Текст книги "Ева: сборник рассказов"

Шорох

 
Я вошел, был коридорчик, заспанный
человек с пятном на щеке, пятно
это мне показалось ужасным, показал
комнату. Мрачная была комната. Я
вошел, еще жутче мне стало.
Лев Толстой.
«Записки сумасшедшего»
 

Дома было уютно. Он лежал в темноте, думая, как это хорошо, что день прошел, что тихо и что никому до него нет дела. Завтра будет опять день, со своими проблемами, похожий на все предыдущие и будущие дни, но это завтра, а пока можно ни о чем не думать, ни о чем не беспокоиться. Ночные звуки не мешали, а, наоборот, как будто говорили: все хорошо, все, как нужно, ты дома. Сосед за стеной захрапел, где-то наверху ребенок заплакал, испугавшись сна. И опять замолчал. Хотелось спать. Он закрыл глаза, и темнота стала абсолютной. Жизнь замерла до утра.

Через два часа он как будто проснулся, весь в холодном поту. Ему было страшно. В полудреме он даже не понял своей комнаты и себя в ней: помещение выглядело странным, чужим. Он попробовал обмануться и сделать вид, что ничего не происходит, – улегся удобно, зажмурился и тут же проснулся совсем, так было жутко. Комнату свою он узнал, и вещи были те же, но что-то нарушило пошлую гармонию, как если бы провели мокрой тряпкой по пыльному стеклу: теперь это была не пыль, а грязь. Все показалось обрыдлым, зряшным. Такого он никогда раньше не испытывал и даже если бы захотел, не смог бы понять причину – небольшой он был философ и не для этого рожден. Но он чувствовал, что привычное стало предсмертным, и невозможно было больше оставаться здесь. Неловко поворачиваясь в темноте, больно задевая углы, он выбрался в коридор.

Все спали, и все было как обычно. Почти. Обострившийся страхом слух уловил в тишине незнакомую примесь. Шорох. Как будто кто-то большой медленно шел по коридору. Иногда казалось, что почудилось, – нет никакого шороха, но вот опять что-то шуршит, движется, и невозможно себя успокаивать. Закричав от ужаса, он бросился бежать, и впервые, вопреки своему естеству, ему захотелось вырваться на свободу, туда, где были воздух, свет, жизнь.

Это был его дом, здесь он родился и вырос, знал каждую ступеньку. Когда-то малышом прятался в чуланчике под лестницей и радовался, что кто-то проходит по ней, а его не видит. Вот бы и сейчас сделаться маленьким, зажмуриться, и все страшное пройдет мимо, его не заметив! Но паника ослепила, сделала неповоротливым и глупым, он бежал не туда, скользил, путался.

Еще поворот. Сзади тот же шорох, ближе. Еще поворот. Тупик. Бежать дальше некуда.

* * *

Боли он не чувствовал и скорее понимал, чем ощущал, что его едят. Это было так дико, так похоже на ночной кошмар, что даже просыпаться не хотелось, а хотелось досмотреть до конца, чтобы потом обрадоваться мысли про всего-навсего сон и жить дальше с уходящим воспоминанием о невозможной беде. Разве мог он умереть здесь и сейчас?! Но жуткие челюсти, где-то за спиной, сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. По-настоящему. Кто-то хрустел его, ЕГО, хитиновым покровчиком, казавшимся вечным и прочным. И с этим-то монотонным механическим хрустом пришла смерть. Жука-короеда не стало.

Ева

1

Ангел держит в руках лилию – символ рождения и смерти. Рыжеволосая Мария в простой белой рубахе до пят вжалась в стену. Она не рада благой вести и боится надменного посланника, но уже все решено, и за ее головой плотный полукруг нимба, и голубая ткань, а перед кроватью кроваво-красная пелерина.

* * *

Максим сбавил шаг и встал за спины людей, окруживших картину. Поколебавшись, он прикоснулся к плечу, пережатому кожаным ремешком.

– Ева?

– Да?

– Максим. На вечере в прошлую среду, помните?

– Если честно…

– Я с Даниилом работаю. В «Астра-фарме».

– А! Очень приятно.

– И мне. Не ожидал вас здесь увидеть…

– Почему же? – Губы девушки дрогнули в улыбке.

– Ну, просто. – Максим смутился. – Не ожидал. Как вам выставка?

– Мне нравится. А вам?

– И мне.

Оба замолчали. В наступившей тишине стало слышно, как у соседа разговаривает аудиогид. Немного постояв, Ева повернулась от картины и пошла вдоль стены, выбирая полотна, свободные от застивших их зрителей. Чтобы прочитать название, она чуть наклонялась вперед, придерживая спадавшие волосы. Максим двигался следом. В очередной раз девушка остановилась у золотой рамы, в которой обвитая змеем Ева замерла в блаженной неге. Группа рядом слушала лектора:

– Согласно библейской легенде первая женщина сорвала с дерева запретный плод, что и привело к известным событиям, – монотонно вещал экскурсовод. – Художника интересует непосредственный момент искушения, мы видим здесь чувственный образ – этим работа Кульбера отличается от устоявшихся трактовок сюжета.

– А где же Адам? – шепнул Максим.

– Во многих художественных традициях Адам воспринимался как фигура второстепенная, ведомая, – будто услышав его вопрос, продолжил лектор. – Помните у Дюрера…

В сумочке Евы заиграла музыка, и дремавшая на стуле старушка-администратор хищно вскинулась, всматриваясь в толпу.

– Нельзя разговаривать! Нельзя разговаривать! – сурово забормотала она.

Молодые люди вышли в коридор.

– Вы одна?

– Да. – Ева выключила звук.

– Не хотите выпить кофе, когда все посмотрите?

– Я уже все посмотрела.

Путь к выходу лежал через Итальянский дворик, мимо черных рыцарей и голого Давида, за которого Максиму стало неловко. У книжного ларька Ева остановилась, внимательно осмотрела глянцевые обложки и, потрещав скороговоркой из сжатых страниц, купила детский альбом.

– Сыну, – ответила она на незаданный вопрос, попросив завернуть книгу в вощеную цветную бумагу.

Начинался тихий, чуть теплый апрельский день с обнадеживающими голубыми полыньями в сером небе. Ни машин, ни людей не было, и, игнорируя переход, они пересекли Волхонку через много белых линий, стараясь не смотреть на полицейских у метро.

Прилежный гардеробщик распахнул дверь и проводил их к светящейся витрине, уставленной пирожными, за которой бармен в русском платье перетирал бокалы. В почти пустом зале они устроились под гигантской балалайкой на стене, заказали чай в чайнике, мяту, мед и печенье и все время, что несли заказ, сверяли биографии (27/30, овен/львица, юрист/журналистка, сыну 4, мужу 43, теннис, горные лыжи, фигурное катание) и говорили о разной обязательной для таких случаев чепухе – о работе, погоде, общих знакомых. Максим слушал, спрашивал, отвечал и безуспешно пытался перевести на мужской язык их настоящий разговор – без слов – из взглядов и интонаций, гадая про себя, есть ли у него шансы или даже и пробовать не стоит. Хоть в джинсах и майке, но девушка была похожа на дорогую волшебную игрушку, которую и хотелось, и страшно было потрогать.

– Интересно про Еву, – сказал он, когда уже оплатил счет. – Без Адама.

– Что именно?

– Получается, мужчины – ведомые?

– А разве нет?

– Ну, не знаю… – Максим ухмыльнулся. – Как-то странно получается.

– Женщина взяла яблоко. Женщина уговорила мужчину.

– И всех выгнали.

– Выгнали. И это было неизбежно.

– Ты хочешь сказать, что человек не создан для счастья?

– Нет. Просто… Не знаю, как объяснить. – Девушка задумалась. – Счастье и рай как-то не совмещаются у меня.

– Наверное, я понимаю, о чем ты. В ад-то сразу веришь.

– Да, да.

До машины они шли рядом, она чуть впереди. Максим, стараясь ступать в такт волнующей джинсовой походке, смотрел сзади на льющиеся по плечам каштановые волосы и думал: «Сейчас она остановится, повернется и попрощается».

Она остановилась и повернулась.

– Ева!

– Да?

– Можно, я позвоню?

Колокол Христа Спасителя возвестил о начале какого-то праздника, и церкви в округе ответили тонким перезвоном, смешавшимся с вороньим граем.

Настала ее очередь отвести глаза.

– Нет.

Не в силах вынести унылую физиономию Максима, она расхохоталась:

– Я пошутила, извини. Звони, конечно.

– Смешно.

– Не сердись. Лучше днем.

Стараясь не выдать своей радости, Максим пошел к машине, а Ева поехала домой.

2

Ева жила за городом в поселке с вежливой охраной и корабельными соснами. В доме на первом этаже были гостиная, детская и большая кухня, финская и турецкая бани, зал с камином, охотничьими трофеями и кинотеатром. На втором – спальни, гардеробная и ванные комнаты. На третьем – мансарды: в одной была игровая сына, в другой – кабинет мужа.

Ворча шестеренками, ворота натужно отворились, выпустив собачий смерч и малыша, вымазанного, как грязью, шоколадом. Ева вышла из машины, отгоняя восторженно припадавших к земле животных, и поцеловала мальчика.

– Ты что купила? Что купила? – скороговоркой повторял он, пока содранная с хрустом бумага не открыла цветную обложку. Сосредоточенно рассмотрев картинки, ребенок по-буратиньи зажал книгу под мышкой и помчался к качелям.

Пришла очередь и для влажно-колючего приветствия свекра, вышагивавшего во дворе, и, как всегда, Еве захотелось сказать старику что-то хорошее, и, как всегда, она не успела – сутулый свекор уже нес сумки, стараясь оправдать свое присутствие в сыновьем доме не только причудами генетики, выдумавшей из двух трогательных интеллигентов неожиданное для них самих продолжение. В рифму его торопливости свекровь выглянула в окошко и пропала.

«Куда-то она спешит вечно?» – подумала Ева и тут же представила весь этот родственный набор антонимов за обеденным столом, по своим цифрам на циферблате. Сначала, когда она девочкой попала в дом «с традициями», ей это нравилось, а теперь скучно стало. И страшно. Смотри, мол, как бывает: кровь общая – люди чужие. А вдруг и с Сашкой так будет?

В прихожей Ева сняла кроссовки и направилась на кухню, но остановилась, услышав своё имя.

– Ева! – Улыбающийся Даниил смотрел на нее с галереи второго этажа, облокотившись на перила.

– Что?

– Ничего. Иди сюда.

Девушка поднялась по ступенькам и шагнула в объятия мужа, крепко сжавшего руками ее бедра. Теснимая и осыпаемая поцелуями, она отступала, пока не закрылась дверь спальни.

– Подожди! Мне надо Сашку покормить.

– Потом покормишь. Ты не соскучилась?

Ева присела на край кровати и, поочередно склоняя голову набок, вынула из ушей бриллиантовые капельки на золотых нитях.

* * *

– Знаешь, кого я сегодня встретила?

– Кого?

– Максима.

– Максима?

– Мы у вас на вечере познакомились, помнишь?

– А… Смирнова! Где ты его встретила?

– В музее. На выставке.

– Слушай, а что сегодня на ужин?

Даниил аккуратно переложил со своей груди ее руку и, вышаривая на столике сигареты, сел, закинув за спину подушку.

– Ты его давно знаешь? – спросила Ева.

– Кого?

– Максима!

– Да так… Он тоже в клуб ходит, на волейболе встречаемся. Сейчас как раз с его отделом разбирались, дело там одно непонятное… Хочешь, я съезжу на рынок?

– Съезди, если успеешь.

– Успею.

Он смял в пепельнице окурок и оделся.

3

Спустя два месяца после встречи в музее Максим, неожиданно для самого себя, оказался в положении безнадежно и нудно влюбленного. Его мысли прокручивались в беличьем колесе повторяющихся воспоминаний о Еве, отношения с которой развивались совсем не так, как ему хотелось.

Быстро добившись первого и последующих свиданий, которые совершенно ничем не закончились, он топтался на месте. Все, что ему дозволялось, было достаточно разве что ученику средних классов, а любые попытки добиться большего немедленно и обидно пресекались, так же как и иногда появлявшееся желание прекратить странные отношения. Максиму не хватало ни опыта, ни выдержки, и стоило Еве лукаво удивиться его поведению или отправить в ответ на дававшийся большой кровью двухдневный бойкот улыбчивое послание с предложением встретиться, как обиды забывались, и все начиналось заново. Он загорался, разочаровывался, тут же влюблялся опять и был, сам того не понимая, счастлив единственным возможным для настоящего мужчины счастьем – не обладания, но азартной охоты.

В один из таких лихорадочных дней, сбежав с работы, он поехал на Чистые пруды, на очередное свидание.

Сильный ветер, вперемешку с солнцем, о чем-то шумел, сердился деревьями и морщил бурую воду в пруду, собирая силы для обещанной грозы. Проходя мимо скамеек, засиженных студентами, Ева вдруг посмотрела на него, как будто смотрела последний раз, а потом, когда он сказал что-то про новый фильм, отвернулась, и глаза у нее стали влажные. Максим испугался и весь вечер суетился, стараясь угодить и угадать причину ее плохого настроения. Она не смеялась, отвечала невпопад, думая о чем-то своем, и неожиданно попросила за ужином вина.

– А как же… – начал было Максим, но осекся, разобравшись наконец в происходящем.

* * *

У него дома, осмотревшись, она подошла к светлому от ночных огней окну и тенью замерла на соседней стене. Как всегда перед грозой, установилась преувеличенная тишина, и даже машины на перекрестке, казалось, ждали разрешения не от светофора, а откуда-то с неба. Максим обнял Еву из-за спины и поцеловал в шею, сдвинув вбок волосы. Она стояла молча, не двигаясь, а он робко, как впервые, ознобными руками расстегивал ей одежду и шептал скороговоркой про любовь. Ева мягко освободилась, поцеловала его и попросила полотенце, с которым ушла в ванную. Стараясь унять дрожь, он сел на диван, прислушиваясь к шуму воды, а когда свежая и обернутая полотенцем она зашла в комнату, бросился навстречу, не в силах больше ждать, забыв про свою очередь идти в душ.

Где-то совсем рядом ударил гром, и крупные капли разом ринулись с неба на трескучий подоконник. В трусливо задребезжавшие окна ворвался озоновый вихрь, разметавший по комнате всякую легкую на подъем дрянь и обливший прохладой тела двух влюбленных на скрипучем диване, для которых сейчас не было ни грозы, ни ветра.

* * *

Дождь давно затих, и погромыхивало уже где-то на Пресне, а Максим и Ева, соленые и уставшие, еще долго лежали в темноте, целуясь и нежась через дремоту, и совсем заснули, когда рассвело, под шум собирающегося на работу огромного города, пахнувшего мокрым асфальтом.

4

Дело, упомянутое Даниилом, получилось из-за того, что один из покупателей лекарства, выпускавшегося фармацевтическим холдингом, где Максим руководил юридическим отделом, а Даниил занимал пост в совете директоров, нашел несоответствие между бодрыми обещаниями на упаковке препарата и его реальными целебными свойствами. Сумма иска была минимальной, и Максим не придал происходящему должного значения, поручив дело стажеру – недавнему выпускнику Юридической академии. Только позднее, когда стажер проиграл в первой инстанции, Максим понял, что создается опасный прецедент, открывающий возможность поживиться широкому кругу юристов, следящих за судебной практикой.

Проигранный процесс можно было еще оспорить в вышестоящих судах, но перед этим Максим решил намекнуть истцу на возможность заключения мирового соглашения. И тут оказалось, что за личиной пациента-зануды с потертым целлофановым пакетиком вместо портфеля прячется адвокат со стажем, зарабатывающий, и неплохо, на жизнь именно корпоративным шантажом. Зарумянившись, он назвал Максиму такую сумму, что иного выбора, кроме бескомпромиссной борьбы до победы, не осталось. Однако и дальше – в апелляции – Максима ждала неудача. После у него состоялся неприятный разговор с Даниилом, курировавшим юридические вопросы, из которого стало ясно, что дальнейшая его карьера в компании во многом зависит от результатов судебного разбирательства.

Истребовав в архивах пыльные папки и освободившись от рабочей рутины, Максим полностью погрузился в процесс. Запираясь в кабинете, он часами не отвечал на звонки, пытаясь извлечь полезный смысл из разложенных в папочки документов, и в конце концов нашел прецедент, в котором их обидчик отступил. Он связался с юристом, который вел то дело, и отправился в далекий путь через железнодорожные переезды, мимо укутанных стекловатой путепроводов, на чайную фабрику, где в немытой комнате из советского фильма огромный лысый человек поведал ему поучительную арбитражную историю, попутно размотав клубок не относящихся к делу детских воспоминаний, в которых были южный дом с побеленными стенами, море, мотыльки и лампа, и мама, категорически отказывающаяся сообщать тайну всадника без головы.

– Звоните в любое время! – Виновник ассоциативного торжества без видимых усилий перенес исполинскую ладонь через стол. – Зло должно быть наказано!

– Обязательно! – искренне пообещал Максим, сжимая протянутую руку.

5

– Даниил Борисович, к вам Максим Смирнов пришел.

– Конечно.

Пока Максим пересекал кабинет, Даниил рассеянно хлопал себя по карманам и перебирал бумаги на столе.

– Привет!

– Привет, Максим. Ну, как дела?

– Отлично! Я, кажется, придумал, как решить вопрос с Говоровым.

– Говоров – это кто на нас в суд подал?

– Да.

– Так. И что придумал?

– У него жена в министерстве работает.

– Кем?

– В отделе по клиническим исследованиям препаратов.

– Слушай, набери мне, пожалуйста, телефон не могу найти.

Максим достал из кармана трубку и выбрал номер Даниила.

– Абонент не отвечает.

– Мать твою! – Даниил встал и в растерянности провел рукой по выбритому черепу, потом проверил еще раз карманы брюк. – Как жить теперь – непонятно. Так, ладно. И что там жена?

– Ну, во-первых, ясно, откуда он знает все про несоответствие состава и фармакологические свойства, а во-вторых, помнишь, я тебе рассказывал про людей, которые выиграли у него?

– Помню.

– Так вот, они начали копать под супругу Говорова, и там выяснилось, что все рыльце у нее в пуху, достаточно сопоставить фирмы и лекарства, которыми она занимается, чтобы можно было писать в прокуратуру и в министерство. Когда они ему об этом намекнули, иск сразу был отозван.

– Ну, давай попробуем. А риски?

– Юридических – никаких, а так – тебе решать.

– Давай. Действуй. Поговори с этим Говоровым. Когда, кстати, суд?

– В августе. Время есть.

– Хорошо. Набери мне еще, а?

Максим пробежал пальцами по экрану.

– Набрал. Гудки идут.

– Твою мать! А у тебя что за телефон?

– Ну, не твой. – Максим улыбнулся. – Айфон восьмой.

– У Евы такой же. Хороший?

– Нормальный. Я привык к ним.

– Дай я с твоего Еве позвоню, может, дома забыл.

По офисному столу молча проскакал солнечный зайчик, ведомый оконной створкой. Максим сидел не двигаясь.

– Ты чего? – через паузу спросил Даниил.

В комнату заглянула секретарша. Большие очки на ее курносом личике держались как-то ненадежно – казалось, что они упадут, как только она чуть опустит голову.

– Даниил Борисович, вам жена звонит.

– О! На ловца и зверь бежит! Соединяй скорее.

Один из аппаратов на столе замигал.

– Привет! Ева, посмотри мой телефон в спальне, и вообще. Ну, потому и не отвечаю! Не могу найти. Перезвони скорее.

Он положил трубку.

– Ладно. Давай, действуй. Удачи!

– Спасибо! Пока.

Уже в дверях Максим услышал:

– Максим?

– Что?

– Почему на волейбол не ходишь?

– Да как-то времени нет.

– Влюбился что ли?

– Ну, вроде того.

– Ты молодой – должен все успевать. Приходи!

– Приду. Постараюсь все успеть.

6

Судья, полная дама, блондинка с ярким макияжем, оправила черную шерстяную мантию, и Максим зачем-то представил, как проводит плохо подстриженным ногтем по ткани. Втянув через зубы воздух, он судорожно отвернулся. В пустом зале, за парапетом, отделявшим заседание от зрителей, в последнем ряду у стены хихикали практиканты: девушка старалась сидеть прямо и правила лицо в серьезный тон, пока сосед что-то шептал ей на ухо, но не выдерживала, и тогда оба пригибались к парте, вздрагивая беззвучным смехом.

– Состав суда объявлен. Отводов нет. Процессуальные права и обязанности разъяснены и понятны, – вещала судья картонным голосом.

– Прошу суд принять уточненные исковые требования. – Истец достал из пакета лист исписанной бумаги и передал секретарю.

– Основания уточнения искового заявления?

– Закон о защите прав потребителей, статья 18.

Судья брезгливо осмотрела листочек.

– А почему не оплачена госпошлина?

– Я нахожусь в крайне стесненных обстоятельствах – все деньги трачу на содержание семьи и медикаменты. – Истец встал, поправляя помятый пиджак. – И прошу суд возложить обязанность уплаты госпошлины на лицо, против которого будет вынесено решение. В статье 339 Налогового кодекса указано, что при удовлетворении исковых требований госпошлина взыскивается с того, кто проиграл дело, – Говоров выразительно посмотрел на Максима, – а относительно потребителей, то они освобождаются от уплаты пошлины.

– У вас все?

– Еще имеется ходатайство о приобщении к делу медицинской справки…

Максим перевел взгляд на часы и, следуя глазами за стрелкой, вспомнил, как давным-давно так вот тоже ждал, ждал, когда кончится урок и все убегут вон из класса. И стрелка тогда тикала медленно, уныло, без всякого подтекста.

– Копия медицинской справки в подтверждение каких доводов иска?

– Медицинская справка подтверждает, что, когда я приобретал данный препарат, зрение у меня было лучше, в настоящее время зрение ухудшилось.

– Ответчик, у вас есть возражения? Ответчик! Вы спите, что ли? – Судья гневно тряхнула крашеными локонами.

Максим привстал.

– Ваша честь, мы возражаем. Полагаем, что это не имеет отношения к делу. Справка выдана поликлиникой, никакой связи с применением или неприменением препарата здесь нет. Пациента никто не наблюдал.

– Так… – Судья зашуршала бумажками. – Суд на месте определил: в целях реализации процессуальных прав сторон приобщить к материалам дела медицинскую справку. В уточнении исковых требований – отказать. Предварительное рассмотрение окончено. Рассмотрение дела по существу назначается на 10 сентября 2016 года.

И опять стало похоже на школу. Все зашумели, студенты исчезли, секретарь раздала паспорта. Вслед за истцом Максим вышел в коридор.

– Господин Говоров! Виталий Сергеевич!

Размытый встречным светом силуэт продолжал неспешно удаляться.

– Извините, Виталий Сергеевич! – Максим перебежал несколько шагов и пошел вровень со стоптанными башмаками. – Будет минутка?

Говоров остановился и со скучающим видом принялся изучать стенку за Максимом.

– Я хотел бы обсудить с вами условия мирового соглашения.

– Что еще обсуждать? Мои условия вам известны, – произнес стенке Говоров.

– Да, да. Но обстоятельства изменились, и у нас появилось встречное предложение.

Говоров молчал.

– Мы советуем вам отозвать исковое заявление и возместить нашей фирме судебные расходы в размере 250 тысяч рублей. В этом случае материалы служебного расследования в отношении вас, вашей супруги и ряда известных вам фирм останутся у нас, если нет – результаты будут оглашены в судебном заседании и переданы в прокуратуру, министерство и средства массовой информации.

– Чего? – Стенка, наконец, потеряла собеседника.

– Вы все слышали. Забирайте иск и платите деньги.

Максим с наслаждением наблюдал за произведенным эффектом: истец осел, как весенний сугроб, маленькие глазки заметались по рыбьей физиономии. Несколько человек, сидевших на стульях в ожидании назначенного времени, с любопытством посматривали на высокого молодого человека в дорогом костюме и нервного субъекта с пакетиком, вдруг зашипевшего блатной скороговоркой:

– Ты чего творишь, падла? Мы и не с таких хитрых скотов деньги вышибали! Вас в покое никто не оставит – заплатить все равно придется!

Медленно проходившая мимо старушка остановилась, привлеченная беседой, и посмотрела на двух мужчин. Говоров замолчал.

– Сынок! Где тут канцелярия?

– Вон там, бабушка, в конце коридора. – Максим наклонился, показав рукой направление, выпрямился и продолжил: – Виталий Сергеевич! Хватит дурака валять. Ждем неделю, а там уж вы ждите. Как сказал наш общий знакомый: «Зло должно быть наказано». До свидания!

Пропустив курьера, скрипевшего тележкой с пластмассовыми колесами, он пошел к лифту.

7

Она успела застегнуть юбку, блузка валялась на полу рядом с его брюками, и так и вышла из комнаты, полуголая, c телефоном в руке. Чтобы не подслушивать, Максим прикрыл дверь. Слова без букв сгладились, но совсем не исчезли, а лишь смешались до интонаций. Он поймал себя на том, что против воли разбирает обрывки фраз, и специально зашумел – распахнул дверцу у шкафа, выбрал наугад книгу, зашелестел страницами, вполголоса бормоча бессмыслицу себе под нос: «Собака бывает кусачей, не бывает собака кусачей, от жизни несобачьей…» Потом замолчал, прислушался. Голосов не было. Подобрав на полу брюки, встряхнул их, осмотрел со стороны на вытянутых руках, оделся и вышел в коридор.

– Ты где? – позвал он в темноту и, ступая по половицам босыми ногами, пошел на звук воды, разбивавшейся о раковину.

Перегнувшись над журчащим краном, Ева красила губы, приблизив лицо к отражению. Взглянув на него из зазеркалья, она отложила помаду, двумя руками собрала каштановые волосы в хвост, перехватив их резинкой, и, чуть сдвигая корпус то влево, то вправо, рассмотрела себя с разных сторон. Максим невольно опустил глаза, наблюдая за приподнявшейся грудью.

– Мы не опаздываем? – Она повернулась, положив руки ему на плечи.

– Я – нет.

– И я – нет. Довезешь меня до Курской? Я там машину бросила, пока Сашка с логопедом занимается.

– Довезу.

Некоторое время оба молчали, не отрывая друг от друга глаз и ожидая, кто первым моргнет, потом Ева не выдержала, появились ямочки на щеках, и губы, сопротивляясь, все-таки разбежались в улыбке, прогнавшей с красивого лица надменное выражение. Она засмеялась счастливым честным смехом, и Максим тоже засмеялся, глядя на нее.

– А что, кстати, ты ему говоришь, когда тебя дома нет? С подругами встречаешься? – спросил он, чуть выждав и снимая ее руки с себя.

Ева снова повернулась к зеркалу и начала собирать косметичку.

– Зачем ты это спрашиваешь?

– Интересно, вот и спрашиваю.

– А раньше не спрашивал.

– Если я этого не спрашивал раньше, это не значит, что я про это не думал. И то, что мы про все это не говорим, не значит, что этого нет.

Ева молчала.

– И другие вопросы тоже никуда не исчезают, если их не задавать. Как там, например, у вас все? Ты его же тоже обнимаешь, целуешь… – Он вдруг осекся, заметив, как плотно она сжала губы. – Ладно, ладно. Извини.

Он немного еще постоял и перешел на кухню.

– Чай будешь? – крикнул он, когда зашумел чайник.

– Нет.

– Да перестань!

– Я правда не хочу.

– Ну, как знаешь.

Насыпанная прямо в чашку заварка завертелась от кипятка, окрашивая воду в медный цвет, тиной скручиваясь у поверхности. Еще больше закружив чаинки ложкой, Максим присыпал сахар на отлепленный от липкого блюдца кусочек лимона и бросил его тоже в водоворот.

Строгая и готовая к выходу Ева встала рядом, проверяя сообщения в телефоне.

– Идем?

– Сейчас.

– Максим…

– Что?

– Да ничего. Хотела сказать…

– Ну?

– У меня задержка три недели.

Максим отставил чашку и удивленно посмотрел на нее.

– Ты беременна?

– Нет. Не знаю. Просто задержка.

– А от кого?

– Что значит от кого? Ты опять?

– Что опять? По-моему, логичный вопрос.

– Все. Не о чем больше разговаривать. Пошли.

Она встала.

– Да подожди! Ты так говоришь, будто у тебя мужа нет! Может, это Даниила ребенок?

– Никакого ребенка нет, скорее всего. И он не может быть Даниила.

– Как это?

– Вот так это.

Максим замолчал, обдумывая услышанное.

– А вдруг есть ребенок?

– Пойдем. Зря я тебе сказала.

– Почему зря? Не зря. Все правильно! Хочешь, я сам ему все объясню?

– Ты что – дурак? Он и тебя, и меня убьет.

Максим опять задумался.

– А когда точно известно будет?

– Надо тест купить.

– Так поехали, купим!

– Поехали. Оденься только.

Он через силу улыбнулся и быстро прошел в комнату.

– Слушай, ну это здорово, если так! – донеслось из гостиной. – Это все к лучшему! Так же не может продолжаться до бесконечности. Когда-то должно же было закончиться.

Ева слушала, с тихим перезвоном помешивая ложечкой остывающий чай.

* * *

Всю дорогу до аптеки Максим говорил без умолку.

– Ты не представляешь, как мне надоело врать – ни видеть, ни слышать его не могу, сдерживаюсь каждый раз, когда он меня к себе вызывает, на волейбол даже перестал ходить. Как ты с ним живешь – непонятно. И нечего бояться! Никто не виноват, что так получилось. Чего ты молчишь?

– А что я должна говорить?

– Нет, послушай. Я серьезно! Я давно это думаю. Он когда свой телефон потерял, хотел тебе с моего позвонить. Я еще тогда подумал – пусть все откроется. Но тут как раз ты позвонила.

– Видишь – не судьба.

– Причем тут судьба! Это случайность!

– Тогда все случайность.

– Нет. Все не случайность. Я люблю тебя.

– Он, кстати, такой же телефон себе купил, как у тебя. И у меня.

– Отлично. Теперь у нас с ним еще больше общего.

– Дурак!

Он припарковался прямо у входа и через витрину видел, как она передает в окошко деньги и забирает бумажный пакетик.

– Купила?

– Да.

– Позвони сразу, как узнаешь.

– Хорошо.

* * *

Вечером Ева перезвонила и сказала, что беременна.

8

– Сашка! Ну-ка, иди сюда. Смотри!

– Что это, папа?

– Ружье это.

– Ружье?!

Мальчик взял было протянутую вещь, но ни секунды не удержал, и приклад тучно ударил пол через ковер. Даниил скривился, как от физической боли, а Сашка испуганно отошел в сторонку и – шаг в бок, шаг в бок – сбежал к понятным игрушкам.

– Господи! Что это!

– Ружье это, Ева, ружье! Даже ребенок знает.

– Зачем ты его тут достал? Уезжаешь?

– Да.

– На охоту?

– Да.

– Когда?

– В среду.

– А обратно?

– Обратно в выходные.

– Почему ты ничего не говорил?

– Вот – говорю.

– Понятно.

Даниил достал шомпол, привернул к нему металлический ершик, тщательно вычистил стволы, снял ершик и обмотал его ветошью, собрал соскобленный свинцовый нагар, отвернул крышку у баночки с кремом, примакнул туда новую ветошь и вытер ею все металлические части. Взял масленку – две капельки юркнули в отверстия для бойков. Другой тряпочкой, с олифой, отполировал деревянное ложе и цевье, переломил ружье, разделил на части, убрал стволы и ложе в собственные чехольчики и все вместе бережно сложил в футляр. Проверил в сумке аптечку, блесны, компас, патроны, вытащил из ножен нож. Каждое движение наполняло его мужеством, предвкушением, приближало дивный мир, полный запахов и ощущений, и, когда все было вытерто, проверено, сложено в багажнике, он хрустнул сцепленными пальцами и в отличном настроении пошел в кабинет.

* * *

Он проснулся без будильника в четыре утра. За окном было темно, осень, ночь. Подчиняясь безмолвию, в одно движение сел на кровати и несколько секунд смотрел на неподвижную Еву. Провалившись рукой в матрасную мякоть, дотронулся губами до ее щеки, нащупал на тумбочке телефон, прошел в ванную.

Украденные у сна часы вернулись тяжестью в членах и веками, прилипающими к глазницам. Редкие автомобили через силу двигались к городу: то растворялись в тумане, то обретали резкость, когда «дворники» стряхивали со стекла водяные слои. Разматывалась белой лентой разметка и исчезала, исчезала под колесами. Наконец из серых сгустков тумана постепенно собрался аэропорт. Дорога стала широкой, как река у моря, и оборвалась рядами недружно салютовавших шлагбаумов.