Текст книги "Русские поэты XIX века. Хрестоматия"

Коллектив авторов
Русские поэты XIX века: Хрестоматия

Несколько слов о поэзии

1

Раннее восприятие поэзии драгоценно. Оно ничем не может быть восполнено впоследствии. Вот почему так важно уже в молодости крепко и навсегда подружиться со стихами, сделать их неотъемлемой частью своей духовной жизни. Однако останавливаться в процессе постижения поэзии не следует. В особенности это относится к русской поэзии XIX века, где блистали гении А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева, М.Ю. Лермонтова, НА. Некрасова и др. Можно сказать, что их современникам-поэтам в какой-то мере не повезло. В другой литературе они могли быть звездами первой величины, в русской же оказались на втором плане.

К счастью, в искусстве табель о рангах имеет лишь относительное значение: поэта избирают в любимые не по количеству переизданий. Современник великого Пушкина поэт Е.А. Баратынский писал:

 
Мой дар убог, и голос мой негромок,
Но я живу, и на земле моё
Кому-нибудь любезно бытиё:
Его найдёт далёкий мой потомок
В моих стихах: как знать? Душа моя
Окажется с душой его в сношенье,
И как нашёл я друга в поколенье,
Читателя найду в потомстве я.
 

Он оказался прав. Русская поэзия золотого века по праву признана богатейшей в мире ещё и потому, что за великими, всем известными именами стоит много поэтов с «негромкими», скромными голосами, но сказавших своё оригинальное слово и ждущих встречи с современными читателями. И одинаково важно, с одной стороны, все полнее и глубже осваивать художественное наследие А.С. Пушкина, например, а с другой – открывать для себя всё новые и новые имена его талантливых современников.

Русская поэзия много сделала для утверждения непреходящей ценности человека как личности гуманной, совестливой, честной и благородной. Побуждать человека к добру, к справедливости, к прекрасному – в продолжении этой вечной традиции мирового искусства видели русские поэты свой высокий долг.

«Сердце наше – вечная тайна для нас самих… Непостижимо сердце человеческое», – эти слова В.Г. Белинского многое объясняют в гуманистическом содержании отечественной поэзии, посвятившей себя разгадке этой тайны. Мысль критика звучит особенно убедительно в наши дни, когда к читателю возвращаются шедевры русской лирики, созданные на религиозные мотивы, – В.А. Жуковским, А.С. Пушкиным, И.И. Козловым, Н.М. Языковым, М.Ю. Лермонтовым, А.Н. Майковым, К.Р., К.К. Случевским и др.

В литературе первой трети XIX века властвовал романтизм. Среди других черт этого литературного направления надо выделить особенное внимание к внутреннему миру личности. Романтический герой представил в литературе новый тип человека – неудовлетворённого, мятущегося, противостоящего окружающему. В романтическом искусстве преобладает субъективное интуитивное восприятие действительности. Романтизм тяготеет к возвышенному. Стиль художника-романтика изобилует яркими языковыми средствами – эпитетами, метафорами, гиперболами и т. п.

Романтическое искусство предоставило нашим поэтам-лирикам тот инструмент, с помощью которого они и проделали свои блестящие «операции на сердце»: мастерство тончайшего психологического анализа почти незаметных движений человеческого чувства, интуитивное, но глубокое проникновение в непостижимые иными средствами проявления интеллекта и эмоций. И несмотря на то, что поэзия XIX века была по преимуществу реалистической, влияние романтических тенденций оказалось и продолжительным, и благотворным. Русские поэты мечтали о большой аудитории, их творчество было демократичным. В нашей поэзии редкостью были рафинированная утонченность и аристократическая изысканность, рассчитанные на небольшой круг избранных ценителей. Однако это обстоятельство никак не повлияло на богатство и красоту поэтических форм русской лирики.

Одним из самых сильных и благородных чувств, вдохновлявших поэтическое творчество, была любовь к Отечеству: «О родина святая! Какое сердце не дрожит, тебя благословляя!» – писал в самом начале XIX века В.А. Жуковский. Наша поэзия особенно подчеркивала предельное бескорыстие этого чувства:

 
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
 
 
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Её степей холодное мечтанье.
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям…
 

(М. Ю. Лермонтов)

Пейзажная лирика в русской литературе XIX века – уникальное, не имеющее себе равных в мировой поэзии явление. Времена года и суток, поля, леса, водопады и горы в стихах Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Языкова, Тютчева, Фета, Полонского, Некрасова – это не только пластичные живописные картины, дающие осязаемый зрительно-слуховой образ, это еще и обязательно панорама тончайших движений человеческой души, глубокий анализ нравственно-психологического состояния личности, её переживаний, раздумий, анализ вечных проблем жизни человеческого духа.

Бывает такое время, такое состояние, когда даже люди ранее не соприкасавшиеся с поэзией, с искусством испытывают неодолимую потребность говорить стихами. Язык поэзии – это язык любви. Поэты XIX века сказали нам на этом языке немало благородных и глубоких истин. Весь богатейший спектр человеческих чувствований, особенно тонких и сильных в возвышенные моменты, раскрывается перед читателем в их стихах:

 
Когда я был любим – в восторгах, в наслажденье,
Как сон пленительный, вся жизнь моя текла.
Но я тобой забыт, – где счастья привиденье!
Ах! Счастием моим любовь твоя была!
 
 
Когда я был любим – тобою вдохновенный
Я пел, моя душа хвалой твоей жила;
Но я тобой забыт – погиб мой дар мгновенный!
Ах! Гением моим любовь твоя была!
 
 
Когда я был любим – дары благодеянья
В обитель нищеты рука моя несла;
Но я тобой забыт – нет в сердце состраданья!
Ах! Благостью моей любовь твоя была!
 

(В. А. Жуковский)

Любовная лирика по понятным причинам особенно популярна у современного читателя и будет необходима людям всегда.

Отечественная война 1812 г. пробудила общественное самосознание, возникло движение декабристов. В творчестве большинства поэтов той эпохи отразились вольнолюбивые идеи. Многие из них были среди самых передовых, прогрессивных людей своего времени. Поэзия выступала против бесчеловечности крепостного права, против жестокости и произвола самодержавия за высокие идеалы свободы, за уважение к человеческому достоинству. Не случайно между членами декабристских обществ оказалось много литературно одарённых людей. Есть глубокая связь между жизненной позицией человека, его идеалами, его деятельностью и потребностью сказать людям о своих целях и ожиданиях. Декабристское движение выдвинуло яркие поэтические имена К.Ф. Рылеева, А.И. Одоевского, В.К. Кюхельбекера и др.

Вольнолюбивая поэзия отличается особенной силой убеждённости, накалом чувств, это страстная призывная речь, обращенная к современникам и потомкам:

 
Известно мне: погибель ждёт
Того, кто первый восстаёт
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла,
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Погибну я за край родной, —
Я это чувствую, я знаю…
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благословляю!
 

(К. Ф. Рылеев)

Круг проблем социального, этического, эстетического характера, исследованный в русской лирике, очень широк. Далеко не последнее место среди них принадлежит так называемым «вечным вопросам» бытия: жизни и смерти, памяти и забвения, верности и измены и т. п. Философичность русской поэзии – её важнейшая особенность и достоинство.

2

Поэзия – немного таинственный мир. Ощущения, которые возникают при знакомстве с ним, всегда достаточно сложны. Он не торопится раскрывать свои загадки. Поэтому бывает обидно, когда читатель-верхогляд, бестрепетно отделив вольнолюбивые стихи от пейзажных, а элегии от баллад, считает, что знакомство с поэзией уже закончено, что возвращаться к прочитанному незачем. Поэзия, как жизнь, едина и целостна, и подобные операции (уж если без них не обойтись) должны иметь – это надо хорошо понять – только предварительный характер. Каждое стихотворение – сгусток поэтической мысли и чувства, оно возникает как результат вдохновения. Поэтому прежде всего важно проникнуться к нему глубоким уважением, бережно и терпеливо обращаться с ним.

Не менее важно научиться отличать подлинные шедевры слова от ремесленных поделок. Воспитывать художественный вкус можно только на прекрасном. В этой книге – стихотворения, отобранные самым строгим, беспристрастным судьей – временем, и они помогут в этом деле. Они дадут, среди прочего, возможность понять, что глубокая, важная, нужная мысль, острое, яркое, сильное чувство сами по себе ещё не создают поэзии. Нужен талант, нужно ещё поэтическое мастерство. Мера таланта в поэзии во многом определяется способностью поэта найти форму, единственно возможную и должную для данного содержания и воплощающую особенности именно его художественного дарования. И М.Ю. Лермонтов, и Ф.И. Тютчев, и А.В. Кольцов откликнулись на гибель Пушкина. В стихотворениях «Смерть поэта», «29 января 1837 года» и «Лес» они выразили свою глубокую скорбь, боль, негодование. Но при всей общности – как непохожи эти произведения!

Ни в коем случае, однако, не следует их размещать по шкале: лучше – хуже. В каждом есть своя позиция, своя сила, своя страсть. Первая примета истинной поэзии – присутствие в каждой строчке неповторимости, самобытности автора. Поэтому одним из эффективных путей постижения поэзии является знакомство с особенностями творческой индивидуальности поэта, обстоятельствами его жизни, своеобразием взглядов на задачи творчества, с оригинальностью художественной манеры.

Другой путь «освоения» поэзии – знание закономерностей развития художественного слова в каждой конкретной стране и на каждом определённом временном отрезке, изучение особенностей стихосложения и системы языковых изобразительных и выразительных средств.

Любить поэзию – значит всегда учиться поэзии. Для глубокого понимания поэтического слова полезно хорошо разбираться в жанровых признаках того или иного произведения: одно и то же слово звучит по-разному в элегии и басне, в балладе и эпиграмме, в послании и песне. В то же время, читая стихотворные строки, созданные мастерами в любом жанре, нельзя не обратить внимания на некоторые общие особенности поэтического слова. На первый взгляд, слова, прозвучавшие в стихотворениях, те же самые, что употребляются каждодневно в обыденной речи. Но только на первый взгляд: нужно присмотреться и прислушаться. Они те же и не те.

 
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом…
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?
 
 
Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Увы! Он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
 
 
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
 

Картина, нарисованная Лермонтовым, настолько впечатляет, что, кажется, стоит только закрыть глаза и всё это можно увидеть и услышать. И когда человек, не видевший прежде моря, оказывается на его берегу и замечает вдали лодку под парусом, в памяти непременно всплывают бессмертные строки. Теперь читатель уже со знанием дела оценивает живописное мастерство Лермонтова: конкретным живым смыслом наполняются для него замечательные словесные находки: «в тумане моря голубом», «струя светлей лазури» и т. п.

Однако, отдавая должное изобразительному таланту поэта, восхищаясь точностью, яркостью, пластичностью нарисованной им картины, нетрудно понять и почувствовать, что Лермонтов дал в своем стихотворении гораздо больше, чем зарисовку пейзажа.

Слово в поэзии метафорично. Оно употребляется в переносных значениях и обнаруживает в контексте свой потайной, скрытый смысл. Трагическим содержанием наполняется эпитет «одинокий», когда осознаётся то значение символа «парус», какое он имел для Лермонтова и его современников. В пору последекабристской жизни в России лермонтовский «Парус» олицетворял страдание и тоску, неудовлетворенность и протест, ожидание и надежду. Он говорил о сомнениях и поисках. Во всем этом отразилось душевное состояние целого поколения. Конечно, неслучайно через десять лет герой своего времени Печорин скажет: «Я, как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…»

Под пером гения двенадцатистрочное стихотворение выразило эпоху. Но рождённый конкретными историческими обстоятельствами лермонтовский «Парус» приобрёл затем, как и всякое подлинно художественное произведение, также и общечеловеческое звучание. В нём слышится и вечная тоска по идеалу, и призыв к действию, и осознание невозможности действовать, и многое другое, что постепенно обнаруживается и обнаруживается с годами. Здесь открывается еще одно свойство поэтического слова: его способность концентрировать в малом – огромное, сжимать, спрессовывать в поэтическом атоме картину мироздания.

Каждому, кто любит поэзию и стремится проникнуть в её тайны, стоит понять сказанное одним из выдающихся мастеров и теоретиков русского стиха В.Я. Брюсовым: «В поэзии слово – цель; в прозе (художественной) слово – средство. Материал поэзии – слова, создающие образы и выражающие мысли; материал прозы (художественной) – образы и мысли, выраженные словами». Стихотворение Лермонтова «Парус» и отрывок из его романа «Герой нашего времени» хорошо иллюстрируют эту мысль.

Путь в глубины поэтического слова, внутрь метафоры, начинается с конкретного зрительного, слухового, любого другого чувственного образа, возникающего в читательском сознании при первом непосредственном знакомстве с поэтическим текстом. Забота о полноте, яркости, глубине этого первоначального образа – гарантия успеха.

Как этого добиться? Внимание, чуткость, воображение!

 
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее! поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
 

Кроме красок, которые щедро предоставляют поэту эпитеты, кроме сравнений, метафор и множества других изобразительных и выразительных средств языка, в распоряжении художника – аллитерации и ассонансы, специально рассчитанные на слух читателя.

«Роняет лес багряный свой убор…» Глаз радуется великолепию осенних красок. Слух улавливает чуть слышный звук – хрустят под ногой тронутые первым морозом скошенные былинки на увянувшем поле. Этот звук воссоздается тончайшей аллитерацией «с-р-з» в словах «сребрит мороз». Не всем и в особенности начинающим любителям поэзии дано всё это увидеть и услышать. Но тем-то еще и ценен, интересен мир поэзии, что предоставляет безграничные возможности для интеллектуального, эмоционального и эстетического развития и совершенствования личности.

«Чем отличаются стихи от прозы?» – вопрос, вызывающий иногда известные затруднения. Случается, отвечают: «В прозе нет рифмы, а в стихах она есть».

Рифма, в начале XIX века её иногда называли еще «краесогласием», безусловно играет важнейшую роль в поэзии. Повторение одинаковых или похожих звуков в стихе имеет не только музыкальное значение. Недаром же поэты стремятся рифмовать самые важные для них слова. Хорошая рифма облагораживает стих, придает ему оригинальность. В рифме бывает видна творческая индивидуальность поэта. Друг Пушкина поэт В.К. Кюхельбекер признавался: «…рифма очень часто внушала мне новые неожиданные мысли, такие, которые бы мне никоим образом не пришли бы на ум, если бы я писал прозою; да, мера и рифма вдобавок учат кратко и сильно выражать мысль, выражать её молниею: у наших великих писателей в прозе эта же мысль расползается по целым страницам».

В стиховедении рифме отведено почетное место. О ней написаны книги и трактаты. Установлено, что по ударению рифмы делятся на мужские (когда ударение падает на последний от конца слог строки: «голубом – родном»), женские (когда под ударением находится второй от конца строки слог: «одинокой – далёкой») и дактилические («странники – изгнанники», здесь ударение находится на третьем слоге от конца строки).

«Ну, женские и мужеские слоги! – шутливо командовал Пушкин своим рифмам. – Слушай! Равняйся… и по три в ряд в октаву заезжай!»

Однако самые обширные знания в стиховедении, самое виртуозное владение рифмой и другими поэтическими средствами и приемами не в состоянии сделать человека истинным поэтом. Пятнадцатилетний Пушкин совершенно справедливо утверждал: «Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет и, перьями скрыпя, чернила не жалеет».

Несмотря на всю важность, всё значение рифмы, не в ней отличие стихотворной речи от прозаической. Хотя бы потому, что бывают белые стихи, т. е. стихи без рифмы. Таково, например, известное стихотворение Пушкина «Вновь я посетил…». Стихи отличаются от прозы особенной ритмической организацией. Этот ответ не означает, что в художественной прозе нет ритма. Он есть. Но в прозе ритм однопланов, однозвучен. А в стихах ритм создается чередованием ударных и безударных гласных звуков; ритмично чередование количества слогов в строках, ритмична по своей природе рифма и т. п. Специалисты-стиховеды утверждают, что в стихе на разных уровнях – звуковом, синтаксическом, строфическом и т. д. – насчитывается более десяти различных ритмов. Их сложное перекрещивание-переплетение создает ритмический музыкальный рисунок стихотворения.

Итак, есть много средств, с помощью которых из простого слова возникает слово художественное, поэтическое, несущее иной смысл, иное качество и имеющее иную функцию. Цель этого слова – пробуждать в человеке ум и душу, «воспитывать совесть и ясность ума» (А.П. Чехов).

В.Г. Белинский считал, что «Поэзия есть выражение жизни или, лучше сказать, сама жизнь. Мало этого: в поэзии жизнь более является жизнью, нежели в самой действительности».

3

История русской словесности полна парадоксов. Нет ничего удивительного в том, что одно и тоже произведение прочитывается по-разному не только в разные времена, но и разными людьми, живущими в одну эпоху. В конце концов, свободно созданное произведение и восприниматься может независимо даже от того, что собирался сказать в нём автор.

Однако любая попытка установить обязательные рекомендации к толкованию текста, как правило, приводит к искажениям, подчас совершенно изменяющим смысл прочитанного произведения искусства. И неважно, установлены ли эти рекомендации самими читателями, предписаны ли учебными программами или навязаны историко-философскими концепциями общественного устройства.

История русской литературы сложилась так, что сегодня кажется, будто все лимиты, предназначенные, на первый взгляд, поэтическому слову всего XIX века, достались стихотворцам только начала века – А. Пушкину, М. Лермонтову, поэтам плеяды – Е. Баратынскому, П. Вяземскому, Д. Давыдову, Н. Языкову и другим их современникам. Действительно, взгляните на последующие поколения их потомков – А. Герцен, И. Гончаров, И. Тургенев, М. Салтыков-Щедрин, Ф. Достоевский, Л. Толстой, А. Чехов. В тени их многотомных сочинений подчас и не разглядеть поэтов-современников. Во всяком случае в школьных учебных материалах имена К. Случевского, А. Апухтина, А. Плещеева попадаются как исключение.

В советское время, когда послепушкинская эпоха квалифицировалась как второй этап в развитии русского освободительного движения, был произведен соответствующий отбор произведений для школы и вуза и осуществлена радикальная их переоценка. Цель была предельно ясна. Истоки революции 1917 г. и советской системы отыскивались задолго до их появления, и тем доказывалось, что начиная от декабристов, смысл русского общественного движения был в подготовке к ним. Использовалась нехитрая методика. Полностью изымались имена поэтов, далёких от революционных настроений, у остальных рекомендовались главным образом произведения, готовые помочь воспитанию будущих «освободителей» России. Надо ли упоминать, что значительный массив стихотворений, связанных с религиозной тематикой, исчез совершенно? Дело доходило до анекдотов. Десятилетие семнадцатого года приветствовали, ссылаясь на пушкинский дар пророчества, строкой: «Октябрь уж наступил». Главным героем «Капитанской дочки», не обращая внимания на название произведения и эпиграф к нему, был утвержден Емельян Пугачёв.

В XX веке заражённые тоталитаризмом советские литературные чиновники осмелились изымать из русской культурной жизни Достоевского и Лескова. Уже в XXI веке некто иной, как сам министр культуры, выступил по всероссийскому телевидению с обстоятельной передачей, направленность и цель которой не вызывали никаких сомнений: «Русская литература умерла» – так назывался этот шедевр эстетической мысли.

В то время как человеческая душа всё острее испытывает потребность в красоте, добре и справедливости, как красота окружающего мира исчезает из поля зрения современного человека, такие богатейшие источники прекрасного, как русская поэзия, находятся под угрозой полного исчезновения.

Звучат ли сегодня в школах и вузах имена Я.П. Полонского, А.Н. Майкова, Л.Н. Трефолева, С.Д. Дрожжина, И.З. Сурикова и десятков других, составивших в своё время гордость русской поэзии? Не пришло ли время восстановить русскую словесность в возможно полном объёме, чтобы помочь читателю успешно противостоять жадности, дикости, бескультурью?

Совершенно неважно, кем и когда создано произведение искусства. Если оно служит высоким и благородным целям, оно должно быть известно читателю. Д. Самойлов прав:

 
Пусть нас увидят без возни,
Без козней, розни и надсады.
Тогда и скажется: «Они
Из поздней пушкинской плеяды».
Я нас возвысить не хочу.
Мы – послушники ясновидца.
Пока в России Пушкин длится,
Метелям не задуть свечу.
 

Пришло время представить читателю русскую поэзию без целенаправленного отбора «нужных» произведений и тенденциозных купюр! Всё созданное русской поэзией принадлежит всем людям для удовлетворения личных потребностей каждого из них.