Текст книги "Шелепин"

– За будущего вождя нашей партии Георгия Михайловича.

Присутствующий Попов пропустил мимо ушей и будто согласился с прогнозом. Тогда как нужно было одернуть дурака или после обсудить о его партийности…

Попов расставляет свои кадры везде, где может, с тем, чтобы в удобный момент взять баранку руля страны в свои руки. Таким образом, Попов соревновался с ленинградцами в расстановке «своих» людей. Шла подготовка к захвату лидерства. В Москве начали поговаривать, что Попову дорога расчищена на этом пути.

В кругах МК открыто говорят, что за плечами Попова тов. Сталин и что пост великого вождя перейдет Попову…»

В письме говорилось и о кадрах Попова. Мол, один из его фаворитов, секретарь райкома партии, во время войны служил в армии присоединившегося к немцам генерала Власова, другой – «тупица из тупиц», секретарь обкома (женщина) сделала карьеру, потому что входила в гарем Попова. Секретарь горкома партии Николай Павлович Фирюбин – «политически безграмотный человек, лизавший ему пятки».

Досталось и руководителю московского комсомола Николаю Красавченко, под руководством которого начинал Шелепин: «Молодой карьерист комсомолец Красавченко попал на фронт, оказался в плену у немцев, неизвестно где дел партийный билет. Неизвестными путями выбрался из тыла врага. Ему бы место в лагерях. Но Попов выдал ему новый партбилет, послал за границу в числе членов молодежной делегации, а затем сделал его секретарем МК и МГК ВЛКСМ.

Будучи карьеристом, а не руководителем Красавченко на прошлой областной конференции комсомола был забаллотирован депутатами. Попов находился в это время в отпуске. Поехали к Попову с вопросом как быть? Приказ был дан «избрать Красавченко опять секретарем МК и МГК ВЛКСМ».

Попов настоятельно домогался избрания Красавченко на последнем съезде комсомола секретарем ЦК ВЛКСМ. Но даже молодежь раскусила, что за фрукт Красавченко, и провалила его».

Николай Красавченко в 1941-м с большой группой московской молодежи был отправлен под Смоленск на строительство оборонительных сооружений. Немцы наступали так стремительно, что люди попали в плен. Красавченко, понимая, что его ждет, закопал партбилет в каком-то сарае. Но ему удалось бежать из плена. Выйдя к своим, он рассказал, как утратил партбилет, и ему выдали новый. Теперь этот эпизод поставили ему в вину…

Что касается поездки за границу, то его в 1942 году вместе с двумя снайперами, отличившимися на войне, отправили в Англию и Соединенные Штаты агитировать британскую и американскую молодежь за скорейшее открытие второго фронта…

Красавченко действительно прочили в секретари ЦК ВЛКСМ, но Попов эту идею отверг, сказав:

– Ты туда не лезь. Мы на тебя в Москве виды имеем…

Вождь многое прощал своим подчиненным, но если Георгий Попов позволяет окружению говорить о нем как о будущем лидере, значит, от него надо избавиться.

29 октября Сталин с юга написал записку Маленкову, оставшемуся в Москве на хозяйстве:

«Я не знаю подписавших это письмо товарищей. Возможно, что эти фамилии являются вымышленными (это нужно проверить). Но не в этом дело. Дело в том, что упомянутые в письме факты мне хорошо известны, о них я получил несколько писем от отдельных товарищей Московской организации.

Возможно, что я виноват в том, что не обращал должного внимания на эти сигналы. Не обращал должного внимания, так как верил тов. Попову. Но теперь, после неподобающих действий тов. Попова, вскрывших антипартийные и антигосударственные моменты в работе тов. Попова, Политбюро ЦК не может пройти мимо вышеупомянутого письма».

Записка вождя позволяет предположить, что вождь уже выражал недовольство Поповым. А для формального разбирательства нужен был повод, который и был организован – письмо. Сталин распорядился назначить комиссию. Поручение было исполнено незамедлительно.

1 ноября появилось постановление политбюро:

«Назначить комиссию в составе тт. Маленкова, Берия, Кагановича и Суслова для проведения проверки деятельности т. Попова Г. М. с точки зрения фактов, отмеченных в письме трех инженеров».

Комиссия легко справилась с задачей, поскольку позиция Сталина была ясна: снять Попова с должности.

Карьера Георгия Михайловича Попова началась с комсомольской работы. Он руководил комсомольской ячейкой на торфоразработках в Тамбовской области, потом был секретарем в Пахотно-Угловском волостном комитете комсомола, работал в протезной мастерской, откуда был отправлен на комсомольскую работу в Татарию.

В 1935 году Георгий Попов поступил на машиностроительный факультет Промышленной академии. В 1939-м его взяли инструктором в организационно-распределительный отдел ЦК партии, занимавшийся расстановкой руководящих кадров.

Когда перед войной Сталин отправил Хрущева на Украину, московское руководство сформировали заново. Первым секретарем горкома и обкома стал Александр Сергеевич Щербаков, молодой политик, которого Сталин быстро продвигал по служебной лестнице. Щербаков начинал трудовую деятельность разносчиком газет в Рыбинске, после революции стал секретарем Туркестанского крайкома комсомола. В 1924 году окончил Коммунистический университет имени Я. М. Свердлова и работал в Нижегородском крае секретарем Муромского окружкома партии.

В 1930-м он приехал в Москву учиться в Институт красной профессуры, но через два года его взяли в аппарат ЦК партии – заместителем заведующего орготделом. Еще через два года стал секретарем только что созданного Союза советских писателей (то есть был своего рода комиссаром при Максиме Горьком) и одновременно заведовал отделом культурно-просветительной работы ЦК.

В 1936 году Щербакова сделали вторым секретарем Ленинградского обкома, а в апреле 1937-го утвердили первым секретарем Иркутского (Восточно-Сибирского) обкома, где он провел массовую чистку.

Щербаков докладывал члену политбюро Андрею Александровичу Жданову о проделанной работе:

«Должен сказать, что людям, работавшим ранее в Восточной Сибири, верить нельзя. Объединенная троцкистско-"правая" контрреволюционная организация здесь существовала с 1930–1931 года…

Партийное и советское руководство целиком было в руках врагов. Арестованы все руководители областных советских отделов, заворготделами обкома и их замы (за исключением пока двух), а также инструктора, ряд секретарей райкомов, руководители хозяйственных организаций, директора предприятий и т. д. Таким образом, нет работников ни в партийном, ни в советском аппарате.

Трудно было вообразить что-либо подобное.

Теперь начинаем копать органы НКВД.

Однако я не только не унываю, но еще больше укрепился в уверенности, что все сметем, выкорчуем, разгромим и последствия вредительства ликвидируем.

Даже про хворь свою и усталость забыл, особенно когда побывал у т.т. Сталина и Молотова».

Так тогда делались карьеры – на чужой крови. В начале 1938 года Щербакова перевели в Сталинский (Донецкий) обком, но в октябре того же года Сталин поставил его во главе Московского горкома и обкома партии, в помощь ему подыскали Георгия Попова – в ноябре 1938-го его сделали вторым секретарем Московского горкома. В начале декабря 1944 года Попова назначили еще и председателем исполкома Моссовета. Иначе говоря, он непосредственно занимался всеми городскими делами, до которых у Щербакова просто руки не доходили.

Перед войной Сталин сделал Александра Сергеевича Щербакова секретарем ЦК, членом оргбюро и кандидатом в члены политбюро, поручил ему руководить управлением пропаганды и агитации ЦК. Когда началась война, его назначили еще и начальником Совинформбюро. В 1943-м Щербаков стал одновременно заведовать отделом международной информации ЦК. Это была нагрузка, превышающая человеческие возможности.

Историки считают Александра Щербакова чуть ли не самым исполнительным помощником Сталина, готовым в лепешку расшибиться, лишь бы исполнить указание вождя. Если многие его коллеги были циничными карьеристами, то Щербаков подчинялся вождю искренне.

«По культурному уровню это был старший дворник, – вспоминал Корней Чуковский. – Когда я написал „Одолеем Бармалея“, а художник Васильев донес на меня, будто я сказал, что напрасно он рисует рядом с Лениным – Сталина, меня вызвали в Кремль, и Щербаков, топая ногами, ругал меня матерно. Это потрясло меня.

Я и не знал, что при каком бы то ни было строе всякая малограмотная сволочь имеет право кричать на седого писателя. У меня в то время оба сына были на фронте».

Нечто подобное сказал о Щербакове Александр Александрович Фадеев, руководивший Союзом писателей: «Я ненавидел Щербакова за то, что он кичился своей бюрократической исполнительностью, своей жестокостью бесчеловечного служаки».

Щербаков вполне мог стать вторым человеком в партии. Но Александр Сергеевич был тяжелым сердечником. Неправильный образ жизни усугубил его нездоровье. Для него опасно было принимать участие в сталинских застольях. А он почитал за счастье быть приглашенным к вождю на дачу.

«Берия, Маленков и Микоян сговорились с девушками, которые приносили вино, чтобы те подавали им бутылки от вина, но наливали бы туда воду и слегка закрашивали ее вином или же соками, – вспоминал Хрущев. – Таким образом, в бокалах виднелась жидкость нужного цвета: если белое вино – то белая жидкость, если красное вино – то красная. А это была просто вода, и они пили ее.

Но Щербаков разоблачил их: он налил себе «вина» из какой-то такой бутылки, попробовал и заорал:

– Да они же пьют не вино!

Сталин взбесился, что его обманывают, и устроил большой скандал Берии, Маленкову и Микояну.

Мы все возмущались Щербаковым, потому что не хотели пить вино, а если уж пить, то минимально, чтобы отделаться от Сталина, но не спаивать, не убивать себя. Щербаков тоже страдал от того же. Однако этот злостный подхалим не только сам подхалимничал, а и других толкал к тому же. Кончил он печально. Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и умер.

Сталин, правда, говорил другое: что дураком был – стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил себе излишества с женой. Но мы-то знали, что умер он оттого, что чрезмерно пил в угоду Сталину, а не из-за своей жадности к вину…»

Александр Сергеевич Щербаков умер 10 мая 1945 года, когда страна праздновала победу над фашизмом. Ему не было и сорока четырех лет. Должности Щербакова унаследовал Попов. Он возглавил горком и обком партии. В марте 1946-го он стал еще и секретарем ЦК и членом оргбюро.

При Попове пышно, целую неделю, отмечалось восьмисотлетие Москвы. 6 сентября 1947 года в Большом театре прошло торжественное заседание Моссовета. Попов выступил с докладом «О социалистической Москве и перспективах ее развития». На следующий день был заложен памятник основателю города Юрию Долгорукому. 20 сентября на митинге объявили об учреждении медали «В память 800-летия Москвы».

Все это делалось с благословения Сталина. Праздник позволял Попову приблизиться к вождю. Георгия Михайловича и в самом деле стали воспринимать как политика с большим будущим. В Москве он вел себя как абсолютный хозяин. Но Попов, по словам Хрущева, был «неумный человек и грубый администратор». Он зарвался, кричал даже на министров и настроил против себя интеллигенцию. А уж московский партийно-комсомольский аппарат он разносил безжалостно.

Юрий Владимирович Бернов работал в те годы в горкоме комсомола. Накануне празднования 7 Ноября Бернова утвердили комиссаром тридцатитысячной колонны физкультурников, которые по традиции открывали демонстрацию трудящихся на Красной площади.

На одну из ночных репетиций приехал Георгий Попов. Как назло, именно в этот момент колонна сбилась. Взбешенный Попов прилюдно матерно выругал руководителей колонны (один из которых заведовал отделом в горкоме партии), подозвал барабанщиков из оркестра и заставил своих подчиненных под свист и улюлюканье собравшихся ходить строевым шагом по Красной площади.

– Вот так продолжайте репетицию, – удовлетворенно сказал он и уехал.

Не удивительно, что Попов нажил себя множество врагов, которые мечтали избавиться от самодура.

4 декабря 1949 года политбюро утвердило выводы, сделанные комиссией, а 12 декабря появилось постановление политбюро, естественно, согласованное со Сталиным. Попову предъявили два главных обвинения:

«1. Тов. Попов не обеспечивает развертывания критики и самокритики в Московской партийной организации. Более того, своими неправильными методами руководства он способствует зажиму критики недостатков в работе Московского комитета ВКП(б) и Московской партийной организации…

2. Московский комитет ВКП(б) прежде всего по вине т. Попова проводит неправильную линию в отношении союзных министерств и министров, пытаясь подмять министров и командовать министерствами, подменить министров, правительство и ЦК ВКП(б)…

Возомнив, что ему все позволено, т. Попов требует от министров, чтобы они беспрекословно подчинялись указаниям Московского комитета… Не согласным с этими антигосударственными требованиями министрам т. Попов угрожает тем, что Московский комитет будто бы имеет свою резиденцию, куда он «может пригласить министров» и дать им нагоняй…»

Политбюро решило:

«а) освободить т. Попова от обязанностей секретаря МК и МГК ВКП(б), а также от обязанностей секретаря ЦК ВКП(б) и направить на другую работу, обязав его решительно изжить неправильные методы в своей дальнейшей деятельности;

б) созвать пленум МК и МГК ВКП(б), на котором разъяснить ошибки и недостатки в руководстве как т. Попова, так и бюро Московского областного и бюро МГК ВКП(б)».

Отдельно постановили, что отныне секретари райкомов и председатели райисполкомов Москвы и Ленинграда будут утверждаться еще и в ЦК. Подозрительный Сталин хотел помешать городским руководителям самостоятельно подбирать кадры и окружать себя преданными людьми.

Изгнанного с позором Попова сменил Никита Хрущев. 13 декабря 1949 года постановлением политбюро он был утвержден секретарем ЦК ВКП(б). Это постановление было подтверждено опросом членов ЦК, проведенным за два дня, 15–16 декабря. Собирать пленумы ЦК Сталин не любил.

13 декабря открылся и пленум горкома и обкома партии. Впервые Хрущев выступил в новой роли. Дали слово и Попову. Он, зная правила игры, каялся и повторял:

– Правильно, что меня освободили.

Первоначально друзья-приятели надеялись сохранить за Поповым пост председателя Моссовета, но Сталин велел вообще убрать его из города. Он показал Хрущеву письмо, погубившее карьеру Попова, спросил:

– Вы ознакомились с этим документом?

– Да, ознакомился.

– Ну, как?

Наверное, если бы Хрущев пожелал, Попов угодил бы в руки чекистов. Но Хрущев не захотел затевать в Москве новую чистку. Он доложил, что безобразий в столице много, но контрреволюции нет.

Георгий Попов еще легко отделался, его сделали министром городского строительства. В марте 1951 года назначили министром сельскохозяйственного машиностроения. Но в декабре Попов потерял и этот пост. Сталин распорядился отправить его в Куйбышев руководить заводом. Но не забыл о Попове. Осенью 1952-го, перед Х1Х съездом, вызвал его в Кремль. Вождь долго смотрел на опального чиновника, потом сказал:

– Ну что, одумался? Говорят, ссылка только пошла тебе на пользу.

После смерти вождя, в апреле 1953-го, Попова вернули в Москву и в порядке компенсации отправили послом в Польшу. Однако и на этой должности Попов не удержался.

Бывший комсомольский работник Юрий Бернов, который стал дипломатом и в Варшаве вновь оказался подчиненным Попова, вспоминал, как на приеме в посольстве по случаю Октябрьской революции к Георгию Михайловичу подошел посол Ирана и возмущенно сказал:

– Господин посол, вы без объяснения причин не пришли ко мне в посольство на прием в связи с нашим национальным праздником. То есть вы не уважаете мою страну и меня лично. Я уважаю вашу страну – нашего доброго соседа, поэтому пришел на прием в советское посольство. Но я не уважаю вас как посла, поэтому я ухожу с приема.

Самодур Попов вел себя в Польше, как комиссар среди анархистов, по каждому поводу отчитывал главу партии и правительства Болеслава Берута – например за то, что польские крестьяне якобы не так пашут и не так сеют, и однажды заявил, что не взял бы его к себе даже секретарем райкома в Московской области.

Возмущенный руководитель Польши позвонил Хрущеву и сказал, что раз уж он не способен быть даже секретарем райкома, то должен поставить вопрос о своем освобождении. Хрущев поспешил его успокоить. Преданный Москве Болеслав Берут был для советского руководства значительно важнее, чем порядком надоевший посол.

Георгия Попова, который и года не усидел в Варшаве, отозвали. 13 февраля 1954 года на заседании президиума ЦК Попова отчитали за грубые ошибки на посту посла. Тот оправдывался:

– Я же не дипломат…

Ничего другого сказать в свое оправдание не мог.

Заместителю министра иностранных дел Валериану Александровичу Зорину поручили подготовить проект постановления «о политических ошибках и неправильных действиях т. Попова».

29 марта президиум ЦК снял Попова с должности:

«Тов. Попов нарушил указания ЦК КПСС и советского правительства о недопустимости какого-либо вмешательства послов СССР во внутренние дела народно-демократических стран и пытался взять на себя функции контроля за деятельностью ЦК ПОРП и польского правительства.

Тов. Попов, не имея на то никаких полномочий, позволил себе в беседах с т. Берутом произвольное и неправильное толкование тех советов, которые ЦК КПСС давал ЦК ПОРП…

Тов. Попов в ряде вопросов тенденциозно подходил к оценке внутриполитического положения в Польше и деятельности ее руководящих партийных и государственных органов, допуская высокомерное отношение к польским товарищам…

Послы СССР обязаны руководствоваться тем, что какие-либо советы и рекомендации руководящим органам коммунистических и рабочих партий они могут давать лишь по поручению ЦК КПСС, не допуская каких-либо своих толкований этих советов и рекомендаций».

Неудачливого посла переводили с одной должности на другую и наконец назначили директором завода авиационных приборов во Владимире…

В феврале 1950 года убрали выдвиженцев Попова, вторых секретарей горкома и обкома партии, – «за беспринципную позицию, зажим критики и самокритики, серьезные ошибки в работе с кадрами».

Николая Красавченко, который сделал из Шелепина профессионального комсомольского работника, тоже сняли с должности и исключили из партии. Новым руководителем московского комсомола стал Николай Трофимович Сизов, который закончит свою карьеру генеральным директором «Мосфильма».

Сын Красавченко, Сергей Николаевич, рассказывал мне, как отец уехал за город и закопал в лесу винтовку, подаренную ему во время войны на фронте, сжег письма тех, кого уже посадили. Полгода он сидел без работы и ждал ареста. Потом попросился на учебу. Никто согласия не давал. Министр высшего образования Сергей Васильевич Кафтанов, старый знакомый, великодушно согласился:

– Ладно, давай заявление, подпишу.

В тридцать четыре года бывший комсомольский вожак поступил в аспирантуру исторического факультета Московского университета. Николай Прокофьевич Красавченко защитил диссертацию, стал преподавателем, руководил кафедрами в различных институтах. Когда Шелепин был в силе, друзья по комсомолу вспомнили о Красавченко, предлагали ему какие-то должности. Он не захотел возвращаться на прежнюю стезю и правильно сделал. Ему поручили создать университет в Элисте, а потом он стал ректором Историко-архивного института в Москве. Более удачливые выходцы из комсомола к тому времени уже утратили свои посты, а Красавченко работал ректором до преклонных лет, когда его сменил Юрий Николаевич Афанасьев, историк, политик и депутат времен перестройки…

Но я слишком забежал вперед.

Политическая карьера Шелепина начиналась под руководством Щербакова, Попова и Красавченко, так что история со сменой московской власти могла ему сильно повредить.

Но вслед за Хрущевым в Москве появился молодой украинский комсомольский работник Владимир Ефимович Семичастный. О его переводе в столицу попросил Хрущев. В штатное расписание ЦК ВЛКСМ ввели еще одну должность секретаря ЦК, в конце января 1950 года ее занял Семичастный. Ему было всего двадцать шесть лет. Новичок быстро освоился в столице.

Напористый и экспансивный Семичастный и вдумчивый, волевой Шелепин сблизились и подружились, образовался мощный политический тандем. Владимир Ефимович признавал ведущую роль старшего товарища, Александр Николаевич ценил энергию и политический темперамент Владимира Ефимовича. И в комсомоле, и позже они с Шелепиным действовали сообща. Эта дружба определила их политическую судьбу. Семичастный сыграл свою роль в том, что Хрущеву понравился Шелепин.

Я познакомился с Семичастным через много лет после описываемых событий, осенью 1997 года, когда снимал телепередачу о Карибском кризисе. Со съемочной группой приехали к Владимиру Ефимовичу, уже пенсионеру, в его квартиру на Патриарших прудах. Он сначала держался несколько настороженно, потом стал рассказывать живо и интересно. У него была яркая и образная речь. Он не боялся никаких вопросов и никогда не затруднялся с ответом. Впоследствии мы беседовали довольно часто.

Владимир Ефимович Семичастный родился 1 января 1924 года в селе Григорьевка Межевского района Днепропетровской области. Школу закончил накануне войны. От службы в армии его освободили по причине порока сердца. В июле 1941-го он стал председателем Красноармейского райсовета добровольного спортивного общества «Локомотив» Донецкой области. Через месяц, в августе, его избрали секретарем узлового комитета комсомола в Красноармейске.

Когда пришли немецкие войска, Семичастный эвакуировался в Кемерово, где жила сестра с мужем. В декабре поступил в Кемеровский химико-технологический институт, но проучился недолго. На следующий год Семичастного послали в военно-интендантское училище в Омске, но начальник училища от белобилетника отказался:

– Таких, как вы, у меня достаточно.

Семичастный вернулся в Кемерово, где его сделали секретарем комитета комсомола Кемеровского коксохимического завода. А через два месяца избрали секретарем Центрального райкома вместо девушки, добровольно ушедшей на фронт.

Осенью 1943-го Семичастный вернулся на освобожденную Украину, и там началась его стремительная комсомольская карьера. В двадцать один год он уже был первым секретарем Донецкого обкома комсомола, и почти сразу его забрали в Киев – секретарем ЦК комсомола по кадрам. Хрущев потребовал назначить на этот пост молодого человека. Моложе Семичастного никого не было.

Весной 1947-го Сталин прислал на Украину первым секретарем Лазаря Кагановича. Первого секретаря республиканского ЦК комсомола Василия Костенко и второго секретаря Петра Тронько обвинили в притуплении политической бдительности и отправили в Москву учиться. Каганович ценил энергичных людей и поставил Семичастного во главе республиканского комсомола. На эту должность предлагали более опытного работника и с высшим образованием. Но Каганович категорически воспротивился:

– Во главе комсомола Украины должен быть украинец.

Лазарь Моисеевич в том же году вернулся в Москву, и хозяином республики опять стал Хрущев. Никита Сергеевич очень хорошо относился к Семичастному, считал молодого человека своим выдвиженцем. Сам Семичастный говорил, что «наши отношения можно было сравнить с отношениями отца и сына».

Хрущев спас Семичастного, когда выяснилось, что брат первого секретаря ЦК комсомола Украины осужден на двадцать пять лет. Борис Семичастный попал в немецкий плен, а после войны отправился в Сибирь, поскольку чекистам доложили о его «сотрудничестве с немцами».

Владимира Ефимовича вызвали в Москву. Второй секретарь ЦК ВЛКСМ Всеволод Иванов объяснил Семичастному, что таким, как он, нечего делать в комсомоле. Но в Киеве Хрущев твердо сказал:

– Не тревожься и спокойно работай.

Когда Семичастный уже позже заведовал отделом ЦК КПСС, то попросил принести его собственное дело. В нем лежало адресованное Сталину письмо, в котором Никита Сергеевич ручался за своего комсомольского секретаря.

Семичастный рассказывал, как он еще на Украине однажды позвонил Хрущеву, попросился на прием, а тот ответил:

– Приходи. Я буду министров принимать, а ты посиди.

Никита Сергеевич вызывал одного, другого, третьего.

Между делом спрашивал Семичастного:

– А ты что думаешь по этому поводу? Твое какое мнение?

Он изучал комсомольского секретаря, хотел понять, на что молодой человек способен. Хрущев распорядился, чтобы в аппарате ЦК Украины ни одного вопроса, который касается комсомола, без Семичастного не решали. Но работать с Никитой Сергеевичем было не просто. Однажды Семичастный пришел к Хрущеву с большим количеством накопившихся проблем. А у первого секретаря настроение было отвратительное. Что бы комсомольский лидер ни предложил, тот все отвергал. Как же быть? Наконец Хрущев смилостивился и объяснил:

– Меня разозлили, я на тебе срываюсь. А ты все равно старайся меня убедить. Учись это делать.

И Семичастный научился. Поэтому Хрущев, перебравшись в Москву, позаботился о том, чтобы Семичастного тоже перевели в столицу.

Впрочем, хорошие отношения с одним из членов политбюро не спасали от неприятностей. Летом 1952 года на XV летних Олимпийских играх в Хельсинки советская команда выступила очень удачно. Но в Москве ожидали полной победы. Однако проигрыш футболистов, поражение конников и то, что первое место пришлось поделить с американской командой, Сталин и политбюро восприняли крайне болезненно.

Владимир Ефимович рассказывал:

– Мы с Шелепиным были в Хельсинки на Олимпийских играх. Когда вернулись, нас сразу повезли в Кремль. Там сидят хмурые Маленков, Берия, Каганович и Суслов. И прорабатывали они нас с десяти вечера до шести утра. Главным обвинением был, конечно, проигрыш в футбол югославам. Ведь Сталин футболистам телеграмму послал, надеялся, что победим. Мы с югославами были тогда на ножах, так что эта игра была не спортивная, а политическая. Команду ЦСКА за проигрыш разогнали. И нам Берия так зловеще говорит: «Вас, наверное, не туда доставили…»

Мы еще из Хельсинки дали шифровку, что опередили американцев по очкам. А в последний момент американцы подали протест по итогам соревнований по пулевой стрельбе, протест удовлетворили. И получилось, что мы не выиграли у американцев, а только сравнялись. Нам это поставили в упрек: «Как вы могли обмануть товарища Сталина?!» Потом Маленков сходил к Сталину, вернулся успокоенный: «Товарищ Сталин сказал, что неплохо выступили, но некоторые виды спорта надо подтянуть». И нас отпустили…

Руководил Всесоюзным комитетом по делам физической культуры и спорта Николай Николаевич Романов, бывший второй секретарь ЦК комсомола. Шелепин по должности являлся членом комитета. Во время Олимпийских игр 1952 года Шелепин был заместителем Романова по политической линии. Романова наказали тем, что не утвердили руководителем Спорткомитета, оставили исполняющим обязанности председателя.

Шелепин в декабре того же года передал Маленкову записку с просьбой освободить его от обязанностей члена Комитета по делам физической культуры и спорта при Совете министров СССР и утвердить в этой должности Семичастного. Через две недели замену утвердило правительство.