведь раньше Как жили: приступкой выше крыльцо, значит, и в квашне поболе замес. К кому уважение питали? Кто справно жил, умел хозяйство вести и хорошо Отечеству служил. А кто справно жил? Да тот, кто петуха будил, того и навеличивали, с тем первым и здоровались. А вот Пронька Кабанов – это один из бедняков. На вид поглядеть – мужик как мужик: красивый, но опустился – лень. На сенокос выйдет, в копну голову воткнет, пока солнце не обойдет. А хоть и встанет, то какую траву собьет литовкой, так вовремя не уберет – сгноит ее в валках. Потом бегает с вязанкой по деревне, сшибает навильники… А когда власть переменилась, в председателях ходил. Я уже этого не застал, и к лучшему. Глаза бы мои не смотрели, как он, сказывали, в хромовых сапогах с чужой ноги куражился по деревне. Ну это я забежал вперед. Про второй двор, что сказать, был у нас такой Дрозд, то ли фамилия, то ли прозвище. Все так и звали Дроздом. Так вот, как ни посмотришь, не толкет мужик – так мелет, не стучит – так прядет, и напряденного не видать. Углы у своего домишка поотпиливал на разжигу печки. Люди в праздник приодетые, словно река, текут в церковь, в соседнее село за три версты, а Дрозд все долбит. И баба ему под стать – зимой и летом одним цветом. Другой раз кто-нибудь скажет: «Ты бы, Варвара, умылась, престольный праздник». Ответ один: «Пусть богатые умываются»… Не знаю, где как, сын, а в Сибири бедняк – лодырь или недотепа. По-разному люди жили, это я тебе рассказал про нашу деревню. Но одно бесспорно было – вера была. Надежда была. Стремление.
– Чего ж, папань, если было, как ты говоришь, крепко сшито и сбито, так чего ж развалилось, рассыпалось все?
– Законный вопрос, сын. Об этом и я бы хотел знать. Сдается мне, обманулся народ, кто-то его предал, и долго мы еще будем мыкаться и носить в себе боль эту. Но это я по-крестьянски так кумекаю. А ты сам думай.
День догорал. Распластанно лежало затухающее плесо реки. Гора торопливо поворачивалась к закатному солнцу, и оно нетерпеливо дожевывало остатки дневных красок.
Грише нравилось строить – видишь, как на глазах поднимается зимовье. Ничего не было, стоял лес дремучий, а терем вдруг вырос. Хоть от дороги посмотри, хоть зайди с реки глянь – белоликий домик. Строганые стены светятся и спорят белизной со снегом. Сработаны мастерской рукой и с прилежным старанием, они придают зимовью стройность. Выделяется неожиданная вязь углов.
– Воду держать в такой посудине – высший класс подгонки бревен, – определяет Анисим.
– Можно я учительницу приглашу посмотреть, – тихо, чтобы не спугнуть волшебную красоту, спрашивает Гриша.
– Веди хоть весь класс и Наташу свою тоже, – не возражает Анисим. – Мать, сестра и брат придут…
– Тогда и карниз придется резной с напуском ставить, – мечтательно говорит Гриша.
И Анисим уже и петушка видит на резном коньке крыши. Но вот сморгнул видение и к реальной жизни вернулся.
– Н-да, все есть: и стол, и нары, и лавочка сидеть, а печки нет. Значит, считай, бросовая работа. А камня-то всего жалкая кучка.
– Там еще есть, – виновато сказал Гриша.
– Пошли принесем. Над многим еще придется нам поломать голову, Григорий.
– Думай не думай, – подражая материнскому голосу, сказал Гриша, – сто рублей не деньги, если бы они были…
– Ну ты, Григорий, – засмеялся Анисим, – первый раз слышу в таком виде поговорку, сам придумал? А главное, в жилу… Посмотри-ка, Гриша, на наш численник, – попросил Анисим.
Гриша посчитал зарубки.
– Семь, папань.
– Неделя, значит, как мы тут, – уточнил Анисим, – а кажется, вчера только зашли…
– А мне не кажется.
– Чего так? Надоело?
– Сколько мы уже тут, сам говоришь, а капкан без надобности лежит.
– Во-она, в чем дело, – протянул Анисим. – Сработаем печь, и до капкана очередь дойдет…
– А стоял бы? Каши ведь не попросит.
– По-хозяйски мыслишь, сын, – серьезно сказал Анисим. – И все-таки пойдем вначале добывать камень.
Вскрыли лед, разобрали запруду, перенесли камень в зимовье, но на печь его явно было мало.
– Придется нырять за плитами. – Гриша сбегал к зимовью, принес деревянные лопаты. Они почистили лед от снега, поискали плиточник, а нашли налима. Первым увидел рыбину Гриша. Оглушили налима обухом топора, вырубили майну, достали, выволокли и камень, за которым он стоял.
Анисим с одного плеча и фуфайку снял, закатав рукав рубашки, ощупывал дно. В полынью лез и Гриша.
– Да не мокни ты, Григорий, посмотри, на кого ты похож.
– На нерпу, а сам-то, – стучит Гриша ледяным панцирем.
Больших трудов стоило подобраться и выворотить со дна реки камень. Когда смотрели и ощупывали, виделась плита, а подняли на лед – оказался отшлифованный с одного боку булыжник, и бросать жалко, и в дело без глины не пустишь. Накланялась реке, нахлюпались, зуб на зуб не попадает. Стуча одеждой, наперегонки побежали к костру. Негнувшимися пальцами оживили костер и были сами готовы лечь на огонь. Оттаяли, бродни стянули друг с друга и давай портянки сушить. Разогрелись, тогда уже и штаны сняли. У костра голыми только и крутись.
– А ты, Григорий, поднаел шею, – треплет Анисим тонкую, в гусиных пупырышках шею сына.
– Ты тоже, папань, ладный стал, в иголку продернуть можно.
– А ты надлезь к огню, сало вытопится – вспыхнешь… Между прочим, Григорий, была у меня одышка, а сейчас и нету. – В доказательство Анисим раз-другой присел.
Гриша покатился со смеху.
– Ты чо?
– Да так. Присядь-ка еще… чисто лягушка.
– Да ты и посвежел, Григорий.
– Я и был свежий. На, смотри. – Гриша намерился сделать стойку на руках.
– Не надо. Упадешь в костер, прижаришь петуха. Как я потом перед Наташей отчитаюсь? – Анисим осекся. Через край хватил. Сын ему доверил сердечное… Анисим уж так и эдак замять старается свою вольность.
– Не надо, папань, я же не маленький.
Печь сложить оказалось нелегким делом. Сколько Анисим ни подбирал камень к камню, не клеилось дело. Рассыпалась каменка.
– Дай, папаня, я попробую.
– Пробуй, – уступил сыну место Анисим около развалившейся каменки, а сам взялся за топор. Гриша на два ряда пересортировал камень. Стенки еще кое-как вывел, а как начал свод выводить, он обрушился, и стенки упали.
– Без глины, папань, не удержать, – сдался Гриша.
– И я про то, – отозвался от верстака Анисим, – или плитку надо…
– Где ее взять? – вздохнул Гриша, как о самом тяжелом случае в своей жизни.
– Помнишь, на волчьих скалах были… так там я осыпь видел – можно сходить посмотреть.
– А много ли на горбу принесешь…
– Это верно, – согласился Анисим. – Нарты делать – время потеряем, и лыжи надо.
Анисим присел на верстак в раздумье.
– А чего киснуть, сходим посмотрим… Капкан можно взять, – рассудил Гриша. – Так брать капкан?
– Лопату, котомку бери, – спустился Анисим с верстака.
По дороге вспомнили и деда Витоху, и мать, которая предсказала: «Утонете мужики в снегу». Пока еще не утонули. И все удивлялся Анисим: когда успел подвалить снежок? Как только завернули за излучину, Анисим сразу увидел напротив отстоя распаханный снег.
– Орудует волк.
– Говорил, капкан взять…
– Говорил, – согласился Анисим, – мы еще им займемся. – И он свернул к скалам, буровя ногами снег.
Осыпь оказалась открытой, словно ее разработали ненароком к их приходу. Анисим схватил щепоть земли, поплевал, растер в пальцах и просиял:
– То что надо, Григорий, считай, открыли прииск.
– Золото?!
– Дороже. Суглинок!.. – снял с плеч Анисим котомку. Тут же на осыпи валялись плитки от скалы. Гриша сразу взял, попробовал на палец – и в карман плитку.
– Топоры точить… брусок…
– Хозяйственный мужик, – Анисим просеивал суглинок, отметая мелкие камушки. – За плиткой мы еще придем – держи мешок.
Гриша подставил горло мешка. Анисим пригоршнями сгребал и накидывал просеянный суглинок.
– Ничего себе, столько набуровил, – попытался поднять мешок Гриша.
– Ого, – взялся Анисим, – коню впору везти. Куда жадничаю…
– Отсыпь.
– А добру пропадать, – пусть живот лопнет, – завязал Анисим мешок и отставил в сторонку.
– Добро бы каша с маслом, – подставил Гриша свой кошель.
Анисим бросил ему пригоршню и стряхнул с ладоней прилипшие комочки.
– Ты чего, папань?..
– А все равно всю гору не заберем.
– Так у нас не делают, давай поровну.
– Бери мой мешок…
– Взваливай, – подставил Гриша спину.
– Молодец, не растерялся, – одобрил отец и еще насыпал земли в мешок Грише.
Навьючились – и в обратную дорогу. И лопаты не понадобились, да жалко их было бросать.
– Вместо лыжной палки – посох, – взял свою лопату Анисим.
С верховья реки натягивало и низко над лесом скатывало комкастые темно-синие облака. По распадку, где стоял в куржаке лес, от живых ручьев тек розовый студенистый туман, заволакивало распадок на спуске к реке, подтапливало и насупленные, обдутые, лобастые скалы над самой рекой.
В проране туман настаивался, густел и полноводной белесой рекой тек над заснеженным плесом. И все кругом цепенело и казалось сказочным.
С каждым шагом и котомка тяжелела. Гриша и шапку под лямку подсунул, завитушки на его голове сразу побелели. Гриша смотрит на отца, тот вот-вот носом снег достанет, а тянет воз. Гриша высматривает, может, где на берегу взбугрилась валежина – посидеть бы.
Анисим обернулся. Хоть и отстал, но, кажется, ровно идет сын. И так же как дед Федор, руками размахивает. «Вот ведь чертова натура, – ругает себя Анисим, – чтобы еще сходить или отсыпать сразу, так нет – гора горой, а вот в мешке твоя земля, твой огород, твоя пашня, твоя родина – жалко бросить. Во как!..» «Были бы лыжи, – мечтает Гриша. – На будущий год, даст Бог, как говорит папаня, живы-здоровы будем и собаку заведем, и лыжи», – и сразу легче шагается. Гриша давно заметил, что когда о чем-нибудь хорошем мечтаешь, дорога всегда короче…
Анисим поднялся от реки к зимовью, опустился на порог и тогда высвободил из лямок руки, но сразу подняться не смог…
Вечер синил небо. Снег притух, вобрав в себя дневную искрометность, обесцветив лес и прибавив гущины воздуху. Белый тонкий месяц корабликом плыл при свете дня по распадку рожками кверху. «На мороз», – определил Анисим.
Он кряхтя поднялся и пошел на берег встречать Гришу.
Ужинали холодной отварной рыбой с горячим душистым кедровым молоком. Кругом стояла тугая непроницаемая тишина. Даже костер притих, словно все враз снялись и откочевали в неизвестном направлении – так бывает перед бурей. Поели, посидели и снова как будто на свет народились. Анисим встал от костра.
– День да ночь сутки прочь, – тюкнул он топором на своем численнике.
– А чего, папаня, печь ковать – не в иголку вдевать… – перемывая посуду, срифмовал Гриша.
– Не терпится? – было взялся за орехи Анисим.
– А чего тянуть, раз глину добыли.
– Не возражаю, Григорий, – сразу согласился Анисим. – Знаю способ, как сбить в зимовье стынь.
– Ну вот и давай, – поддержал Гриша.
Анисим с Гришей принесли камни, нагрели их на костре и на лопате, как хлеб сажают в печь, сложили под нары и дверь закрыли. Камни в темноте малиново светились и тихонько потрескивали, словно жаловались.
– Как у кита в брюхе, но ты у нас по электрической части, Григорий, знаток, – из темноты сказал Анисим, – включай свет…
– Счас, побудь маленько. – Гриша хлопнул дверью. Через несколько минут он явился.
– Чиркай спичку, папань.
Анисим зажег. Гриша подставил коптилку, из кружки выглядывал смоченный рыбьим жиром фитиль.
– Мы всегда рыбий жир жгли, – пояснил Гриша и поставил свой светильник на стол.
– Можно жить, – сказал Анисим, – а я, признаться, маялся, а, оказывается, проще пареной репы. Тогда я пошел разводить глину.
Анисим принес котелок горячей воды. Они выкопали на полу приямок и, подливая из котелка Воды, в этом приямке замесили глину.
Маленькая и большая тени метались по стенам. Гриша подавал глину, а Анисим клал камни. Примерит камень, мазнет глиной и тогда уж в стенку кладет, да еще обстучит, послушает, как тот камень отзовется. Если бухтит, то ищет ему другое место.
Печь подрастала, а в коптилку приходилось подливать и подливать жир.
– Была бы чугунная плита, накрыли бы – и свод готов, – вывел Анисим стенки и задумался…
– А глина на что?.. – торопит Гриша.
– Глина для печника, что для плотника мох… ни клин, ни мох – плотник бы сдох… Вот я тебе что скажу, Григорий. Надо из дерева сделать свод и обложить камнем…
– Ну и что, ты, папаня, говоришь – сгорит твое дерево и обвалится печка…
– Вот тут-то ты и не угадал… Глина как раз и выручит нас. Свод обгорит, а глина превратится в кирпич…
– Давай попробуем, – неуверенно согласился Гриша.
Отпилили по размеру каменки чурку. Анисим расколол ее на две половинки, обтесал и накрыл топку печки половинкой, горбом кверху.
– Была бы труба, хоть сейчас затопляй.
– Не радуйся, папань, еще неизвестно…
– Известно, известно, – подгоняет камень в свод Анисим. И словно поросенка оглаживает. Обмакнет руку в глину и опять оглаживает свод.
Гриша видит – печь на загляденье получается, такую хоть в горницу поставь… А вот как топиться будет – это еще посмотреть надо.
– Ах ты, жаль, плитки нету на трубу, – сокрушается Анисим, – а то бы затопили.
И все равно Грише хорошо, что отец в настроении, и ему уже не так важно, как будет топиться печь, вернее, нет сомнения, что будет хорошо. Зимовье стало выстывать. Гриша поднырнул под нары, пощупал камни – остыли: рука терпит.
– Был бы месяц поболе да поярче светил, сбегали бы за плиткой, – серьезно говорит Анисим, споласкивая из котелка руки. – Посидим маленько у костра, да спать. – Анисим задул коптилку, и сразу в зимовье – хоть глаза выколи. Немного постояли, окно проглянуло, остро запахло рыбьим жиром.
Анисим с протяжным скрипом открыл дверь, и в лицо пахнуло морозной свежестью. Он завернул за угол зимовья, а Гриша побежал к костру. Костер прогорел, тлели остатки лиственничных комлей. Гриша выбрал потоньше на растопку полешки, повертел головой, нигде нет месяца. Положил на угли поленья, они стрельчато затрещали, будто их раздирали, едко задымили и пыхнули огнем, не пугая темноту.
Подошел Анисим.
– И дремать уж некогда. Ты, Гриша, полежи, пока я сотворю завтрак, – топыря над огнем большие узловатые руки, предложил Анисим.
И просить не надо, пригрелся работник – и клюет носом.
Анисим сходил на речку, проверил заездок, принес свежей рыбы. И задумался: «Что же готовить? Уху приставлять – посуду займу, молоко не в чем развести, Гриша любит молоко, да и сам не откажусь».
Анисим настроил на рожень ленка и хариуса. Подживил костер. Укрыл Грише теневой бок своей фуфайкой, а сам присел у костра. И молоко «надоил», и рожень довел. Только подумал Гришу будить, а он уже прыгает на одной ноге, бродень натягивает.
– Думал, не добужусь.
– Я хоть когда проснусь, если молоком пахнет, – заглянул Гриша в котелок.
– Остыло, так погрей.
– Холодное молоко с горячей рыбой не подерутся, – сел за стол Гриша.
– Золотого или серебряного? В правой или в левой?
– В правой!
– Угадал, – Анисим положил перед Гришей хариуса с золотистой корочкой.
– Могу отполовинить, – обжигая руки, Гриша разломил хариуса и большую часть положил отцу.
– Так. Чем крыть? Козырем?.. – Анисим сверху Гришиного хариуса положил фунта на два кус своего ленка.
– У меня нет козырей.
– Принимай.
Гриша подволок по столу к себе рыбу и захрустел зажаристой корочкой.
– Я думаю, Григорий, – начал Анисим, когда подросла на столе горка из рыбьих костей, – тебе придется остаться в зимовье и заняться по хозяйству.
Гриша отставил рыбью голову и поднял на отца глаза.
– Подбить мох, добыть лапника на перину… а я тем временем сбегаю за плиткой.
– А чего лапник добывать, вот он – бери, – раскинул Гриша руки, будто хотел обнять развесистую пихту.
– Пока ободняет, я немножко покемарю, – повернул разговор Анисим.
– Поспи, – разрешил Гриша, – а то тень наводишь…
Анисиму и сказать нечего. Похэкал в кулак, и все. В шалаш он не полез, посидел на чурке у костра, свесив на острые колени голову.
Гриша нарубил, натаскал к зимовью лапник, подошел к костру попить молока, чуть звякнул дужкой, а Анисим уж голову поднял. Глаза невидящие, мутные.
– Спи, спи, папань…
Анисим вскочил, встряхнулся, глаза просветлели, серые, с большими черными точками. Он пытался присесть, размять ноги, но не сумел, только потоптался.
– Так побежали?
– Вот котомки, – кивнул Гриша на сук.
– Ага, – сдернул свою Анисим и тут же накинул ее на плечи. – Со сна всегда знобит.
Гриша это хорошо знал, охватил свою котомку, побежал к речке.
– Догоняй, папань!..
По набитой тропе легче идти, податливее, только бродни пришепетывают: вшик, вшик – о затвердевшую за ночь кромку снега.
– Как на вороных подкатили, – развернулся на «карьере» Анисим и сразу стал выбирать каменные бруски. – Держи мой мешок, Гриша.
– Да он же у тебя за спиной, – подергал Гриша за отцовскую котомку.
– Ах ты. На радостях, что ли?.. Да и как же не радоваться, – постучал Анисим плиткой о плитку, – шоколад. Сам бы ел, да деньги надо…
Гриша держал мешок, Анисим аккуратно укладывал плитку, чтобы к спине ребром она не угадала.
– Хватит, папань, лед не выдержит… провалишься.
– Скала разбирается хорошо, жалко оставлять столько добра, – но свой пыл Анисим умерил. Положил Грише в мешок две небольшие плитки.
– Не понесу я столько, курам на смех, – заартачился Гриша.
– Пусть покудахтают… угодят во щи. Все, Григорий, завязывай…
– Ну, папань, – скособочившись, поднял одной рукой свой мешок Гриша. – Смотри.
– И смотреть нечего. Вдевай руки, – подставил Анисим лямки.
Гриша отвернулся.
– Ну вот. Как бы ты хотел, я вон сколько натузил, а отбавлять дорогой куда буду?..
– А зачем столько берешь, переложи мне.
– Затем и беру, пока свежий – попру, а там и до твоего мешка дойдет…
– Если так, – поставил с неохотой Гриша руки.
Так и получилось: не прошли и половину дороги, как у Анисима разъехался мешок. Чуть пятки не побило.
– Прелый, что ли? – подергал мешковину Анисим.
– Железный и то бы не сдюжил, – выбирая из снега плитки, упрекнул Гриша.
– Похоже, углом пропороло, – оправдывался Анисим. – Кажется, иголка была, – Анисим сдернул шапку, отвернул козырек. – Тут, – обрадованно сказал он, разматывая нитку. – Это мы сей момент базу наведем. – И стал сшивать прореху в мешке.
– Дай, папань, я, – видя, как иголка не слушается отца, попросил Гриша.
– Ну-ка, ну-ка, похвастай, – передал мешок Анисим.
Гриша засунул рукавицы за пазуху и принялся шить. Пальцы щипало от холода, шов стягивался. Гриша зашил прореху, откусил хвостик нитки и чуть не уронил иголку в снег.
– Шила милому кисет, вышла рукавица, – Анисим подставил мешок.
– Как договорились, – Гриша подставил свой. – Клади, клади, скажу, когда хватит. – Анисим бросил в мешок Грише плитку и задержал руку.
– Давай, давай, – поторопил Гриша, приподнял мешок. – Пожалуй, хорош!
– Мне и нести нечего, – сделал обиженное лицо Анисим.
Сложили трубу, и печь стала похожа на слоненка с покатой спиной и поднятым кверху хоботом.
Анисим еще оглаживал крутой ее бок, затирал трещинки, а Гриша исходил нетерпением: когда же они затопят ее.
Анисим отмял со штанов прилипшую глину, сполоснул в мутной воде руки и выставил котелок за дверь.
– Хорошо бы стружками прожечь, – как бы себе посоветовал Анисим.
Гриша кинулся собирать, натолкал полную печь.
– Поджигать?
– Можно бы и поджечь, только от топки бы отмести стружки, а то отскочит уголек…
Гриша выскочил за дверь, вернулся с метелкой из лапника, подмел зимовье. Торопливыми руками чиркнул спичку и поднес к стружкам, они и занялись огнем. Но наполнилась печь дымом, придушило огонь. Едкий густой дым повалил из печки через топку в зимовье. Анисим удушливо закашлял.
– Открой, Гриша, дверь.
Гриша выскочил, оставил дверь открытой и сразу смотреть на трубу. Над куцей трубой чуть заметно кудрявилась белая струйка то ли дыма, то ли пара.
– Печь сырая, да и труба узкая, не хватает тяги, – сказал из зимовья Анисим.
– Задохнуться можно, иди сюда, папань…
Анисим вышел, звонко высморкался, промокнул подолом рубахи глаза.
– Мы так с дедом Аверьяном дуплистый комель ставили вместо трубы…
– Не сгорит?..
– Зимой нет… Жалко, закоптит зимовье. – Не зная, что делать, смотрел Анисим, как из дверей валит дым. Он взял лопату, поддел гору снега и в дверь – дым побелел и скоро совсем опал.
– Ты побудь, Григорий, здесь, посмотри за печью, я скоро вернусь.
Анисим взял топор и побрел по снегу. Печь потухла. Грише было жалко стены, потолок, он подумал, что они потускнели. Нет, пока светятся, только дверь чуть копотью взялась. Гриша послюнил палец, попробовал потереть, размазал, осталось пятно. Послышался стук топора. «Чего это папаня?» – гадал Гриша.
Анисим обстучал одну сухостоину, другую, третью, сколько обошел, нет подходящей – звенят, как колокол… Попался ему на глаза высокий пень, подошел, ударил обухом, пень барабаном отозвался: «То, что надо». Ударил острием, показалась искра, высеклась, – как свинцовый, лиственничный. Оглянулся Анисим, Гриша бредет с пилой по его следу.
– Вовремя подоспел, Григорий, будем валить.
– Трубу нашел, – догадался Гриша.
– Как видишь. – Анисим еще постучал козелками по пню и приставил ухо – гудит…
Пока пилили, три раза отдыхали.
– Не дерево – железо, – то ли хвалил, то ли ругал Анисим лиственницу, а когда сняли пень и из него посыпалась труха, мох и скатанная шерсть, Анисим спросил Гришу:
– Кто, ты думаешь, жил в дупле?
Гриша взял клочок мягкой свалянной шерсти.
– Белка? Нет?..
– Соболь. Соседом был. Жаль, собаки нет.
Труба оказалась тяжелой и длинной.
Отпилили столько, сколько могли унести, и поволокли к зимовью. Поставили трубу – и зимовье словно подросло, по-другому смотрится.
– Ветром трубу не свалит? – засомневался Гриша.
– Не дадим. На растяжки возьмет. Неси, Гриша, гвозди, к делу сейчас они. – Анисим вырубил три жердочки – расчалил трубу, попробовал сдвинуть ее.
– Ни с места. Никуда не денется, – сообщил Грише и довольный спустился с крыши. – Затопляй, Григорий, да смотри, чтобы самого не задернуло в печь.
– Шутишь, папань?
Гриша выгреб из печки мокрые от снега стружки, наколол тоненьких полешков, сложил их в топке клеткой, как делают в пекарне. Под дрова подсунул лучину, запалил, дал разгореться и выметнулся из зимовья смотреть трубу.
– Папань, – закричал Гриша, – выбросило. Целый пароход дымит!
В зимовье золотой отсвет огня плескался по стенам, потолку, прищелкивал, с радостным потягом гудела печь.
– Э-э-х! – вскочил Анисим. Гриша от неожиданности вздрогнул, а Анисим притопнул ногой. – Пошли, Гриша, на старую фатеру, принесем пожитки.
Тем временем в зимовье нагрелось, острее запахло пригретым деревом и пихтой, стало тепло и уютно по-домашнему.
Гриша посмотрел на нары.
– Полезай, – разрешил Анисим.
Гриша оперся на край и легко вскочил на нары.
– Хороший кавалерист, – отметил Анисим. – Коня и не хватает.
– Коня и шашки! – порубал Гриша рукой воздух и упал на «перину», остро пахнуло пихтой.
От окна рассеивался тусклый, но вполне доступный свет, придавая зимовью таинственность.
– Бойницы-то и забыли сделать… как оборонять.
– От кого? – раскладывая из мешка съестные припасы, спросил Анисим.
– От набегов, от кочевников, от бе… – заикнулся Гриша.
– Договаривай, – Анисим подвесил к матице узелок с мукой.
– Не хотел я, папань, про белых…
– Да чего там, ряди, суди, воюй.
– Чего судить-то?
– А ты не собираешься судить тех, кто порушил землю нашу, надругался над ни в чем не повинными отцами и дедами нашими, тружениками?
– Кто надругался-то? – вскинулся Гриша. – Скажи.
Анисим и сам не знал, именно кто.
– Скажу одно, сын, народ бы наш сам никогда не додумался да и не дошел до такого братоубийства. Такой раззор совершить, уму непостижимо… И будет до тех пор кровоточить, пока суд праведный не свершится.
Анисим искал душевной опоры и находил ее только в молитве, а душа жадно просила осознанной справедливости и ответа на вопрос. Кому? Зачем нужны были такие страдания?
Гриша лежал, сцепив руки за головой, перед глазами плыл тихий задумчивый лес. И вот лес начал раздвигаться, и уже не лес, а ровное поле, и всадники, скачущие на разъяренных конях с пиками наперевес. Сверкают на солнце мечи и щиты. Гриша припал к бойнице в ожидании врага. Слышит, как под копытами коней земля дрожит. И он, готовый встретить врага, оглянулся и увидел отца, деда Федора и прадеда Аверьяна в блестящих шлемах и стальных кольчугах. Они стояли с пиками на изготовку. Грише не страшно. Свои здесь. Прадед Аверьян узнал Гришу, одобряюще подмигнул ему, и шрам у прадеда над левой бровью полез под шлем. Гриша уверен: крепость врагу не взять… И только конница приблизилась и копья скрестились, как…
– Григорий, – Анисим подергал за ногу сына, – молоко остынет, малосольный ленок… давай к столу…
Гриша открыл глаза.
– Папань, у деда Аверьяна был шрам над бровью? – свесив с нар ноги, спросил Гриша.
Анисим занес над кружками котелок, но задержал руку.
– Привиделось, что ли?
– Такой, вывернутый красный рубец.
– Верно. – И задумался Анисим. Он не помнил, чтобы когда-то рассказывал. Про бороду говорил, а о шраме не сказывал. – Чего еще видел? – спросил Анисим и подумал: значит, есть связь, а иначе, как объяснить? Обличье передается, значит, память может вызывать и никогда невиденное…
– Он мне еще подмигнул, – рассказывал Гриша. – Узнал он меня. И дед Федор был, и ты, папань…
– Покойники к непогоде, а вот я… – задумался Анисим. – Напекем блинов да помянем родителей.
Анисим разлил молоко в кружки.
– Придвигайся.
Но о чем бы ни говорили, Гришин сон не шел из головы Анисима. Он вспомнил, как ему однажды прабабка, которую он никогда не видел, явилась во сне. Сон рассказал деду Аверьяну.
– Ну и как ты ее видел, Аниська?
– Как тебя. В платке домиком и с бородавкой над бровью.
– Она, – подтвердил дед Аверьян. – А потом?
– Мы с тобой были. Она взяла тебя за руку и увела в лес, меня оставила, мне стало жутко.
– Так, говоришь, меня увела, – переспросил дед Аверьян. – Стало быть, скоро отойду.
А вскоре и в самом деле дед Аверьян помер.
Анисим пил горячее молоко, и рука его заметно дрожала.
– Что-то знобит, – пожаловался Анисим.
– И у меня в голове шумит… – отложил Гриша сухарь.
– Рази камень угарный, – развернулся на скамейке Анисим и подержал руку над каменкой. – Просквозить, так негде вроде. – Анисим взял со стола котелок и вышел на улицу, а Гриша переметнулся на нары досматривать сон. Анисим вернулся, стряхнул у порога снег.
– Вовремя мы управились, Григорий, – повеселевшим голосом сказал Анисим. – Зима-то всерьез поселилась. Однако надо за лыжи приниматься…
– Надо, однако, – отозвался Гриша.
Котелок на каменке зашипел, пахнуло талой водой.
– Ты бы сбегал, сынок, посмотрел на заездок, пока не задавило снегом, – разделывая на посол рыбу, попросил Анисим.
Гриша спустился с нар и за шапку.
– Да ты как следует оденься, подпояшься. – Анисим встряхнул в приоткрытую дверь мешок и сунул его Грише. – Если что – крикнешь.
В мутной тиши стояли опухшие от снега деревья. Затаилась и речка. Гриша постоял, послушал и побежал к своему мосту. У запруды он его не увидел. Екнуло сердце: «Куда девался мост?» Посмотрел на лоток, лапник чернел под снегом. «Угу, сколько навалило!» – Гриша сгреб ногой снег, поднял ветки и сразу увидел рыбьи хвосты. Он выбирал из лотка ленков, хариусов, выкидывал их в снег и не чувствовал, как бывало раньше с удочкой, азарта. Как бы и не рыбалка вовсе. Рыба билась у его ног, коченела, изогнув хвосты Гриша подобрался к заездку, расчистил лед и припал к нему, высматривая дно, и увидел у самого входа в лоток крупного тайменя. «Ах ты!» – как током прошило волнение, и зашлось, подкатило горячее под самое горло. В азарте Гриша сорвал с головы шапку, но вспомнил, что ни крючка, ни лески при нем нет. Не шевельнув плавником, таймень словно тень сошел на глубину. Гриша еще посидел на льду, не стряхивая снега с головы, надел шапку, накрыл лапником лоток, сбросил в мешок рыбу и поволок к зимовью, слабо угадывая свой след.
– Папань, – с дороги крикнул Гриша, – крючок ковать надо! – Подошел и увидел, что отец снова что-то тесал. – Чего это строить взялся?
– Лестницу. Трубу закрывать. А тебя с уловом…
– Ты знаешь какая там рыбина?! – все еще не мог успокоиться Гриша.
– Знаю, – спокойно сказал Анисим. – А это чем не рыба, – кивнул он на мешок.
– Да-а… – обиженно протянул Гриша. – Вот там рыба.
– Ну-ка посчитай на нашем численнике, сколько мы тут ден, – стараясь отвлечь Гришу, попросил Анисим.
– Двенадцать, папань, – посчитав на стволе дерева зарубки, выкрикнул Гриша.
– Значит, две недели, а как один день… Летит время. Лыжи пора вострить.
– А лыж-то и нет. Белку не поймали.
– За белкой дело не станет. Сама в руки просится. Ты видел, что она с орехами вытворяет?
Гриша удивленно взглянул на отца.
– Не видел, так сходи, сходи погляди…
За шалашом под раскидистой пихтой был склад шишки. Гриша поднырнул под плотно нависшие до самой земли заснеженные ветки. Под пихтой было сумеречно. Не только снег, но и свет слабо проникал. Гриша присмотрелся, куча шишек была разворошена. «Видать, не один зверек трудился, – подумал Гриша. – Сколько шишек распустили».
Гриша поднял несколько недовыщелушенных шишек, сложил в полу фуфайки и принес показать отцу.
– Видал? Если не изловить, оставят без орехов.
– Свое берут, – спокойно сказал Анисим, примеряя к стенке лестницу. – Это мы у них тащим. А то, что в шишке осталось, – пустой орех.
– Да ну? – не поверил Гриша. Сковырнул чешуйку, достал орех, раскусил – пустой, другой, третий…
– Ну, а я что говорил?
– Как они знают, что пустой? – удивился Гриша.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?