Текст книги "Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году"

– Двести лет православная церковь пребывала в рабстве, – вдохновенно говорил архиепископ Новгородский и Старо-русский Арсений на первом после Февральской революции заседании Святейшего синода. – Теперь даруется ей свобода. Боже, какой простор! Но вот птица, долго томившаяся в клетке, когда ее откроют, со страхом смотрит на необъятное пространство; она не уверена в своих силах… Так чувствуем себя в настоящий момент и мы, когда революция дала нам свободу.

Власть в России сменилась в середине православного Великого поста, накануне Крестопоклонной недели. Следовало ожидать, что духовенство станет на защиту императорского дома. Но епископы отказались поддержать не только Николая п, но и монархию как таковую. Формально она продолжала существовать. Решение о государственном устройстве предстояло принять Учредительному собранию. Но иерархи церкви уже забыли о монархии. И недели не прошло после отречения императора, как Священный синод заменил в богослужениях поминовение царской власти молитвенным поминовением народовластия.

А ведь Николай был земным главой Русской православной церкви. И в молитве было обязательное поминание императора: «Возвесели сердце верного раба Твоего, Благочестивейшего, Самодержавнейшего великого Государя нашего Императора Николая Александровича всея Руси о милости Твоей и укрепи его силою Твоей».

Священникам запретили проповедовать в пользу сохранения монархии. Иначе говоря, Синод фактически провозгласил Россию республикой. Хотя Временное правительство сделает это только через полгода, 1 сентября 1917 года. Синод раньше правительства отменил и так называемые «царские дни» – дни рождения и тезоименитств императора, его супруги и наследника престола, дни восшествия на престол и коронации, которые отмечались как государственные праздники.

Не успели высохнуть чернила на манифесте об отречении, как обер-прокурор Синода восторженно объявил, что «революция дала нам свободу от цезарепапизма». Из зала синода вынесли царский трон.

Архиепископ Тамбовский и Шацкий Кирилл (Смирнов) проповедовал 4 марта:

– Освобожденные самим государем от присяги Ему, мы имеем в лице Временного правительства, Государственной думой учрежденного, вполне законную власть, которой государь и следом за ним великий князь Михаил Александрович передали свои верховные права. Посему должны мы теперь повиноваться Временному своему правительству, как повиновались не за страх, а за совесть государю своему, отрекшемуся ныне от управления нами.

Общее собрание Екатеринбургской духовной консистории отправило приветственную телеграмму председателю Государственной думы Михаилу Родзянко: «Екатеринбургское духовенство восторженно приветствует в лице вашем свободную Россию. Готовое все силы свои отдать на содействие новому правительству в его устремлениях обновить на началах свободы государственный и социальный строй нашей родины, возносит горячие молитвы Господу Богу, да укрепит Он Всемогущий державу Российскую в мире, и да умудрит Временное правительство в руководительстве страной на пути победы и благоденствия».

Такая же телеграмма пришла в Думу из Крыма: «Духовенство Черноморского флота и гарнизона Севастополя просит ваше высокопревосходительство принять наш привет и поздравление с завершением великого государственного переворота. Молим Господа, да ведет Он дорогую Родину нашу от силы в силу по новому славному пути».

Епископ Кубанский и Екатеринодарский Иоанн (Левицкий) выступал на чрезвычайном собрании духовенства Кубанской епархии в Екатеринодаре:

– Народ-богатырь сбросил с себя оковы рабства, и церковь вздохнула свободнее. Как узник, освобожденный из темницы, чувствует себя на верху счастья, так и церковь в лице верных чад своих не может не радоваться своему освобождению от тех стеснений, которые давили самоопределяющуюся ее деятельность. Только свободная церковь в свободном государстве может свободно служить народному благу.

Архиепископ Тверской и Кашинский Серафим (Чичагов) обратился 7 марта к членам Духовной консистории и благочинным Твери:

– Милостию Божию, народное восстание против старых, бедственных порядков в государстве, приведших Россию на край гибели в тяжелые годы мировой войны, обошлось без многочисленных жертв, и Россия легко перешла к новому государственному строю, благодаря твердому решению Государственной думы, образовавшей Временное правительство, и Совету рабочих депутатов. Русская революция оказалась чуть ли не самой короткой и самой бескровной из всех революций, которые знает история.

Церковь весной семнадцатого приветствовала свержение императора и поддержала новую власть. Но не стала духовным приютом для потерявшего ориентиры общества.

Временное правительство в марте 1917 года освободило солдат от обязательного исполнения религиозных обрядов и таинств. Из солдат православного вероисповедания на Пасху 2 апреля причастился лишь каждый десятый. А ведь годом раньше, на Пасху шестнадцатого года, причастились почти все.

Народ-богоносец стал народом-атеистом?

На положении церкви пагубным образом сказались слишком тесные отношения с государственным аппаратом. Петр I в 1721 году упразднил патриаршество. Учредил Святейший синод под руководством чиновника – обер-прокурора. Члены Синода получали жалованье из казны. Храмы и монастыри обязывались сообщать о ставших известными на исповеди «политических преступлениях». Церковь превратилась в часть государственного аппарата и должна была сосредоточиться на воспитании подданных.

Священнослужители привыкли подчиняться начальству и одобрять решения власти. Сменилось начальство – стали превозносить новое. 6 марта 1917 года Синод повелел во всех храмах отслужить молебны с возглашением многолетия «Благоверному Временному правительству». И батюшки принялись поносить прежнее начальство.

Епископ Енисейский и Красноярский Никон:

– Многие русские монархи, и особенно последний из них, Николай II, со своею супругою Александрою так унизили, так посрамили, опозорили монархизм, что о монархе, даже и конституционном, у нас и речи быть не может. В то время как наши герои проливали свою кровь за отчизну, в то время как мы все страдали и работали во благо нашей родины, Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своими Распутиными и другими пресмыкателями и блудниками. Монарх и его супруга изменяли своему же народу. Большего, ужаснейшего позора ни одна страна никогда не переживала. Нет, нет – не надо нам больше никакого монарха!

Можно было подумать, что говорят не отцы церкви, а пламенные революционеры. Епископ Александровский Михаил (Космодемьянский), викарий Ставропольской епархии: – Воскрес Христос – и пали рабские дьявольские цепи. Пал самодержавный строй, деспотический режим – и рушились путы, которыми окована была вся жизнь человека от утробы матери и до могильной гробовой доски.

На собрании духовенства Вятки решили тайным голосованием выяснить политические предпочтения самих священнослужителей. За монархию высказалось 11 человек, за демократическую республику – 59.

Архиепископ Тверской и Кашинский Серафим (Чичагов): – Милостию Божию, народное восстание против старых, бедственных порядков в государстве, приведших Россию на край гибели в тяжелые годы мировой войны, обошлось без многочисленных жертв, и Россия легко перешла к новому государственному строю, благодаря твердому решению Государственной думы, образовавшей Временное правительство, и Совету рабочих депутатов. Русская революция оказалась чуть ли не самой короткой и самой бескровной из всех революций, которые знает история.

Но быстрая смена вех не помогла. Церковь воспринималась как часть прежнего режима. Упали и влияние церкви, и религиозность народа. Главный священник Балтийского флота доложил в штаб флота: «Некоторые судовые команды решили отказаться от присутствия на кораблях судовых священников и совершаемого ими богослужения».

Крушение монархии в определенном смысле воспринималось и как крушение церкви. Ведь император и был ее главой. Нет императора – нет и веры…

«Царь-Батюшка», помазанник Божий, был в народном сознании единственным носителем и верховной инстанцией религиозной правды, – писал философ и религиозный мыслитель Семен Франк. – С того момента, как рухнула монархия, эта единственная опора в народном сознании всего государственно-правового и культурного уклада жизни, должны были рухнуть в России все начала государственной и общественной жизни, ибо они не имели в ней самостоятельных основ, не были укоренены в духовной почве».

Политический истеблишмент в марте семнадцатого считал революцию завершенной, а для народа все еще только начиналось. Иван Бунин записал услышанное на митинге. «Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем», – холодно бросил какой-то рабочий и «пошел прочь». А кто же враг трудового народа? «Начальство», «власти», «буржуи», «паразиты трудящихся масс», «сытая сволочь», «фабриканты и купцы».

Те же люди, что еще недавно были монархистами, ожесточенно рвали портреты Николая. Немецкий военнопленный писал домой: «Переворот мало ощущается, разве только тем, что выкалывают глаза лубочным изображениям царской семьи, на которые вчера молились». Не антимонархические чувства привели к падению монархии. Наоборот: свержение императора словно санкционировало общенациональный погром. Николая лишили престола – и все развалилось. Было государство – и в один день рухнуло. Только поняли это не сразу.

Сатирический журнал «Стрекоза» поместил частушки поэта Николая Агнивцева:

 
Все нам немцы поставляли:
От подтяжек до цариц!
Коль вглядеться в дело близко,
Этот экспорт – что бельмо!
На царице всероссийской
«Made in Germany» клеймо!!!
 

 
Надо Алисе
Ехать назад!..
Адрес для писем:
«Гессен-Дармштадт»!..
Фрау Алиса
Едет «нах Рейн»,
Фрау Алиса,
Ауфвидерзейн!..
 

Но многим нравилась такая жизнь! Без царя и без веры. Без полиции и чиновников. Без обязанностей и без работы. Зачем трудиться, если в стране бесконечный праздник? Власть испарилась. Некому стало соблюдать закон. А если нет закона, то и моральные нормы словно отменили.

В революционные дни в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки) матросы убили полсотни своих офицеров, немногим меньше в Кронштадте, куда всю войну переводили полууголовный элемент, «отбросы флота».

Назначенный командиром Кронштадтского порта адмирал Роберт Вирен поразился увиденному: «Вчера я посетил крейсер «Диана». На приветствие команда отвечала с плохо скрытой враждебностью. Я всматривался в лица матросов, говорил с некоторыми по-отечески. Или это бред уставших нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере. Такое впечатление оставил у меня этот кошмарный смотр».

Адмирала Вирена матросы растерзали одним из первых. Командующего Балтийским флотом адмирала Адриана Непенина убили выстрелом в спину… Видный большевик Гавриил Мясников (это он убьет великого князя Михаила Александровича) торжествовал: «Хулиганы, воры, бандиты перерождались и делались одержимыми, нетерпеливыми, готовыми на все мыслимые жертвы революционерами».

Революция началась, когда политикой занялись массы, когда решения стали принимать не в кабинетах, а на улице.

Революцию страна встретила как праздник. «Первая революционная ночь была как Пасхальная по ощущению чуда близко, рядом, вокруг себя», – вспоминала художница Татьяна Гиппиус, сестра известной писательницы.

Стремительное развитие событий весной семнадцатого года потрясает, восхищает и пугает. Сейчас невозможно себе представить, как восторженно воспринимали революцию. Люди целый день идут, стоят, машут шапками, платками, кричат «ура», вспоминали очевидцы. Да здравствует единение народа в пользу мира и порядка в нашей стране! Несут плакаты: «Земля и Воля», «Демократическая республика». Повсюду митинги: не всегда разберешь, что говорят, так охрипли ораторы. Настроение у всех бодрое и веселое. Лица взволнованные, радостные – праздник. О старом никто не сожалеет.

«В первом часу дня пошел «куда все идут», то есть к Думе, – вспоминал один из москвичей. – Начиная от Лубянской площади увидел незабываемую картину. К Театральной и Воскресенской площадям спешили тысячи, особенно много студентов и учащихся. Лица у всех взволнованные, радостные – чувствовался истинный праздник, всех охватило какое-то умиление. Вот когда сказалось братство и общность настроения. А я стар уж, что ли, стал, чуть не плакал, сам не зная от чего…

Необычайные картины: у солдат в одной руке винтовка или шашка, а в другой красный флаг; или так: солдат и студент идут обнявшись, и у солдата флаг, а у студента ружье… Городовых – нигде не видно. Долой старых безумных, бессовестных правителей и да заменят их люди энергичные, мудрые и честные!»

Новое правительство рассчитывал возглавить председатель Государственной думы Михаил Родзянко. Он верил в свои таланты. Когда Петроград был охвачен волнениями, самоуверенно сказал:

– Дайте мне власть, я расстреляю, но в два дня все будет спокойно и будет хлеб.

Но коллеги-депутаты назвали другое имя – князь Львов: хороший человек и безупречный работник, талантливый организатор, чуждый интриг.

Министр-председатель и одновременно министр внутренних дел Временного правительства князь Георгий Евгеньевич Львов вел свой род от Рюриковичей. Окончил юридический факультет Московского университета. Занялся сельским хозяйством. Успешный тульский помещик восхищал Льва Толстого, который с большой симпатией вывел его в «Анне Карениной» в образе Лёвина. В 1-й Государственной думе руководил врачебно-продовольственным комитетом: по всей стране создавал пекарни, столовые и лечебницы для голодающих, погорельцев, малоимущих, помогал переселенцам в Сибирь и на Дальний Восток. В начале войны князя избрали главноуполномоченным Всероссийского земского союза помощи больным и раненым воинам.

В Первую мировую общественные организации стали заметными в жизни страны. Сейчас бы это назвали гражданским обществом. Земских деятелей называли цветом русской деловой интеллигенции. Всероссийский земский союз помощи больным и раненым удовлетворял «самые разнообразные и все увеличивающиеся нужды армии».

Земцы помогали правительству в снабжении действующей армии и организации ее тыла – создавали банно-прачечные отряды, пункты питания, пошивочные мастерские. Союз помощи больным и раненым воинам содержал 3 тысячи лазаретов и 75 санитарных поездов, которые оказали медицинскую помощь 2,5 миллиона раненых. А также снабжал армию обувью и одеждой, взял на себя питание рабочих, которые вели земляные работы на фронте. В 1915 году князь Львов возглавил объединенный комитет Земского союза и Союза городов.

«Юрист по образованию и общественник по призванию, – вспоминал философ Федор Августович Степун, – стяжавший громкое имя своей неутомимою деятельностью во главе Союза земств и городов (за редкую в интеллигентской среде деловитость Львова звали американцем), политик прогрессивных убеждений, не связанный никакими партийными доктринами, он казался человеком, созданным для поста министра-председателя».

Власть в военные годы искренне желала партнерства с обществом. Но все общественные организации – Всероссийский земский союз, Всероссийский союз городов, Главный по снабжению армии комитет Всероссийских земского и городского союзов, военно-промышленные комитеты – сразу же вставали в оппозицию.

Князь и возглавил первое послереволюционное правительство. Его помощник описал мотивы Львова: «Родина-Мать на краю гибели. Неужели в этот час он усомнится в глубокой мудрости русского народа, в божественных началах, живущих в его душе, – в его доброжелательстве, миротворчестве, смиренстве? Боязливо отойти в сторону? Умыть руки?.. Я не мог не пойти туда, – говорил он».

Никогда Россия не была такой свободной, как весной 1917 года. Даже Ленин считал, что Россия стала «самой передовой страной мира». Временное правительство объявило амнистию по всем политическим и религиозным делам. Заключенные вышли на свободу, в том числе большевики, среди них Сталин и Свердлов.

Временное правительство отменило все сословные, вероисповедные и национальные ограничения. Гарантировало свободу союзов, печати, слова, собраний и стачек. Началась подготовка к созыву Учредительного собрания, которое должно было установить форму правления и принять конституцию страны.

Князь Львов проникновенно шептал:

– Боже, как хорошо все складывается!.. Великая, бескровная революция.

Не большевикам, а князю Григорию Трубецкому мерещилась тогда демократическая революция во всей Европе – в подражание России. «Известия из Болгарии производят сильнейшее впечатление, – восторгался князь. – Туда уже перекинулась революция из России. Глубоко надеюсь, что скоро революция перекинется и в Турцию, и в Австрию. А тогда немцы останутся одни усмирителями против всех народов. Дай Бог!»

Генерал Алексеев одобрил текст новой воинской присяги: «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство, впредь до установления воли народа при посредстве Учредительного собрания».

Депутаты Думы, общественность не сомневались, что легко справятся со всеми проблемами. Почему же всего через полгода от праздничного настроения весны семнадцатого года не останется и следа? Вместо долгожданных мира и порядка воцарятся хаос и анархия? Толпа с легкостью откажется от всех завоеваний Февраля? И творцов Февральской революции занесут в список врагов народа?

5 марта князь Львов разослал по стране циркулярное распоряжение – «устранить губернаторов и вице-губернаторов от исполнения обязанностей». Объяснил:

– Назначать никого правительство не будет. Такие вопросы должны решаться не в центре, а самим населением. Пусть на местах сами выберут.

10 марта Временное правительство упразднило Департамент полиции.

12 марта отменило смертную казнь.

13 марта отменило военно-полевые суды.

– Применять силу не нужно, – говорил глава Временного правительства, – русский народ не любит насилия… Все само собою утрясется и образуется… Народ сам создаст своим мудрым чутьем справедливые и светлые формы жизни.

Губернаторы, полиция и жандармы исчезли, а с ними и власть. Демонтаж прежних структур привел к тому, что вся система управления развалилась. Винили в этом Львова и его прекраснодушных единомышленников.

«Князь Львов исключал для себя применение насильственных мер в борьбе с политическими противниками, – писал хорошо знавший его человек, – и оказался в неравном положении в сравнении с бунтующими революционными массами, прибегавшими к насилию и террору в своем стремлении к власти».

Львову, вспоминал современник, не хватало той любви к власти, без которой историей, к сожалению, не вырабатываются крупные политические деятели. Он принимал разрушительную стихию революции за подъем народного творчества.

Во Временное правительство вошли и люди с практическим опытом, и блестящие интеллектуалы, абсолютно бескорыстные, движимые желанием послужить России. Ныне винят их в том, что они утратили контроль над страной – а надо было и кулаком стукнуть, и силу применить.

«Мы не почувствовали перед собой вождя, – вспоминал министр иностранных дел Павел Милюков. – Коллега по партии спросил мое мнение: «Ну как?» Я ему с досадой ответил одним словом: «Шляпа!» Я был сильно разочарован.

Нам нужна была во что бы то ни стало сильная власть. Этой власти князь Львов с собой не принес».

Но слишком велика возложенная на них вина! После свержения императора государство развалилось. Порядок исчез. Власть брал тот, кто мог. Винтовка рождала власть. И кровь…

Теперь уже вовсе никто не желал воевать. Батальоны новобранцев разбегались по дороге на фронт. Хаос и анархия разрушали экономику. Рубль обесценивался. Это рождало массовое возмущение. Жизнь в стране стремительно ухудшалась. А кто виноват? Новая власть. Те, кто взял власть в феврале, Временное правительство.

«Львов тяжести павшей на него ответственности не вынес, – писал Степун. – Поддавшись внезапно нахлынувшему на него чувству, что «мы ничего не можем», «мы обречены», «мы щепки, которые несет поток», и еще страшнее, что «мы погребенные», он уже через четыре месяца подал в отставку».

К нему заглянул известный журналист:

«Я не сразу узнал Георгия Евгеньевича. Передо мною сидел старик с белой как лунь головой, опустившийся, с медленными, редкими движениями… Он казался совершенно изношенным. Он сказал:

– Мне ничего не оставалось делать. Для того чтобы спасти положение, надо было разогнать Советы и стрелять в народ. Я не мог этого сделать».

В конце жизни князь Львов во всем винил главным образом самого себя.

– Ведь это я сделал революцию, я убил царя и всех… все я, – говорил он в Париже другу детства.

Последний председатель Думы Родзянко тоже уехал из России, жил в Сербии, очень бедно. Правые эмигранты его ненавидели, избивали. И он задавал себе этот вопрос:

– Может быть, действительно я не все сделал, чтобы предотвратить гибель России?

«Все время неотвязная мысль, – записывал в дневнике известный историк профессор Московского университета Юрий Готье. – Почему сметен событиями цвет русской деловой интеллигенции, например земские деятели, дельцы земского и городского союзов, из которых, конечно, вышли бы наилучшие деятели на первое время русской свободы?»