Текст книги "Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания"

ДОМИЦИАН. Где он у тебя? Живо!

ДИОН. Слушай, неужели ты снова ввяжешься в эту гонку?

ДОМИЦИАН (весело). Непременно, Дион, непременно!

ДИОН. Вспомни, что только что ты говорил!..

ДОМИЦИАН. А что оставалось мне говорить в тех обстоятельствах? Нет, друг, не такая вещь мой венец, чтоб ею кидаться! Давай коня, корникуларий!

БИБУЛ. Он здесь, цезарь!

ДИОН. Боже, как мудр был ты минуту назад!

ДОМИЦИАН. Прощай, Дион! Встретимся в Риме! (Убегает.)

БИБУЛ (спешит за ним, поплевывая через левое плечо). Тьфу, тьфу, тьфу, теперь-то я, кажется, буду центурионом!..

Стук копыт.

Занавес.

Часть вторая

1

Вновь – место гулянья у Капитолия. Озираясь, прохаживаются горожане. Лица их опасливы и озабоченны. Среди гуляющих – полный и плешивый римляне.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Вы здесь, Вибий?

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Мой привет, Танузий. Вышли, значит, невзирая на приступ?

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Что поделаешь? Надо послушать глашатая. Чем-то порадует цезарь сегодня?

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (оглядываясь, громче, чем требуется). А люблю я слушать его повеления. Ясный, отточенный стиль. Ничего лишнего.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Превосходный стиль, что говорить. А уж сколько государственной мудрости!..

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (значительно). Знаете, что я скажу вам, Танузий. Повезло Риму, сильно повезло.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Мои слова, Вибий. Этот город родился под счастливой звездой.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (понизив голос). Элий Стаций-то… загремел… (Жест.)

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН (хватаясь за сердце). Как, и Элий?

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (кивая). И Матий Нобилиор – тоже…

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН (вскрикнув). Что? Матий? (Утирая пот.) Я всегда говорил, что плохо они кончат…

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (со вздохом). Это всем было ясно с самого начала. Что с вами, Танузий?

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Лихорадит меня, Вибий. Годы, годы… То одно болит, то другое…

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. На ночь жена мажет мне чресла галльской лавандой…

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. А меня моя – мажет египетским варевом.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Помогает?

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Как вам сказать… (Вздыхает.) Годы…

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (вздыхает). Годы… (Помолчав.) А поэт Дион – все еще в почете…

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Говорят, он оказал императору важные услуги.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Это не значит, что ему все позволено. (Оглянувшись.) Вы слышали его последнюю эпиграмму на Туллия?

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН (в ужасе). На консула-суффекта!

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (негромко). Наклонитесь… (Шепчет ему на ухо.)

Оба долго хохочут. Потом, словно по команде, смолкают.

Не наглец ли?

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Разбойник! Разбойник с Соляной дороги… (Оглянувшись.) А про Афрания – не слыхали?

Наклонившись, что-то шепчет. Оба заливаются.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (отхохотавшись). Ну, это уж, знаете… даже нет слов.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Для того чтобы так марать сановника, нужно быть по крайней мере ему равным.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Доиграется он!.. Глядите, Афраний со своим иудеем.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Легок на помине.

Оба смеются.

Сильно увял Бен-Захария. На приемы-то его больше не пускают.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Это как раз мудрая мера. Все римляне очень ею довольны.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. У этих людей наглость в крови. Теперь им указали их место.

Приближаются Афраний и Бен-Захария.

Мой привет, Афраний. (Внезапно что-то вспомнив, прыскает и, едва кивнув Бен-Захарии, проходит.)

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (с трудом подавив смех). Дорогой Афраний, привет… (Уходит, «не замечая» Бен-Захарию.)

АФРАНИЙ (внимательно поглядев им вслед). Так насколько, говоришь, повысил Цезарь иудейский налог?

БЕН-ЗАХАРИЯ. На две драхмы с человека, справедливейший.

АФРАНИЙ. Да, Бен-Захария, крепко прижал цезарь вашего брата. Жаль мне тебя, а делать нечего.

БЕН-ЗАХАРИЯ. Истинная правда, справедливейший.

АФРАНИЙ. Ну ничего, не разоритесь. Почему-то ведь говорят, что люди вашего племени богаты.

БЕН-ЗАХАРИЯ (с непонятной усмешкой). Наверно потому, что они расплачиваются за все.

АФРАНИЙ. А что ты хочешь этим сказать? Впрочем, это неважно…

БЕН-ЗАХАРИЯ. Я тоже так думаю.

АФРАНИЙ. Слушай, некоторые завистники утверждают, будто Дион написал обо мне что-то непотребное.

БЕН-ЗАХАРИЯ. Враки, им просто этого хочется.

АФРАНИЙ. Вот мерзавцы! Впрочем, Дион способен…

БЕН-ЗАХАРИЯ. Не в этом случае. Уважение к вам…

АФРАНИЙ (махнув рукой). Э, никого он не уважает. И сколько еще цезарь будет его терпеть?

БЕН-ЗАХАРИЯ. Если цезарь лишь терпит его, это будет недолго.

АФРАНИЙ. Ты думаешь?

БЕН-ЗАХАРИЯ. Терпение – свойство подданных, а не правителей.

АФРАНИЙ (с интересом взглянув на собеседника). Слушай, Бен-Захария, а ведь общение со мной пошло тебе на пользу.

Бен-Захария кланяется.

Стой… не он ли это идет?

БЕН-ЗАХАРИЯ (обернувшись). Он, его жена и какие-то юноши.

АФРАНИЙ. Пойдем. Не здороваться с ним нельзя, а здороваться – нет никакого желания.

Оба уходят. Появляются Дион, Мессалина и несколько молодых людей, ее сопровождающих. Дион рассеян и мрачен, Мессалина, напротив, весьма нарядна, выглядит помолодевшей.

МЕССАЛИНА. Так мы встретимся здесь, Дион.

ДИОН (задумчиво). Хорошо.

МЕССАЛИНА. Я не буду брать тебя с собой в лавки, ты только путаешься под ногами.

ДИОН. Верно.

МЕССАЛИНА. Эти юноши помогут мне. Они из знатных семей, и у них отличный вкус.

ДИОН. Наверно.

МЕССАЛИНА. Ты, видно, думаешь, это так просто – обставить дом?

ДИОН. Я не думаю.

МЕССАЛИНА. Мне еще надо зайти к врачу за лекарством для тебя.

ДИОН. Ладно.

МЕССАЛИНА. Так жди меня здесь. Не ходи никуда, понял?

ДИОН. Понял.

МЕССАЛИНА. И не пяль глаза на девиц. Ты уже старый человек.

ДИОН. Слышал.

МЕССАЛИНА. Запахни шею. Идемте, молодые люди.

Мессалина и юноши уходят. Дион задумчиво прохаживается под внимательными взглядами прохожих. Появляется пожилой корникуларий Бибул. У него обычное выражение лица. Нерешительно приближается к Диону.

БИБУЛ. Прославленный, разреши мне прервать твои раздумья.

ДИОН. Прерывай, что с тобой делать… У тебя все еще не прошли зубы?

БИБУЛ. Худы мои дела.

ДИОН. Ты еще не центурион?

БИБУЛ. Я уже не корникуларий.

ДИОН. Как это понять?

БИБУЛ (вздохнув). Уволили меня.

ДИОН. За что?

БИБУЛ. Цезарь сказал, что своим видом я напоминаю ему дни, которые он хотел бы забыть. Он предложил мне перевестись в Мезию.

ДИОН. А ты отказался?

БИБУЛ. Дион, как мне уехать из Рима? У меня здесь жена, дети – попробуй заикнись им об этом. Младший учится у кифариста. Говорят, обнаруживает способности.

ДИОН. Словом, тебя выгнали.

БИБУЛ. Уже неделю живем в долг. А какие сбережения у солдата? Сам понимаешь.

ДИОН. Хорошо, я поговорю с Домицианом. Думаю, твое дело не составит труда.

БИБУЛ. Спасибо. Я бы не решился тебя тревожить, но супруга проела мне череп. Пойду обрадую ее. (Уходит.)

ДИОН. Он напоминает цезарю дни, которые тот предпочел бы забыть. Любопытно, какие дни напоминаю ему я?

Показывается женщина, закутанная в черный платок.

Это еще кто?

Женщина. Дион, я у ваших ног. (Она приподнимает платок – это Фульвия.)

ДИОН (подхватывая ее). Что с вами, Фульвия? Человек – и на коленях?..

ФУЛЬВИЯ. Мой дорогой, мне сейчас не до ваших принципов. Если вы не поможете мне, я стану на голову, поползу за вами на животе. Спасите Сервилия!

ДИОН. Но что же я могу? Ведь он действительно изменил…

ФУЛЬВИЯ. Велика важность. Кто он такой? Сенатор, легат, начальник стражи? Что за военные тайны он знал? Как строится александрийский стих, в чем различие между эпосом и лирикой? Да и в этом он толком не разбирался, мне еще приходилось ему объяснять, говорю вам как родному. Он поэт, поэт с головы до ног, импульсивный человек, широкая натура. Он просто увлекся Луцием. Как женщиной. Уж и не знаю, чем он там увлекся, – то ли тот бровями своими ему импонировал, то ли его имя укладывалось в размер…

ДИОН. Боюсь, в этом случае я бессилен.

ФУЛЬВИЯ. Вы призывали всех нас к человечности, докажите, что это не только слова. Мы-то с мужем всегда вас поддерживали. Даже когда от вас все отвернулись. Помню, Сервилий мне как-то сказал: «Жаль мне Диона». Сервилий ведь очень отзывчивый человек, решительно все видит в розовом свете. Я вам откровенно скажу, как родному (понижает голос): всему виной влияние этой страшной женщины, вы знаете, кого я имею в виду. Один-единственный раз он не посоветовался со мной, и вот вы видите – какие последствия. Ведь я же все ему объясняла – что писать, как писать, кому писать. У него есть врожденная музыкальность, а все мысли, чувство формы, вкус, наконец, темперамент, – все это мое. Один Бог знает, сколько я вложила в этого человека, говорю вам как своему. Когда мы сошлись, на него никто не возлагал надежд.

ДИОН. Тише, Фульвия, дайте передохнуть. Я попытаюсь, но ничего не обещаю.

ФУЛЬВИЯ. Ладно уж, все знают, что цезарь к вам неравнодушен. Уж и не пойму, чем вы там его купили, а только это так. Впрочем, не мое дело, я как раз рада, пользуйтесь, сколько можно. Передайте мой привет Мессалине, я очень счастлива за нее. И думайте о несчастном Сервилии, вы обязаны ему помочь. (Изменившись в лице.) Боже мой! Эта женщина сюда идет – я не хочу с ней встречаться. (Закутывается в платок и уходит.)

Появляется Лоллия, энергичная и сияющая, как обычно.

ЛОЛЛИЯ. Здравствуйте, мой друг. Я кого-то спугнула?

ДИОН. Может быть.

ЛОЛЛИЯ. Не огорчайтесь, она вернется. В этих делах женщины упрямы.

ДИОН. Относится это и к вам?

ЛОЛЛИЯ. В меньшей степени – я мужчина в душе. Не люблю баб, слишком хорошо их знаю. Знаменитый человек им важен не тем, что он человек, а тем, что знаменитый.

ДИОН. В самом деле, это, должно быть, так.

ЛОЛЛИЯ. Именно так, сколь ни грустно, мой милый. Хотела б я знать, где они были, эти коровы, когда Дион сражался, как лев, один против всего мира? Тогда они видели в нем лишь чудака, выброшенного из жизни.

ДИОН. Боюсь, что и вы, Лоллия, – тоже.

ЛОЛЛИЯ. Если б я могла стать вровень с вами, я была бы не Лоллией, а Дионом. По крайней мере, я не смеялась, мне только хотелось вас уберечь. Точно гения можно уберечь…

ДИОН. Вот и Месса этого хочет.

ЛОЛЛИЯ. Ваша Месса прекрасная женщина, но ей только кажется, что она вас оберегает. На самом деле она оберегает себя.

ДИОН. Во всяком случае, она об этом не думает.

ЛОЛЛИЯ (мягко коснувшись его руки). Очень возможно, но это так.

Короткая пауза.

ДИОН. Вы знаете, Лоллия, она добрая женщина, но почему-то вечно мной недовольна.

ЛОЛЛИЯ (не снимая ладони с его руки). Это естественно. Вы живете в разных мирах.

ДИОН. Наверно, я трудный человек для совместной жизни…

ЛОЛЛИЯ. С торговцем тканями жить, безусловно, легче…

ДИОН. Послушать ее, я разваливаюсь на части. Она лечит меня с утра до ночи.

ЛОЛЛИЯ (пожимая плечами). Что за мысль внушать сильному, здоровому мужчине, что он инвалид?

ДИОН. И всегда жалуется на мой характер. Хорошо, попробуем быть объективными…

ЛОЛЛИЯ (улыбаясь). Попробуем.

ДИОН. Допустим даже, я вспыльчив…

ЛОЛЛИЯ (гладит его руку). Допустим.

ДИОН. Угловат, неуживчив. Ну и что из этого?

ЛОЛЛИЯ (мягко). Ну и что?

ДИОН. Кажется, я не вор, не доносчик…

ЛОЛЛИЯ. Надо думать.

ДИОН. Могут же быть и у меня недостатки…

ЛОЛЛИЯ. Мой друг, без этих недостатков не было бы ваших достоинств. Вы такой, какой вы есть, другим вы быть не можете.

ДИОН. Клянусь небом, Лоллия, легко с вами беседовать!

ЛОЛЛИЯ. Просто-напросто я хороший товарищ.

ДИОН (ревниво). А Сервилий?.. Он тоже так полагает?

ЛОЛЛИЯ. Если б он слушал меня… Но ведь вы знаете его жену. Она постоянно боится упустить случай. Впрочем, его вы тоже знаете… в сущности, он маленький человек.

ДИОН. А вы – умница, Лоллия.

ЛОЛЛИЯ. Вы добры, как положено великану. (Понизив голос.) Вечером приходите ко мне.

ДИОН. Уж и не знаю, отпустит ли Месса…

ЛОЛЛИЯ. Не можете же вы сидеть у ее юбки, когда есть еще весь Рим. В конце концов, Рим стоит Мессы.

ДИОН. Рим – это вы. Обольстительный Рим.

ЛОЛЛИЯ. И между тем я совершенно естественна. (Со вздохом.) Ничего не поделаешь, женщину с мало-мальски терпимой внешностью всегда принято подозревать. Прощайте, Дион. (Идет.)

ДИОН. Лоллия, я провожу вас.

Они уходят. Появляется глашатай. Со всех сторон стекаются римляне. Воцаряется мгновенная тишина.

ГЛАШАТАЙ. В добрый час! Слушайте свежие римские новости. Никогда еще наш Рим не был так горд, могуч и прекрасен. Достойные римские граждане с удовлетворением следят за возвышением столицы. Что же произошло за истекшие сутки? Послушайте внимательно и соблюдая порядок.

С большим восторгом встретили архитекторы Рима повеление императора возвести в каждом квартале ворота и арки. Предусмотрено, что они должны быть украшены колесницами и триумфальными отличиями, с тем чтобы ежечасно напоминать гражданам, в особенности молодым и совсем юным, о славе и величии римских побед.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Доброе дело, ничего не скажешь!

ГЛАШАТАЙ. Вчера вечером цезарь подписал повеление о сооружении на Палатине золотых и серебряных статуй в его честь. Вес статуй должен составить не менее ста фунтов. Проекты будет рассматривать сам император совместно с советом из лучших художников Империи. Присланные проекты обратно не возвращаются.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН (вздохнув). Сколько золота уйдет, пошли Небо ему долгих лет жизни.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Для такого цезаря ничего не жаль!

В толпе показывается Клодий.

ГЛАШАТАЙ. Вчера вечером цезарь опубликовал новый список запрещенных книг. Список вывешивается во всех кварталах. Согласно повелению цезаря, книги подлежат сожжению, а авторы – изгнанию из пределов Империи.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Давно пора! Цезарь и так уж был слишком терпелив.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН (негромко). Только начать этот список следовало бы с Диона.

ГЛАШАТАЙ. И наконец – внимание, внимание! Сенат на своем заседании утвердил новое обращение к цезарю. Отныне императора Домициана надлежит именовать «Государь и бог». Цезарь сообщил, что он принимает решение сената. На этом я заканчиваю, сограждане. В добрый час!

Негромко обсуждая известия, римляне расходятся небольшими группами. Появляется возбужденный Дион.

КЛОДИЙ. Дион, ты опоздал услышать славные новости.

ДИОН (весело). Новости нужно не слушать, а переживать.

КЛОДИЙ. Я только что видел тебя рядом с Лоллией. Сдается мне, что ты потерял разум.

ДИОН. Что за женщина, Клодий! Чистейшая жемчужина, или я парфянский осел и ничего больше. Сколько в ней глубины, понимания, а какое сердце!

КЛОДИЙ. Дион, император вывесил новый список запрещенных книг.

ДИОН (не слушая). Друг мой, Месса – добрая женщина, но она умеет только ворчать на меня. Ты представляешь, каждое утро и каждую ночь – слышать одни жалобы, одни упреки! Можешь поверить, она была бы счастлива, если б я торговал тканями на Большом рынке. Мне кажется порой, что в жизни моей так и не было любви, той, от которой перехватывает дыхание.

КЛОДИЙ. Книги будут сожжены, а авторов отправят в изгнание. Завтра это может коснуться тебя.

ДИОН. «Завтра»! Что мне думать о «завтра»?!

КЛОДИЙ. Боже, как глупеют величайшие умы, когда рядом оказывается женщина.

ДИОН (смеясь). Как они расцветают, Клодий!

КЛОДИЙ. Ты слышал, что цезарь велел называть себя богом?!

ДИОН. Что мне бог, если я нашел человека!

КЛОДИЙ (озираясь). Тише ты… Парфянский осел!

ДИОН (обнимает его). Я нашел человека! Я нашел человека!

Занавес.

2

Торжественный вечер у Домициана. Небольшими группами стоят гости. Негромкий взволнованный разговор.

– Вы в этом уверены?

– Самые точные сведения.

– Откуда же?

Собеседник молча показывает пальцем на потолок.

– Тогда – другое дело.

– Источник надежный, не сомневайтесь.

– Молчу, молчу. Бедняга Дион…

– Император в ярости.

АФРАНИЙ. Я и сам в ярости.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Я это предвидел. Это не могло длиться до бесконечности.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Дион – неблагодарнейшая скотина, вот что я вам скажу. Будь я на его месте, цезарь не разочаровался бы в людях.

– Он здесь?

– И он, и Мессалина…

– Поделом ему! Не ценил такого отношения!

– Друзья мои, здесь Сервилий!

– Невероятно! Он осмелился?

– Значит, воля цезаря была такова.

– Разумеется, его позвал император.

– В конце концов, он прав, Сервилий – полезный человек.

– Однако он писал Луцию хвалебные песни.

АФРАНИЙ. Да, но ведь это его профессия…

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. В самом деле, каждый делает что может. – Тише… Вот он и сам…

Появляются Сервилий и Фульвия. Их радушно приветствуют.

АФРАНИЙ. Привет, Сервилий, привет, Фульвия. До чего нам всем приятно вас видеть.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Давненько вас не было. Как здоровье?

СЕРВИЛИЙ. Бедняжка Фульвия что-то хворала…

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Но ничего серьезного, надеюсь?

СЕРВИЛИЙ. Нет, чисто женское. Уже все в порядке.

АФРАНИЙ. Надо отпраздновать ее выздоровление. Завтра вы обедаете у нас.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. А послезавтра – у меня!

Входит Лоллия.

ЛОЛЛИЯ. Фульвия, радость моя, вы уже здоровы?

ФУЛЬВИЯ. Лоллия, я стосковалась по вас.

Они бурно целуются. Мужчины окружают Фульвию.

СЕРВИЛИЙ (улучив мгновенье, еле слышно обращается к Лоллии). Не знаю, как Фульвии, а мне вас действительно недоставало.

ЛОЛЛИЯ. Занятно – оказывается, я рада вас видеть.

СЕРВИЛИЙ. Это правда?

ЛОЛЛИЯ. У вас красивая голова – было б жаль, если б вы ее потеряли.

СЕРВИЛИЙ. Представьте, мне тоже. Красивая или нет, я к ней привык. (Еще более понизив голос.) Как поживает мой друг Дион?

ЛОЛЛИЯ. Это все, что вы хотели спросить?

СЕРВИЛИЙ. Есть еще вопрос – когда мы увидимся?

ЛОЛЛИЯ. Приходите позавтракать со мной, если вам удобно.

СЕРВИЛИЙ. Вы – великая женщина, я это знал.

Уходит вместе с Фульвией.

АФРАНИЙ. Что ни говорите, а без Публия Сервилия Рим не Рим.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Друг мой, вы даже не предполагаете, как вы правы.

АФРАНИЙ (самодовольно). Мой ученый секретарь – умнейший из вольноотпущенников, а послушали б вы, сколько раз на дню он говорит, что я прав.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН (прикладывая палец к губам). Мессалина!..

Входит Мессалина. У нее, по обыкновению, растерянный, озабоченный вид.

Привет, достойнейшая!

МЕССАЛИНА. Бога ради, вы не видели Диона? Я его потеряла.

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Я всегда говорил, что Диона надо держать в руках.

МЕССАЛИНА. А я всегда говорила, что здесь семейному человеку не место. Слишком много тут потаскух. (Видит Лоллию.) Ах, Лоллия, и вы здесь? Не встречался ли вам мой муж?

ЛОЛЛИЯ. Может быть, и встречался, Мессалина, не помню. У меня уже в глазах рябит от чужих мужей.

Обе уходят в разные стороны.

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Идет Дион, я исчезаю…

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Я с вами, Танузий.

Оба уходят.

АФРАНИЙ. Гуляй, паршивец, недолго тебе разгуливать. (Уходит.)

ГОЛОСА. А он изменился…

– Щек у него совсем не стало…

– Должно быть, он все-таки что-то чувствует…

– Ну вот еще… Он всегда был таким…

Зал заметно опустел. Появившийся Дион подходит к стоящему в дверях Бибулу.

ДИОН. А, приятель, ты здесь?

БИБУЛ. Я – на дежурстве. Меня сменит третья стража.

ДИОН. Ну как служится?

БИБУЛ. Что тебе сказать… Благодаря твоей защите цезарь простил меня за то, что я видел его в тот день. Но похоже, мне в самом деле стоило покинуть Рим.

ДИОН. Ты так думаешь?

БИБУЛ. Да и тебе со мной вместе.

ДИОН. Почему же?

БИБУЛ. Он так смотрит на меня, что я тревожусь о тебе.

ДИОН. Не волнуйся, ничто мне не угрожает. (Живо.) Прошу тебя, стань-ка за дверь, приятель.

Бибул выходит. Дион стремительно бросается к показавшейся Лоллии.

Я вас не вижу какой уж день…

ЛОЛЛИЯ. Это вы?! Вы меня испугали…

ДИОН. Простите… но стоит мне прийти к вам, и я узнаю, что вас нет дома.

ЛОЛЛИЯ. Мой дорогой, у меня много дел, вам-то это известно. Слава богу, мужа у меня нет, и я могу себе это позволить.

ДИОН. Лоллия, не пытайтесь казаться такой несокрушимой. Я знаю вас лучше, чем вы себя сами. Вы – беззащитное существо.

ЛОЛЛИЯ (ошеломлена). Мой друг, вы все-таки ненормальны.

ДИОН. Может быть, поэтому я вижу то, чего не видят другие. За вашей деловитостью кроется усталость, за общительностью – одиночество. Вас окружает мир, мечтающий вас проглотить, ведь красота не вызывает здесь иных желаний. Вы беззащитны, Лоллия, и я призван вас защитить.

ЛОЛЛИЯ (холодно). Подумайте, как защитить себя, смешной человек. Сдается мне, самое время об этом подумать. (Уходит.)

ДИОН. Я ее обидел… но чем? (Задумывается.)

Входит Клодий.

Похоже, она меня не любит.

КЛОДИЙ. Он тебя не любит, это важней.

ДИОН. Кто?

КЛОДИЙ. Домициан.

ДИОН. Неужели и ты считаешь, что любовь господина важнее любви подруги?

КЛОДИЙ. Чудак, твоя жизнь в опасности. Об этом шушукаются все гости.

ДИОН. Вот как?

КЛОДИЙ. Каждая сплетница в городе это знает. Только ты глух и слеп.

ДИОН. Так ты предупредил меня? Спасибо.

КЛОДИЙ. Я не понимаю твоей усмешки.

ДИОН. Ты очень достойный человек, Клодий, ведь у тебя нет желания творить зло. Ты очень честный человек, Клодий, когда тебе не хочется произнести правду – ты молчишь. Ты очень умный человек, Клодий, – ты не станешь биться за безнадежное дело. Ты очень счастливый человек, Клодий, – проживешь сто лет и умрешь с гордо поднятой головой. Спасибо тебе – и прощай.

КЛОДИЙ. Ты несправедлив, не я тебя предал, а Домициан.

ДИОН. Домициан не вечен.

КЛОДИЙ (махнув рукой). Ах, Дион, уходят тираны, а тирании остаются.

ДИОН. Рухнут и тирании.

КЛОДИЙ. Ты все еще веришь в это?

ДИОН. Иначе не стоило бы родиться на свет. А ведь все-таки это великая удача – родиться.

КЛОДИЙ. Дион, пока не поздно – уйди.

ДИОН (взорвавшись). Удивительный человек, ему лишь бы уйти! Не видишь ты, что ли, – Рим выжил из ума. Что ни день, все те же бодрящие новости: кого-то судили, кого-то казнили; что ни день – что-нибудь запрещается: сегодня говорить, завтра – думать, послезавтра – дышать. Мало того, к границам двинулись легионы, в любой миг мы можем оказаться «воюющей стороной». Об этом сумасшествии ты уже слышал? С песнями и плясками мы идем в бездну! Словом, отвали, мне нужен Домициан.

КЛОДИЙ. А ты ему – нет. Он беседует с мошенником Сервилием, за которого ты же хлопотал.

ДИОН. Гуманнейший, ты меня осуждаешь за это? Я не просил цезаря венчать его новыми лаврами, но у меня есть слабость – терпеть не могу, когда рубят головы.

КЛОДИЙ. Тогда позаботься о своей. Прощай.

Хочет идти, но в этот миг, сопровождаемый всеми присутствующими, в зал входит Домициан.

ДОМИЦИАН. Ну, милые мои подданные, недаром я вас сегодня собрал. День, безусловно, торжественный, исторический, можно сказать, день. Потому что сейчас, пока мы с вами тут веселимся, наслаждаясь избранным обществом, к легату Саллюстию скачет гонец с приказом обрушиться на сарматов, а заодно и на свевов, естественно, во имя достоинства и безопасности Рима. Что говорить, проявили мы немало терпения, однако и терпению приходит конец.

ГОСТИ. Слава цезарю!

– Слава воинам!

– Слава тебе, Государь и Бог!

ДОМИЦИАН. Чем вот прекрасны такие часы? А тем, что хоть и не очень как будто люди похожи друг на друга, а тут все различия исчезают, и остается только любовь к отечеству. Большое дело эта любовь, священное, можно сказать, чувство. Взгляните на какого-нибудь простодушного менялу – немало я их встречал в скромной своей юности, на Гранатовой улице, – что, казалось бы, может его волновать, кроме драхм и сестерциев? А услышит он, например, о победе бодрых наших солдат, и плясать готов добряк от радости, и вина выдувает неимоверное количество, и кричит во всю мочь патриотические речи – словом, становится другим человеком.

АФРАНИЙ. Истинно так, цезарь! Золотые слова!..

ДОМИЦИАН. Потому-то войны и необходимы, преданные вы мои… Они напоминают нации, что она – нация, а не сброд. Они молодят общественную кровь, не говоря уж о прямых выгодах, которые несут. Одним словом, с этого часа должны быть едины все мои римляне и мои поэты в том числе. Ведь поэзия – это как-никак голос народа. Так, друзья мои, или не так?

ГОСТИ. Все верно, цезарь!

– Лучше не скажешь!

ДОМИЦИАН. Вот среди нас – наш Публий Сервилий, можно сказать, испытанный мастер. Что говорить, люди здесь все свои, есть за ним один грешок, какой – мы знаем… Но ведь он поэт, в нем божественная искра, жалко гасить ее раньше срока. Я и сам в молодые, трудные свои годы писал, как говорят, недурные стихи, и, должен сказать, не такое уж это простое дело. Так вот, проступочек этот мы, конечно, запомним, но все же пусть уж наш Сервилий творит. Так говорю я, широкие вы мои, или не так?

ГОСТИ. Так, цезарь!

– Так, золотое сердце!

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Выше неба твоя доброта!

ДОМИЦИАН. Ну-ка, Сервилий, какие стихи посвятил ты нашим солдатикам?

СЕРВИЛИЙ. Государь и Бог! Я посвящу им еще много стихов, а покамест позволь прочесть несколько строк, сложенных тут же, в горячке, по следам событий. Искренность, единственное мое свойство, пусть оправдает несовершенство.

ДОМИЦИАН. Валяй.

СЕРВИЛИЙ (читает).

Снова готовится Рим торжество триумфатора видеть,

Снова наш цезарь стремит в бой белогривых коней.

Скоро узнают сарматы, а с ними надменные свевы:

Римлянин лучше умрет, чем посрамит свою честь,

Высшее счастье отдать свою жизнь за Домициана,

Домициан – это Рим, Рим – это Домициан.

ГОСТИ (единодушно). Слава лавроносному Сервилию!

– Слава цезарю!

ДОМИЦИАН (треплет Сервилия по голове). Сервилий, такую голову надо беречь.

СЕРВИЛИЙ. Понимаю, божественный…

ДИОН. Разреши и мне, цезарь.

ДОМИЦИАН. Вижу я, Дион, разогрел тебя наш Сервилий. Ну что же, порадуй нас и ты.

Гости перешептываются. Домициан поднимает руку.

Тишина.

ДИОН (читает).

Снова трубят трубачи, созывая в поход легионы,

Юность, рожденную жить, ждет уж довольная смерть.

Снова – печаль в городах, виноградники вновь

опустели,

По разоренной земле грустно бредет нищета…

…Друг мой, ответь, наконец, будет ли разум в почете,

Будет в соседе сосед видеть не только врага?

Будет ли слово «свобода» не только ругательным

словом?

Будут ли в мире царить честь, справедливость, закон?

Тяжелое молчание.

АФРАНИЙ. Неслыханно!

ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. В час общей радости!

ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Цезарь, он оскорбил всех!

Гости, угрожающе крича, подступают к Диону.

ДОМИЦИАН. Тихо!

Все смолкают.

Оставьте нас вдвоем.

Возбужденно переговариваясь, гости покидают зал. Последней выходит Мессалина. Домициан и Дион остаются одни.

Ну что нам с тобой делать?

ДИОН. К чему спрашивать, когда ты уже решил?

ДОМИЦИАН. Зачем тебе это понадобилось, можешь ты мне сказать? Ты что, серьезно думаешь, что меня остановит выкрик? Пора бы тебе понять, слово – это всего-навсего звук.

ДИОН. Да, пока его не подхватят.

ДОМИЦИАН. Перестань изображать из себя оракула, олух. И не смей путаться у меня под ногами.

ДИОН. Буду путаться. Я человек честный. Не хочу вводить тебя в заблуждение.

ДОМИЦИАН. Да на что мне твоя честность?! Весталка ты, что ли? По мне, бесчестье лучше твоей честности.

ДИОН. Потому ты и завел одних лизоблюдов?

ДОМИЦИАН. Помолчи, выскочка. Что ты в этом понимаешь? Пороки нужны не меньше добродетелей.

ДИОН. Подведет тебя эта мудрость под чей-нибудь кинжал!

ДОМИЦИАН. Не каркай, белая ты ворона, не твоя печаль. Чего ты добиваешься, в конце концов?!

ДИОН. Домициан, перестань убивать. Убивают в походах, убивают по подозрению, убивают книги, потом – их создателей. Рим стал какой-то огромной бойней. Не видишь ты, что каждый уже и тени своей боится?

ДОМИЦИАН. Боится – повинуется. Мне уговаривать некогда. Задачи мои велики, а жизнь коротка. (Кивая на Диона.) Чего ради я должен терпеть крикунов, которые мне мешают?

ДИОН. А поэты всегда кому-то мешают. Упраздни их – это единственный выход.

ДОМИЦИАН. Плевать я хотел на твоих поэтов. Накормлю их сытней, и они успокоятся. Тоже мне герои, пачкуны несчастные… А уж сатирики, те вовсе отпетая публика. (Многозначительно глядя на Диона.) Характеры мерзкие, сердца как ледышки. Их-то я хорошо изучил.

ДИОН. Плохо ты их изучил, император. Самые нежные люди – это сатирические поэты. Почему, по-твоему, негодовал Гораций? Слишком он был добр, чтоб прощать несправедливость!

ДОМИЦИАН. Все поэты – мерзавцы! До одного!

ДИОН. Но не тогда, когда они тебе кадят?

ДОМИЦИАН. Ну что же ты хочешь, я все-таки человек!

ДИОН. Наконец Бог вспомнил, что он человек!

ДОМИЦИАН. Богом я стал в силу государственной необходимости. Не можешь ты понять: людям льстит, что не смертный ими правит, а Бог.

ДИОН. Поймешь тебя! Это, знаешь, не так просто. Я и не надеялся спасти Сервилия, а это оказалось легче легкого. А из‑за честного Бибула я унижался перед тобою полдня.

ДОМИЦИАН. Так бы и сказал, что завидуешь Сервилию. Все вы на один лад!

ДИОН (укоризненно). Домициан!.. Надо все-таки совесть иметь.

ДОМИЦИАН. Ты что ж, так и не сварил, почему я его простил и возвысил? А еще обижаешься, что я скромного мнения о твоих мозгах.

ДИОН. Но не мог же ты не раскусить его после всего?!

ДОМИЦИАН. Давным-давно я его раскусил, успокойся. И само собой, я его презираю и, наоборот, как это ни глупо, уважаю тебя. Но зато этот прохвост, в свою очередь, уважает начальство, чего о тебе уж никак не скажешь. В этом его преимущество перед тобой.

ДИОН. О чем ты говоришь? Разбудите меня, люди! А кто прославлял Луция Антония?

ДОМИЦИАН. Он. Он. Потому что Луций показался ему начальством. Если хочешь, его измена была доказательством его благонамеренности, его предательство – залог его верности мне. Разумеется, только покуда я император, но если я перестану им быть, то, сам посуди, на что мне Сервилий? Ну что же, ясно тебе теперь?

ДИОН (рассеянно). Еще бы не ясно.

ДОМИЦИАН. Наконец ты задумался. Думать надо было раньше.

ДИОН. Думать, цезарь, всегда полезно. А сейчас я думаю, как правнуки будут смеяться. Просто покатываться со смеху они будут. «Ну и мир это был, – скажут они, – поразительный, непостижимый мир!»

ДОМИЦИАН. Больше всего они будут смеяться над тем, что говорил ты это – мне.

ДИОН. «И подумать! – скажут они еще. – Все это было на девяностом году нашей эры!»

ДОМИЦИАН. Заладил! Ну и унылый ты тип, прости тебя Боже. И надоел же ты всем с этой «нашей эрой»! Слишком много придаешь ты значения словам, вся беда твоя именно в этом. Чтобы быть великим, нужно больше рассудка.

ДИОН (качая головой). Как можно меньше, Домициан!

ДОМИЦИАН. Так или иначе, не состоялось наше содружество. Грустно мне, приятель, а не сошлись мы характерами. Надеюсь, ты сам это понял…

ДИОН. Вполне.

Домициан хлопает в ладоши. Зал наполняется людьми.

ДОМИЦИАН. Хочу объявить вам, лояльные вы мои, печальную новость. Друг наш Дион по собственной воле покидает Рим. Этакая нелепость – вреден наш климат для его здоровья. А здоровье, как говорится, прежде всего. Ни к чему тебе денежки, почет, ни даже, стыдно сказать, утехи любви, если нет у тебя здоровья.

ДИОН. Прощай, цезарь.

Домициан молча ему кивает.

МЕССАЛИНА. Ну и слава богу, цезарь прав, вдали от Рима ты всегда чувствуешь себя лучше.

Гости смеются.

И нечего гоготать, это сущая правда. Может, для вас он трибун, громовержец, бич пороков, а для меня – пожилой человек со многими хворями, за которыми нужно следить и следить, чтоб он, не дай боже, не занемог. И надо ему настоем из трав растирать на ночь ключицы, и пускать иной раз кровь, и выгонять желчь. А лучше меня с этим никто не справится. Идем, Дион.