Текст книги "Шелепин"

Испортились и личные отношения. Они больше не встречались семьями. Хрущев даже не пригласил Шепилова на свадьбу сына, хотя позвал всех остальных партийных руководителей высшего ранга.

Ворошилов, встретив Шепилова, спросил:

– Идешь на свадьбу?

Дмитрий Трофимович ответил:

– Нет, меня не позвали.

– Да? – Ворошилов как бы обрадовался и гордо добавил: – А я иду.

Когда на президиуме ЦК Хрущеву предъявили целый список обвинений, Шепилов тоже критиковал первого секретаря. Не потому, что он поддерживал Молотова и других – ничего общего между ними не было, а по принципиальным соображениям. Ему не хватило аппаратной осторожности, умения промолчать, посмотреть, как дело повернется, и потом уже присоединяться к победителю.

Выступление Шепилова Хрущев воспринял как личную обиду. Он считал, что Шепилов ответил ему черной неблагодарностью.

На пленуме обвинять Шепилова было не в чем. Дмитрий Трофимович сам готовил доклады о развенчании культа личности; с Молотовым, Кагановичем и Булганиным у него были плохие отношения. Поэтому на него просто лились потоки брани.

Когда Шепилов выступал и оправдывался, Александр Шелепин прервал его и предъявил обвинения в идеологической ереси:

– Вы ведаете вопросами литературы и искусства. Скажите, почему, когда некоторые писатели начали молоть всякую чепуху, выступать с антипартийными произведениями, например Дудинцев и другие, вы не выступили против этого до тех пор, пока вас не поправил товарищ Хрущев? Вы сидели и отмалчивались. Значит, эта группа литераторов вас устраивала? По вашему указанию мне звонил заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Рюриков и передавал ваше указание выпустить в издательстве «Молодая гвардия» эту паршивую антисоветскую книгу Дудинцева. К счастью, мы это указание не выполнили…

Роман Владимира Дмитриевича Дудинцева «Не хлебом единым», опубликованный в середине 1950-х в журнале «Новый мир», история изобретателя, вновь и вновь отвергаемого бюрократической системой, стал явлением, взбудоражившим всю советскую интеллигенцию. Владимир Дудинцев, фронтовик, командовал на войне пехотной ротой, был четырежды ранен. Это не помешало обвинить его в «антисоветизме». Роман, о котором говорила вся страна, был осужден. И следующий роман Дудинцева «Белые одежды» появился только через тридцать лет, в перестроечные годы.

Шепилов сравнительно либерально относился к людям искусства и разговаривал с ними не командным, а нормальным языком. Он считал, что партия должна работать с интеллигенцией, но не имеет права никого давить. В архивах сохранились его выступления перед творческой интеллигенцией. Он предупреждал:

– Имейте в виду, то, что я говорю, это не директива ЦК.

Товарищи по партийному аппарату не понимали Шепилова.

Проводя в ЦК совещание по вопросам литературы, он заявил:

– Я буду выступать не как секретарь ЦК и не как кандидат в члены президиума, а как рядовой читатель.

Его подчиненные, сотрудники аппарата переглянулись: мы же руководители, а не читатели.

– Спрашивается, как это понимать? – возмущался на пленуме Александр Шелепин. – Не случайно он всячески пытался оберегать всех тех писателей, которые допускали антисоциалистические выступления, поклеп на нашу действительность…

Для первого секретаря ЦК ВЛКСМ Дмитрий Шепилов был недопустимым либералом:

– Высокомерный, зазнавшийся человек. Всегда пытался перечеркнуть то, что достигнуто народом под руководством нашей партии. Он чернил наши достижения и всегда говорил об этом со смаком. Вот от подобного рода заявлений и появляются у некоторой части нашей молодежи нигилистические настроения. На последнем секретариате ЦК Шепилов произнес замаскированную, но гнусную речь. Он говорил, что неправильно утверждать, будто сельское хозяйство в СССР высокомеханизированное. Причем об этом он говорил с издевкой. Или возьмите его выступление на заводе «Серп и молот». Он говорил, что наши военные за границей ведут себя бестактно, недопустимо, что они там рыбу удят в неположенных местах. Разве это характеризует нашу славную армию? Зачем потребовалось Шепилову так выступать перед рабочими? Я считаю, что Шепилов выступает и против линии партии. На совещании в ЦК он заявил, что наша школа должна готовить учащихся в первую очередь к учебе в вузах. Разве это линия нашей партии? Нет. Наша школа должна в первую очередь готовить ребят к жизни, к работе на заводе, в колхозе… Меня подмывает сказать о Московском литературном институте, в котором собралось немало стервецов.

Голоса в зале поддержали Шелепина:

– Правильно!

– Там допускаются в открытую антисоциалистические выступления, – продолжил он. – Об этом знал Шепилов и заместитель заведующего отделом ЦК КПСС товарищ Рюриков. Но Рюриков палец о палец не ударил для исправления положения в институте, потому что там сидит его дружок – директор института Озеров. А товарища Шепилова, видимо, такая позиция устраивала.

Свое выступление Александр Шелепин закончил, еще раз присягнув на верность Хрущеву:

– Я хочу заверить пленум, что комсомол полностью поддерживает генеральную линию коммунистической партии, поддерживает деятельность первого секретаря товарища Хрущева. Если потребуется, мы готовы немедленно созвать пленум ЦК комсомола и уверены в том, что пленум единодушно поддержит линию партии и товарища Хрущева. За последние годы товарищ Хрущев очень много сделал для молодежи, для комсомола, для поднятия его авторитета. И мы за это благодарны товарищу Хрущеву.

Молодой литературный критик Игорь Дедков, который жил в Костроме, записал в дневнике, который вел всю жизнь:

«Что же, последние события в верхах можно только приветствовать. Но сколько горечи и сомнений поднимается в душе даже сегодня.

Борьба за власть – десятилетия жестокой эгоистической борьбы, тысячи расстрелянных и замученных, тысячи опустошенных и отравленных душ – и все это под прикрытием самых святых, самых человеколюбивых идей.

И это социализм! Без гласности, без доверия к народу. Произвол, держащийся на насилии в разных формах. Где же выход, где же эта проклятая истина?»

СЕМЕЙНЫЕ ДЕЛА

Никита Сергеевич оценил бойцовский характер молодого соратника по достоинству. После этого пленума карьера Шелепина резко пошла в гору.

С 28 июля по 11 августа 1957 года в Москве под лозунгом «За мир и дружбу» проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, ставший огромным событием для советских людей. Никогда еще не было такого широко и практически неконтролируемого общения с иностранцами. Организатором фестиваля был ЦК комсомола. Хлопот было предостаточно. Добиться исполнения задуманного помог возросший аппаратный вес Шелепина. Московские партийные и строительные работники знали, что Шелепин пользуется доверием Хрущева, и спешили исполнить все его просьбы и пожелания.

«Еще бы, никто не хотел быть вызванным „на ковер“, – вспоминали разработчики парка Дружбы. – Он внимательно следил за исполнением всего, что было намечено проектом парка и сценарием праздника, и плохо приходилось тем, кто не выполнял свои обещания в установленные сроки.

Вызов «на ковер» происходил в прямом смысле: в кабинете Александра Николаевича на четвертом этаже здания ЦК ВЛКСМ на улице Богдана Хмельницкого лежал большой ковер, на котором, как правило, стоял «нарушитель» собственных обязательств. И надо было видеть, как отчитывались лица довольно высокого ранга, часто это были заместители союзных министров, которые что-то лепетали в свое оправдание».

Всемирный фестиваль прошел успешно. «За большую и плодотворную работу по подготовке и проведению» фестиваля товарищи наградили Шелепина почетной грамотой ЦК ВЛКСМ.

Хрущев слышал только положительные отзывы о главном комсомольском секретаре, в том числе и у себя дома, от своего зятя, Алексея Ивановича Аджубея. Он был женат на средней дочери Никиты Сергеевича – Раде. Когда начался их роман, мать Аджубея, Нина Матвеевна Гупало, модная портниха, которая работала в закрытом ателье и обшивала тогдашнее московское высшее общество, была встревожена: не сломает ли эта любовь карьеру ее сына? Времена были еще сталинские, сегодня Хрущев – член политбюро и в фаворе, а завтра… Но любовь закончилась свадьбой.

Ходила тогда такая шутка: «Не имей сто друзей, а женись, как Аджубей». Но шутка не имела отношения к реальности. Алексей Иванович всегда ласково и нежно относился к жене. Рада Никитична стала ему надежной опорой в годы испытаний. Они родили троих детей и хранили прекрасные отношения, пока были вместе на этой земле.

Это была очень необычная пара. Рада Хрущева всегда держалась очень скромно и достойно. Никто бы и не подумал, что она дочь хозяина страны. Всю жизнь проработала в журнале «Наука и жизнь», сначала заведовала отделом биологии и медицины, потом стала заместителем главного редактора.

Она с трудом переносила бурный образ жизни мужа, который после работы привозил коллег домой, и они до утра веселились и выпивали. Аджубей был человеком богемы, любил компании, ни в чем себе не отказывал. При такой разности характеров Рада Никитична и Алексей Иванович счастливо жили и в те трудные годы, когда и Хрущев, и Аджубей потеряли работу.

Надо заметить, что у Никиты Сергеевича Хрущева была счастливая семья, и этим он отличался от многих других советских руководителей. Совсем молодым человеком в Юзовке Хрущев женился на Ефросинье Ивановне Писаревой, дочери его старшего товарища. Она умерла в 1919 году от тифа, оставив Никиту Сергеевича с двумя детьми – Юлией и Леонидом.

Закончив рабфак и вернувшись в Юзовку в 1922 году, Хрущев женился во второй раз на юной девушке. Брак оказался недолгим, Никита Сергеевич о второй жене вспоминать не любил, поэтому известно только ее имя – Маруся. Подругой жизни стала Нина Петровна Кухарчук. Она родила ему троих детей – Раду, Сергея и Елену. Таким образом, Хрущев – редкость среди членов политбюро – был многодетным отцом, растил пятерых детей. Леонид Хрущев, военный летчик, погиб на фронте, его вдову арестовали, а их дочь растили Хрущевы.

Студент филологического факультета МГУ Алексей Аджубей пришел стажером в отдел спорта «Комсомольской правды» и надолго остался в газете. Он стал заведовать отделом студенческой молодежи, потом отделом искусств и, наконец, стал заместителем главного редактора. Этому быстрому возвышению он был в равной степени обязан и высокому положению тестя, и собственным талантам. Алексей Аджубей был прирожденным газетчиком и все свои должности занимал по праву. Как выразилась одна его сотрудница, «он любил газету, как женщину».

Руководители комсомола, с которыми он был на «ты», вскоре поставили Аджубея во главе газеты. С Шелепиным они были друзья-приятели, ездили друг к другу домой. Главного редактора «Комсомольской правды» Дмитрия Петровича Горюнова перевели на более высокую должность, чтобы освободить кресло хрущевскому зятю. Надо сказать, что Горюнов был сильным журналистом и «Комсомолка» при нем расцвела.

Илья Шатуновский, известный фельетонист, вспоминал, как в газету приехал первый секретарь ЦК комсомола Александр Николаевич Шелепин. Сотрудников «Комсомолки» собрали в редакционном Голубом зале.

– Состоялось решение ЦК партии, Дмитрий Петрович Горюнов переходит в «Правду», – многозначительно сказал Шелепин. – Кто, по вашему мнению, может стать новым главным редактором газеты?

Журналисты были удивлены таким небывалым демократизмом, главного редактора всегда назначал ЦК.

– Ну что вы, товарищи, переглядываетесь? Называйте свои кандидатуры, – подбодрил журналистов Шелепин. – Какое у вас мнение?

– А какое мнение у ЦК комсомола? – поинтересовался кто-то из газетчиков.

– Конечно, у ЦК свое мнение есть, – ответил Шелепин. – Мы склоняемся к кандидатуре Алексея Ивановича Аджубея. Но пока это ничего не значит. Вам работать с главным редактором, вам и решать.

Все молчали. Раньше таких вопросов никто не задавал.

– Я вижу, иных предложений нет, – констатировал Шелепин. – Что же, воля коллектива – закон…

Об этом назначении никто не жалел.

Прочный тыл позволял Аджубею делать то, что непозволительно было другим. Он мог позвонить тестю и по-домашнему представиться:

– Никита Сергеевич, это Алеша.

Присутствовавшие при разговоре испытывали непреодолимое желание встать и вытянуться в струнку. Конечно, такой звонок решал вопрос, который остальным был не по зубам. Но очень многое Аджубей делал на свой страх и риск. Хрущев одобрял отнюдь не все новации своего зятя.

Родственные отношения с Хрущевым не спасали Аджубея от неприятностей. Некоторые члены президиума ЦК, возмутившись очередным номером «Комсомолки», снимали трубку «вертушки» и звонили главному редактору:

– Товарищ Аджубей, в чьих интересах вы напечатали статью в сегодняшнем номере?

И Алексей Иванович не знал, что последует за этим выговором: не позвонит ли разгневанный член президиума ЦК самому Хрущеву? И не разозлится ли Никита Сергеевич на своенравного зятя, который создает ему лишние проблемы, и не скажет ли: подберите-ка ему другую должность, менее заметную?

Поэтому Аджубею приходилось ладить и с большим начальством, и с аппаратом ЦК, который тоже мог навредить главному редактору газеты. Но у него было еще одно преимущество: он знал, как Хрущев относится к тому или иному чиновнику, поэтому мог уверенно и даже с вызовом ответить:

– Эта статья опубликована в интересах советской власти.

И собеседнику оставалось только в сердцах бросить трубку «вертушки».

Когда Шелепин был первым секретарем ЦК ВЛКСМ, он заботился о «Комсомольской правде», подбирал туда талантливых людей. В одном из колхозов Владимирской области местный комсомольский секретарь признался Шелепину, что мечтает стать писателем. Александр Николаевич, недолго думая, на своей машине привез его к редактору «Комсомольской правды» Дмитрию Горюнову.

Шелепин привел в редакцию Юрия Петровича Воронова, ленинградского поэта, прошедшего блокаду. Совсем мальчиком Воронов помогал умиравшим в блокадном городе людям, хоронил тех, кого спасти оказалось невозможно. Ему принадлежат знаменитые стихотворные строки:

Нам в сорок третьем выдали медали, И только в сорок пятом паспорта.

Воронова действительно наградили медалью «За оборону Ленинграда». Он работал в ленинградской молодежной газете «Смена». В город на Неве приехал Шелепин, обратил на него внимание, когда тот выступал на областном совещании, и сразу перевел в «Комсомолку» заместителем главного редактора. Воронову было всего двадцать пять лет. Шелепина юный возраст Воронова нисколько не смутил. Когда в мае 1959 года Аджубей перешел в «Известия», именно Юрий Воронов сменил его на посту главного редактора «Комсомольской правды».

В «Известиях» Аджубея ветераны встретили скептически – что за мальчишка к ним пришел? Ему было тридцать пять лет. Он переходил в «Известия» не без опаски. Советовался с женой:

– Может, лучше поехать собкором в Англию?

Но желание показать, что он способен любую газету сделать первой в стране, взяло верх.

Представил его известинцам секретарь ЦК по идеологии и одновременно заведующий отделом пропаганды и агитации Леонид Федорович Ильичев, который в 1940-е годы сам был редактором «Известий». Собравшимся журналистам Ильичев сказал, что ЦК принял решение укрепить руководство газеты, потому что не удовлетворен работой «Известий».

Аджубей сразу предупредил, что намерен делать совершенно другую газету. Он напомнил, что, вручая его предшественнику орден, председатель президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов, желая сделать комплимент, сказал редактору, что награждает редактора «самой правдоподобной газеты».

– Но «Известия» не должны быть похожи на «Правду»! – сказал Аджубей. – Что можно сделать, чтобы выделить «Известия», чтобы ее отличали от других газет? Журналистика отстает от того, что от нее ждет народ. Это суконная журналистика. В ней отсутствует человек. Жизнь много сложнее, так пусть в газете она будет такой, какая есть. Розовая газета нам не нужна. Нужны критические выступления, конфликтные, постановочные, и мы их будем требовать от вас. Надо драться за новое в промышленности, сельском хозяйстве, науке. Именно – драться! Газета сама должна делать политику, и она же – ее отражать.

Один из известинцев скептически заметил:

– Надо иметь на это право – делать политику!

– Надо показать раз, два, и право будет дано, – ответил Аджубей. – Не было запрещения делать политику! Его выдумали ленивые.

Алексей Иванович сделал то, чего никто от него не ожидал. На первой же планерке он распорядился отправить в разбор все материалы, подготовленные для очередного номера, и добавил:

– Соберемся через час. Принесите все самое интересное, что у вас есть.

И выпустил номер из статей, которые до него напечатать не решались.

Хрущев и Аджубей были в чем-то похожи: тот же взрывной темперамент, та же склонность к новым, революционным идеям и готовность немедленно, ни с чем не считаясь, воплощать их в жизнь. Алексей Иванович менял не только газету, но образ и темп жизни газетчиков. В «Известиях» поставили телетайпы, которые были новинкой, завели электронную рекламу – вечером бегущая строка на здании газеты на Пушкинской площади сообщала о содержании свежего номера.

Он требовал от подчиненных сенсаций, материалов, которые бы обсуждала вся страна. Когда был недоволен номером, выговаривал сотрудникам:

– Что это за номер? Я в обществе показаться не могу!

Он принадлежал к редкой породе газетных редакторов, которые работают азартно, фонтанируют идеями и умеют воодушевлять своих коллег. Тираж газеты достиг фантастической цифры – восемь миллионов экземпляров, притом что подписка была лимитирована, то есть не все желающие могли подписаться на любимую газету.

Аджубей чувствовал себя уверенно в аппаратном мире. У него в руках было большое хозяйство, и он им единолично распоряжался. Росчерком пера лишил машин главных редакторов литературно-художественных журналов, которых обслуживал гараж издательства «Известий».

Руководитель Союза писателей Константин Федин в июле 1962 года обратился в ЦК:

«Полтора года назад соответствующим решением об упорядочении пользования служебным автотранспортом газетам „Правда“ и „Известия“ были сохранены гаражи. Одновременно был утвержден так называемый „список № 1“, включающий товарищей, которым разрешен вызов машины для поездки на работу и с работы домой.

В издательствах «Правда» и «Известия» печатаются пять наших крупнейших литературных журналов – «Знамя», «Октябрь», «Новый мир», «Дружба народов» и «Иностранная литература». Главные редакторы упомянутых журналов тт. Твардовский, Кочетов, Кожевников, Смирнов и Чаковский были лишены права пользования автотранспортом.

Наши неоднократные обращения к руководителям «Правды» и «Известий» не привели ни к каким результатам. Поэтому мы вынуждены обратиться к вам. Поверьте, я не стал бы беспокоить ЦК по такому элементарному вопросу, если бы знал, что он может быть решен иным путем, и если бы не был убежден, что в интересах справедливости и уважения к нелегкому редакторскому труду моих товарищей этот, казалось бы, столь простой вопрос необходимо решить положительно».

Прочитав обращение Федина, Суслов, следовавший сталинскому принципу – Союзу писателей материальных благ не жалеть, наложил резолюцию:

«Тт. Сатюкову П. А., Аджубею А. И.

Прошу подготовить предложения. Следовало бы удовлетворить просьбу тов. Федина».

Вскоре «Известия» рапортовали, что главным редакторам литературно-художественных журналов возвращено право вызова машины из гаража.

Алексей Иванович не был всесилен, он тоже нуждался в поддержке. Часто искал ее у Шелепина.

Помощник главного редактора «Известий» Александр Сильченко вспоминал, как Аджубей придумал издавать приложение к «Известиям» – еженедельник «Неделю». Алексей Иванович увидел во Франции воскресное приложение к коммунистической газете «Юманите» и загорелся идеей. Сотрудники «Известий» разработали макет новой газеты.

Аджубею нужно было заручиться согласием влиятельных людей. Он прежде всего обратился к Шелепину, который тогда уже был председателем КГБ. Вызвал Сильченко:

– Поезжайте к Александру Николаевичу и передайте этот пакет. Я договорился с ним. Пропуск вам заказан.

Помощник главного редактора «Известий» прежде был сотрудником аппарата ЦК ВЛКСМ. Опытный Аджубей и это учел:

– Вы с ним работали, он должен вас помнить, это облегчает вашу задачу.

У подъезда старого здания КГБ на площади Дзержинского посланца Аджубея встретили и проводили на третий этаж.

В большом кабинете навстречу вышел Шелепин.

– Давайте посмотрим, что прислал ваш главный, – сказал Александр Николаевич.

Он достал из папки макет будущего еженедельника и полистал. Макет – вещь, понятная только профессиональным журналистам. Поэтому на лице Шелепина появилось недоуменное выражение. По вертушке он соединился с Аджубеем:

– Алексей Иванович, я не очень разбираюсь в этом макете. И не думаю, что его стоит показывать Никите Сергеевичу. Да сделайте вы настоящий номер, это поможет добиться желаемого результата.

Аджубей последовал совету председателя КГБ. «Неделя» вышла в свет и стала очень популярной. Это не спасало ни газету, ни главного редактора от недовольства идеологического начальства. Аппарат управления духовной жизнью страны невероятно вырос. Управляющий делами ЦК КПСС Валентин Пивоваров информировал Хрущева:

«На январь 1960 года штаты идеологических отделов утверждены в количестве 254 человек, отделов партийных органов – 227 человек…

В 1940 году штаты идеологических отделов составляли 6,7 процента по отношению к общему штату работников аппарата ЦК.»

29 ноября 1962 года на президиуме ЦК Хрущев – с участием Аджубея, заведующего отделом культуры ЦК Дмитрия Алексеевича Поликарпова, главного редактора «Правды» Павла Алексеевича Сатюкова – разбирал письмо группы художников в ЦК.

Влиятельные руководители Союза художников жаловались на засилье «формалистов», которые пытаются протащить «буржуазную идеологию в советское изобразительное искусство, растленно влияя на молодежь». Авторы письма недоумевали: почему «формалисты» нашли трибуну и в «Неделе», и в «Известиях»?

Это письмо руководители идеологического отдела ЦК положили на стол Хрущеву с соответствующим комментарием: «формалисты» зажимают реалистов!

В своей способности оценивать живопись Никита Сергеевич не сомневался. Заведующий общим отделом ЦК Владимир Никифорович Малин записал слова Хрущева на заседании президиума:

«Остро высказывается по поводу недопустимости проникновения формализма в живописи и крупных ошибок в освещении вопросов живописи в „Неделе“ и газете „Известия“.

Резко говорит по адресу т. Аджубея.

«Похвала» (т. Суслову).

Проверить приложение, «Неделю», разобраться с выставками. Кассировать выборы, отобрать помещение, вызвать, арестовать, если надо. Может быть, кое-кого выслать».

Вот в таком раздражении, заведомо настроенный против московского отделения Союза художников, буквально через день, 1 декабря 1962 года, Хрущев отправился смотреть в Манеже выставку работ столичных живописцев, посвященную тридцатилетию Московской организации Союза художников.

Это было совершенно необычное явление – глава государства решил посетить городскую выставку, хотя ни разу не побывал ни на одной всесоюзной. Никита Сергеевич был на взводе, вошел в Манеж со словами:

– Где тут у вас праведники, где грешники?

Сопровождали его члены президиума ЦК Михаил Андреевич Суслов и Дмитрий Степанович Полянский, а также секретарь ЦК Александр Николаевич Шелепин, первый секретарь Московского горкома Николай Егорович Егорычев, министр культуры Екатерина Фурцева и новый секретарь ЦК комсомола Сергей Павлов. Кивнув в их сторону, Хрущев сказал:

– Вот они говорят, что у вас мазня. Я еще не видел, но думаю, что они правы.

На первом этаже висели работы знаменитых художников 1920-х годов, но человеку, не подготовленному к восприятию современной живописи, с эстетической глухотой, эти картины казались странными и нелепыми. Никита Сергеевич был скор на приговор:

– Нашему народу такое не нужно!

«Серов, – рассказывал художник Павел Никонов, – сначала подводит к Дейнеке, к „Материнству“, говорит: „Вот советская мать“. Потом еще: „Вот советский воин“. А к моим „Геологам“ подвел и говорит: „А за эту картину государство заплатило три тысячи рублей“. Тогда это были большие деньги, Хрущев потому и взвился».

Раздраженный Никита Сергеевич поднялся на второй этаж, где выставлялись молодые живописцы, которые вскоре станут известны всему миру.

«Хрущев три раза обежал довольно большой зал, – рассказывал художник Элий Белютин. – Его движения были очень резки. Он то стремительно двигался от одной картины к другой, то возвращался назад, и все окружавшие его люди тут же услужливо пятились, наступая друг другу на ноги. Со стороны это выглядело, как в комедийном фильме времен Чаплина.»

– Что это за безобразие, что за уроды?! Где автор?! – ругался Хрущев. – Что это за лица?! Вы что, рисовать не умеете?! Мой внук и то лучше нарисует.

Хрущев настойчиво интересовался социальным происхождением художников. Может быть, это дети помещиков и купцов? Но молодые художники, чьи работы он не понимал, были из простых семей и к тому же прошли войну – кто рядовым, кто младшим офицером.

«Когда Хрущев подошел к моей последней работе, к автопортрету, – вспоминал Борис Жутовский, – он уже куражился:

– Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нем дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Видать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить – жопа.

И вся его свита мило улыбнулась».

Элий Белютин пытался кое-что втолковать Хрущеву:

– Эти художники, работы которых вы видите, много ездят по стране, любят ее и стремятся ее передать не только по зрительным впечатлениям, но и сердцем. Поэтому их картины передают не копию природы, а ее преображенный их чувствами и отношением образ. Вот взять, например, эту картину «Спасские ворота». Их легко узнать. А цветовое решение усиливает к тому же ощущение величия и мощи.

«Я говорил обычными словами, которыми принято объяснять живопись, – рассказывал потом Белютин. – Хрущев слушал молча, наклонив голову. Он, похоже, успокаивался. Никто нас не прерывал, и чувствовалось, пройдет еще пять– десять минут, и вся история кончится. Но посредине моего объяснения сухая шея склонилась к Хрущеву, и тот, посмотрев на мое спокойное лицо, неожиданно взорвался:

– Да что вы говорите, какой это Кремль? Это издевательство! Где тут зубцы на стенах – почему их не видно?

И тут же ему стало не по себе, и он добавил вежливо:

– Очень общо и непонятно. Вот что, Белютин, я вам говорю как председатель Совета министров: все это не нужно советскому народу. Понимаете, это я вам говорю!»

Через пару недель, 17 декабря, в Доме приемов на Ленинских горах устроили встречу руководителей страны с деятелями литературы и искусства. Разгромный доклад прочитал секретарь ЦК по идеологии Леонид Ильичев.

Хрущева несло, туалетная тематика захватила его воображение. Скульптору Эрнсту Неизвестному (который впоследствии поставит памятник на могиле Хрущева) первый секретарь ЦК сказал:

– Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет… Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите.

Так же по-хамски Хрущев говорил о других талантливых писателях и художниках. Далеко не всем руководителям страны нравился такой стиль разговора. Кирилл Трофимович Мазуров, в ту пору первый секретарь ЦК компартии Белоруссии, рассказывал через много лет:

– Я присутствовал, когда он всех этих мальчишек – Рождественского, Вознесенского, Евтушенко – всенародно обзывал всякими грубыми словами. Как можно: оскорбляя этих, по сути, детей, он показывает всех нас, руководителей, какими-то держимордами, пещерными людьми, которые не только не разбираются в литературе, но и говорят о ней нецивилизованными словами. Стало ясно всем, что Хрущев зарвался.

В марте 1963 года в Свердловском зале Кремля вновь собрали деятелей литературы и искусства. Хрущев опять вспомнил о Неизвестном:

– Прошлый раз мы видели тошнотворную стряпню Эрнста Неизвестного и возмущались тем, что этот человек, не лишенный, очевидно, задатков, окончивший советское высшее учебное заведение, платит народу такой черной неблагодарностью. Хорошо, что таких художников у нас немного, но, к сожалению, он все-таки не одинок среди работников искусства. Вы видели и некоторые другие изделия художников-абстракционистов. Мы осуждали и будем осуждать подобные уродства открыто, со всей непримиримостью…

Победу торжествовал Владимир Александрович Серов, лауреат двух Сталинских премий, автор картины «Ходоки у В. И. Ленина», поборник социалистического реализма и пламенный борец с современной и талантливой жипописью. Ему поручили возглавить Академию художеств. Заместитель иностранных дел Владимир Семенов, коллекционер, разбиравшийся в изобразительном искусстве, называл Серова «крайне серым и дурацким Аракчеевым». Семенов сказал секретарю ЦК Андрею Павловичу Кириленко, что не терпит Серова. Кириленко «махнул рукой, де, Серов это не фигура, но его надо поддерживать в борьбе с абстракционизмом».

Для разгромленных Хрущевым деятелей культуры настали трудные времена, их преследовали, писателей не издавали, художникам не позволяли выставляться, скульпторам – получать заказы. От провинившихся требовали покаяния.

3 марта 1964 года секретарь ЦК Леонид Ильичев представил в ЦК обширную записку о творческой интеллигенции:

«Молодые московские художники, подвергшиеся критике за эстетские, формалистические тенденции в своем творчестве, признали ее справедливость и работают над новыми произведениями (А. Васнецов, Э. Неизвестный). Занялись делом и некоторые, наиболее способные из „московских абстракционистов“, уродливые опусы которых были подвергнуты резкой партийной критике. Бывший „руководитель“ этой группы Белютин выпустил заслуживающую внимания книгу о русском реалистическом искусстве прошлого века».

А Аджубей, можно сказать, отделался легким испугом. Тесть всего лишь отчитал его на президиуме ЦК, в своем кругу, непублично…

Позволю себе короткое отступление. Я тоже работал в «Известиях» – в середине 1990-х, через тридцать лет после Аджубея, когда воцарилась полная свобода слова. Но старые известинцы, похоже, именно аджубеевские годы считали временем расцвета газеты и вспоминали Алексея Ивановича с почтением и восхищением.