Текст книги "Большой шухер"

Матросова, 8

Агафон с Налимом в это время уже катили по улице Александра Матросова. К старому другу участковому Наливайко пока решили не заезжать. Дело в том, что Налим неожиданно вспомнил – хорошая мысля приходит опосля! – об одном приятеле, который где-то в мае вернулся из армии и, встретив Налима в городе, приглашал зайти в гости. Парень этот обладал двумя полезными свойствами. Во-первых, он жил в том самом доме 8 по улице Матросова, а во-вторых, был заметной фигурой в кругах парковой шпаны. Налим, в свою очередь, приглашал его записаться в «барсики», намекая на перспективы. Гриша

– так звали этого молодца – сказал, что сначала отдохнет немного, «оттянется», а потом подумает над этим предложением.

Дом 8, во двор которого въехала «девятка», пилотируемая Агафоном, был сооружен в форме приплюснутой буквы «п». Один корпус, длинный, выходил фасадом на улицу, а два, намного короче его, были пристроены к нему с боков. Торцы боковых корпусов почти вплотную примыкали к ограде парка, вдоль которой в два ряда тянулись гаражи зеленого и ржаво-коричневого цвета. Въехать во двор можно было через одну невысокую, метра четыре, арку, по обводу которой некогда были сделаны лепные украшения, ныне безнадежно облупившиеся и обвалившиеся. Дальше надо было обязательно поворачивать или налево, или направо и ехать по растрескавшемуся, мятому и залитому лужами асфальту неширокой проезжей дорожки, мимо мусорных бачков и контейнеров, которые очень редко вывозили, мимо не оштукатуренных со двора кирпичных стен, изрисованных и исписанных мелом и краской из баллончиков, мимо подъездов с давным-давно не крашенными и замызганными дверями. По другую сторону был чахлый, почти без травы, скверик с двумя десятками старых тополей и лип, клумбой, заросшей сорняком, и несколькими скамеечками, где в хорошую погоду посиживали старушки вроде покойной Артемьевны. Сквер вплотную примыкал к ближнему ряду гаражей. В двух местах его рассекали проезды, через которые автолюбители подгоняли свои машины к боксам.

– Да, – хмыкнул Агафон, выворачивая вправо от арки. – Ни за что бы не поверил, что в таком дворе когда-то начальники жили.

– Запустили все на фиг, – заметил Налим, – потому что ничье было. Начальники небось тут все вылизывать заставляли. А как уехали, уступили место рабочему классу, так все и рассыпаться стало. А дом-то крепкий, кстати, стены, знаешь, по полметра. Пушкой не прошибешь. Было бы у меня миллиарда полтора, я бы купил. Заделал бы евроремонт, как в Москве, двор в порядок привел. Первые этажи бы сдал под офисы, а в остальных – двухуровневые квартирки метров по сто, комнат по пять…

– Ну, во-первых, – сказал Агафон, – этот домишко маленько больше двух миллиардов потянет, а может, и на все пять, даже с износом. Во-вторых, у тебя и одного нет. А в-третьих, делать из этого дерьма конфетку нет резона. Квартирки у тебя выйдут шибко дорогие. Те, кому на такие квартирки денег хватит, уж, скорее, сами себе коттедж на природе построят, а остальным просто не по карману будет. Офисы, может, и снимут, но тут место не хлебное. Прогоришь. Так куда пойдем?

– Вон в тот подъезд, на третий этаж, – вздохнул Налим, прощаясь с мечтами. Даже при месячной зарплате в десять миллионов, которую ему платили в «Куропатке», перспективы накопить пять миллиардов были уж очень отдаленными.

Они вошли в тот самый подъезд, по которому в роковое утро металась дворничиха Рая, пытаясь вызвать «Скорую» к старушке Артемьевне. Поднялись на третий этаж, позвонили. На первый звонок дверь не открыли, но в квартире послышался шорох. После второго звонка за дверью сперва мелко прошлепали легкие женские шажки, а потом тяжелые мужские. «Глазок» в двери осветился, потом мигнул затененный прильнувшей к нему мордой, потом опять загорелся. Лязгнул отпираемый замок.

На пороге гостей встретил тот самый качковатый парень с крепкой шеей и бритыми висками, от которого Рае все-таки удалось позвонить в «Скорую помощь». На нем были все те же зеленые спортивные штаны и красная майка Стенфордского университета, который он, надо думать, не кончал.

– Привет! – сказал он, пожимая руку Налиму. – Хорошо, что зашел. Я тебе позвонить хотел, а потом вспомнил, что телефон посеял.

– Вот, Гриш, знакомься, это Агафон, – представил Налим старшего товарища. Поручкались. Агафон отметил, что лапа у Гриши жмет вполне круто.

Коридорчик, заменявший прихожую, был заставлен коробками с импортным мылом.

– Никак в бизнес пошел, Гриня? – спросил Налим.

– Не, – отмахнулся тот, – это не мое. Пацаны просили подержать маленько, им на складе аренду закрыли. Сто тысяч в день платят.

– У тебя гостья, что ли? – Налим мотнул головой в сторону приоткрытой двери в спальню, где на раздвинутой диван-кровати валялись черные трусики с кружевом.

– Ага, – кивнул Гриша, – ты ее знаешь, наверно. Галька Шевелева, Чипполина.

– Про Чиччолину слышал, – ухмыльнулся Налим, – а Чипполину не помню. Наверно, еще совсем мелкая была. Где она, в сортире, что ли?

– В ванную полезла.

– Понятно, – ухмыльнулся Агафон, – волосы помыть…

На кухне стол был заставлен грязными тарелками, стаканами и бутылками. Окурков лежала полная литровая банка. Вчера, видать, тут хорошо погуляли. Окно, правда, было открыто, а потому перегар и табачный дух уже выветрило.

– А мы к тебе с пивком, – сообщил Налим, выгружая из сумки банки с пивом

«Gosser». – А вот лещ, между прочим.

– Ща освободим пространство. – Гриша похватал пустые бутылки за горлышки, убрал со стола в угол, быстренько перекидал тарелки в раковину, смахнул со стола крошки прямо на пол. Агафон в это время стоял у окошка, глядел вниз во двор.

Окно кухни выходило как раз на гаражи и ограду парка. Тот самый промежуток, где обнаружили труп Ростика, был как на ладони. Просматривался и сквер, и почти весь двор.

Агафон подумал, что если бы у этого Гриши была привычка просыпаться пораньше, да еще при этом в окно смотреть, то он вполне мог бы увидеть отсюда труп. Вмятина посреди стеблей крапивы была и сейчас хорошо заметна. Может, и видел? Но пока не стоит торопиться.

Со стороны арки по двору зацокали каблучки. Агафон увидел двух девушек, одетых в джинсовые безрукавки и кожаные юбочки. Когда подошли чуть ближе, он узнал старых знакомых из близлежащей общаги строителей на Матросова, 12. Лида и Лариса прошли через двор и деловито направились в подъезд, соседствовавший с тем, где находилась Гришина квартира.

Тем временем стол был подготовлен. Сказать «накрыт», пожалуй, слишком сильно. На столе расстелили газету, нарезали вяленого леща, поставили тарелку с черным хлебом, открыли три банки с пивом. Остальные запихали в холодильник.

– Кайф! – порадовался Гриша. – Вчера поквасили часов до трех. Одни приходили, потом другие, потом те возвращались… Литр водяры выхлебал, это точно. Башка была как кирпич – вот-вот расколется. А сейчас – живу!

– Нормально, – заметил Налим, отхлебывая из банки, – я думал, нагреется, а оно не успело.

– На улице нежарко, – прокомментировал Агафон, усаживаясь за стол. – Не июль, блин, а сентябрь какой-то.

– К морю бы скатать, – помечтал Гриша, – а то я, можно сказать, всю службу мечтал в речке искупнуться, а тут приехал, е-мое, холодрыга, за все лето пару раз окунулся. Белый весь, не загорел ни фига.

– На море заработать надо, – философски заметил Агафон, – и раньше надо было рубликов пятьсот припасти, и теперь без денег там не хрен делать. Ты где служил-то? Не в Чечне?

– Нет, обошлось. На Северном флоте, в Североморске. Мне повезло, справка была насчет сотрясения мозгов. Я по ней, блин, несколько призывов откосил. А в последний раз она меня не выручила – на перекомиссию послали. И то ведь можно было отбрехаться. Мать, зараза, денег пожалела. Хотела с рук сбыть побыстрее, чтобы я ее хахалю кости не поломал. Я ее, веришь ли, после того, как приехал, раза три всего и видел. У него живет, наглухо. И то знаешь, зачем сюда приходила? Посмотреть, не пропил ли чего из вещей. А чего пропивать-то? Дерьмо одно.

– Так ты только на то, что тебе пацаны отстегивают, живешь? – спросил Налим.

– Ну а что? Нормально выходит. Сто штук в день, за полмесяца вперед полтора «лимона» дали. Еще осталось до фига, а им уже за вторую половину пора платить.

– А если задержат?

– Не задержат. Им тогда вообще на базаре места не будет.

– Крутой ты, смотрю! – покачал головой Агафон.

– Ты в парке-то часто бываешь? – спросил Налим.

– Да бываю помаленьку. Скучно уже там, конечно. Нашего возраста там, считай, теперь и нет, одна мелочь. Детский сад, даже морду начистить некому, жалко. Сивый сидит, Дрозд сидит, Лерка замуж вышла, Мася в дурке, Сидор в армии на контракт остался, Ларика убили, про остальных не знаю. Из молодых там сейчас Колян в цене, крутизну катает, только так лохово, что смотреть стыдно. Месиловки и те пошли какие-то туфтовые. На днях тут пятеро с Лавровки на танцы пришли и стали пальцы веером кидать, так наши и завяли… Представляешь? Я хотел поговорить, а мне шипят: «Ты что? Это ж Лавровка… Жить надоело?» Наших человек двадцать было, а они пятерых боятся, прикинь?

– Лавровка – контора серьезная, – заметил Агафон. – Иногда не грех и побояться. У вас тут, я слыхал, кого-то вообще без головы оставили?

– Ты про того чувака, что у нас во дворе нашли? Это не Лавровка. Скорее, какие-нибудь чурки счеты сводят. У них, я слышал, если мстят, то разделывают, как этого.

В это время щелкнула задвижка, запиравшая дверь ванной комнаты, и оттуда вышла высокая девица в темно-зеленом махровом халате почти до пят и шлепанцах на босу ногу. На голову Галя намотала полотенце.

– Ой, мальчики! Здра-асьте! – пропела она.

– С легким паром, – поприветствовал ее Агафон, – позвольте вам стульчик предложить.

– Спасибо, – стрельнув глазками на мужика, который был заметно постарше Гриши и Налима, да и намного матерее, произнесла Галя, присаживаясь к столу.

– Пива не желаете? – Агафон открыл холодильник, достал банку, сдернул крышку за колечко.

Галя пригубила, отщипнула кусочек леща пальчиками с зеленым маникюром, демонстративно зажмурилась и сообщила:

– Я балдю…

Из окошка со двора донесся скрип открывающейся двери подъезда, какое-то пружинистое бряцание и знакомый цокот каблучков. Долетела перекличка нескольких звонких, перебивающих друг друга девичьих голосков:

– Уй, ну куда ты покатила? К арке надо!

– А вокруг дома объезжать не лень? За угол и через тот двор.

– Во дура, там же сейчас грязь непролазная!

Глуховатый голос, принадлежавший, как показалось Агафону, пожилому мужчине, произнес:

– Давайте лучше к арке. А то туфельки попачкаете…

– Там сейчас тоже лужа… – Агафон узнал последний девичий голос. Это был голос одной из юных малярих, Ларисы.

– Обрубка своего выгуливать повезли, – хмыкнула Галя, заметив, что Агафон прислушивается к шуму со двора, – тимуровки траханые.

– Не понял… – удивленно произнес Агафон, встал и выглянул в окно.

Три девушки – две из них были Терехина и Зуева, а третья, постарше и порослее, незнакомая – спорили, куда катить импортную инвалидную коляску, в которой сидел вовсе не пожилой, хотя и совершенно седой парень.

Агафон вообще-то был не самым жалостливым мужиком. Он с детства привык бить в драке, не жалея силушки, и особо не задумывался над последствиями ударов. Бомж, которого он до смерти забил, когда милиционером служил, был не единственным человеком, которого он отправил на тот свет. Когда-то, еще под командой Курбаши, ему довелось удушить клиента веревочной удавкой. Тот судорожно дергался, хрипел, стонал, пока витой шнур все туже перетягивал шею, но Агафон, усевшись жертве на спину и придавив обреченному руки к бокам коленями, не чувствовал жалости. И когда ему пришлось добить контрольным выстрелом в голову парня/еще недавно бывшего своим, тоже не пожалел.

Но тут, поглядев на этого седого, Агафон почувствовал жалость и тихий ужас. Ужас оттого, что как-то подсознательно представил себя на месте этого пацана, которому, несмотря на седую голову, вряд ли было больше, чем тому же Грише или Налиму.

У седого не было ни рук, ни ног. Левая нога была ампутирована по колено, правая – вообще от середины бедра. От обеих рук остались только подобия клешней, торчавшие из закатанных по локоть рукавов камуфляжки. На груди висел орден в форме креста – Агафон названий нынешних орденов не знал.

Девушки довольно быстро решили, что надо все-таки везти инвалида к арке. Лариса и Лида встали по бокам, высокая незнакомая взялась за спинку, и странная процессия двинулась вперед.

– Занятно? – спросила Галя, которая, пока Агафон глядел в окно, успела закурить. – Клево смотрится, да?

– Чего ж тут клевого? – укоризненно произнес Гриша. – Обкорнали парня ни за хрен собачий. Двадцать лет – и полный инвалид. Я бы лучше сдох, если б со мной такое было…

– Вы про что, ребята? – не врубился Налим. – Агафон, ты чего?

У Агафона на морде было не совсем обычное для него задумчиво-рассеянное выражение.

– Да там девки паренька повезли. Ни рук, ни ног. Кстати, две наши знакомые, с общаги, – ответил он на вопрос Налима.

– Я его знаю, – пояснил Гриша. – Он раньше тоже в парке тусовался. В нашем доме живет, во втором подъезде. Олег его зовут. В Чечне на мине подорвался, кажется. Отец у него от инфаркта умер, еще лет пять назад. А мать после того, как его из госпиталя забрала, двух месяцев не прожила. Тоже от сердца…

– Таких надо в интернаты для инвалидов отдавать, – сказала Галя, – а еще лучше – усыплять, как в Америке.

– Чего ты мелешь-то? – возмутился Гриша. – Кто тебе сказал фигню такую? Придумала, е-мое!

– Ничего не придумала. У них в отдельных штатах законы есть, что, если больной жить не хочет, ему разрешается сделать такую штуку… Короче, я забыла, как называется, слово такое, не выговоришь. В общем, больной подписку дает, что от жизни отказывается, и ему укол делают. Засыпает – и все, с концами.

– Я тоже слыхал, – припомнил Налим, – знаю, как называется, – «эвтаназия». Только это дело не инвалидам делают, а тем, у кого рак на последней стадии или там СПИД, чтобы не мучились от сильных болей.

– Думаешь, у этого не болит? – сказала Галя. – Я с Элькой разговаривала, она сестрой работала, знает. Утех, кому руку или ногу отрезали, бывают такие боли, когда вроде болит рука или нога, которой уже нет. Да и вообще, ты понимаешь, что такое ни рук, ни ног? Работать он не может. Даже коробку

такими клешнями не склеить. От одной ноги, считай, что ничего не осталось, значит, протезы разной длины будут, и ходить он нормально, хотя бы как тот же Маресьев, никогда не сможет. Да что там работать или ходить – его, извиняюсь, по-маленькому и по-большому надо в туалет носить и задницу ему вытирать. Понятно?

– Погоди, – спросил Агафон, – я не понял. Ты говоришь, что у него, у Олега этого, родичи померли, так? А девки ему кто? Ну вот эти, которые его опекают?

– А никто. С Элькой они вместе в школе учились. Ну, он тогда, конечно, классный парень был. Красивый, высокий, крепкий. Но они вроде только дружили. Конечно, я за ноги не держала, не знаю, но, по-моему, просто так ходили. А те, что деревенские, – помоложе. У него мать была родом из деревни, и летом они с Олегом туда как на дачу ездили. Наверно, он там с этими кисулями и подружился.

– Так это они, выходит, из одних дружеских чувств его под шефство взяли?

– подивился Агафон. – Из христианского человеколюбия, так сказать?

– Из христианского или из тимуровского – этого я не знаю. У этого парня квартира три комнаты, приватизированная. По нашим здешним ценам – немало. Парнишка все равно долго не протянет, а наследство приличное, если какой-то повезет его замуж уговорить.

– Странно, что об этом деле еще риэлтеры не расчухали, – заметил Налим.

– Это чего, вроде рэкетиров, но по квартирам? – спросил Гриша.

– Не совсем, но в общих чертах похоже, – ответил Агафон. – Однако странно, что ни одна до сих пор не перетянула. Элька эта, как я понял, тоже тут живет?

– Конечно. На той же площадке, что и он. Только у нее двухкомнатная. Мать и отец живы. Зарабатывают, конечно, не очень, но Элька сама на своих ногах. Хи-хи!

– А кем она работает? – Агафон уже уловил, что Галя знает про Эльку нечто похабное.

– «Путана, путана, путана… Ночная бабочка, так кто же виноват?!» – кривляясь, пропела Галя. – Проститутка она профессиональная. За три года

после школы где только не моталась! И в Москве, и в Питере, и в Германии… Теперь здесь, в «Береговии», подрабатывает.

– Откуда ты это знаешь? – проворчал Гриша. – Сама, что ли, с ней сниматься ходила?

– Слухами мир полнится, – хмыкнула Галя. – Может, и ходила?! Я женщина вольная, не крепостная. Хочу – с тобой, а захочу – Налимчика соблазню. Ты, Гришуля, мне не муж. И спрашивать нечего, ходила или нет. Все мы когда-нибудь и куда-нибудь ходили.

– Ну и вали тогда отсюда! – рявкнул Гриша. – Выпендривается еще.

– Пожалуйста, – презрительно ухмыльнулась Галя, – приспичит – позвони вечерком. Помогу по телефону онанизмом заняться.

Гриша, слегка подогретый пивом, сделал резкое движение, собираясь дать нахалке оплеуху, но Агафон очень своевременно его удержал. Галька поспешно выскочила с кухни.

– Ты чего, братан? – усаживая злющего и, похоже, очень недовольного вмешательством в свою личную жизнь Гришу на место, с улыбкой сказал Агафон.

– Не надо обострять тенденцию парадоксальных иллюзий, как любил говорить один корефан. Бить баб в приличном обществе не принято. Выгнал – и слава Богу. Ищи новую. Бьют только любимых женщин и законных жен. Это я тебе говорю как опытный врач-сексопохметолог.

– А чего она, блин?! – Гриша выговорил еще десяток слов открытым текстом.

– Все это несерьезно, – сказал Агафон, – ты лучше послушай серьезное и деловое предложение. И завязывай с матом. Не дай Бог попадешь в ментовку или в СИЗО – там тебя отучат выражаться не по делу.

– Какое предложение? – Гриша почуял, что имеет дело с очень серьезным человеком, и поостыл.

– Понимаешь, говорят, у вас в доме не то подвал есть, не то бомбоубежище. У меня мужики знакомые все прикидывают, где бы склад устроить для товара. Сам понимаешь, тут рынок в парке, удобно и близко. Однако хороший товар сырости не любит. А ты небось еще пацаном под дом лазил, знаешь, что и как.

– Лазить-то лазил, – допив банку и откупорив новую, сказал Гриша. – Только давно. Последний раз лет пять назад. А после армии даже близко не подходил, не знаю. Может, кто-нибудь уже и занял.

– А вход туда где?

– В бомбоубежище-то? Ща, покажу из окна. Гриша подошел с Агафоном к окну и указал прямо вниз, где виднелась какая-то ржавая жестяная крыша.

– Вот он, вход. Там, под крышей, что-то типа ямы со ступеньками и дверь в стене дома. Нормальная, деревянная, такой же жестью обитая. А дальше два марша обычной лестницы вниз, будет стальная толстая дверь. За ней что-то вроде предбанника и вторая. Потом само убежище. Два больших зала из бетона – метров по сто квадратных, наверное, каждый. Там, помню, что-то типа коек было в два яруса, столы, стулья, плакаты висели. Типа «Что делать при угрозе ядерного нападения». Там, говорят, когда-то учения проводили и лекции читали, но это еще при Брежневе было.

– И все? – спросил Агафон. – Аварийного лаза никакого не было?

– Не помню. А на фига тебе этот лаз?

– Во странный! – покачал головой Агафон. – А если через этот лаз какой-нибудь козел залезет и товар скоммуниздит?

– Не, не помню, – почесал в затылке Гриша, – там была еще комнатушка небольшая, но в ней стояла зеленая бочка, не то на самовар похожа, не то на печку-«буржуйку»… Воздух вроде бы через нее очищали или фильтровали. Мне когда-то Сивый объяснял, но давно…

– Погоди, – припомнил вдруг Налим, – а помнишь, Сивый говорил, что там подземный ход есть, через весь парк идет?

– Да врал он. Мол, там вообще туннель, на машине проехать можно…

– А может, и не врал?

– Фиг его знает…

– Слушай, а ключ от этого убежища у кого-нибудь есть? Что у вас тут сейчас? ЖЭК, РЭП или как?

– Небось у дворничихи есть. У тети Раи. Она, кстати, этого зарезанного во дворе нашла и бабку Артемьевну, которая со страху померла. «Скорую», между прочим, от меня вызывала.

– Может, сходим, как говорят по телику, «прямо сейчас»?

– Запросто. Если она в магазин не ушла, то должна быть дома. В коридорчике промелькнула уже переодевшаяся в джинсы и курточку Галька, помахавшая ручкой:

– Бай-бай, мальчики! Я пошла.

– Скатертью дорожка, – процедил Гриша. – Трусы не забыла? Вместо ответа Галя показала своему экс-партнеру кулак с отогнутым средним пальцем и смылась за дверь, пискнув:

– Умелому человеку и кулак – блондинка!

Как ни странно, на сей раз Гриша не сделал попытки вскочить и погнаться за бесстыжей, а спокойно встал и спросил:

– Ну чего, пойдем к тете Рае?