Текст книги "Сталин. Наваждение России"

Ловушка для министра

В годы войны особистами был арестован сто один генерал и адмирал. Невиданная цифра – такое количество «врагов» среди высших командиров вооруженных сил! Двенадцать умерли во время следствия. Восемьдесят один был осужден Военной коллегией Верховного суда и особым совещанием. Масштабы арестов среди генеральского состава свидетельствуют о том, каким большим осведомительным аппаратом была пронизана военная среда. Особисты держали под подозрением всю армию и огромное число людей заставляли доносить на боевых товарищей и сослуживцев.

Приговоренных к смертной казни использовали в качестве внутрикамерной агентуры. Обреченных людей заставляли клеветать на сокамерников, после этого руководители особых отделов просили заменить осужденным высшую меру наказания лишением свободы.

Как это все могло действовать на боевой дух, моральные и нравственные принципы красноармейцев, которые все это видели?

Один из крупных партийных работников, бывший первый секретарь московского горкома Николай Григорьевич Егорычев рассказывал мне о том, что пережил сам. Он ушел на фронт добровольцем в сорок первом:

– После того как личный состав нашей роты сменился раза три, тяжкие были бои, нас отвели на несколько дней отдохнуть. У нас был мастер с Урала. Он брал запалы от противотанковых гранат и делал из них мундштуки. Они получались очень красивые. Но однажды запал взорвался у него в руках. Ему оторвало два пальца на правой руке. Трибунал рассматривал это дело и приговорил его к расстрелу. Заявили нам, что он это сознательно сделал. Было решено расстрелять его перед строем. Отрыли ему на болоте яму метр глубиной, она сразу водой заполнилась – это было начало ноября. Раздели его до нижнего белья – обмундирование потом тоже пошло в дело… А он твердит одно и то же: «Товарищи, простите меня. Я же не нарочно. Я буду воевать».

Стоит перед нами солдат, которого мы знаем как смелого бойца, а ему приписали самострел. Построили отделение автоматчиков. Комдив скомандовал. Стреляют. На нижней рубашке одно красное пятно. Одна пуля в него попала. Никто не хотел в него стрелять.

Он стоит. Помните «Овод»?.. Стреляют еще раз. Еще два пятна на рубашке. Он падает. Но живой! Еще просит его пощадить. Подходит командир дивизии, вынимает пистолет и стреляет ему в голову. Мы все были страшно возмущены. До сих пор я вспоминаю это как страшный сон. СМЕРШ тоже хотел показать, что воюет. Война все списала, к сожалению…

9 июля 1945 года глава особистов Виктор Семенович Абакумов был произведен в генерал-полковники. Еще через год назначен министром госбезопасности.

Вот как работали его люди.

В апреле 1948 года оперативники министерства госбезопасности устроили целое представление с министром морского флота Александром Александровичем Афанасьевым, которого решено было посадить. Шла холодная война, чекистам для рапорта начальству позарез нужны были выявленные западные шпионы. А где их взять?

Министр, как обычно, отправился на работу. Вдруг его машина остановилась, потому что оказались проколотыми шины. Рядом затормозил другой автомобиль. Оттуда выскочили какие-то люди, скрутили министра и увезли. Его доставили на конспиративную квартиру МГБ (о чем он не подозревал) и сказали:

– Нам известно, что вы работаете на английскую разведку. Мы хотим, чтобы вы работали еще и на нас, на американскую разведку.

Афанасьев категорически отказался. Его с завязанными глазами вывезли и бросили возле Моссовета. Потрясенный случившимся, Афанасьев попросился на прием к Сталину. Принял его Берия, хорошо зная, о чем пойдет речь.

Об этом эпизоде после смерти Сталина рассказывал генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко. Берия при Афанасьеве позвонил Абакумову и приказал немедленно явиться к нему. Для вида Лаврентий Павлович принялся распекать Абакумова:

– Что же ты за министр? Что у тебя делается? Американские разведчики до того обнаглели, что на улицах хватают людей. Вот схватили Афанасьева и заставляют вести шпионскую работу.

Берия приказал Абакумову «разыскать американских разведчиков», похитивших Афанасьева. Через несколько дней чекисты вызвали министра на очную ставку с сотрудником министерства госбезопасности, который выдавал себя за американского разведчика. Смело назвавшись американским агентом, профессиональный провокатор «раскаялся» и сообщил, что по указанию американской разведки «втянул Афанасьева в шпионаж».

26 апреля министра морского флота арестовали. Следователи МГБ избивали Афанасьева, добиваясь, чтобы он подписал нужные им показания. 14 мая 1949 года особое совещание при министерстве госбезопасности приговорило его к двадцати годам исправительно-трудовых работ…

Генерал-полковник Абакумов не жалел сил, исполняя указания вождя. Считался сталинским любимцем. Но больше двух лет на этой должности вождь не держал. В июле 1951 года дошла очередь и до Виктора Семеновича. Его арестовали и отправили в «особую тюрьму». Абакумова круглосуточно держали в наручниках, которые снимали только на время еды. Днем руки заводили за спину, ночью разрешали держать на животе.

Теперь ему самому было суждено испытать то, что его подчиненные творили с узниками. Абакумов же отстаивал за чекистами право избивать и пытать:

– Мы можем бить арестованных. В ЦК меня и моего первого заместителя многократно предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно.

Речь идет о шифротелеграмме секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий нацреспублик от 10 января 1939 года, подписанной Сталиным:

«ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК… ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод».

После войны Сталин быстро закрутил гайки. Он не допускал послаблений, напротив, то на одном, то на другом направлении требовал принятия крайних мер. В следственной части министерства госбезопасности было разделение труда. Одни, малограмотные, выбивали показания из арестованных. Другие, с образованием, писали протоколы. Они так и назывались: «забойщики» и «писари».

15 ноября 1952 года новый министр госбезопасности Семен Денисович Игнатьев отправил Сталину написанную от руки проверенным каллиграфом секретную записку:

«Докладываю Вам, товарищ Сталин, что во исполнение Ваших указаний от 5 и 13 ноября с. г. сделано следующее:

Абакумов переведен из Лефортовской в Бутырскую тюрьму и содержится в ручных кандалах. Расположение камеры, в которой находится Абакумов, исключает возможность его связи с кем-либо из лиц, не имеющих отношения к его охране и допросам.

Абакумов охраняется людьми, не знающими его и неизвестными ему. Содержится Абакумов не под фамилией, а под присвоенным ему номером.

Подобраны и уже использованы в деле два работника, могущие выполнять специальные задания (применять физические наказания) в отношении особо важных и особо опасных преступников».

Держали бывшего министра в карцере-холодильнике, давали кусок хлеба и две кружки воды в день. Его били резиновыми палкам, предварительно раздев. И быстро превратили в полного инвалида. Бывший министр еле стоял на ногах, не мог ходить. Избивающим обещали путевки в дом отдыха, денежное пособие и внеочередное присвоение званий.

И после смерти Сталина, после XX съезда мало кто из палачей был наказан. Об этих преступлениях старались не говорить. Общество не ужаснулось тому, что творилось. Очищения не произошло. Вчерашние палачи жили между нами, уверенные в том, что они занимались нужным государственным делом…

Многие сталинские соратники чуть-чуть не дожили до ста лет. Помимо природного здоровья от всех испытаний их спасали устойчивая нервная система и полная безжалостность. Ни самоубийство брата, ни ссылка жены, ни арест сына не могли нарушить их олимпийского спокойствия, поколебать готовности служить Сталину.

Зачем геронтологи ездят на Кавказ и просят горцев поделиться секретами своего долголетия? Надо понять, как эти люди чуть-чуть не дотянули до ста – Молотов, Маленков, Ворошилов, Каганович? Работа без отдыха, ночные бдения, переменчивый нрав хозяина, низвержение с Олимпа – как они все переносили?

Вероятно, спасало полное отсутствие совести, чести, сострадания к чужим несчастьям и чувства собственного достоинства… На трибуне мавзолея лица казались такими значительными, жесты – исполненными особого смысла. При ближайшем рассмотрении эти люди тусклы и жалки.

Наверное, должны быть произнесены слова о банальности зла, о том, что компания серых и бездарных чиновников может уничтожить миллионы людей. Но эти слова только кажутся объяснением.

Все они всего лишь исполняли приказы. Но кому бы Сталин отдавал приказ, если бы не Берия? Не Молотов? Не Каганович? Не Маленков? Не Ворошилов? Не Хрущев? Не придется ли, чтобы огласить весь список, назвать еще сто с лишним миллионов фамилий?

Нет, нет, нет! Никто не желает быть в этом списке. Взгляд окрест приносит облегчение: мы – не чудовища. Или по крайней мере не такие чудовища. Нас искушали, и мы всего лишь поддались искушению. Вердикт: невиновны…

Молотов. Неутомимый напарник

В юном возрасте Вячеслав Михайлович Молотов (настоящая фамилия Скрябин) оказался в одном из социал-демократических кружков, где изучали Марксов «Капитал». Во время первой русской революции его включили в «химическую группу», которая пыталась делать взрывчатку для боевых отрядов партии. Скрябин работал среди учащейся молодежи, настраивал школьников против администрации. В марте 1909 года он был арестован, но ему сильно повезло: нравы в Казанской тюрьме, где он сидел, были настолько свободными, что в камере он получил возможность продолжить образование.

Осенью его выслали на два года в Вологодскую губернию. Молотов играл в ресторане на скрипке, ему платили рубль в сутки и кормили бесплатно. Купцы вызывали музыкантов в отдельные кабинеты, заказывали романсы. В благодарность угощали музыкантов кофе с ликером. Музыкальные увлечения Молотова стали предметом насмешек со стороны товарищей по политбюро.

«Я не могу оценить, насколько хорошо он играл на скрипке, но я слышал, как он играл, – вспоминал Хрущев. – Сталин иной раз подтрунивал над ним в этой связи, иногда просто издевался. Когда Молотов был до революции в ссылке, то пьяные купцы в ресторане зазывали его. Он играл им на скрипке, а они ему платили. Молотов говорил:

– Это был заработок.

Сталин же, когда раздражался, бросал Молотову:

– Ты играл перед пьяными купцами, тебе морду горчицей мазали.

Тут я, признаюсь, был больше на стороне Сталина, потому что считал, что это унижало человека, особенно политического ссыльного. Играет на скрипке и ублажает пьяных купцов! Можно ведь было поискать материального самообеспечения и другим путем…»

В Вологде Молотов сдал экзамены за полный курс реального училища и, когда истек срок ссылки, перебрался в столицу. Поступил на экономическое отделение Политехнического института. Лекции посещал редко, но экзамены сдавал, чтобы не выгнали и не забрали в армию. Воинской службы пытался избежать всеми силами.

Большевики привлекли его к работе в газете «Правда». Здесь он впервые напечатался под псевдонимом Аким Простота. Псевдоним Конст. Молотов он поставил на брошюре «Как рабочие учатся строить свое хозяйство», которая вышла в Петрограде в 1919 году. Псевдоним стал фамилией.

После Октябрьской революции начинается стремительная карьера Молотова. Сначала он председатель совета народного хозяйства Петроградского района. В 1919-м – председатель исполкома в Нижнем Новгороде, затем секретарь губкома в Донбассе. В 1920 году его сделали секретарем ЦК компартии Украины. В 1921-м он приехал в Москву на X съезд, и его сразу избрали кандидатом в члены политбюро, членом оргбюро и одним из трех секретарей ЦК Российской коммунистической партии большевиков.

Ленину понравились исполнительность, старательность, кабинетная работоспособность Молотова. Говорят, что в узком кругу он именовал Вячеслава Михайловича «каменной задницей» и «самым твердолобым из большевиков». Такие люди не ходили у Ильича в любимчиках, но Молотова он считал полезным. Для Сталина, напротив, Молотов стал самым желанным подручным. Вячеслав Михайлович, в отличие от других, сразу же сделал ставку на Сталина. И выиграл – жизнь и карьеру.

Первое поколение советских лидеров не считало Молотова соперником. Он не отличался талантами, не ораторствовал на митингах, не умел владеть вниманием толпы, горячить ее громкой фразой. Вообще говорил плохо, заикался. Его помощник Владимир Иванович Ерофеев рассказывал мне, как однажды поинтересовался у Молотова, почему тот взял себе псевдоним, ведь Скрябин – такая хорошая фамилия. Вячеслав Михайлович ответил, что ему трудно было ее произносить, а Молотов – выговаривал легко.

Сталин любил поиздеваться над товарищем-заикой. Однажды сказал поэту Сергею Владимировичу Михалкову, автору советского гимна:

– Перестаньте заикаться! Вот я сказал Молотову, чтобы он перестал заикаться, он и перестал.

Молотов делал вид, что ему очень смешно. Невысокого роста, полный, неулыбчивый, в пенсне, Вячеслав Михайлович не был, как теперь говорят, харизматическим лидером. Но у него нашлись иные достоинства. Он во всем брал сторону Сталина и помогал ему очистить аппарат от противников и оппонентов.

Борис Бажанов, бывший секретарь Сталина, писал о Молотове: «Чрезвычайно работоспособный бюрократ, работающий без перерыва с утра до ночи. Добросовестный, спокойный, выдержанный, не отказывался ни от какого поручения». Бажанов описал заседание политбюро, на котором Лев Троцкий громил «бездушных партийных функционеров, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс».

Молотов, поправляя пенсне и заикаясь, ответил:

– Не всем же быть гениями, товарищ Троцкий.

В 1925 году Молотова хотели избрать генеральным секретарем ЦК Украины. Он отказался. Вместо него поехал Лазарь Моисеевич Каганович. В те годы между ними шло негласное соперничество за право быть вторым человеком в партии и в стране. После перехода Молотова в 1930 году в правительство Каганович унаследовал от него все партийные дела. Но Молотов оказался умнее, образованнее, полезнее. Он сделал так, что Сталин предпочел его, и не ошибся.

«Молотов фактически был заместителем Сталина по партии, – пишет доктор исторических наук Олег Хлевнюк. – Он управлял всеми партийными делами, в том числе деятельностью политбюро в отсутствие Сталина… Между Сталиным и Молотовым в этот период существовали особо близкие, доверительные отношения. Можно сказать, что Молотов был главным, особо доверенным соратником Сталина».

Находясь в отпуске, Сталин чаще всего писал именно Молотову. Обращался к нему по фамилии или по имени, шутя – то Молотович, то Молотошвили, то «Молотштейну привет!». В 1930 году Вячеслав Михайлович стал главой правительства.

Многие авторы пишут, что Молотов не только на равных разговаривал со Сталиным, но даже осмеливался ему возражать. В реальности он, напротив, неизменно угождал вождю, доказывая свою полезность. Он стал грамотным и надежным исполнителем сталинской воли во всем – в экономической политике, в дипломатии и в репрессиях. Молотов, пожалуй, единственный в политбюро понимал масштабность сталинских замыслов и полностью их поддерживал. Он был невероятно холодным человеком. Чужие страдания его никогда не трогали. Любопытная деталь: у Молотова, такого жесткого политика, было вялое рукопожатие слабохарактерного человека…

4 мая 1939 года Молотов приступил еще и к исполнению обязанностей народного комиссара иностранных дел. Был ли он готов к роли главного дипломата страны?

«Неглупый, с характером, но ограниченный, тупой, без воображения, – таким его запомнил Лев Троцкий. – Европы он не знает, на иностранных языках не читает».

Вячеслав Михайлович идеально подходил для сталинской дипломатии. Ведь в его задачу вовсе не входило научиться ладить с другими государствами. Прочитав проект одного из докладов Молотова, Сталин написал ему короткую записку, отметив как удачную международную часть доклада: «Вышло хорошо. Уверенно-пренебрежительный тон в отношении “великих держав”, вера в свои силы, деликатно-простой плевок в котел хорохорящихся “держав”, – очень хорошо. Пусть “кушают”».

Сталин и Молотов стали архитекторами внезапного (для остального мира) и резкого поворота во внешней политике страны, который закончился партнерскими отношениями с нацистской Германией.

Пакт с Риббентропом

Что привело к сближению Москвы с Берлином?

Взаимный интерес.

Адольфу Гитлеру доложили, что без поставок советского сырья увеличение военного производства исключено, следовательно, невозможно и военное противостояние с западными державами. Если вермахт желает воевать, ему нужны прочные торговые отношения с Советским Союзом.

Охваченный стремлением расширить свою империю, Гитлер до последнего колебался: с кем ему воевать и против кого? И западные демократии, и коммунистический Советский Союз в равной степени были врагами, которых следовало сокрушить, чтобы дать Германии простор и преобразовать европейское пространство.

5 января 1939 года Гитлер принял польского министра иностранных дел полковника Юзефа Бека. Фюрер практически откровенно предложил ему военный союз:

– Каждая использованная против СССР польская дивизия означает экономию одной немецкой дивизии.

Министр Бек отверг предложение фюрера.

Польские власти испытывали давнюю неприязнь к советскому руководству. Боялись Сталина. Но ясно понимали, что Гитлер еще опаснее. В конце января 1939 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп поехал в Варшаву, чтобы предпринять последнюю попытку объединиться с Польшей против русских.

«Риббентроп пытался вовлечь нас в антирусскую комбинацию, – вспоминал Юзеф Бек. – В ответ ему было сказано, что мы (поляки) очень серьезно относимся к нашему договору о ненападении с Россией и рассматриваем его как долгосрочное решение».

Германия требовала от Польши отказаться от «вольного города Данцига», который должен стать немецким городом, и разрешить прокладку к Данцигу экстерриториальной автострады и железнодорожной линии. Польское руководство ультиматум отвергло.

Тогда Гитлер принял окончательное решение: первый удар будет нанесен по Польше, раз она не желает исполнять требования Германии. Реакции Англии и Франции Гитлер не боялся – западные демократы не решатся воевать. А вот как поведет себя Сталин, этого в Берлине не знали. Если Советский Союз окажет Польше военную поддержку, исход военной кампании становится неопределенным…

Что двигало Сталиным, когда он затевал партнерство с Берлином?

Он решил, что хватит заниматься только внутренними делами. Пора выходить на мировую арену и играть по-крупному. Он наблюдал за тем, как хваткий и уверенный в себе Гитлер получает все, что желает. Старая Европа пасовала перед его напором, наглостью и цинизмом. А в Кремле сидели не менее напористые, хваткие и циничные люди.

10 марта 1939 года, выступая на XVIII съезде партии, Сталин говорил, что западные державы пытаются «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований».

Считается, что выступление Сталина знаменовало перелом в советской внешней политике. На самом деле ослепленный ненавистью к западным демократиям Сталин давно шел к этому шагу. По существу он предлагал Гитлеру отказаться от вражды к Советскому Союзу, а в обмен получить поддержку в противостоянии западному миру.

21 апреля 1939 года отношения с Германией Сталин обсуждал вместе с Молотовым и Ворошиловым. На совещание был вызван нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов – в последний раз (через две недели он лишится должности), его заместитель Владимир Петрович Потемкин, полпред в Англии Иван Михайлович Майский и полпред в Германии Алексей Федорович Мерекалов.

Спросили мнение Мерекалова. Он ответил, что Гитлер все равно будет стремиться к агрессии против Советского Союза, из этого и надо исходить. Сближение невозможно.

Сталин думал иначе, и в Берлин Алексей Федорович не вернулся.

4 мая 1939 года Вячеслав Михайлович Молотов стал наркомом иностранных дел. Отставка наркома Литвинова, еврея и сторонника системы коллективной безопасности, привлекла внимание Гитлера.

Германская печать и партийно-пропагандистский аппарат получили указание прекратить критику Советского Союза и большевизма, писать о новом наркоме Молотове в уважительном тоне и не упоминать, что его жена еврейка. Но ни Берлин, ни Москва никак не могли решиться на откровенный разговор о политическом сближении. Наступило время хитрого дипломатического маневрирования.

Ситуация в Европе накалялась. Дело шло к войне. Предстояло определиться, кого поддерживать – Гитлера или западные демократии?

Советские историки утверждали, что пакт с Гитлером был подписан ради того, чтобы сорвать образование единого антисоветского фронта. Москва желала образовать единый антигитлеровский фронт в Европе, но западные державы не хотели объединяться с Советским Союзом и надеялись натравить на него нацистскую Германию. Пытаясь избежать изоляции, Сталин и Молотов подписали пакт с Гитлером и Риббентропом…

В реальности ситуация была другой. Изоляция Советскому Союзу не грозила.

Объединиться с Гитлером демократии Запада не могли. Другое дело, что они не хотели воевать, помня, какой катастрофой стала Первая мировая, и долгое время шли Гитлеру на уступки, наивно надеясь, что фюрер удовлетворится малым. Но уступать и становиться союзниками – это принципиально разные подходы к политике.

Позорные политические процессы в Москве, массовые репрессии, насильственная коллективизация и голод – все это привело к тому, что в представлении западного мира Советская Россия мало чем отличалась от нацистской Германии. Для западных политиков Сталин ничем не был лучше Гитлера. Советского вождя не воспринимали как надежного союзника, на чье слово можно положиться. И у многих европейских политиков витала циничная надежда как-нибудь столкнуть между собой двух диктаторов – Гитлера и Сталина: пусть они сражаются между собой и оставят остальной мир в покое.

Кстати, точно так же столкнуть своих противников лбами надеялись и в Москве. В марте 1935 года, беседуя с работниками аппарата президиума ВЦИК, Михаил Иванович Калинин откровенно говорил:

– Мы не против империалистической войны, если бы она могла ограничиться, например, только войной между Японией и Америкой или между Англией и Францией…

Новая война Сталина не пугала. Если в результате Первой мировой возникла Советская Россия, то вторая, возможно, увеличит социалистический лагерь. С 28 сентября по 1 октября 1938 года в Москве проходило совещание пропагандистов по случаю выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)». Сталин говорил:

– Большевики не пацифисты, которые вздыхают о мире и берутся за оружие только в том случае, если на них напали. Неверно это. Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют. Сами начнут нападать. Большевики вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы сейчас кричим об обороне, – это вуаль, вуаль. Все государства маскируются: с волками живешь, по-волчьи приходится выть.

В зале засмеялись.

– Глупо было бы все свое нутро выворачивать и на стол выложить, – продолжил Сталин. – Сказали бы, что дураки…

В 1939 году Советский Союз оказался в выигрышном положении: оба враждующих лагеря искали его расположения. Сталин мог выбирать, с кем пойти: с нацистской Германией или с западными демократиями. В августе Сталин сделал выбор.

Многие и по сей день уверены в его мудрости и прозорливости. Но это решение, судьбоносное для страны, наглядно свидетельствует об обратном. О неспособности оценить расстановку сил в мире, понять реальные интересы тех или иных государств и увидеть принципиальную разницу между демократией и фашизмом. Сталин совершил ошибку, которая обошлась России в десятки миллионов жизней.

Западные демократии, презирая реальный социализм, вовсе не ставили свой задачей уничтожить Советскую Россию. Они, конечно, не могли быть друзьями сталинского режима, но и не были врагами России. Ни Англия, ни Франция не собирались нападать на Советский Союз. Никакой угрозы от них не исходило, сколько бы ни трубила об этом сталинская пропаганда.

А вот для Гитлера Россия была врагом. С первых шагов в политике фюрер откровенно говорил о намерении уничтожить большевистскую Россию как источник мирового зла. Нападение на нашу страну было для Гитлера лишь вопросом времени. Таким образом, Сталин в 1939 году заключил союз со смертельно опасным врагом и демонстративно оттолкнул потенциальных союзников.

Все, что желали Англия и Франция, это гарантировать себе прочный тыл – им нужно было согласие Сталина выступить против Германии, если та на кого-то нападет. О реальной военной помощи Лондон и Париж не просили. Но Сталин поставил вопрос так, что переговоры были обречены с самого начала. Ему было известно, что Польша даже накануне войны с Германией не согласится на ввод советских войск на свою территорию.

«Это привело бы к оккупации части страны и нашей полной зависимости от Советов, – писал генеральный инспектор вооруженных сил Польши маршал Эдвард Рыдз-Смиглы. – Советское правительство хорошо знает нашу позицию и, если, несмотря на это, требует нашего согласия как необходимого условия продолжения переговоров, то оно тем самым доказывает, что серьезно к соглашению не стремится. Советское правительство хочет так вести переговоры, чтобы их затянуть или сорвать. Советы не имеют намерения вступать в войну с Германией».

Польский генерал был прав. Конечно же, Сталин вовсе не собирался осенью 1939 года воевать с нацистской Германией ради Польши.

Накануне переговоров один из руководителей исполкома Коминтерна Дмитрий Захарович Мануильский выступал в узкой аудитории:

– Сейчас за нами так ухаживают, как приблизительно за богатой московской невестой в свое время (смех в зале). Но мы цену своей красоте знаем (аплодисменты) и если сделаем брак, то по расчету (смех, аплодисменты). Я не скажу вслед за английской печатью, что соглашение между Советским Союзом и Англией и Францией уже в кармане. В кармане может быть и фига…

Почему же Сталин вообще согласился на переговоры с англичанами и французами?

Сохранял запасной вариант на тот случай, если Польша вдруг капитулирует и Гитлер с Риббентропом откажутся от сделанного ими предложения заключить договор. Присутствие в Москве английской и французской делегаций укрепляло позиции Сталина и Молотова на переговорах с Риббентропом.

Рано утром 15 августа 1939 года германский посол граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург получил из Берлина указание немедленно посетить Молотова и сообщить, что имперский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп готов «прибыть в Москву с кратким визитом, чтобы от имени фюрера изложить господину Сталину точку зрения фюрера».

Молотов благожелательно принял посла. Но его интересовали не красивые формулировки, а конкретные приобретения. Он не дал согласия на немедленный приезд Риббентропа. Отделался дипломатической формулой: визит надо готовить. Сталин давал понять Гитлеру, что за нейтралитет Советского Союза фюреру придется заплатить ту цену, которую назовут в Москве.

19 августа Шуленбург сообщил Молотову, что Риббентроп уполномочен подписать в Москве специальный протокол, в котором будут определены интересы обеих стран в районе Балтийского моря и решена судьба прибалтийских республик. Шуленбург целый час безуспешно пытался узнать у Молотова, когда же Риббентроп может приехать. От посла требовали максимально ускорить визит, а Молотов, понимая ситуацию, тянул с ответом.

Гитлер маялся. Договоренность с Москвой была ему нужна немедленно, потому что без этого он не рисковал напасть на Польшу. Что если Англия, Франция и Россия объединятся против Германии? А генералы напоминали фюреру, что время уходит: начинать войну против Польши надо в последних числах августа. Сентябрьские дожди могут сорвать план военной операции.

20 августа, в воскресенье, Гитлер не выдержал и написал Сталину личное письмо:

«1. Я искренне приветствую заключение германо-советского торгового соглашения, являющегося первым шагом на пути изменения германо-советских отношений.

2. Заключение пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгий срок. Германия, таким образом, возвращается к политической линии, которая в течение столетий была полезна обоим государствам. Поэтому Германское Правительство в таком случае исполнено решимости сделать все выводы из такой коренной перемены.

3. Я принимаю предложенный Председателем Совета Народных Комиссаров и Народным комиссаром СССР господином Молотовым проект пакта о ненападении, но считаю необходимым выяснить связанные с ним вопросы скорейшим путем.

4. Дополнительный протокол, желаемый Правительством СССР, по моему убеждению, может быть, по существу, выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично. Иначе Германское Правительство не представляет себе, каким образом этот дополнительный протокол может быть выяснен и составлен в короткий срок.

5. Напряжение между Германией и Польшей сделалось нетерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день. Германия, во всяком случае, исполнена решимости отныне всеми средствами ограждать свои интересы против этих притязаний.

6. Я считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг с другом нецелесообразно терять время. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего Министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа.

Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол. Более продолжительное пребывание Министра иностранных дел в Москве, чем один или максимально два дня, невозможно ввиду международного положения.

Я был бы рад получить от Вас скорый ответ».

От себя Риббентроп отправил отдельную телеграмму послу Шуленбургу: