Текст книги "Шелепин и ликвидация Бандеры"

Главный контролер страны

Александр Николаевич Шелепин в его кадровых расчетах занимал особое место. После ХХII съезда Хрущев поручил ему, как секретарю ЦК, курировать партийные кадры.

Хрущев жаждал обновления кадров. 14 декабря 1959 года на расширенном заседании президиума ЦК Хрущев, говоря о проекте программы КПСС, завел речь о том, что его волновало:

– В программе надо было бы подумать и насчет демократизации нашего общественного строя. Без этого нельзя. Взять, к примеру, наше руководство – президиум. Мы не ограничены ни властью, ни временем. Правильно ли это? Может собраться артель, люди могут спаяться и спиться. При Сталине это было, сидел же разбойник Багиров. Сталин о нем говорил, что мусульмане не держали бы его и недели, убили бы, если бы его не поддерживали, а он там сидел двадцать лет.

Никита Сергеевич имел в виду кандидата в члены президиума ЦК КПСС Мир Джафар Аббасовича Багирова, который двадцать лет, с 1933 по 1953 год, был хозяином Азербайджана. Его сняли с должности, судили и расстреляли после смерти Сталина и Берии…

Хрущев перевел свою идею в практическую плоскость:

– Я беру президиум ЦК: нас выбирают, но на следующем съезде одна треть выбывает обязательно.

А то, говорил Хрущев, молодежь растет, но должности для нее не освобождаются. Они должны ждать, когда кто-нибудь из старшего поколения умрет.

– Буржуазные конституции, – произнес Хрущев крамольную мысль, – пожалуй, более демократично построены, чем наша: больше двух созывов президент не может быть. Если буржуа и капиталисты не боятся, что эти их устои будут подорваны, когда после двух сроков выбранный президент меняется, так почему мы должны бояться? Что же мы, не уверены в своей системе или меньше уверены, чем эти буржуа и капиталисты, помещики? Нас выбрали, и мы самые гениальные? А за нами люди совершенно незаслуженные? Поэтому я считал бы, что нужно так сделать, чтобы таким образом все время было обновление.

Кому из тех, кто сидел в зале заседаний президиума и слушал первого секретаря, могли понравиться эти слова? Хрущев-то пенсионного возраста, ему все равно вскоре уходить, а каково более молодым? Неужели им придется расставаться с должностями просто потому, что больше двух сроков нельзя занимать высокое кресло?

– Если каждый будет знать, что он будет выбран только один срок, максимум два, – продолжал фантазировать Хрущев, – тогда у нас не будет бюрократического аппарата, у нас не будет кастовости. А это значит, что смелее люди будут выдвигаться, а это значит, демократизация будет в партии, в народе, в стране.

Приехав в Киев в январе шестьдесят первого, Хрущев поделился своей идей с украинской номенклатурой:

– Товарищи, вредно задерживаться. Я вправе это говорить, потому что мне в апреле месяце этого года будет шестьдесят семь лет (аплодисменты). Может быть, нам даже установить какое-то расписание, что такой-то пост могут занимать люди не старше такого-то возраста. Это может быть не закон, могут быть исключения, но должны быть какие-то правила. Вот его вызываешь. Он говорит, знаете, понимаете. Не хочется обидеть. Может быть, какую-то другую работу? Он говорит – нет, я еще здоровый. Что же ты здоровый, у тебя то под левым, то под правым ребром болит… Я сам себя ловлю. Бывало, машина станет – выскакиваешь, как пуля, а теперь одну, вторую ногу выдвинешь, и я замечаю, что я приобрел приемы старика, которые свойственны каждому старику. (Шум в зале.) Нет, товарищи, вы меня не подбадривайте. Я у вас не прошусь на пенсию, но я уже пенсионер по возрасту… Другой раз выдвигают, говорят – молодой. Сколько же ему лет? Сорок пять. Когда мне было тридцать пять лет, я уже был дед…

Наверное, Никита Сергеевич рассчитывал на поддержку молодых кадров, которым омоложение аппарата открыло бы дорогу наверх. Но логика молодых аппаратчиков была иной: они, как и старшие товарищи, больше дорожили стабильностью. Только занял кресло – и уже освобождать?

17 июня 1961 года Хрущев на заседании президиума вновь вернулся к этому вопросу. Он немного смягчил свою позицию относительно того, сколько времени можно занимать высшие руководящие посты, сделал послабление для товарищей:

– Я все-таки считаю, что следует оставить три срока для союзного руководства и два срока для всех остальных. Почему? Все-таки союзный уровень есть союзный. Во-вторых, когда мы запишем два срока, то нам не скажут этого, но это вызовет большое недовольство у руководителей социалистических стран. Надо с этим считаться. Поэтому не надо поддаваться настроению демократизма, надо все-таки реально представлять ответственность за наше дело. ЦК союзный и ЦК республиканские были на одном уровне. Сейчас надо отделить ЦК союзный, а те в другую категорию перенести. Это будет правильно. Там будет восемь лет.

Можно без преувеличения сказать, что именно из-за этой идеи Хрущев нажил себе больше всего врагов внутри аппарата. Первый секретарь чувствовал нарастающее сопротивление и не знал, что предпринять.

16 февраля 1961 года Хрущев на президиуме ЦК рассказывал о большой поездке по Украине, Северному Кавказу, Закавказью и Центрально-Черноземной зоне, где проходили зональные совещания по сельскому хозяйству:

– Я считаю, что совещания проходили хорошо. В народе они вызвали подъем и очень хорошее настроение. В городах, где я был, народ очень верит, подбадривает, критика ему нравится. Я уже говорил, что на одной из станций много собралось народа. Я им сказал, что вот езжу, принимаем меры, примем решение ЦК и Совета министров. А мне говорят:

– Как, крутишь?

– Да.

– За чубы?

– Да, за чубы.

– А у кого чуба нет, так по лысине.

В зале засмеялись.

– На Украине, – продолжал Хрущев, – рассказывают такой анекдот. У них в эту зиму испортился водопровод, потом его исправили. Перед моим приездом тоже испортился водопровод, перебои были с водой. Так киевляне говорят: «Почему, вы думаете, не было воды? Руководителям республики клизму ставили!».

И в зале опять засмеялись, хотя там сидели и руководители Украины.

– То есть едет Хрущев, и уже клизму ставят! – довольно разъяснил первый секретарь. – И ведь сами не отрицают, что у них плохо.

И Хрущев продолжал разносить начальников:

– Вот тамбовский секретарь Золотухин все хотел, чтобы его пороли, чтобы сняли штаны и пороли. Какое удовольствие! Все виноватым себя признавал и приговаривал: да, товарищ Хрущев, надо штаны снять и меня выпороть. Он это три раза повторил. Я уже не вытерпел и сказал ему: «Что это вы все штаны хотите снять и зад нам показать? Вы думаете доставить нам удовольствие?» Какой это секретарь?

Тем не менее повинную голову меч не сечет. Хрущев высмеял тамбовского секретаря, но снимать не стал. Григорий Сергеевич Золотухин возглавил более крупный Краснодарский край, потом переехал в Москву министром заготовок СССР.

Основания для горького смеха и издевок у Хрущева были. Первый секретарь воронежского обкома приказал директорам хозяйств показать Никите Сергеевичу, будто уборка идет полным ходом.

– Так они там рельсы таскали по полю и доказывали, что поле убрано, – потрясенный увиденным рассказывал Хрущев. – Это же просто времена Гоголя!

Первым секретарем обкома в Воронеже был Алексей Михайлович Школьников, окончивший индустриальный техникум и Высшую партийную школу. И ему эта гоголевская история сошла с рук. А после ухода Хрущева его переведут в Москву и назначат первым заместителем председателя Совета министров России.

– Я попросил справку о Российской Федерации, – продолжал Хрущев. – Оказывается, что она сама себя не прокармливает. Мне Полянский говорит: «Вот если бы снять Москву и Ленинград, тогда мы себя прокормили». А кому же Москву отдадим – Грузии? А как же мы к коммунизму придем? Так и будем сидеть на старых нормах? Тогда надо просто сказать: мы банкроты, строительство коммунизма – это выдумка Маркса и Энгельса, а на практике мы видим, что ничего из этого не получается. То есть то, что говорят американцы.

И первый секретарь ЦК КПСС, не знавший усталости, опять насел на нерадивых подчиненных:

– Некоторые постарели, одряхлели, уже привыкли, истрепались. Я бы сказал, не истрепались нервно, а языком истрепались… Когда я приехал в ЦК, то в аппарате ЦК слух распространился: пришел Хрущев и хочет, чтобы мы занимались подсчетом, сколько поросят поросится и сколько коровы молока надаивают. А что же нам делать? Лекции читать? Какому дураку нужны лекции, если нет молока, мяса и хлеба? Мы являемся как бы конкретными каменщиками, которые кладут здание коммунизма. Камни же наши – это предметы производства и предметы потребления.

Хрущев не хотел, чтобы его обманывали. Ему нужна была структура, которая бы точно знала, что происходит в стране, и наказывала обманщиков. Возглавить такую организацию мог человек, которому Хрущев доверял во всех отношениях. И Никита Сергеевич поручил Шелепину создать в стране всеобъемлющую систему контроля.

19 февраля 1962 года Хрущев разослал членам президиума ЦК записку «Об улучшении контроля за выполнением директив партии и правительства». В обширной записке Хрущев писал о взяточничестве, приписках, очковтирательстве, местничестве и расточительстве.

Он предложил создать новый орган – Комитет партийно-государственного контроля – на базе комиссии госконтроля Совмина и Комитета партийного контроля при ЦК.

Во главе новой могущественной организации Никита Сергеевич поставил Шелепина. Когда Хрущев с Шелепиным задумали создать комитет партийно-государственного контроля, они держали в голове опыт двадцатых годов, когда существовали два влиятельных ведомства – Центральная контрольная комиссия в партии и наркомат рабоче-крестьянской инспекции в правительстве. Формально они были разделены, но руководил ими один и тот же человек, причем очень влиятельный, член политбюро – сначала Куйбышев, потом Орджоникидзе, Андреев.

Никита Хрущев решил повторить этот опыт, но слить партийную и правительственную инспекцию в единый аппарат. Создавался орган с огромными, почти неограниченными полномочиями, получивший право контролировать и партийные органы, и правительство, и вооруженные силы, и даже КГБ.

Структура комитета партийно-государственного контроля дублировала правительство и аппарат ЦК. Комитет мог самостоятельно проводить расследования, наказывать провинившихся и передавать дела в прокуратуру и суд. Говорят, что таким широким полномочиям противились первые заместители председателя Совета министров Алексей Косыгин и Анастас Микоян, понимая, что создание нового комитета существенно ослабляет власть правительства.

Хрущев хотел, чтобы ведомство партийно-государственного контроля превратилось в разветвленную структуру, параллельную партийному аппарату. Причем эта структура в силу двойного подчинения – и правительству, и ЦК партии – выходила из-под контроля аппарата. Фактически новый комитет подчинялся только одному Никите Сергеевичу.

Прямо на пленуме 23 ноября 1962 года секретарь ЦК Шелепин был утвержден председателем Комитета партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совмина. В тот же день Хрущев заодно сделал Александра Николаевича и заместителем главы правительства, объяснив:

– Ему надо будет иметь дело с министрами, с государственными органами и надо, чтобы он имел необходимые полномочия.

Такой набор должностей сделал Шелепина одним из самых влиятельных в стране людей. Некоторые историки даже делают вывод, что реальная власть в стране постепенно переходила от Хрущева к Шелепину. На местах руководитель областного комитета партгосконтроля автоматически избирался секретарем обкома и заместителем председателя облисполкома. Тем самым контролеры обретали независимость от местных органов.

Отделы и сектора комитета соответствовали структуре аппарата ЦК партии. Работа у Шелепина в комитете считалась престижной, на роль начальников отделов и их заместителей брали первых секретарей обкомов. Номенклатура должностей тоже соответствовала цековской – инспектор, заведующий сектором, заместитель заведующего отделом, завотделом. В центральном аппарате работало примерно четыреста пятьдесят человек, значительно больше, чем предполагал Хрущев, но меньше, чем в каком-нибудь союзном министерстве.

Договорились, что в зарплате и обеспечении различными номенклатурными благами сотрудников комитета приравняют к аппарату ЦК партии, то есть заведующие секторами, заведующие отделами и их заместители, работающие у Шелепина, получат то же, что и их коллеги на Старой площади. А инспекторам комитета партгосконтроля положили даже на пятьдесят рублей больше, чем инструкторам ЦК КПСС.

За полгода комитеты были созданы во всех республиках, краях и областях, городах, что действительно сделало Шелепина важнейшей фигурой в стране. Он выдвигал на руководящие должности людей, которых знал. Например, председателем Комитета партийно-государственного контроля Латвии стал Эльмар Карлович Беман, еще один бывший секретарь ЦК ВЛКСМ, курировавший отдел спортивно-массовой работы. Его сразу же избрали секретарем ЦК компартии республики и заместителем председателя Совмина Латвии.

20 декабря 1962 года на заседании президиума ЦК приняли постановление о реорганизации партийного аппарата. В нем записали:

«Во вновь образуемых промышленных и сельских крайкомах и обкомах партии должно быть, как правило, четыре секретаря, один из которых является заведующим идеологическим отделом, а другой – председателем партийно-государственного контроля».

Местные аппараты были небольшими – десять-пятнадцать человек. В городках и районах назначался один только председатель комитета партгосконтроля. Но он работал с группами, создаваемыми на общественных началах. Поэтому у представителей комитета власть была большая. И директоры, и партийные секретари вынуждены были с ними считаться.

Итоги проверок докладывались на заседании комитета. В состав союзного комитета вошли: секретарь ВЦСПС, секретарь ЦК ВЛКСМ, который руководил отделом «Комсомольского прожектора», заместители главного редактора «Правды» и «Известий» – они выпускали тематические полосы в своих газетах. Обязательно вызывали руководителей правительства, министров.

Комитет партийно-государственного контроля мог отстранить от работы любого работника своим решением или внести такое предложение в ЦК КПСС, если речь шла о номенклатурном работнике. Менее провинившихся работников штрафовали на два-три оклада, это было и позорно, и накладно. Но главное – требовали от министерств и ведомств немедленно исправить выявленные недостатки. Министры не смели перечить Шелепину.

29 ноября 1962 года на президиуме ЦК рассматривали вопрос «О реализации решений ноябрьского пленума ЦК КПСС».

Взял слово Шелепин:

– Очень много вопросов возникает, которые связаны и с качеством продукции. У нас по многим показателям система планирования устарела, и особенно на предприятиях легкой промышленности. Вот сейчас у нас, например, швейных изделий на три миллиарда рублей лежит на складах, не берут, потому что устарели фасоны, не годятся. Об этом много говорили в газетах «Правда», «Известия». Там все идет по валу: ботинки, например, не по фасону, а по весу, если подметка тяжелая сделана, значит, предприятию лучше. Я не знаю, какой подход найти. Это очень большой и сложный вопрос. Я его ставлю в порядке постановки. Может быть, надо ряд комиссий создать, может быть, Госплану поручить, чтобы они подумали и внесли свои предложения, потому что это связано и с качеством продукции, но изменения тут надо внести. Как конкретно, я сейчас не знаю, что предложить…

Руководители великой державы не знали, как наладить производство приличной обуви. Единственное предложение – создать множество комиссий, которые, может быть, что-то придумают… Никита Сергеевич Хрущев, как обычно, поделился дореволюционным опытом:

– В старое доброе время частник – а за границей сейчас каждый магазин – объявлял, бывало, весной, когда переходили на летнюю форму, распродажу остатков зимних товаров. Потому что, во-первых, хранить ему было невыгодно, а во-вторых, устаревал фасон. И тогда со скидкой продавал. И он выручал деньги, которые пускал в оборот. А иначе они полгода лежали бы мертвым капиталом. Это торговцы, капиталисты хорошо усвоили, а наши бюрократы этого не знают, поэтому кончился сезон – валенки на склад и лежат там, а их моль бьет. Это, товарищи, дело местных партийных организаций. Надо, товарищи, заниматься торговлей. Ленин говорил: надо учиться торговать.

Хрущева все чаще тянуло на воспоминания. С одной стороны, это естественно для человека в возрасте. С другой – он инстинктивно сравнивал происходящее с прошлым и не мог понять, почему сейчас не удается то, что так легко получалось раньше?

– Я работал в Бауманском районе секретарем райкома, – рассказывал Никита Сергеевич. – Там есть швейная фабрика, раньше называлась имени Клары Цеткин, наверное и сейчас так. И вот Бауманский район, совнархоз и должен собрать конференцию жителей. Что они производят, какие фасоны – вот надо выставить и начинать производить. Устаревшее, то, что залежалось, надо с уценкой продавать, только с уценкой, потому что в этом году с уценкой не продашь, на следующий год большую уценку дашь или выбросишь. Я помню, бывало, мать ходила, объявляли продажу остатков с уценкой. На платье надо четыре аршина, а там два аршина, в магазине ему не место, и немножко дешевле продавали. И покупали люди, которые экономно жили, не имели денег. Так же и с обувью. Один покупает нового фасона, а другой покупает на полтинник дешевле старого фасона. Он сам понимает, что старый фасон, но говорит: на работу купил. У нас все это обюрократили. И тут никакая инструкция не поможет, тут надо браться за дело.

Ни к кому Хрущев не относился с таким доверием и никого не поднимал так быстро, как Шелепина. Первый секретарь доверял Александру Николаевичу, ценил его деловые качества, поручал ему самые важные дела, в частности партийные кадры и контроль над аппаратом.

Многие историки считают, что именно Шелепин был главным организатором акции по смещению Хрущева. Вчерашние комсомольцы, решительные и напористые, больше других были заинтересованы в том, чтобы в высшем эшелоне власти образовались вакансии. Они рвались на первые роли…

Дочь Хрущева, Рада Никитична Аджубей, в интервью рассказывала:

– Что касается группы, условно говоря, молодых, во главе которой стоял Шелепин и к которой, если хотите, принадлежал и мой муж, это было некоторое потрясение. У меня было такое убеждение, и я до сих пор в этом убеждена, что Хрущев как раз делал ставку на Шелепина. Он говорил в последнее время, сам говорил, что пора уходить, мы уже старые, надо освободить дорогу молодым. И я так думаю, что главная его ставка была как раз на Шелепина.

Александр Николаевич позднее рассказывал, что инициаторами смещения Хрущева были Подгорный и Брежнев. Они, как члены президиума ЦК, вели переговоры с другими руководителями партии. Пригласили и его для решающего разговора.

– Ты видишь, какая обстановка сложилась? – такими словами Брежнев начал беседу с Шелепиным.

Леонид Ильич перечислил: экономика идет вниз, впервые закупили хлеб за границей – это после освоения целинных земель. А Хрущев полгода в разъездах, а без него вопросы не решаются, с членами президиума не советуется.

Брежнев спросил:

– Как ты считаешь, не пора изменить эту ситуацию?

Шелепин ответил:

– Я согласен.

Правильно было бы сказать, что против Хрущева выступили две влиятельные группы.

С одной стороны, члены президиума ЦК Брежнев, Подгорный, Полянский, которым сильно доставалось от Хрущева. Они смертельно устали от постоянного напряжения, в котором он их держал.

С другой – выходцы из комсомола, объединившиеся вокруг Шелепина и Семичастного. Без председателя КГБ Семичастного выступление против первого секретаря ЦК в принципе было невозможно. А на Александра Николаевича ориентировалось целое поколение молодых партработников, прошедших школу комсомола.

Но разговоры в высшем эшелоне власти Шелепин с Семичастным вести не могли: не вышли ни возрастом, ни чином. Семичастный вообще был только кандидатом в члены ЦК. С хозяевами республик и областей беседовали в основном Брежнев и Подгорный – старшее поколение политиков. Однако с министром обороны маршалом Малиновским несколько раз беседовал именно Шелепин. Родион Яковлевич сказал, что армия в решении внутриполитических вопросов участия принимать не станет, то есть не придет защищать Никиту Сергеевича. А накануне решающих событий окончательно подтвердил, что выступит против Хрущева вместе со всеми.

Никита Сергеевич был человеком фантастической энергии, огромных и нереализованных возможностей. Но отсутствие образования часто толкало его к неразумным и бессмысленным новациям, над которыми потешалась вся страна.

А с другой стороны, окружение Хрущева не одобряло его либеральных акций, критики Сталина, покровительства Солженицыну и Твардовскому, попыток найти общий язык с Западом, сократить армию и военное производство.

Вся советская история – это история непрерывной борьбы за власть. У Хрущева были сильные соперники. Он неустанно сражался с ними и одерживал одну победу за другой. Он проявил выдающийся талант в борьбе за власть. Хрущев – неоцененный в этом смысле человек. Он был гениальным мастером политической интриги. Ведь каких людей он как бы играючи убрал: Берию, у которого в руках была госбезопасность, Жукова, у которого была армия и народная слава! В пятьдесят седьмом году Никита Сергеевич чуть не в одиночку пошел против президиума ЦК и одолел всех. За каждой такой операцией стояла большая закулисная работа. Для этого надо было иметь острый ум и смелость.

Партийная номенклатура помогла Хрущеву получить власть и удержать ее. Но одновременно первые секретари осознали и собственную значимость. Они скептически смотрели на Хрущева. Что хотели – исполняли, что им не нравилось – не делали.

Под давлением Хрущева приняли программу построения коммунизма. Но всем было ясно, что построить коммунизм нельзя. Партийные секретари не хотели отвечать за невыполненные обещания. Им нужно было, чтобы Хрущев ответил за все. Так что это было серьезное противостояние. Или он их. Или они его.

Хрущева товарищи по партии боялись. Он умел внушать страх и в пожилые годы. Добреньким он никогда не был. Иначе бы не выжил. Но он был человек не злопамятный, снимал с должности и этим ограничивался. Сталин расстреливал, чтобы не оставались где-то рядом с ним недовольные и обиженные.

А Хрущев никого не добивал, переводил на менее значимые должности, и это создавало ощущение его слабости.

«Мы осудили культ Сталина, – говорил он уже отправленный на пенсию, – а есть ли в КПСС люди, которые подают голос за него? К сожалению, есть. Живут еще на свете рабы, живут и его прислужники, и трусы, и иные. “Ну и что же, – говорят они, – что столько-то миллионов он расстрелял и посадил в лагеря, зато твердо руководил страной”. Да, есть люди, которые считают, что управлять – это значит хлестать и хлестать, а может быть, даже захлестывать».

Увидев, что Хрущев «хлестать» их не собирается, все им обиженные утратили страх и объединились. Никита Сергеевич позволил своему окружению сплотиться против него.

Хрущев совершил много тактических ошибок. Офицерский корпус не принял тех сокращений, которые он произвел в армии. Хрущев поссорился и с КГБ. Он пренебрежительно относился к госбезопасности и хотел, в частности, снять с чекистов погоны, превратить комитет в гражданское ведомство.

После шестидесятого года Хрущев не подписал ни одного представления КГБ на генеральское звание. Некоторые начальники управлений и председатели КГБ республик оказались всего лишь полковниками. Звание полковника председатель КГБ мог дать своей властью. А генерала – только решением президиума ЦК, которое оформлялось постановлением Совета министров.

Председатель комитета Семичастный несколько раз обращался к Хрущеву:

– Никита Сергеевич, неудобно получается. По всем неписаным положениям председатель КГБ в республике – старший воинский начальник. А он всего лишь полковник. Рядом министр внутренних дел – генерал.

Хрущев в шутку все переводил. Когда Семичастный опять завел речь о генеральских погонах, Хрущев его прервал:

– Пойдем обедать!

Зашли в Кремле в комнату, где обедали члены президиума ЦК, рядом со Свердловским залом. Хрущев сказал:

– Вот пришел председатель КГБ, просит генеральские звания. Я ему могу только свои генеральские штаны отдать, ну так он в них утонет.

– Никита Сергеевич, да я же не себе прошу…

Хрущев многих против себя восстановил тем, что руководящий состав КГБ держал в черном теле. Как и вооруженные силы, потому что в результате сокращения тысячам офицеров пришлось уйти из армии.

Правда, Хрущев удержался от соблазна и себе звание тоже не повысил, в отличие от Брежнева, пожелавшего красоваться в маршальской форме. Как Хрущев пришел с войны генерал-лейтенантом, так с двумя звездочками и остался. А его лизоблюды тоже уговаривали:

– Как же так, Никита Сергеевич, вы верховный главнокомандующий, а мы старше вас по званию?

– Ничего, – уверенно говорил Хрущев, – я с вами и так управлюсь.

Кончилось это тем, что он умудрился настроить против себя решительно всех. Он обзавелся таким количеством врагов, что уже не смог всех одолеть.

Хрущев любил рассказывать во всех подробностях, как именно он убирал своих соперников. И сплотившиеся против него секретари поступили так, как их учил Никита Сергеевич…

Александр Шелепин вспоминал позднее, что после пленума, на котором Хрущева отправили на пенсию, все члены президиума ЦК собрались с ним попрощаться. Все стояли. Никита Сергеевич подходил к каждому, пожимал руку. Когда подошел к Шелепину, вдруг сказал:

– Поверьте, что с вами они поступят еще хуже, чем со мной…

Шелепин тогда, наверное, только усмехнулся. Но опытный Никита Сергеевич не ошибся. Слова оказались пророческими…

После пленума ЦК Александр Шелепин завел в свой кабинет уже снятого с должности хрущевского зятя Аджубея. Они с давних пор были на «ты». Заказал чаю с неизменными сушками, которые выпекали специально по заказу управления делами ЦК. Посоветовал ошеломленному происходящим Алексею Ивановичу:

– Не уехать ли тебе года на два из Москвы? Полезут ведь иностранцы с интервью. А потом мы тебя вернем.

Аджубей благоразумно отказался.

– Ушел бы Хрущев в семьдесят лет на пенсию, – вздохнул Шелепин, – мы бы ему золотой памятник поставили.

Наверное, ему было несколько неудобно перед Аджубеем: Алексей Иванович неизменно нахваливал Шелепина тестю.

Для самого Алексея Аджубея все происшедшее было тяжким ударом. Он дружил с Шелепиным и не мог предположить, что тот примет деятельное участие в свержении Хрущева и что его самого выбросят со всех должностей.

Никита Сергеевич считал председателя КГБ Владимира Семичастного и его предшественника Александра Шелепина лично преданными ему людьми. Он действительно высоко вознес этих молодых людей, но относительно их настроений и планов он сильно ошибся…

Может, Шелепин и Семичастный зря приняли участие в свержении Хрущева? Им было бы лучше, если бы он остался. Не жалели ли потом Шелепин и его друзья, что все это сделали?

Владимир Семичастный:

– Нет. Хрущев к нам хорошо относился, он даже не поверил, когда ему сказали, что мы с Шелепиным участвовали. Но дело не в этом. Обстановка в стране была такая, что нельзя было больше этого терпеть. Мы ошиблись с Брежневым, хотя объективно у него все данные были. Косыгин бы подошел, но он всегда был на вторых ролях. А Брежнев подходил по всем данным. Вторая роль в партии, занимался космосом, ракетными делами. Симпатичный, общительный…