Текст книги "Шелепин"

Брежнев, как и многие другие руководители нашей страны, в душе сохранил восхищение Сталиным и считал катастрофой не сталинские преступления, а их разоблачение. Они хотели оставить в памяти народа достижения и победы, порядок и дисциплину, связанные с именем Сталина, и забыть массовые репрессии, концлагеря, нужду и попрание демократии.

Вот почему власть была бескомпромиссна в борьбе за историю и в первую очередь обрушилась на тех, кто пытался восстановить реальное прошлое страны. На идеологических совещаниях звучали требования «вступиться за годы культа личности, перестать чернить прошлое, а печатать литературу, которая воспитывает героизм и патриотизм».

Сам Хрущев, уже на пенсии, оставшись один на один с самим собой, вновь и вновь возвращался к тому, что он сделал на ХХ съезде:

«Мы осудили культ Сталина, а есть ли в КПСС люди, которые подают голос за него? К сожалению, есть. Живут еще на свете рабы, живут и его прислужники, и трусы, и иные. „Ну и что же, – говорят они, – что столько-то миллионов он расстрелял и посадил в лагеря, зато твердо руководил страной“. Да, есть люди, которые считают, что управлять – это значит хлестать и хлестать, а может быть, даже захлестывать».

Споры о ХХ съезде, о роли Сталина не прекращаются и по сей день. Это споры не только о его личности, но и о том, каким путем идти и какая система власти нам нужна. Восхваляют Сталина и презирают Хрущева те, кто считает исторический опыт вождя образцовым. Они уверены, что лучшие годы страны пришлись на сталинское правление, когда Советский Союз стал великой державой, которую все боялись. Сталин – настоящий государственник, который противостоял всему иностранному и давил внутренних врагов. Поэтому нужно возвращаться к его политике и к его методам – никакого либерализма внутри страны и жесткая линия в международных отношениях.

Приверженцы Сталина увидели, что реабилитация жертв массового террора, честный разговор о трагическом прошлом неминуемо ведут к полному развалу системы, которая держится только на вертикали власти, на страхе. Стоит вытащить из этой вертикали хотя бы один элемент – безоговорочное подчинение власти, дать людям свободу слова, и система начинает рушиться.

Вот этого не могут простить Хрущеву, вот почему бранят, называют троцкистом и врагом государства. Никита Сергеевич выдернул слепое поклонение вождю из фундамента, на котором стояло советское государство, и система зашаталась. Вот почему власти всегда так важно, чтобы ее боялись, чтобы не звучала критика, чтобы не было сомнений и дискуссий, а от подданных власть желает слышать только долгие и бурные аплодисменты, переходящие в овацию…

БОЛЬШАЯ СХВАТКА ВОКРУГ ХРУЩЕВА

Хрущев видел, что во всем может положиться на Шелепина и руководство комсомола. Наступил момент, когда голос Шелепина оказался жизненно важным для Никиты Сергеевича.

В начале января 1957 года высшее руководство страны обсуждало одну их важнейших идей Хрущева – заменить отраслевой принцип управления промышленностью территориальным. Хрущев предлагал упразднить большинство министерств и передать рычаги управления предприятиями на места.

4 февраля 1957 года на заседание президиума ЦК, обсуждавшего вопрос о реорганизации управления промышленностью и строительством (децентрализация, упразднение министерств), пригласили и Шелепина.

Руководитель комсомола поддержал предложения Хрущева и добавил от себя:

– Министерства культуры и высшего образования тоже можно упразднить.

Но затеянная Хрущевым реорганизация вызвала противодействие старой гвардии – членов президиума ЦК, которым не нравились новации первого секретаря. Хрущев с ними не считался, новые идеи обсуждал с молодежью, которую продвигал, а ветеранов ставил перед свершившимся фактом. 6 апреля 1957 года на президиуме ЦК в отсутствие Хрущева рассматривался вопрос о его награждении за целину. Обычно в таких случаях все высказываются «за». Но тут произошло непредвиденное. Вячеслав Михайлович Молотов высказался против:

– Хрущев заслуживает, чтобы его наградить, но, полагаю, надо подумать. Он недавно награждался. Вопрос требует того, чтобы обсудить его политически.

«Политически» – значит по существу. В словах Молотова был резон: неприлично награждать одного человека слишком часто. Но дело было не в награде. Молотов выступил против Хрущева.

Ему возразил первый заместитель главы правительства Михаил Георгиевич Первухин:

– Нет сомнения, что Никита Сергеевич проявил инициативу в освоении целинных земель. До него этот вопрос не ставился. Целина – важное дело, и нас не должно смущать, что через два года мы его награждаем вновь.

Каганович тоже высказал сомнение в целесообразности награждения:

– Товарищ Хрущев имеет заслуги в этом деле. Награда заслуженная. Но тут есть вопрос. Правильно ли, что мы награждаем первого секретаря только за одну отрасль? У нас нет культа личности, и не надо давать повода… Надо спросить самого товарища Хрущева и политически обсудить вопрос.

Маленков занял уклончивую позицию:

– Личные заслуги товарища Хрущева большие. Но предлагаю ограничиться сейчас обменом мнениями и поговорить еще, может быть, вне заседания.

Секретарь ЦК Поспелов не согласился с Маленковым:

– Целинные земли – не частный вопрос. Товарищ Хрущев заслуживает награды.

По существу, это была проба сил. Влиятельные члены президиума фактически выступили против Хрущева. В тот раз они не решились идти до конца и уступили. Президиум все-таки принял постановление «О награждении первого секретаря ЦК КПСС Героя Социалистического Труда т. Хрущева орденом Ленина и второй Золотой медалью „Серп и Молот“», отмечая «выдающиеся заслуги Н. С. Хрущева в разработке и осуществлении мероприятий по освоению целинных и залежных земель».

После голосования Георгий Маленков даже позвонил Хрущеву и подобострастно сказал:

– Вот, Никита, сейчас поеду домой и от чистого сердца, со всей душой трахну за тебя бокал коньяку.

Никите Сергеевичу, разумеется, доложили, кто и как высказывался за его спиной. Хрущев и сам не заметил, как в высшем партийном органе собралась критическая масса обиженных на него людей – Маленков и Молотов, которых он оттер от власти и лишил должностей, Булганин, Каганович и Ворошилов, которых он ругал при всяком удобном случае.

Ничего у них общего не было, кроме главной цели – убрать Хрущева. Они объединились против Хрущева, как в 1953-м против Берии. Все они себя переоценивали и не замечали, как быстро окреп Никита Сергеевич, как стремительно он освоился в роли руководителя страны. Они думали, что им легко удастся скинуть Хрущева. Молотов видел себя на его месте, Булганина предполагали сделать председателем КГБ, Маленкова и Кагановича – руководителями правительства.

18 июня 1957 года на заседании президиума ЦК намечалось обсудить вопрос об уборке урожая и хлебозаготовках. Хрущев предложил всему составу президиума отправиться в Ленинград на празднование двухсотпятидесятилетия города. Первым возразил Климент Ефремович Ворошилов:

– Почему все должны ехать? Что, у членов президиума нет других дел?

Каганович поддержал маршала, сказал, что лично он занят уборкой урожая:

– Мы глубоко уважаем Ленинград, но ленинградцы не обидятся, если туда поедут не все, а несколько членов президиума.

Не сразу разобравшись, что происходит, Никита Сергеевич в привычной для него резкой манере обрушился на членов президиума. Микоян пытался его успокоить. Но члены президиума сказали, что так работать нельзя – давайте обсуждать поведение Хрущева, а председательствует пусть Булганин. Вот тут Никита Сергеевич понял, что против него затеян заговор.

Первым речь произнес Георгий Маленков, который больше всех пострадал от Хрущева:

– Вы знаете, товарищи, что мы поддерживали Хрущева. И я, и товарищ Булганин вносили предложение об избрании Хрущева первым секретарем. Но вот теперь я вижу, что мы ошиблись. Он обнаружил неспособность возглавлять ЦК. Он делает ошибку за ошибкой, он зазнался. Отношение к членам президиума стало нетерпимым, особенно после ХХ съезда. Он подменяет государственный аппарат партийным, командует непосредственно через голову Совета министров. Мы должны принять решение об освобождении Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК.

Маленкова поддержал Каганович, у которого Никита Сергеевич когда-то был в подчинении:

– Хрущев систематически занимался дискредитацией президиума ЦК, критиковал членов президиума за нашей спиной. Такие его действия вредят единству, во имя которого президиум ЦК терпел до сих пор причуды Хрущева.

Поднаторевший в борьбе с партийными уклонами Каганович напомнил, что Хрущев в свое время допустил ошибку и поддержал троцкистскую платформу:

– Хрущев был в двадцать третьем – двадцать четвертом годах троцкистом. И только в двадцать пятом он пересмотрел свои взгляды и покаялся в своем грехе.

Обвинение в троцкизме было крайне опасным, и потом Хрущев попросит Микояна прийти ему на помощь. Анастас Иванович растолкует недавним членам ЦК, плохо осведомленным о реальной истории партии:

– В двадцать третьем году Троцкий выдвинул лозунг внутрипартийной демократии и обратился с ним к молодежи. Он собрал много голосов студенческой молодежи, и была опасность, что он может взять в свои руки руководство партией. Во время этой дискуссии на одном из первых собраний Хрущев выступал в пользу этой позиции Троцкого, но затем, раскусив, в чем дело, в той же организации активно выступал против Троцкого. Не надо забывать, что Троцкий был тогда членом политбюро, ратовал за внутрипартийную демократию. Надо знать психологию того времени и подходить к фактам исторически…

Забавно, что всякий раз, когда Хрущев, подчиняясь человеческим чувствам, выступал за демократию в партии или в защиту невинно расстрелянных, его обвиняли либо в троцкизме, либо в ревизионизме. Партийные работники и после его отставки говорили: «Хрущев троцкист, хотя о Троцком высказывается уклончиво. Ему пары лет не хватило, чтобы всех реабилитировать, начиная с Зиновьева и Каменева. И колхозы он считал делом сомнительным, отсюда его установки на агрогорода и совхозы».

А тогда на президиуме ЦК Молотов, фактически отстраненный от большой политики, тоже с удовольствием поквитался с Хрущевым:

– Как ни старался Хрущев провоцировать меня, я не поддавался на обострение отношений. Но оказалось, что дальше терпеть невозможно. Хрущев обострил не только личные отношения, но и отношения в президиуме в целом.

Молотова и Маленкова поддержали глава правительства маршал Николай Александрович Булганин и два его первых заместителя – Михаил Георгиевич Первухин и Максим Захарович Сабуров. Ворошилов, которым Хрущев в последнее время просто помыкал, внес оргпредложение:

– Я пришел к заключению, что необходимо освободить Хрущева от обязанностей первого секретаря. Работать с ним, товарищи, стало невмоготу. Не можем мы больше терпеть подобное. Давайте решать.

Едва зазвучала критика в адрес Никиты Сергеевича, секретари ЦК Фурцева и Брежнев бросились собирать его союзников и единомышленников. Екатерина Алексеевна сразу сказала:

– Надо звать Жукова, он на стороне Хрущева.

Секретарь ЦК Аверкий Борисович Аристов, ведавший партийными организациями Российской Федерации, заболел и находился дома. Фурцева предложила и его привезти на заседание, хотя он не был членом президиума и не имел права решающего голоса.

Леонид Ильич побежал к себе в кабинет звонить Аристову:

– Немедленно приезжайте, нас мало.

Потом стал искать министра обороны Жукова. Выяснилось, что маршал на учениях за городом. За ним послали. После этого Леонид Ильич связался с председателем КГБ Серовым, предупредил, что заседание президиума направлено против Никиты Сергеевича.

Когда Брежнев вернулся, его подозрительно спросили:

– Куда это вы мотались?

Брежнев огрызнулся:

– У меня желудок расстроился.

Фурцевой он дал знать, что мобилизовал всех, кого мог.

Маленков в нервном состоянии даже стучал кулаком по столу. Маршал Жуков потом вспоминал:

– Я сидел рядом с Маленковым, и у меня графин подпрыгнул на столе.

Хрущева предполагалось назначить министром сельского хозяйства: пусть еще поработает, но на более скромной должности. Расклад был не в его пользу. Семью голосами против четырех президиум проголосовал за освобождение Хрущева с поста первого секретаря.

Но произошло неожиданное: Хрущев нарушил партийную дисциплину и не подчинился решению высшего партийного органа. Ночь после заседания он провел без сна со своими сторонниками. Вместе они разработали план контрнаступления.

Никита Сергеевич был уверен, что многие члены ЦК, особенно молодые, поддержат его в борьбе против старой гвардии и простят ему такое нарушение дисциплины. Динамичная политика Хрущева открывала молодому поколению новые возможности. Страна это почувствовала.

«Когда стал известен секретный доклад Хрущева о культе Сталина, – писал литературный критик Владимир Лакшин, в ту пору не чуждый карьерных амбиций, – возникло ощущение, что мы становимся свидетелями небывалых событий. Привычно поскрипывавшее в медлительном качании колесо истории вдруг сделало первый видимый нам оборот и закрутилось, сверкая спицами, обещая и нас, молодых, втянуть в свой обод, суля движение, перемены – жизнь».

Помощники и соратники Хрущева обзванивали партийных секретарей по всей стране, мобилизуя их на поддержку Никиты Сергеевича.

Первый секретарь Хабаровского обкома Алексей Павлович Шитиков вызвал своего второго секретаря Алексея Клементьевича Чёрного:

– Только что звонил заведующий сельхозотделом ЦК Мыларщиков. Просил созвониться с соседями-дальневосточниками, всем вместе первым самолетом вылететь в Москву и сразу же ехать к нему в ЦК. При этом он доверительно намекнул, что в Кремле идет очень важное заседание президиума ЦК, касающееся Хрущева. Но о причинах выезда просил не распространяться.

Верные Хрущеву люди объясняли провинциальным парт-секретарям:

– В Кремле бывшие сталинцы бьют нашего Никиту.

Ключевую роль в спасении Хрущева сыграли председатель КГБ Иван Александрович Серов и министр обороны Георгий Константинович Жуков. Маршал Жуков самолетами военно-транспортной авиации со всей страны доставлял в Москву членов ЦК, а Серов их правильно ориентировал. Некоторые члены ЦК в этом и не нуждались. Они сразу встали на сторону Хрущева. Шелепин не колебался ни секунды.

Появилось письмо, адресованное президиуму ЦК:

«Нам, членам ЦК КПСС, стало известно, что Президиум ЦК непрерывно заседает. Нам также известно, что вами обсуждается вопрос о руководстве Центральным Комитетом и руководстве Секретариатом. Нельзя скрывать от членов Пленума ЦК такие важные для всей нашей партии вопросы.

В связи с этим мы, члены ЦК КПСС, просим срочно созвать Пленум ЦК и вынести этот вопрос на обсуждение Пленума.

Мы, члены ЦК, не можем стоять в стороне от вопросов руководства нашей партией».

Письмо подписали люди, связавшие с Хрущевым свою политическую судьбу: первый заместитель министра иностранных дел Патоличев, первый секретарь Горьковского обкома Игнатов, первый секретарь Московского обкома Капитонов, первый секретарь Краснодарского крайкома Полянский, министр оборонной промышленности Устинов, министр иностранных дел Громыко, маршал Малиновский, министр внутренних дел Дудоров, первый заместитель министра обороны Конев и руководитель комсомола Шелепин.

Они собрались в Свердловском зале Кремля, заявили, что поддерживают первого секретаря и пришли требовать от членов президиума отчета: что происходит?

Члены президиума ЦК были потрясены тем, что кто-то посмел пойти против их воли. Поначалу даже не хотели разговаривать с пришедшими.

– Они отказались принять группу членов ЦК! – говорил потом Шелепин, выступая на пленуме. – Это возмутительно. Это была беседа как в буржуазном парламенте, а не в коммунистической партии Советского Союза.

Все-таки несколько членов президиума ЦК вынуждены были выйти из зала заседаний, чтобы поговорить с недовольными. Разгневанный маршал Ворошилов напустился на Шелепина:

– Это тебе, мальчишке, мы должны давать объяснения? Научись сначала носить длинные штаны!

Президиум ЦК понял, что партийный аппарат вышел из подчинения. Молотову и Маленкову пришлось согласиться на проведение пленума ЦК, на котором люди Хрущева составляли очевидное большинство. Остальные, увидев, чья берет, тотчас присоединились к победителю.

Роли переменились. Пленум ЦК превратился в суд над антипартийной группой Молотова, Маленкова и Кагановича. Молотова на первое место поставил сам Хрущев – он считал Вячеслава Михайловича идейным вождем группы.

Антипартийной в советской истории объявлялась та группа, которая терпела поражение во внутрипартийной борьбе. Победил Хрущев, поэтому его противники оказались антипартийной группой. Через семь лет, осенью 1964-го, Хрущев потерпел поражение, и люди, которые говорили о нем почти то же самое, что Маленков и другие, оказались победителями и взяли власть…

Молотов, Маленков, Булганин, Каганович думали, что партия автоматически примет их точку зрения, и ошиблись. И ведь, казалось бы, разумные вещи говорили они в 1957-м: что формируется культ личности Хрущева, что нужна демократия и коллегиальность в партии, что лозунг «догнать и перегнать Америку по мясу и молоку» просто глупый… Но никто не стал их слушать, как они прежде не слушали других, пытавшихся критиковать партийный аппарат и вождей.

22 июня, на первом же заседании пленума, хотя сообщение делал Суслов, Никита Хрущев не выдержал и гневно обрушился на своих противников. К нему из зала и обратился Шелепин:

– Никита Сергеевич, какова позиция товарища Булганина?

– Позиция грешная, – припечатал Хрущев руководителя правительства.

Хрущев ловко выделил из семи членов президиума, выступивших против него, троих – Молотова, Маленкова и Кагановича – и представил их антипартийной группой. Остальным дал возможность признать свои ошибки и отойти в сторону. Ворошилова и Булганина Хрущев вообще помиловал. От Булганина он, правда, потом все равно избавился, а Ворошилову позволил остаться на декоративном посту председателя президиума Верховного Совета СССР.

На утреннем заседании 24 июня Шелепин обратился к растерянному и оправдывавшемуся Булганину:

– Почему вы хотели отстранить товарища Хрущева? Почему вы возглавили эту антипартийную группу?

Судя по всему, это были заранее подготовленные вопросы. Заранее и обговорили, кому что говорить.

Глава правительства сбивчиво отвечал:

– Я заявляю, что имел лишь одно намерение – устранить недостатки в работе президиума. В последние дни я разговаривал с товарищем Хрущевым и указывал на его недостатки. Я говорил с ним и о его личных недостатках.

Шелепина включили в группу из сорока девяти членов ЦК, которым под руководством Хрущева предстояло подготовить резолюцию пленума. Руководителю комсомола дали слово на пленуме – честь, которой удостоили не всех, кто желал поддержать Хрущева.

Для начала Александр Николаевич заговорил о коллегиальности:

– Так, как сейчас загружен президиум Центрального комитета партии – это дело тоже не совсем правильное. Мы ведь читаем протоколы президиума ЦК партии. Президиум, например, решает такие вопросы, как о награждении медалью пожарников за тушение пожаров. Товарищи, если президиум будет решать такие вопросы, тогда некогда президиуму будет заниматься принципиальными, крупными вопросами внутренней и внешней политики нашей страны.

В зале послышались одобрительные голоса.

– От таких вопросов можно освободить президиум ЦК, чтобы такие вопросы решал не весь президиум ЦК…

– Или секретариат ЦК, – предложил Поспелов.

– Или секретариат Центрального комитета, – согласился Шелепин.

Речь шла о перераспределении власти. В президиуме ЦК у Хрущева не было большинства, а секретариат – за исключением Дмитрия Трофимовича Шепилова – полностью был на его стороне.

Шелепин обрушился на Маленкова:

– Маленков до сих пор не успокоился и делает все для того, чтобы прийти к власти, и ведет борьбу за это. Он на протяжении ряда лет мешал занять комсомолу достойное место в стране. Маленкову неоднократно ЦК ВЛКСМ предлагал, чтобы комсомол взялся за решение конкретных дел. В ответ на это мы слышали от него, что это старомодный метод, что этого не требуется. И получилось так, что комсомол на деле не менее десяти лет занимался болтовней, разговорами о необходимости лекционной пропаганды и ничего конкретного в этом отношении не делал.

Досталось от Шелепина и Кагановичу, которого первый секретарь ЦК ВЛКСМ именовал двурушником и хамелеоном:

– Взять его речь на шестидесятилетии Никиты Сергеевича Хрущева. Я был там. Вы знаете, он говорил о Никите Сергеевиче – вы извините меня, Никита Сергеевич, – как о боге, о верности ему, преданности и так далее. И после всего этого облил его грязью. Каганович полностью давно уже выработался. Я прямо это говорю и не хочу, товарищи, извиняться… Я считаю, что у Кагановича остались только голосовые связки. Но, товарищи, хорошие голосовые связки – это еще не признак хорошего ума. Я считаю, что таким людям нет и не может быть места в президиуме…

Шелепин рассказал то, о чем узнал от Семичастного:

– В сорок седьмом году он, по сути дела, учинил расправу над руководством комсомола Украины. А ведь там трехмиллионная армия комсомольцев. В чем обвинял он украинских товарищей? Тогда там Семичастный был. Он сейчас секретарем ЦК ВЛКСМ работает. Он присутствует здесь, на пленуме, и может, если нужно, выступить и рассказать о том, как Каганович учинил эту расправу. Да он и над Семичастным издевался. В то время Семичастный, я извиняюсь перед ним, был мальчишкой, ему было двадцать три года. И вместо того, чтобы воспитывать его, Каганович занимался администрированием, держал его до семи часов утра на казарменном положении… Надо разобраться с вопросом, кем себя окружил Каганович. Хочу сказать о его помощнике Черняке. Это садист, стервец. Я отвечаю за эти слова. Если надо, могу во время обеденного перерыва принести заявление родного сына Черняка, написанное им в Центральный комитет комсомола на отца. Он описывает отца как садиста, стервеца, антисоветчика, который издевается над женой и сыном. А он двадцать лет на Кагановича работает…

Шелепин заговорил о репрессиях, об ответственности Маленкова, Молотова, Кагановича за расстрелы невинных людей:

– Из семидесяти трех членов Центрального комитета ВЛКСМ, избранных Х съездом, были исключены из состава ЦК и арестованы сорок восемь членов ЦК, девятнадцать кандидатов, пять членов ревизионной комиссии. Они с ними расправились. Пусть бы сейчас они приняли, например, Пикину, бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ, которая работает сейчас в Центральном комитете партии. Я ее принимал, она долго рассказывала о том, как издевались и измывались над ней. Они бы приняли Уткина, бывшего секретаря Ленинградского обкома, который отсидел шестнадцать лет, пришел инвалидом, у него рука и нога отнялись. Они бы рассказали им о чудовищных зверствах. Вы должны за это отвечать перед народом и партией! Вот был секретарь Центрального комитета ВЛКСМ Иванов. Это был способный, умный работник. Его арестовали по так называемому «ленинградскому делу», когда он работал инспектором ЦК КПСС. Маленков был в то время секретарем Центрального комитета. Разве это помимо Маленкова шло? Я помню, у нас одного инструктора забрали, так за десять дней предупредили, ознакомили с делом. Я не думаю, что Иванова арестовали без ведома Маленкова… Всеволода Иванова, который в блокадном Ленинграде был секретарем обкома и горкома комсомола, после войны перевели в Москву вторым секретарем ЦК ВЛКСМ. Его арестовали в ноябре сорок девятого года. Обвинили в том, что он «был связан по вражеской деятельности» с бывшими руководителями Ленинграда, «являлся проводником их антипартийного влияния… пропагандировал лживую теорию „ленинградской исключительности“». Через год, 28 октября 1950 года, приговорили к расстрелу.

Затем Шелепин перешел к Молотову и его жене:

– О жене Молотова на пленуме был разговор, его предупреждали: «Возьми ее в руки, наведи порядок». Но он, видимо, не сделал из этого выводов.

Хрущев и его окружение вели огонь на уничтожение членов «антипартийной группы», поэтому и Александр Шелепин не стеснялся в выражениях. На самом деле жена Молотова Полина Семеновна Жемчужина (Карповская) уже не имела никакого отношения к политике.

А когда-то она была политически активным человеком, чем и понравилась будущему мужу. В 1918 году ее приняли в партию, на следующий год взяли инструктором ЦК компартии Украины по работе среди женщин. С Молотовым она познакомилась на совещании в Петрограде. Энергичная и целеустремленная женщина, верящая в торжество коммунистической партии, Полина Жемчужина быстро пошла в гору. В сентябре 1930-го ее назначили директором парфюмерной фабрики «Новая заря».

В те годы Сталины и Молотовы дружили семьями. Сталин очень прислушивался к мнению Полины Семеновны. Она внушала вождю, что необходимо развивать парфюмерию, потому что женщинам нужно не только мыло, но и духи, и косметика. Жемчужина сначала возглавила трест мыловаренно-парфюмерной промышленности, а летом 1936-го – главное управление мыловаренной и парфюмерно-косметической промышленности наркомата пищевой промышленности. Через год она стала заместителем наркома пищевой промышленности.

«Она вышла из работниц, была способной и энергичной, быстро соображала, обладала организаторскими способностями и вполне справлялась со своими обязанностями, – писал Анастас Микоян. – Кроме положительного, ничего о ней сказать не могу. Под ее руководством эта отрасль развивалась настолько успешно, что я мог поставить перед ней задачу, чтобы советские духи не уступали по качеству парижским. Тогда эту задачу в целом она почти что выполнила: производство духов стало на современном уровне, лучшие наши духи получили признание».

В январе 1939 года Сталин сделал Жемчужину наркомом рыбной промышленности. Так что супруги Молотовы теперь оба входили в состав правительства. Сталина эта семейственность не смущала. Он распорядился избрать Жемчужину депутатом Верховного Совета СССР и на ХУШ съезде партии – кандидатом в члены ЦК. Полину Семеновну наградили орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, Знак Почета.

Но именно в это время отношение Сталина к Молотову стало постепенно меняться. Молотову отныне отводилась роль не соратника, а, как и всем, подручного вождя. Сталин продолжал обсуждать с ним важнейшие вопросы, но решил поставить его на место и покончить с прежними приятельскими отношениями.

Жемчужину сняли с должности, вывели из состава кандидатов в члены ЦК. Вождь стал винить Полину Семеновну в том, что она «плохо влияла» на его жену Надежду Аллилуеву, следовательно, косвенно виновна в ее самоубийстве…

В конце 1948 года Жемчужину исключили из партии, через месяц арестовали и отправили в ссылку. Освободили ее после смерти Сталина и отправили на пенсию. Но товарищи по партийному руководству помнили, что у Молотова есть одно слабое место – это его жена, которую он обожал и потому очень болезненно реагировал на разговоры о Полине Семеновне.

На пленуме ЦК в июле 1955 года, когда на Молотова набросились за его позицию по Югославии, опять заговорили и о «недопустимости» вмешательства его жены в политические дела. Имелось в виду, что она приняла жену американского посла в Советском Союзе Чарлза Болена. Сегодня это кажется нормальным и даже необходимым элементом дипломатической жизни – жена министра иностранных дел встречается с женой аккредитованного в Москве посла. Но тогда это сочли недопустимым.

– В свое время, – продолжал Шелепин, – меня послали вместе с товарищем Пеговым сопровождать товарища Хо Ши Мина в пионерский лагерь. Приезжаем туда и вдруг видим одну женщину, которая говорит нам, что она из детского дома, над которым шефствует жена Молотова, и что она прибыла сюда затем, чтобы отвезти товарища Хо Ши Мина в детский дом. Мы ей сказали, что товарищ Хо Ши Мин не поедет туда. В ответ она заявила: нет, поедет, так как Полина Семеновна сказала, что он поедет. Если бы товарищ Молотов сделал выводы из критики на пленуме, то разве бы она смогла так поступать?

– Надо факты говорить, – прервал Шелепина Молотов, – а не то, что кто-то сказал.

– Я сам там был, – обиделся Шелепин, – даю партийное слово, за что купил, за то и продаю. И ни одного слова не прибавляю.

Перебранка приобрела базарный характер. Как только члены ЦК отрывались от написанного помощниками текста, ничего не оставалось от завидно гладкой речи с цитатами и примерами…

Очень резко Шелепин выступил против секретаря ЦК партии по идеологии Дмитрия Трофимовича Шепилова, одного из самых интересных политиков советского времени. У Шепилова была яркая, хотя и очень недолгая карьера. Обаятельный и красивый человек, вернувшийся с фронта в генеральских погонах, он располагал к себе с первого взгляда.

Он понравился Хрущеву. Никита Сергеевич оценил его – умница, работяга, образованный человек и не интриган, хороший оратор. Такие люди Хрущеву были нужны. Он собирал надежную команду, Шепилова привлек к подготовке своих выступлений.

17 апреля 1954 года Хрущев пышно отметил свое шестидесятилетие. Через несколько дней встретил Шепилова, спросил:

– Вы были у меня на именинах?

– Нет, не был.

– Почему?

– А меня никто не приглашал.

– Ну, это значит, мои хлопцы маху дали.

Отношения быстро приобрели личный характер. Хрущев приезжал на дачу к Шепилову с женой, обедали вместе. Но чаще забирал его с семьей к себе на все воскресенье. Хрущев и Шепилов гуляли вдвоем и откровенно говорили и о сталинских преступлениях, и о том, что нужно делать со страной. Хрущев отличал Шепилова, доверял ему. Когда Дмитрий Трофимович обращался за указаниями, отвечал:

– Решайте сами.

Но со временем между ними началось охлаждение. Шепилов, не понимая, как быстро меняется характер Никиты Сергеевича, стал спорить с ним.

Когда Хрущев задумал коренным образом поменять систему управления экономикой и вместо министерств ввел систему региональных совнархозов, Шепилов к нему пришел со схемой, на которой были показаны сложные связи Горьковского автомобильного завода с другими предприятиями – откуда завод получает запасные части и материалы. Экономист Шепилов объяснял первому секретарю, что при новой схеме предприятия не смогут работать.

– Ну, знаете, – насмешливо говорил потом Хрущев, – такая паутина получилась, и Шепилов, как муха, попал в эту паутину и дальше двигаться не может. Я говорил ему: вы рассуждаете неправильно. Когда реорганизуем управление промышленностью, будет расти разумная кооперация, а все глупые, ненужные связи отпадут.