Текст книги "Отступники"

***

Небрежно сгрузив Скота Томаса на коврик у меня в комнате, Ненависть отошёл в сторону и фыркнул.

– Чай готов, – послышался с кухни голос Безымянной.

Квадратными, угловатыми движениями Альбатрос, не смутившись, перешагнул через лужей растёкшегося на полу Скота Томаса и полетел на кухню.

Я не рассчитал скорость доставки при рассылке добытчиков.

– Скот Томас излечится? – поинтересовался я у Безымянной.

– Да.

– Я сейчас спрашиваю не про его физические повреждения, а про душевные недуги, – уточнил я.

– Нет.

– Ты уверена? А если шмякнуть его по голове ещё раз? – предпринял я последнюю попытку, находясь возле двери в логово Кобелька.

– Нет.

– Ладно, развлекайтесь там пока. Мы с Кобельком будем через час, не раньше.

Впустив меня к себе, семенящий после душа из комнаты в комнату Кобелёк, попутно сносящий хвостом детали обстановки, осыпал меня градом вопросов.

– Как ты думаешь, какие штаны мне надеть? – советовался он со мной, держа в руках источники сомнений.

– Зачем? Иди без штанов, всё равно снимать.

Кобелёк мечтательно заулыбался и достал ещё несколько пар. Моя реплика возымела эффект прямо противоположный. Одни штаны жали левое бедро, другие стягивали правую икру, третьи сушили кожу, а четвёртые просто никуда не годились. Перемерив весь гардероб по нескольку раз, Кобелёк намазал лысину детским кремом и принялся вновь составлять свой неповторимый ансамбль, кривляясь перед зеркалом. Я знал, что во время этой захватывающей игры с самим собой подгонять его всё равно бесполезно, и топтался на коврике в прихожей, не смея разуться, иначе вероятность завязнуть здесь на несколько часов возросла бы.

– Послушай, а надеть ли мне шляпу? – интересовался герой любовник. На это я только таращил глаза и переносил вес тела с одной ноги на другую.

Натура Кобелька не терпела никакого насилия. Он чутко искал проявление этого самого насилия внешней среды по отношению к себе, начиная с подбора нижнего белья. Обстановка логова радовала своей оформленной, эстетически привлекательной концепцией, отображающей всю сущность феномена кобелизма. Свободная любовь шестидесятых дополнялась красочной атмосферой диско восьмидесятых. Здесь чувствовался стиль. Обилие плакатов и картин давало возможность устраивать экскурсии ничего не смыслящим в искусстве самкам, и в нужный момент покорить их, цитируя классиков загадочным голосом уверенного знатока со вскинутой рукой: «Упадочный стиль. Эпоха Керенского». Но это было насилие над самим собой, а этого обитатель терпеть не мог.

Двери в этот храм любви гостеприимный верховный жрец отворял для гостей с большим удовольствием. Посетители наслаждались ароматом индийских палочек, услаждались редким бедуинским чаем на кухне, ублажались музыкой, развлекались демонстрацией дорогих книг. Кобелёк любил путешествовать, но насилия не терпел и здесь, поэтому скоро выяснялось, что палочки были куплены по пути за горячительными напитками, для добывания особого бедуинского компонента в редкий чай Кобельку не пришлось сражаться врукопашную с диким койотом, а книги были заказаны через интернет и вряд ли когда-либо им открывались.

Становилось сразу понятно, что обитатель логова любит комфорт и в дикой природе шансов на выживание у него практически нет. Мягкие кресла, мягкие диваны, мягкие сидения на кухне с мягкими тёплыми подушками под ноги и, наконец, мягкая двуспальная кровать, устланная малиновым покрывалом, украшенная малиновыми подушками с золотой вышивкой по краям и освящённая мягким ненавязчивым светом, недостаток которого скрывал слои пыли на рамках картин. Отовсюду романтизм накатывал на пришедшего волнами, воздействуя по принципу морского прибоя. В своей жизни мне не доводилось встречать более подходящей для страданий за сермяжную правду жилплощади, чем логово Кобелька. И Кобелёк был не создателем, а порождением этого логова. На ум приходили названия таких потенциальных тематических трудов как «Анимизм, спиритизм и кобелизм», «Кобелизм второй половины двадцатого века» и «О кобелях и кобелировании».

– Какие очки мне надеть? – прервал мои размышления дамский угодник.

Спелые сочные плоды персикового дерева смотрели на своего садовода двадцать четыре часа в сутки и изнемогали от желания быть собранными. Где-то за окном на дереве несла вахту Света. Гремя чемоданами и старыми кастрюлями, на антресоли своё присутствие выдавала Таня. Под кроватью затаилась снедаемая страстью Ира. По ночам, когда Кобелёк спал, они обступали его кровать и телепатически воздействовали на него, вызывая грёзы о молодых женских телах. Должно быть, от постоянного пристального внимания Кобелёк иной раз пил горькую в попытках расслабиться. Однако и в мертвецки пьяном состоянии чужая воля всё равно заставляла его смотреть по сторонам на красоту чужих тел.

Впрочем, обширное женское общество, как ни странно, не было таким уж обширным. Оно не являлось истинной целью Кобелька – таковую он и сам не знал. Скорее, это было его проклятьем, досадным недоразумением, ежедневно препятствующим попыткам Кобелька обрести себя настоящего. Вот, например, вы бы устояли, коль вам довелось сидеть на лавке, а обладательница длинных шёлковых волос и мягкой бархатистой кожи дефилировала бы в полутора километрах впереди, демонстрируя с помощью обтягивающей одежды всё великолепие своей фигуры? И Кобелёк не мог. Сорвавшись с места, он останавливался на полпути, поражённый, как громом, мыслью, а не купить ли по дороге что-нибудь выпить.

Описывая всё это, я хочу донести до каждого читателя всю тяжесть того груза ответственности, нависавшего над Кобельком каждый раз перед выходом на улицу, в том числе, почему на сборы нельзя было потратить меньше тридцати минут. Поджав нижнюю губу, Кобелёк искал идеальный угол наклона шляпы между четырьмя и пятью с половиной градусами. Обильно опрыскав себя парфюмом, Казанова принялся за решение финансовых вопросов.

Краткие пики деловой активности бывали и у Кобелька. Они не преследовали единой цели, а наглядно демонстрировали биологический процесс под названием «деление клетки». Вдруг выяснялось, что для мытья окон нужно сперва подмести пол. Чтобы вынести хлам, прежде надлежало помыть машину. А покупке чего-нибудь мог предшествовать поход в баню. В итоге пол блистал чистотой, машина ослепляла случайных прохожих своим сиянием, а тело молодело лет на десять, но окна по-прежнему были грязны, хлам пылился на том же месте, а покупка откладывалась. Эти приступы труда побуждались всего двумя причинами. Кобелёк устранял нечто, вызывавшее у него дискомфорт, ярким примером тому служила погрузка посуды в посудомоечную машину. Кобелёк развлекал себя, ярким примером этому служила почти вся его остальная активность.

– Я тут подумал, не взять ли нам по дороге чего-нибудь такого-этакого? – с пачкой денег в руках воззрился на меня Кобелёк.

– Предлагаю решать проблемы по мере их поступления, нам надо добраться до аптеки.

Источая флюиды, гормоны, феромоны и парфюм, мы бодро прошагали сотни полторы метров до аптеки.

– Как ты считаешь, сколько нам взять? – спросил Кобелёк.

– Бери большую пачку, не пропадёт.

– Да, ты думаешь?

– О, ты же ещё не видел её подружку! – я продолжал кидать образы в топку его воображения, – я верю в наши силы.

– Подружку? – провыл Кобелёк, – да, ты прав, не пропадёт.

– Точно не пропадёт.

– Я тут подумал, надо всё-таки взять чего-нибудь, подружка всё-таки.

– Давай расплатимся, а затем уже решим.

– А может две больших пачки? – Кобелёк замер с купюрой в руках, обдумывая моё предложение.

– Нет, думаю, что одной будет достаточно, – мечтательно улыбаясь, просиял он лысиной.

Потом мы всё-таки пошли в магазин и ещё минут пятнадцать выбирали там напитки, и ещё десять минут закуску.

– Не позвонить ли нам Первозванному, – призадумался Кобелёк, когда мы гремели пакетами в сторону моего дома, словно пара ослов, перевозящие провизию между двумя отдалёнными аулами.

– Ёлки-палки, – только и смог выдавить я из себя.

Проворачивать сделку Кобелёк поскакал в одиночестве. Я полагал, что моё присутствие отрицательно скажется на психическом здоровье Первозванного, поэтому терпеливо подождал в условленном месте двадцать минут. Как выяснилось, Первозванный действительно настойчиво интересовался у Кобелька моим здоровьем и делами, но тот, окрылённый любовью ко всему прекрасному в совокупности со стремлением к бесконечному удовольствию, не придал должного значения расспросам нервничавшего поставщика.

Наконец, потратив на сборы и дорогу полтора часа, мы устало переступили порог моего жилья. Я чувствовал себя проехавшим сотни километров до дома на электричке дачником, тащившим на себе центнер картошки и зашедшим по пути в продуктовый магазин купить картошки вдобавок. Сгрузив тюки, Кобелёк уверенно скакнул вперёд, как пудель на цирковую арену, в нетерпении ища глазами подружку и Безымянную.

– Привет, – помахал рукой Альбатрос, сидя за кухонным столом.

– Что это? – пудель издал вопросительный тяф-тяф, узрев впереди горящий обруч вместо обычного и затаился.

– Ну, видишь как оно бывает. Пока мы с тобой готовились, Безымянная остыла, а подружка, видать, убежала. Зато есть Альбатрос, – пожал я плечами и закрыл дверь.

– И Скот Томас, – я обратил внимание Кобелька на по-прежнему пребывавшее без сознания тело, у которого в кармане, ни на секунду не переставая, звонил телефон.

– Будете чай? – высунулась Безымянная с кухни.

– Да, не откажусь, – ответил я.

– Нет, я, пожалуй, что-нибудь другое выпью, – Кобелёк ещё не пришёл в себя после удара.

– Ненависть, тебе ещё налить?

– Пожалуйста, – Ненависть во всей своей красе показался в дверном проёме комнаты. Очень трогательно своими уродливыми огромными пальцами он сжимал чашку, в руках этого гиганта казавшуюся песчинкой.

– Человек, – поприветствовал меня Ненависть по пути на кухню, ровным счётом не обративший никакого внимания на Кобелька.

– Это подружка, – ответил я на немой вопрос Кобелька и как всегда в таких ситуациях зачем-то добавил, – из Чебоксар.

Шокированный Кобелёк не сразу решился присоединиться к чаепитию на кухне.

– Альбатрос, а ты что здесь делаешь? – спросил наконец Кобелёк.

– Честно говоря, я и сам не очень понял, как я сюда попал. Дверь отлетела. Пришла Безымянная. И я очутился тут. Дома всё равно делать нечего. Сижу.

– А этот? – кивнул в сторону тела Кобелёк.

– Не знаю, – вздохнул Альбатрос.

Завязавшийся разговор прервал Ненависть, приковав к себе внимание землян необычным способом поглощения жидкости. Чашку дымящегося свежезаваренного чая он поднёс к грудной клетке. Она разверзлась поперёк во всю длину. В образовавшуюся пасть, утыканную чудовищными зубами, Ненависть вложил напиток вместе с ёмкостью. Пасть тут же затянулась, не оставив на наружном покрове никаких следов своего существования.

– Безликие, – спокойно прокомментировала Безымянная.

Мы ненадолго отвлеклись на неё, а когда взглянули на Ненависть опять, тот уже ставил чашку, извлечённую из себя немыслимым способом, обратно на стол.

– Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, – приободрил я друзей.

– Вот уж, действительно, всю жизнь мечтал, – сардонически ответил Кобелёк.

– Думаю, пора разбудить спящую красавицу, – намекнул я на Скота Томаса, – основной удар беру на себя. Я непременно хочу это сделать классическим способом. Безымянная, поможешь мне?

– Да, – две фиолетовые сингулярности пристально наблюдали за тем, как я наполняю холодной водой самую большую кастрюлю в доме.

Пробуждение превзошло все мои ожидания.

– С гуся вода, – содержимое кастрюли полилось на Скота Томаса. Он резко сел на пол, я тут же надел ему на голову кастрюлю.

– Кукареку! Проснись и пой! Пора идти чинить машину, – барабанил я ладошками по днищу.

Скот Томас подскочил и, не понимая, где он находится, атаковал кастрюлю. Одержав безоговорочную победу в сражении, жертва розыгрыша начала в недоумении таращиться по сторонам.

– Милости просим, – злорадствовал я, приглашая его на кухню.

– Полагаю, у всех накопилось изрядное количество вопросов, – повёл я речь.

– Да уж, немало, – перебил меня Кобелёк, шаривший по кухонным ящикам в поисках штопора.

– Безымянная, можешь быстро пересказать гостям события последних нескольких часов?

– Да.

– А-а-а, вот оно что, – воскликнул Кобелёк, откупоривавший бутылку.

– Я не очень понял, – забубнил Альбатрос, – какие-то картинки.

– Здорово, – поделился впечатлениями Скот Томас и тут же спросил, – а запахи тоже не чувствуются, а то удобно если кто-то…

– Ой, заткнись, а? – прервал его Кобелёк наливающий себе в стакан жидкости из только что откупоренной бутылки, – и так тошно, а ты как всегда какую-то чушь нести начинаешь. Тебе вон башку чуть было не проломили, а ты…

Пламенную речь Кобелька прервал звонок.

– Да, мам, – ответил на вызов Скотопёс.

– Алло, Скотти, это ты? Ты где? Алло! Скотти? Где ты! Ау, отзовись! Скотти! Алло! – я прямо-таки видел, как из трубки в комнату вываливались куриные перья. Похищенный пациент был раздавлен лавиной повторяющихся по кругу вопросов.

– Я у… – улучив момент, вставил своё слово скисший под пристальным взглядом собравшихся на кухне Скот Томас.

– Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах! – то есть, я точно не расслышал, что именно было сказано на реплику блудного сына, я стараюсь передать суть долетевших до уха обрывков слов.

– Мам, всё хорошо, – уверял родителя Скот Томас.

Перья продолжали сыпаться тоннами. Никакие увещевания не помогали. За те годы, что я знал Скотопса, он много раз приходил ко мне в гости и проводил от сорока минут до полутора часов в подобных бессмысленных беседах с мамой. Хотя за окном мог быть ясный солнечный день, стрелки часов могли показывать только восемь или около того, и мы обычно сидели на кухне, пили чай с пряниками, а дом Скота находился по соседству на этой же улице. Как не пытался я, но даже отдалённо не мог постичь природу этого паталогического беспокойства. Определённых требований Скоту не выдвигали. Терпеливое безволие, с которым он неизменно выслушивал бессвязную речь, адресованную в пустоту и произнесённую, дабы сотрясти воздух, было мне отвратительно.

– Дай сюда, – взревел Ненависть, грубо вырвал трубку из рук говорившего, не оторвав, однако, саму конечность, отвесил страшный подзатыльник. Буйная головушка Скота с грохотом опустилась на треснувший стол, отскочила как мячик и опустилась снова. Скот Томас был без сознания.

Трое гостей заговорили одновременно.

– Прости Господи, конечно, но ничему жизнь идиота не учит, – покачал головой Кобелёк. Языком он пытался отскоблить с задних зубов прилипший сыр, – ей богу.

– Налей ещё чаю пожалуйста, – протянул чашку Безымянной над отключившимся Скотом Томасом Альбатрос.

– Внимательно послушай, женщина! – переорал всех Ненависть тщательно выплёвывая каждое слово. Мне показалось забавным, что существо без рта и ушей прислонило трубку для разговора так же, как обычный человек, – если ты хочешь когда-нибудь увидеть своего сына целым и невредимым, то прекрати доставать меня своим дребезжанием, иначе я вспорю ему брюхо и повешу его на виселице из кишок, а перед этим оторву ноги и затолкаю их тебе в глотку.

– Он может, – в подтверждение слов защитника кивнула Безымянная, ибо взоры землян устремились на неё в поисках ответа на вопрос о реальности угроз Ненависти. Она заботливо стелила под голову Скота Томаса полотенце, препятствовавшее крови из разбитого носа растекаться по столу.

Ненависть простыми, отнюдь не джентльменскими выражениями воплотил в жизнь самые страшные кошмары большинства городских жителей, выбивающихся из сил для того, чтобы оградить единственного отпрыска от всего, в том числе и от реальной жизни. Результат этих стараний неестественно уткнулся носом в покрасневшее полотенце и особой жалости к себе со стороны присутствующих не вызывал.

– Он хоть не помрёт от потери крови? – пренебрежительно осведомился Кобелёк у Безымянной, своеобразно вступившись за Скота Томаса.

– Нет, он даже ничего не почувствовал.

– Тогда какой смысл в дрессировке? – вступил я в разговор, но ответа не дождался.

– Куда оторву? Не надо запихну! – Женский голос, замолкнув ненадолго, затараторил из трубки вновь, – Алло? Я вас слушаю, что вы хотите?

– Узнаешь, когда следует, – рявкнул Ненависть и повесил трубку.

Я подумал, что, наверное, происходящее должно вызывать у меня отвращение, казаться чудовищным, ужасным, вопиющим. Мой друг стал боксёрской грушей в руках инопланетного садиста, совершающего прилюдно, без всякого зазрения совести и стеснения, свои злодеяния. А моё бессилие что-либо изменить должно было терзать мне душу, и непременно я помер бы от испытываемых мук совести. Отнюдь.

По темпераменту меня трудно причислить к романтическим натурам из классических приключенческих романов, где великовозрастный, а иногда не очень, герой, изнеженный благами цивилизации и сладкой жизнью, по какой-то причине опускается с небес на землю. Всякого рода идеалистические рассуждения на фоне моральных мук и физических неудобств из-за надобности самому, к примеру, порубить дрова, вызывали на моём лице кривую усмешку. Конечно, к концу книги дрова будут порублены, дом построен, специально вписанная в текст самка завоёвана, покорена и безгранично влюблена. Здравый смысл всегда отказывался воспринимать всерьёз эту белиберду, ибо на одного прозревшего всегда приходилось несколько сотен по-прежнему слепых, о которых согласно канонам история умалчивает.

Моё специфическое отношение к общепринятым ценностям и нормам морали и своеобразные взгляды на вещи, воспринимавшиеся другими как аксиомы, являлись камнем преткновения, а иногда яблоком раздора на пути к воцарению всеобщего блага и мира во всём мире. Я не поддерживал близких отношений с родственниками, потому что на их снисходительное «смотрите, идиот заговорил!», я всегда отвечал меткими изобличительными речами. Впрочем, мои внутрисемейные дрязги не имеют никакого отношения к данной истории. Скажу только, что моя тихая, наполовину отшельническая жизнь с минимальным количеством социальных контактов полностью устраивала меня, но виделась совершенно неприемлемой моей родне. В двадцать лет я покинул отчий дом, поклявшись себе никогда туда не возвращаться, тем самым избавив их от удовольствия располагать рычагами воздействия на меня. Вот уже пять лет в мою сторону можно было только плеваться издалека, все попытки нарушить полюбившийся мною уклад твёрдо пресекались.

Отчасти мои родители сами стали заложниками своего воспитания. С самых юных лет, приводя обширные тому свидетельства в дикой природе, мне давали понять, что рано или поздно покинуть колыбель всё-таки придётся. Я свыкся с этой мыслью ещё года в четыре, а в подростковый период непрестанно искал возможности выполнить возложенное на меня самой природой предназначение. С годами меня всё больше злило и раздражало вмешательство извне. Происходило так по вполне очевидной причине. Я не считал избранную тактику терроризирования меня разумной. Понимая, что из меня хотят выкроить личность по образу и подобию создателей, я постоянно бунтовал, пытаясь всячески донести свою точку зрения на ожидавшее меня будущее.

Простой факт сожительства мужской особи с родителями до определённого момента не казался мне противоестественным, безусловно, многое зависит от обстоятельств. Непонимание у меня вызывало отсутствие стремления к самостоятельной жизни, когда все предпосылки к тому имелись, а условия благоприятствовали. Вот почему я скорее понимал Ненависть, чем Скота Томаса. Его бесконечные семейные сцены раздражали меня, внутренний голос всегда подсказывал, что, возможно, помогла бы плеть, бич или кнут, но из вежливости я не мог решиться стегать Скота Томаса всякий раз, как он начинал впадать в маразм. Ненависть, не обременённый человеческими дефектами, воплощал в жизнь мои самые смелые мечты.

Пропасть в возможностях, технологиях и взглядах на жизнь между людьми и пришельцами была огромна. Животная натура во мне скулила, соблазняя пуститься в так ненавистные мне философствования. Тогда образ матери Скота Томаса всплывал в моём сознании, напоминая о конечном пути этих бесполезных дум. Усилием воли я испепелял любые не-конструктивные псевдологические построения. Помимо гомункулов, другой непосредственной угрозы своей безопасности я не испытывал. Самое главное, Скот Томас, раны которого Безымянная была в состоянии вылечить мгновенно, в обезвреженном режиме не представлял опасности для самого себя. Впрочем, если он не сидел за рулём, то никогда ни для кого не представлял опасности, кроме как для самого себя. Из событий последних нескольких дней я толком ни черта не понимал. И именно по этой причине, чтобы лучше понимать ситуацию, мы собрались у меня дома, получив вместо лекции про астрофизику, космические просторы, параллельные вселенные и неоткрытые законы мироздания ещё один звонок.

– Алло? Вы слышите меня? Алло? Я звоню в полицию! Слышите меня? В Полицию! – заливался знакомый женский голос.

– Тогда молись, чтобы для их же блага они нескоро распутали это дело, – грудная клетка Ненависти самодовольно забулькала, он прервал разговор.

– Сделаем кальян? – тут же спросил Кобелёк, наливавший себе уже четвёртый стакан вина.

– Музыка тоже не помешает, – согласился я.

– Я сделаю, – вскочила на ноги Безымянная, принявшись хлопотать на кухне опять.

Сферы интересов каждого из членов нашей земной компании друзей сильно разнились между собой. У нас ровным счётом не было ни одной точки соприкосновения. Парадокс состоял в том, что именно это и сплотило нас больше всего. Шутливые беседы на закрытых заседаниях клуба анонимных филантропов и мизантропов не несли в себе никакой конкретики. Пылко и жарко мы спорили о надобности латинского языка в современном мире, о роли и влиянии негроидной расы на мировую культуру или же о количестве USB слотов нового поколения в передовой модели ноутбука какой-нибудь компании. В сущности никого из нас не волновало ни первое, ни второе, ни третье. Мы забывали разговор уже через десять минут, стоило только сменить тему.

Никакое событие, так пугающее простых обывателей, не могло вывести моих друзей из душевного равновесия. Пока на Земле оставалась хоть одна работоспособная микроволновая печь, хоть один электрический механизм, за душевное здоровье Альбатроса можно было не переживать. Покуда не кануло в Лету разнообразие женских пород, Кобелёк оставался беспокоен и взбудоражен не сильнее обычного. Он лукаво следил за Безымянной, и томление его естества, весь крик души отобразились на лице наполовину прикушенной нижней губой. В огне страсти его стекленеющих глаз плясали бесы. Кобелёк выбрал себе объект для созерцания. Альбатрос, не терявший времени, отыскал себе инструмент для программирования: Безымянная дала ему в руки мой ноутбук, и он размеренно застучал по его клавишам в попытке написать программу, позволявшую подключать сразу три клавиатуры через архаичный порт для мышки. Кухню ненавязчиво наполнили зазвучавшие аккорды песни «Just the two of us», исполнял которую Энгельберт Хампердинк.

– Что происходит? – вдумчиво чеканя слова, вскоре спросил я, вопреки воцарившейся идиллии чувствуя, что разговор для человеческого мозга будет трудным.

– Тебе полностью или покороче? – уточнила Безымянная.

– Трансцендентные моменты можно опустить, – ответил я.

– Мы ищем кое-кого.

– Что, всё остальное настолько трансцеднт… трансцеден… транс-цен-ден-тно? – наконец осилил реплику по слогам начинавший хмелеть Кобелёк.

– Есть три… – Безымянная задумалась, а потом возобновила повествование, первое слово в котором прозвучало скорее вопросительно, – … фракции: Альянс, Кланы и Империя. Большая часть известной… – она опять осеклась, видимо, не подобрав нужных слов, – … вселенной поделена между ними на зоны влияния. Хотя границы этих зон расплывчаты и ещё более не очевидны, чем границы ваших государств. Эта галактика, как и всё многообразие галактик, именуемых человечеством вселенной, входит в зону влияния Империи.

– Я не очень понял, а что значит «именуемых человечеством»? – поднял голову Альбатрос.

– Ну, что тут может быть непонятного? – выразил неудовольствие Кобелёк, распластавшийся на подушках. Негодование вынудило его опереться на один локоть и приподняться.

– Товарищи, не время вступать в полемику, – пришлось погасить очаг возникшего спора. Иначе для негроидной расы он мог закончиться не самым благоприятным образом. Впрочем, не только для неё.

– Некоторых чистокровных и нечистокровных сатиров выделяют в особый класс, – подхватил Ненависть, и тембр его расположенных непонятно где голосовых связок подействовал умиротворяюще, – пребывая в добровольном изгнании, формально они не являются подданными Империи.

– На практике они пользуются положенными привилегиями, но на них не распространяются обязательства Империи, – продолжила Безымянная. Начинало складываться впечатление, что у пришельцев один на двоих мозг, синтезировавший речь попеременно из разных динамиков, – Они могут жить, где хотят.

– Делать почти всё, что угодно.

– Всё что угодно, – одобряюще вымолвил Кобелёк, в мечтах уже превративший всю планету в свой гарем, – всё что угодно – это хорошо, мне нравится.

– Однако ввиду определённых причин этот класс уязвим куда сильнее, чем можно предположить изначально.

– Нет, это уже не интересно, – от досады Кобелёк открыл следующую бутылку.

– Их способности к эволюции и адаптации искусственно подавлены, – озвучил Ненависть одну из этих причин.

– Способность к эволюции? – переспросил я, не удержавшись.

– Да, – какого ответа ещё можно было ждать от Безымянной?

– Я вдруг вспомнил, что земляне на производстве отрезают животным рога, дабы те не могли бодаться, птицам отрубают клюв, лишая возможности заклевать друг друга, других домашних животных кастрируют и стерилизуют, – мозг сам изыскал подходящую аналогию. Уверен, идея, похоже, была ясна.

– В целях повышения безопасности, – Безымянная прервала мои размышления, – очень ограниченный круг подданных знает составляющих класс сатиров.

– Отдельные подданные знают о двух-трёх особях, с которыми лично поддерживают контакт. Маловероятно, что кто-то, помимо императора, осведомлён о классе более детально.

– Империя именует этот класс отступниками.

– Не самое плохое название, кстати сказать, – опять размечтался Кобелёк, – подходишь так к кому-нибудь и говоришь: «Я – отступник…»

– Угу, и получаешь правительственную бригаду людей в белом, готовых установить с тобой первый контакт и отвезти прямиков в бункер к президенту.

– Всё тебе надо испортить, – засмеялся мечтатель, покачав головой.

– Да, неплохое название, – с задержкой согласился Альбатрос.

Скота Томаса никто спросить не удосужился.

– Для нас стать отступником означает отправку на почётную пенсию. И хотя отступничество не пользуется большой популярностью, уважение и почёт со стороны Империи к избравшим этот путь переоценить трудно.

– Я это всё понял, – опять не вытерпел я, начиная уставать от многоголосья, – я только не понял, о чём это.

– Видишь ли, никому из противников ещё не удавалось изучить ни нас, ни наши технологии. Империя очень щепетильно относится к медицинским данным подданных и к военному прогрессу. Отступники – относительно лёгкий источник очень ценных образцов желаемого биологического материала, как правило, имеющий при себе арсенал передовых достижений Империи.

– Для тех, кто сумеет их найти, – уточнил Ненависть.

– Никому не удавалось изучить, говоришь, – воззрившись на Безымянную, Кобелёк привскочил, – а что там изучать-то, всё и так давно изучено. Не знаю, как на ощупь, но выглядит очень даже ничего. Правда Альбатрос?

– Да.

– Тс-с-с, Кобелёк, угомонись, – сказал я и добавил, – пока Ненависть не угомонил тебя сам.

– До недавнего времени подданные империи жили на этой планете среди людей. Здесь происходили сделки и велись дела того сорта, что люди называют нелегальными. Планета имела небольшой стабильный трафик, не несущий никакой выгоды или опасности аборигенам. При возникновении тех или иных трудностей стороны, как правило, могли преодолеть их самостоятельно и вмешательства Империи не требовалось. Напряжённая политическая обстановка с Альянсом вынудила подданных покинуть эту планету. Этим решили воспользоваться Кланы.

– Всех, кроме отступников. На них не распространяются достигнутые Империей договорённости.

– Им пришлось затаиться. Соблюдая великую осторожность, Империя и отступники поддерживали связь друг с другом до тех пор, пока три месяца назад она не оборвалась.

– Дальнейшая судьба отступников неизвестна, – уж очень воинственно клокотал Ненависть, – возросшая с тех пор активность Кланов в этой звёздной системе подтверждена разведкой.

– Враг, – глаза Безымянной при этом слове вспыхнули отблеском холодной стали.

– Вскоре выяснилось, что попасть в эту дыру гораздо проще, чем выбраться отсюда, – Ненависть явно подтрунивал над Безымянной, – когда мы прибыли, указанный Диктатурой след уже остыл. Предвосхитив неладное, отступники рассеялись. С момента высадки Безымянной на Землю, Кланы пристально следили за ней, полагая, что либо она приведёт к желаемой добыче, либо добыча как-нибудь выдаст себя. Когда ни того, ни другого не произошло, потерявшие терпение Кланы решили действовать.

– Взять в качестве биологического и технологического материала Безымянную, полагаю? – уточнил я.

– Да, – подтвердила она.

Кобелёк заёрзал, но ничего не сказал, полностью поглощённый возникшей в его воображении картиной: «Безымянная во вражеском плену».

– Почему Кланы раньше этого не сделали, если им всё равно, кого захватить?

– Не знаю, как у землян, но в Империи не принято отпускать девочек гулять без присмотра по отдалённым неблагополучным задворкам, – заметила Безымянная.

– Её скитания в одиночку сбивали Кланы с толку, – это забавляло Ненависть.

– А ты где был всё это время? – спросил я у него.

– Развлекался как мог, – послышалось клокотание, отдалённо напоминающее смех, – Наблюдал за ходом операции издалека, отслеживал действия противника, безуспешно искал отступников, читал книжки.

– Мы искали отступников во время походов по злачным заведениям? – задал я последний, интересовавший меня вопрос.

– Нет, мы искали того, кто может помочь найти отступников, – ответила Безымянная.

– Итак, если я правильно понял, – я посмотрел на Безымянную, – красную шапочку снарядили в экспедицию по проверке здоровья у отряда пенсионеров на другой стороне джунглей. Знакомая тропа сквозь дебри заросла, но красная шапочка не растерялась и начала куролесить с обитавшим на опушке леса племенем индейцев, надеясь призвать себе на помощь таинственный дух медведя. За плясками вокруг костра из зарослей внимательно наблюдал волк. В качестве телохранителя у красной шапочки имелся могучий охотник, – я перевёл взгляд на Ненависть, – осилить джунгли ему тоже не удалось. Он залез на самое высокое дерево, и когда волк попытался слопать красную шапочку, охотник со своей вышки грозно проорал древнее заклинание «высоко сижу, далеко гляжу», что в конечном итоге волка отпугнуло. Я ничего не упускаю?