Текст книги "Отступники"

– Я тут подумал, товарищи извращенцы теоретически могут прийти с визитом ко всей нашей компании земных друзей? Кобелёк вряд ли обрадуется, так как незваные гости не похожи на прекрасных валькирий в бикини с рогатыми шапками на голове. Облик гомункулов пагубно скажется на амплитуде взмахов его хвоста, а этого я допустить не могу. Альбатрос вряд ли что-то поймёт, так как способ представить этих уродцев в виде двоичного кода ещё не изобретён. Ещё он просто не поверит в их существование, даже если они будут наматывать его кишки себе на пальцы, как спагетти. Скот Томас, думаю, наоборот несказанно обрадуется. Осуществятся самые смелые его фантазии, и толпа огромных мужеподобных существ будет пытаться дотронуться до него. Да он от счастья футболку на себе разорвёт и с визгом сам к ним бросится.

Мне вдруг стало чуть-чуть жалко гомункулов. Обнажённый по пояс Скот Томас – это совсем не то, что вы хотели бы увидеть в своей жизни.

– Да, вероятность их смерти к утру достаточно велика, – выдержав паузу и многозначительно переглянувшись с Ненавистью, промолвила Безымянная.

– Тогда предлагаю собраться у меня. Родные стены придают сил, а ещё я страшно хочу пить. Уверен, у землян найдётся множество вопросов к вам, – я обвёл собеседников взглядом и добавил, – если протекторат всей компании возможен.

– Возможен, – после очередной паузы, за время которой, уверен, произошло совещание, кивнула нечистокровный сатир.

– А что мешает гомункулам напасть, например, на Скота Томаса прямо сейчас?

– Ненависть, – отрезала Безымянная.

Тут-то я и призадумался. Мне очень хотелось атаковать двух представителей загадочной цивилизации расспросами буквально обо всём, но информационная передозировка страшила меня куда сильнее. Логичнее сперва собрать хорошо знакомую кодлу землян в одном месте, коль теперь целостность наших физических оболочек напрямую зависит от благосклонности победителя межгалактического конкурса красоты среди монстров. Вот только как это сделать наверняка?

– А их нельзя просто притащить ко мне домой за шкирку?

– Сложно объяснить, – Безымянная очевидно испытывала затруднения всякого родителя, у которого трёхлетний ребёнок поинтересовался вопросом производства себе подобных, – мы никого никогда не заставляем делать что-то против их воли. Мы не берём пленных, и у нас нет тюрем, мы не отнимаем ни свою, ни чужую свободу.

– А что же вы с ними делаете? – ошарашенный таким поворотом событий спросил я, имея в виду всю совокупность возможных кандидатов на заслуженную и незаслуженную изоляцию – от политических заключённых до маргинальных отщепенцев.

– Убиваем, – как ни в чём не бывало пожала плечами Безымянная.

– Гром и молния! Какая благодатная почва, смакуя эту тему, можно просидеть тут недели две, – неожиданно для самого себя эмоционально всплеснул я руками.

В чужой монастырь да со своим уставом соваться, видимо, не принято и у пришельцев, а чего тогда с моим скудным умишком учить их привычной землянину общественно-политической системе, которую, думаю, они и так знают лучше меня самого. Сейчас нужно было подумать о том, как гарантированно выманить троих, так не похожих друг на друга особей мужского пола для их же безопасности.

Скот Томас не пожелал прийти в гости, уговаривать его было делом заведомо проигрышным, поскольку именно в субботу и именно в шесть часов утра у него возникла острая необходимость лишить себя возможности отоспаться, дабы отправиться чинить машину. Это как объяснять пациенту психиатрической лечебницы, что он вовсе не Чингиз-Хан, а хотя бы Наполеон Бонапарт и на этом основании пытаться убедить его пользоваться ложкой и вилкой по назначению.

– Нет, – задумчиво нахмурившись, ответил Альбатрос Мутант на мою пламенную речь.

Тяжело вздохнув, я убрал трубку от уха.

– Нужна помощь? – деликатно спросила Безымянная, топчась на месте.

– Убить их? Нет, спасибо, когда-нибудь я сам это сделаю и этого удовольствия лишать себя не намерен.

– Нет, ты можешь, скажем, попросить доставить их в определённое место, – водя пальцем по стволу ближайшего дерева, невинно уточнила кладовая гнусностей.

– А как же, – я вскочил и, передразнивая Безымянную, произнёс, – мы никого никогда не заставляем делать что-то против их воли?

– Сложно объяснить.

– Мы никого никогда не заставляем делать что-то против их воли по собственной инициативе, – я опять вздрогнул, когда Ненависть сделал это маленькое уточнение. Может, от этих ребят и пошли все легенды о сделках с дьяволом?

– Не все, – покачала головой сатир, поняв ход моих мыслей.

– Подслушивать, между прочим, невежливо, – не мог же я, в самом деле, сказать подсчитывать? В смысле считывать мысли. У нас в языке есть слово для обозначения незаконного проникновения в чужую голову? На ум пришло только «трепанация», слово, отображающее физический аспект доступа к вместилищу мыслей. Полагаю, правильнее всего назвать этот феномен мозговым вуайеризмом.

К этому моменту руки чесались разослать двоих из ларца не одинаковых с лица к друзьям-тугодумам. Я порядком обозлился на последних за отказ посетить меня в ближайшее время для решения жизненно важных вопросов. Аргументация с моей стороны, безусловно, хромала. Объяснить суть проблемы, избегая употребления словосочетаний «ты скоро умрёшь» и «представители внеземной цивилизации», у меня не получилось. Самые убедительные, с моей точки зрения, доводы прозвучали бы плохо скроенной околесицей с передовиц бульварной газетёнки. Всего несколько секунд отделяли троицу от незавидной участи попасть в лапы к Ненависти. Сгоряча я готовился натравить его сразу на всех троих.

Возня на лавке отвлекла меня от вынесения приговора. До того момента я не удостоил чести сидящих подле людей быть идентифицированными не в качестве примитивных амёб. Среди одноклеточных плавала с банкой неведомой жидкости в руках знакомая инфузория туфелька. Теперь проблем с Кобельком возникнуть не должно. Я точно знал, как его заманить.

***

Один из самых волнительных моментов в жизни мужчины. Рука скользит по спине от шеи вниз по изгибам тела партнёрши. Вы вдоволь насладились мягкой бархатной кожей. Зная анатомические особенности человеческого тела, ваше сердце замирает по мере продвижения ладони, победоносно спускающейся со склона, будто профессионал-сноубордист с детской горки в солнечный день. После каждого спуска непременно обязан быть подъём. Вы знаете это. Вы ждёте его. Вы в предвкушении. Ожившее сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Нет, ну ты представляешь, – сетовал потом потрясённый Кобелёк, – я рукой вот так веду, а там никаких изгибов, там провал. Бездна! Никакого удовольствия.

– Мой друг, – академически заявлял я, – ты можешь претендовать на открытие неизученного феномена. Первая в истории мироздания женщина с вогнутостями там, где надлежит обнаруживать выпуклости.

– Удивительно! – восклицал Кобелёк.

***

Настала пора распределять роли.

– Безымянная?

– М? – вопросительным мычанием выразила та готовность слушать.

– Сможешь доставить Альбатроса ко мне домой и ждать с ним там? – я всё-таки решил пощадить птицу, отличающуюся умом и сообразительностью.

Вместо ответа Безымянная испарилась.

– Ненависть, – поёрзав из-за возникшего неприятного ощущения, обратился я, – Скот Томас нужен нам живым и непокалеченным.

Из недр грудной клетки гиганта наружу вырвался едва различимый бормочущий звук, в котором была систематичность жабьего кваканья, приятность кашля девяностолетнего курильщика папирос и таинственность клокочущей воды в раковине. Он последовал примеру Безымянной.

– Ты будешь разгуливать в таком виде? – раздался её голос у меня в голове, когда я встал.

– Штанишки, конечно, загажены, но в целом выгляжу прилично, – с достоинством, осмотрев свою изодранную, выпачканную в крови одежу, заявил я. – У тебя есть предложения?

– Да, – ушибы и ссадины мгновенно зажили, ничто более не свидетельствовало об их существовании, надетые вещи вернулись к своему первозданному виду. И как я не додумался попросить об этом раньше?

– Кобелёк! – бодро воскликнул я в трубку на выходе из парка, столкнувшись с несколькими людьми, поскольку из параллельной реальности я тоже вышел, но понял это не сразу.

– Здравствуй, ну что, как жизнь?

– Великолепно, чем занимаешься?

– Да ничем, лежу на кровати, читаю, засыпаю.

Плохо дело. Кобелька надо было ловить на живца, распалить его воображение, а остальное он сделает сам. Без веской, на его взгляд, причины с кровати его не поднять.

– Не хочешь устроить групповушку с Безымянной? – фамильярно заявил я, памятуя как в порывах нетрезвой страсти Кобелёк частенько пытался склонить снежную королеву к беспутству. На этом можно было сыграть.

– Кхм, – прокашляла в моих мыслях, привлекая к себе внимание, нечистокровный сатир.

– Она что, передумала? – после напряжённого затишья, не слышно было даже взмахов хвоста, осведомился собеседник, возобновив маятниковые движения невидимой части тела интенсивнее прежнего.

– Шёл бы я тогда в аптеку, – давая понять, что дело верное, усыплял я бдительность друга.

– Да?

– Да, я через пару минут за тобой заскочу, собирайся, – как удачно, что единственная в районе круглосуточная аптека размещалась недалеко от дома Кобелька.

– Ну да, давай, я только сейчас в душ быстро сбегаю.

Засуетился. Теперь не сорвётся.

– Угу, уж постарайся, а то девочка одна сидит у меня дома, скучает, томится.

– Всё, я пошёл в душ.

– До скорого.

За разговором половина пути осталась позади. Вновь обретя способность маневрировать между людьми, а не просачиваться сквозь них, я всё же замешкался перед памятным поворотом, за которым я свёл знакомство с гомункулами. Идти мне предстояло именно туда. Прокрадываясь вдоль стены дома обратно к отправной точке сегодняшних приключений, я ловил на себе любопытные взгляды прохожих. Переведя дух, я выпрыгнул из-за угла. Компания, в которую я врезался, от неожиданности вздрогнула. Секунды всеобщего замешательства остались позади. В нашем маленьком районе тысяч на двадцать человек встреча с кем-то незнакомым – событие вопиющее. Это столкновение не стало вопиющим событием одновременно и к моему облегчению, и к сожалению.

– Ха-а-а! – протянул мне руку первым опомнившийся Первозванный. – Как дела? Как Кобелёк?

Типичная особенность деревень. Встречаться на просёлочной дороге, задавать из года в год одни вопросы и перемывать кости общим знакомым.

– Великолепно, – выдал я условность на условность, перездоровавшись со всеми.

Первозванного трудно упрекать в излишнем любопытстве или особой бестактности. Согласитесь, по меньшей мере странно в моём положении найти светские беседы уместными. Особенно с человеком, которому звонили только при возникновении надобности практиковать вредоносные дыхательные упражнения, затуманивающие мозг и засоряющие лёгкие.

– О, какой у тебя классный браслет! – в дребезжании голосовых связок Первозванного иной раз слышалось козлиное блеяние. Первозванный хотел дотронуться до предмета.

С разинутым ртом я посмотрел на руку. Действительно, браслет был ещё на ней. «Хм, а как избавиться от этой штуки?» – успел подумать я. На глазах у честного сборища штука, предварительно полыхнув золотым пламенем, расплавилась и исчезла в недрах моей кожи. Первозванный одёрнул руку и отскочил. Остальные последовали его примеру, благоговейно готовые пасть ниц перед светящейся конечностью.

– Ну, я пошёл, – как ни в чём не бывало бодро сказал я по завершении представления и отправился дальше, не сомневаясь, что меня долго провожали взглядами. Впечатление от моих слов многократно усилилось невесть откуда взявшейся молнией и последовавшим за ней раскатом грома.

В подъезде Кобелька я провёл эксперимент по извлечению из себя браслета обратно на свет божий. Вот она – сила мысли!

– А я всё думала, догадаешься ли ты, – сопроводила мои упражнения своим комментарием Безымянная.

– Лучше скажи, как там Альбатрос со Скотом Томасом?

***

В голове возникла картина поднимающейся по лестнице в подъезде Альбатроса Безымянной. Свои доспехи она сняла, переодевшись в гражданскую форму. Чёрная до пола юбка, майка, собранные в хвост волосы.

Остановившись у двери, Безымянная прокашляла – это я в грубой форме предложил Кобельку устроить с ней вечер безграничной любви и страсти – забыв про правила приличия, она от досады лягнула преграду впереди себя. В сотрясшемся доме не осталось ни одного целого окна, трещин в нём стало на порядок больше, конструкция теперь без сомнения причислялась к разряду аварийных. Припаркованные во дворе машины наперебой завизжали своими противными сигнализациями. Выбитая дверь с куском развалившейся стены выстрелила собой вглубь жилища. Она грохнулась о противоположную стену и застряла в ней намертво. Долго ещё память народа хранила воспоминания о том происшествии, объяснённом вскоре утечкой и взрывом бытового газа.

Безымянная сделала несколько шагов вперёд.

– Альбатрос, собирайся, мы идём в гости.

Из прихожей вглубь гнезда Альбатроса вели три прохода. Слева дверь в ванную. Прямо по курсу находилась просторная комната, служившая гнездилищем и лежбищем. Кухня помещалась справа. Под свисающей на тонкой проводке лампочкой стоял ссутулившийся Альбатрос, застигнутый в момент приёма пищи. Растрёпанные волосы и щетина дополнялись надетой наизнанку заляпанной белой майкой, домашними шортами и шлёпанцами синего цвета.

– Хорошо, – тихо прогнусавил Альбатрос в ответ, сжимая перед собой в руке кусок пищи, будто он хотел им перекреститься.

Судя по виду, последний раз гнездо подвергалось обновлению или перестройке лет сорок назад. И хотя с момента локального ремонта в ванной прошло всего лет шесть, выглядела она под стать всем остальным помещениям. К заляпанной остатками зубной пасты и шампуня сантехнике не хотелось прикасаться. Белая раковина за годы покрылась налётом постепенно темневшим от бежевого до коричневого. Этим плацдармом воспользовались простейшие микроорганизмы, придав ему местами зеленоватый оттенок. Схожая участь постигла и ванную. Судьба унитаза была тяжелее всего. Я никогда не решался в него заглядывать. Стиральная машина стояла подле, её вечно приоткрытая дверца наводила на рассуждения о том, просит ли она пощады. Когда-то давно в ещё новенький агрегат попытались втиснуть одновременно весь гардероб. Агрегат не смог вынести такого надругательства над собой и его стошнило. Содержимое нутра валялось в изобилии повсюду на полу. Недостаточное освещение оставшихся, каким-то чудом до сих пор работающих ламп усиливало гнетущее впечатление, производимое чёрно-белым оформлением плиточного пола и стен.

Недостаток света ощущался везде, кроме кухни, соревнующейся с комнатой обшарпанностью обоев. Рисунки на них давным-давно выцвели и слились с пятнами чужеродного происхождения. Новые окна таковыми не казались. Неэстетичный вид устаревшей бытовой техники и немногочисленной оставшейся мебели хозяина, прежде всего ценившего функциональность, не волновал. Стратегический запас коробок каши быстрого приготовления погребал под собой просторный кухонный подоконник. Тараканы не могли прогрызть внешнюю оболочку пакетиков, потому в квартире Альбатроса не водились. Сигналы, подаваемые посредством столпа валящего из окна кухни белого дыма, означали срыв очередной попытки сготовить кашу из тех самых пакетиков. Такая еда заливается кипятком, а не варится в кастрюле на сильном огне почти час. В декоративном, находящемся на почётной пенсии холодильнике валялся разве что прошлогодний сыр. Об неровный дырявый линолеум, в прихожей одного цвета, а на кухне совсем другого, можно было споткнуться. Пол в комнате устилал палас. Такие паласы заботливые бабушки дарят любимым внукам на новоселье, а те в первую же ночь, надев старый спортивный костюм с капюшоном, обливаясь холодным потом, тащат неожиданно свалившееся сокровище на ближайшую помойку. Палас в свою очередь устилал песок. Наличие последнего говорило о том, что уборка в доме проводится не чаще раза в год. А когда такое случалось, то, насыпав на тряпку стиральный порошок, хозяин принимался протирать ей пыль, раковину, плиту, стол, посуду, да и все пригодные для протирки поверхности.

Альбатрос спал на полу поверх специально расстеленного матраца. Тяга к разнообразию не совсем покинула компьютерного гения. Раз в девять месяцев он переносил своё ложе из левого дальнего угла комнаты в правый ближний и обратно. Ассортимент небогатой меблировки постоянно сужался. Диван, письменный стол и стулья Альбатрос выкинул приблизительно в упомянутой последовательности.

Чудотворным способом сохранившимся алтарём среди обломков крошившегося, забытого всеми храма представал стол компьютерный. На нём виднелись следы разводов от поставленных некогда цилиндрических ёмкостей, а иногда он утопал в обёртках пищи быстрого приготовления и пустых бутылках, но всё-таки этот уголок гнезда сиял невиданной чистотой. Должно быть, именно из-за неё каждый пришедший в гости к Альбатросу рано или поздно находил себя сидящим в нём. На алтарь, посвящённый богу машин, Альбатрос водрузил огромный дисплей. Ритуалы и таинства поклонения совершались в кромешной темноте. Только по слабому замогильному свечению из окон по вечерам можно было судить о присутствии бушующей в гнезде жизни. По бокам дисплея стояли две внушительные колонки, никогда не издававшие звука громче комариного писка, иначе соседи, живущие рядом с хищной птицей, начинали волноваться. На клавиатуре можно было играть, как на органе. Назначение примерно половины кнопок на ней Альбатрос и сам понимал смутно. Батарейки беспроводной мышки всегда садились аккурат в разгар сетевых шахматных партий, коими владелец недвижимости развлекал себя с завидным постоянством. Конфузливо извинившись при помощи лично изобретённых команд и алгоритмов перед оппонентом за то, что ход конём в этот раз не состоится, Альбатрос обрубал игру.

Ни один мускул не дрогнул на лице Безымянной, озиравшейся по сторонам.

– Я готов, – пробубнил дожевавший Альбатрос, посчитав себя достаточно экипированным для появления перед публикой, ни капли не смутившись неведомой силе, подхватившей его и протащившей сквозь закрытое окно прямиком в мою квартиру, минуя разделявшее две точки расстояние.

– Заварить тебе чай? – поинтересовалась Безымянная.

– Да, – промычав с нарастающей громкостью и моргнув так, как моргают системные блоки в момент нажатия кнопки «reset», ответил Альбатрос.

***

Вторая интерлюдия, нетрудно догадаться, посвящалась Ненависти и Скоту Томасу.

В комнате с балконом Скота Томаса блестяще описанный в литературе синдром Плюшкина вступил в симбиоз с современным инфантилизмом и претензиями на креативность.

– Сыночка-а, – премерзко растягивая последнюю гласную, делая на неё ударение, призывно завыла с кухни пухлая женская особь небольшого роста, – блинчики готовы!

– Сейчас, мам, – отозвался Скотти из глубин своей одиночной камеры.

Мы с Кобельком гостили у Скота Томаса в изоляторе всего один раз, продержавшись там часа полтора. В гнезде Альбатроса находиться было куда приятнее.

Превалировавшие в оформлении оттенки коричневого быстро начинали раздражать глаз. Коричневый паркет, коричневая мебель девяностых, которая стоит у всех, совершивших переезд в этот период, коричневый компьютерный стол, стены с коричневыми обоями и коричневый с вкраплениями кремового плед, застилающий двуспальную кровать или всегда разобранный диван, точнее определить было нельзя. Под плед, навалили груду разноцветных тряпок, свисавших из под него с краёв ложа в разные стороны, как слюни с бульдожьей морды. Контраст этих ярких огрызков непонятно чего вызывал ещё большее раздражение. На обоях в углу над спальным местом Скот Томас, очевидно, попытался изобразить гуашью солнышко, но вышло нечто тянущееся из безвременья, пытающееся опутать спящего своими гигантскими щупальцами. Оранжевый цвет небесного светила отдавал тошнотворно коричневым оттенком. Лучи космического объекта расширялись к изголовью. Из-за неудачно выбранного расположения их источника при совершении поворота на девяносто градусов на стыке двух плит они меняли направление с почти вертикального на почти горизонтальное. Настенную живопись дополнял рисунок алгебраического кактуса. Назвать его иначе, чем квадратный трёхчлен, не поворачивался язык.

На пуфике неизменной цветовой гаммы рядом с кроватью аккуратно складывалось бельё. Чистое, грязное – не важно. Прямоугольными башенками оно вперемешку выстраивалось на полу вдоль стены. Подвалы этих башен хранили в себе удивительные вещи. Скот Томас на глазах у нас извлёк трубу и попытался на ней сыграть. В каждую маленькую щёлочку была воткнута какая-нибудь бессмысленная, не связанная единой концепцией с соседней, фотография. Скот Томас рядом с ёлкой. Скот Томас под ёлкой. Скот Томас на диване. Скот Томас на кресле. Бесчисленные альбомы с фотографиями вываливались с полок вместо книг. Они соседствовали с открытками, подаренными Скоту Томасу на его пятнадцатилетие, деталью старого пылесоса, не работавшей по причине потери пульта машинкой на радиоуправлении, гитарой без струн с отломанным грифом, варганом, ножкой от какого-то стула, детской погремушкой, одной барабанной палочкой, хрустальной вазочкой, надкусанным восковым яблоком. Наличие последнего Скот Томас считал особенно остроумным. На вешалках костюм Деда Мороза соседствовал с костюмом свиньи и коровы. Ничего классического в мужском туалете Скота Томаса было не найти. Красные штаны он сочетал с коричневой обувью, надевал поверх оранжевой футболки зелёный свитер, а в зимнее время укутывался в сине-фиолетовую куртку усыпанную разноцветными кляксами вопиюще ярких цветов. Хамелеон не переливался с такой скоростью, с какой Скот Томас перекрашивал свои волосы из белого в салатовый и обратно. Коллекция игрушек из шоколадных яиц занимала всё свободное место на компьютерном столе. Львята, лосята и кабанята подпирали собой оторванные бумажки нехитрого содержания. Среди них были «встать с кровати», «надеть чистые носки», «встать рядом с зеркалом и прокричать кукареку» и так далее. Скот Томас зачем-то писал их себе. Некоторые надписи от времени частично выцвели, а бумага начала желтеть. Прямо над монитором на уровне глаз стоял экспонат, заставивший нас с Кобельком некогда содрогнуться.

Согласно всё тем же веяниям моды девяностых, на фоне развешенного на стене ковра-пылесборника в позе из рекламы колготок или чулок в бигудях сидела мама Скота Томаса. Откинув в сторону полу уродливого серого халата, она закинула одну ногу на другую. Выдвинувшись вперёд, модель дирижаблем нависла над нижними конечностями. Вытянув руки во всю длину, она неестественно оттопырила кистевые суставы вперёд на фотографа, сделавшего свой снимок снизу вверх. Запечатлённая едва дотрагивалась спереди подушечками пальцев рук до подъёма ступни. Снимок окаймляла типичная рамка из тех, какие люди с врождённым отсутствием вкуса считают красивыми. Близлежащий пластмассовый зоопарк, почтенно выстроившийся напротив экспоната полукругом, взирал на него с нездоровым вожделением.

Содрогание вызвала не сама экспозиция, она просто стала последней каплей, переполнившей чашу этого театра абсурда: не нежные чувства к матери, активно проявляемые детьми лет до десяти, а паталогическая атмосфера места. Те полтора часа в гостях у Скота Томаса мы с Кобельком будто сидели на электрических стульях в ожидании казни, боясь прикоснуться к чему-нибудь, дабы цунами скелетов не хлынуло из шкафов и не погребло нас под костями.

Громкий звук рушащейся мебели, послышавшийся из покоев Скота Томаса, заглушил аппетитное шкворчание блинчиков. Готовивший их повар вздрогнул, зачем-то поправив после этого халат. Характерный приглушённый удар чьего-то тела об пол не потревожил сон папы Скота. Из комнаты напротив с выпученными глазами выбежал мужчина в шортах и мокрой от пота зелёной майке, то был «лучший друг семьи». Сделав несколько шагов, он застыл в прихожей, усиленно заморгав и зашевелив усами.

– Сыночка-а, – воззвал озабоченный родитель, вторгнувшись в карантинную зону любимого чада.

Почти любой человек в ужасе отпрянул бы от увиденного, но вошедшая не обладала воображением, от которого во многом зависит чувство страха, и поэтому мало что поняла. Мебель была разбита, люстра покачивалась на потолке, не являясь более источником света, осколки разбитого стекла усыпали пол. Через проём открытой балконной двери виднелся Ненависть. Нога стоявшего в пол-оборота к вошедшей, застигнутого врасплох плохого Санты, была водружена на балконный борт. Вместо мешка с подарками через плечо был перекинут не подававший признаков жизни Скот Томас. В лучших традициях молодёжных страшилок небольшая струйка крови стекала из носа вниз по безвольно болтавшейся голове. «Живым и не покалеченным» в понимании Ненависти не являлось синонимом словосочетанию целым и невредимым. Жалких секунд не хватило, чтобы махнуть с высоты восьмого этажа со своей добычей.

В сумраке трансформированной в помойку комнаты Ненависть воплотил своим обликом собирательный образ народных преданий о существах, похищающих и пожирающих людей. Единственный глаз, горящий неописуемой злобой, мог свести с ума любого. Кроваво-красная точка ярко пылала на фоне ночного неба. Ненависть терпеливо дожидался привычной ему реакции со стороны вошедшего. Отсутствие таковой раздражало его несказанно, отчего вся злоба мира сконцентрировалась в его глазе, и плотность её превышала плотность любого известного человечеству вещества.

– Чего уставилась! – взревел наконец безликий голосом, которому позавидовал бы даже солист группы Slipknot. Ненависть любил эффекты и сопроводил своё высказывание ударом молнии и раскатом грома. Вспышка ненадолго ослепила ничего не понявшую человеческую особь женского пола. Придя в себя, она не нашла перед собой ни незваного гостя, ни горячо любимого сына. Не растерявшись, свидетельница происшествия тут же позвонила в полицию в первый раз и заявила, что незнакомый обгорелый одноглазый мужчина проник в её квартиру и у неё на глазах утащил ребёнка, спрыгнув с ним с балкона восьмого этажа.

– Разберёмся, – хамовато рявкнул с другого конца провода чей-то мужской голос после гробового минутного затишья, и трубка с силой плюхнулась на место.

Подумав полминуты участница трагедии решила сделать ещё один звонок, на этот раз соседке с верхнего этажа, и напомнить ей о причитающихся к возврату банках, объёмом от одного до трёх литров, так как завтра по плану намечалось приготовление компота и варенья.