Текст книги "Немилость любой ценой"

– С самой красивой женщиной на свете, ты хотела сказать, Катюша, – воскликнул Потемкин с искренним воодушевлением, – перед ней преклоняют колени и молятся на нее.

С этими словами он бросился к ее ногам и, погрузив лицо в мерцающий мех, осыпал роскошную грудь царицы пылкими поцелуями. Екатерина улыбнулась.

– Однако нам еще нужно как-то наказать эту парочку, – сказала она.

– Ты права, – ответил Потемкин, – и права вдвойне.

– Что ты предлагаешь?

– Да поженить их, и дело с концом!

Когда императрица осталась в спальных покоях одна, собираясь отойти ко сну, в ней, хотя она полагала, что уже полностью справилась с ним, вдруг с новой силой вспыхнуло чувство к вероломному Адонису. Она была слишком гордой, чтобы и далее говорить ему о любви, но в достаточной мере женщиной, и потому желала, чтобы он любил ее. Теперь она решила соткать вокруг него сеть кокетства и сладострастия, дать ему догадаться, что обладание ею не было для него столь недостижимой целью, как он думал, и лишь затем уже, со стрелою в сердце, удалить его от себя; не она должна стать отвергнутой, но он должен лежать у ее ног, отвергнутый и высмеянный.

Она взяла лист бумаги и написала ему:

«Неблагодарный! Мне известно, что вы любите другую, но несмотря на это я хочу еще раз увидеть вас, завтра в полночь в китайском павильоне».

Максим получил указанное письмо на следующий день, но на сей раз не пошел к Потемкину, а решил сам разыграть дурацкое представление. Он запечатал написанные рукою царицы строки в другой конверт без адреса и с одним верным и надежным слугой послал его в казарму Симбирского полка, где через дежурного унтер-офицера он был передан для вручения господину Аркадию Вушичинкову. Прошло совсем немного времени, и в комнату своего друга, полковника, тяжело дыша и отдуваясь, ввалился Аркадий.

– Вот, почитай-ка это письмо, – с торжественностью проговорил он. Казалось, Аркадий вырос на добрых четыре вершка.

Максим с совершенно серьезным видом прочитал и затем вернул лист Аркадию.

– Ну, что скажешь?

– Что ты настоящий счастливчик.

– Я… но совершенно не представляю, кем написаны эти строки. Письмо принес какой-то лакей, это установлено, но на белом свете так много лакеев! – сокрушенно вздохнул Аркадий.

– Разумеется, но есть только одна женщина, обладающая таким смелым, я бы даже сказал, деспотическим почерком, – заметил в ответ Максим.

– И кто же она?

– А ты посмотри-ка на подпись.

– «Екатерина».

– Ну?

– Ну.

– Царица, кто же еще.

– Так она же любит тебя, – недоверчиво произнес Аркадий.

– С чего это тебе взбрело в голову, той дамой тогда была совершенно другая, благодаря ей я сегодня полковник, ты только вообрази, какая судьба тебе уготована, если сама царица…

– Позволь мне присесть, у меня что-то голова кружится, – вздохнул Аркадий.

– Но вот она там пишет, что хочет еще раз увидеть меня, – усевшись, продолжал он, – еще раз!

– Все очень просто. Ты точно помнишь все обстоятельства моего тогдашнего рандеву в китайском павильоне?

– Да.

– Помнишь высокую величественную даму, сопровождавшую мою красавицу?

– Да.

– Это была Екатерина, она увидела тебя в тот момент, когда ты стучал в жалюзи, и без памяти влюбилась в тебя, – закончил полковник свое разъяснение.

– Откуда же она узнала, что я люблю другую? – спросил Аркадий, которого все еще не покидали сомнения.

– Задай этот вопрос ей лично.

– Гм-гм! Пресвятая Богоматерь Казанская, стало быть, ты полагаешь, что я, как есть, должен сегодня ночью пойти-таки на свидание!

– Разумеется, я только боюсь, что при своих габаритах ты не сможешь протиснуться в узкую дверь, – рассмеялся Максим.

– Итак, я пойду, но только если ты, Максим, будешь сопровождать меня.

– Договорились.

И они пожали друг другу руки.

Вечером Аркадий как обычно отправился к своей симпатичной водочной вдовушке, на сей раз собрав лоб в глубокомысленные морщины и высоко задрав красный нос.

– Добрый вечер, госпожа Сребина, – переступив порог, с достоинством начал он.

– С каких пор мы так церемонны друг с другом, – подбочениваясь ответила Настасья, – и нос-то точно генерал держит, и говорит-то будто митрополит.

– Да-с, времена меняются, госпожа Сребина, а вместе с ними меняется и человек, – вздохнул Аркадий, – сегодня ты еще прапорщик, а назавтра, глядишь, и в самом деле генерал. Вы знаете, Анастасия Никитична, что мое сердце бьется только для вас, однако сложилась такая ситуация…

– Что за ерунду ты, осел, несешь?

– Одна высокопоставленная дама положила на меня глаз, – продолжал Аркадий.

– На тебя-то? Ха-ха-ха! Может сама царица, нет? – ехидно поддела Настя.

– Так и есть, Анастасия, сама царица, – с оттенком растроганности в голосе ответил Аркадий, – и как верному подданному Ее величества мне остается только беспрекословно повиноваться. Мы с вами вынуждены расстаться, Анастасия Никитична.

– Это, однако, очень печально, – отозвалась Настасья совершенно вдруг изменившимся тоном, ибо сделанное сообщение действительно очень задело ее за душу.

– Очень печально, Анастасия Никитична, – хныча, согласился Аркадий, – дай-ка мне, пожалуйста, стопочку водки.

Она стала наливать, и в рюмку жемчужными каплями капали слезы.

Когда на соседней башне пробило полночь, Аркадий, исполненное страха сердце которого стучало точно целая деревенская кузница, уже стоял вместе с Максимом у китайского павильона.

– Так, теперь пора, – прошептал Максим, – давай заходи.

– Но Максим, – озабоченно вздохнул Аркадий, – ты погляди только какая здесь маленькая и узкая дверь, как же мне войти-то туда?

– Только вперед.

Максим спрятался в зарослях кустарника, а Аркадий боком медленно и осторожно протиснулся в павильон, где было совершенно темно.

– Тс! Есть тут кто? – спросил он. Никакого ответа не последовало. – Тс! Ваше величество! – продолжал он. Вокруг по-прежнему царила мертвая тишина. Сейчас он охотнее всего снова незаметно улизнул бы отсюда, но тут на ум ему пришли такие неприятные вещи, как Сибирь, кнуты и оковы, и он обреченно остался стоять посреди павильона, принявшись благоговейно молиться.

Но вот дверь позади него наконец скрипнула, и в помещение вошла Екатерина.

– Вы здесь?

– Да, я здесь, «и избави нас от лукавого, аминь», – пробормотал Аркадий глухим замогильным голосом.

– Вы что охрипли, полковник, – сказала царица, – ваш голос звучит совершенно не так, как обычно.

«Уже полковник, – подумал Аркадий, – быстро же дело двигается, если так и дальше пойдет, то после ее ухода я буду как минимум генералом».

– Я, собственно говоря, должна была бы на вас сердиться, – проговорила царица.

– Из-за другой, – промелькнуло у Аркадия в голове, и он поспешил заверить, – не стоит, ваше величество, с этим уже покончено.

– Уже покончено?

– В связи с получением письма вашего величества все отношения разорваны.

– Возможно ль такое? Стало быть, вы меня любите? – прошептала Екатерина, заключая Аркадия в объятия.

– Как дурак люблю, ваше величество.

Екатерина одарила толстенного прапорщика пылким поцелуем.

– Ну и растолстели же вы, однако, полковник, за последнее время, – проговорила она затем удивленно, – я вас вообще не узнаю, этот осипший голос и выражения, попахивающие кабаком.

– Прошу прощения, ваше величество.

– Да от вас самого тоже несет водкой, fi donc[4]4
  Фу, мерзость! (франц.).


[Закрыть]! – воскликнула царица, – а ну-ка, зажгите свет.

Аркадий повиновался. И в тот момент, когда он запалил свечи в серебряном канделябре, у императрицы вырвался вопль ужаса.

– Что это такое? Кто вы? Кто посмел? – кричала она в приступе невероятной ярости, топая ногою.

– Это письмо… Ваше величество… я думал… я думал… ох! Пресвятая Богородица Казанская, я ни в чем не виноват, – простонал великан и с такой энергией рухнул на колени перед Екатериной, что весь павильон заходил ходуном.

– Вот письмо.

Императрица взяла письмо и поднесла его к свету.

– Конечно же, это мои строки.

– Я получил их через одного ла… кея, – запинаясь лепетал Аркадий, ни живой ни мертвый.

– И я вас поцеловала! – крикнула Екатерина, сверкая глазами.

– Нет, нет, нет! Клянусь, ваше величество, никакого поцелуя и в помине не было, – завопил толстый прапорщик, сердце которого разрывалось от страха.

– Вы действительно можете в этом поклясться? – спросила императрица, настроение которой при виде своего невольного селадона и его отчаяния становилось все веселее.

– Готов побожиться, что все происходящее сплошной сон и сейчас я лежу на своем месте в казарме, ни что иное как сон, тяжелый кошмарный сон.

– Да, так оно и есть, – промолвила императрица, милостиво кладя ладонь на плечо Аркадия, – и во сне ваша императрица говорит вам, что отныне вы капитан.

– Ка… пи… тан?

– А когда вы проснетесь, под подушкой у вас будет лежать патент.

* * *

– А у вас, оказывается, опять состоялось рандеву с полковником, – внезапно сказал Потемкин, когда императрица излагала перед ним новый торговый проект на Черное море. Он всегда выражался очень церемонно, когда принимал вид обиженного.

– Не брани меня, Григорий, – ответила Екатерина Вторая мягко и почти смущенно, – мне захотелось еще разок увидеть его, но из этого ничего не вышло.

– Ах! Знаю я.

– Успокойся, успокойся! – воскликнула царица.

– И с какой же целью вы хотели его повидать? – продолжил Потемкин.

– Я всего лишь женщина, – сказала Екатерина Вторая, – даже если ношу горностай, тщеславная слабая женщина в горностаевой мантии. У меня возникла прихоть покровительствовать этому молодому Адонису, но она прошла, и сейчас меня одолевает другая прихоть.

– И какая же?

– Не оказаться в роли отвергнутой, – быстро произнесла она, – увидеть его у своих ног изнывающим от любви, а потом высмеять.

– Ну, этого легко было бы добиться, – улыбнувшись, проговорил Потемкин в ответ.

– Ты полагаешь? Тогда позволь мне этот триумф, – с мольбой в голосе попросила всемогущая.

– Более того, я намерен сказать полковнику, который называет тебя самой красивой женщиной на свете и, по-видимому, бессознательно любит, что он любит не без надежды, – заявил фаворит, увидевший, что угрожавшая ему опасность уменьшилась, – еще сегодня он будет лежать у твоих ног.

– И я посмеюсь над ним, даю слово, Григорий Александрович, а ты знаешь, что оно для меня свято.

Под вечер симпатичная вдовушка, совсем опечаленная, сидела за батареей винных бутылок и думала об Аркадии, любимце царицы и генерале.

Вдруг распахнулась дверь, и он в сопровождении Максима переступил порог. Ей хотелось бы броситься ему на шею, но она даже не пошевелилась.

– Чего господа изволят?

– Вы сердитесь на меня, Анастасия Никитична? – заговорил Аркадий, пытаясь спрятаться за спиной Максима.

– Какое право я имела бы на вас сердиться, – холодно промолвила в ответ Настасья. От нее не ускользнуло, что Аркадий держался довольно неуверенно. – Ага, голубчик, – подумала она и решила безжалостно воспользоваться своим преимуществом.

– Вы уже генерал, господин Вушичинков?

– Нет, но капитан, – ответил Аркадий более апатично, чем естественно предполагалось бы при его заслугах.

– Капитан?.. Этот осел… и вправду капитан? – закричала вдовушка раздраженно. – Да он лжет нам, как ему не стыдно, он же пропойца!

Оба друга молчали. Максим, потому что боролся с собой, чтобы не расхохотаться, а Аркадий, потому что видел, как надвигается гроза, от которой не знал где искать спасения.

– Он действительно стал капитаном? – обратилась она к полковнику.

– Да, госпожа Сребина, он и в самом деле теперь капитан, – ответил Максим.

– По милости царицы?

– Да, по божьему состраданию, – сказал Аркадий. – Дайте-ка мне, пожалуйста, стопочку водки, госпожа Сребина.

– Стало быть, императрица действительно нашла удовольствие в этой винной бочке, в этом осипшем вороне, этом осле, – закричала симпатичная вдовушка.

– Нет, Анастасия, – растроганно возразил Аркадий, – она думала не обо мне, а я, я люблю только тебя, все произошедшее было лишь испытанием.

– Испытанием? Как так? – опешив, промолвила рассерженная Настасья.

– Я хотел убедиться, что ты действительно меня любишь, и тогда… тогда выдумал эту сказку, – постарался объяснить Аркадий, – все лишь простое испытание, дорогая Настя, которое ты блестяще выдержала, ты чистое золото, ты… – он хотел было обнять ее.

– Стоп, мусье Аркадий, – холодно бросила симпатичная вдовушка, метнув злобный взгляд, который нагнал на него ничуть не меньше смертельного страху, чем тот, что с грохотом поверг давеча к ногам Екатерины. – Ты так легко не отделаешься. Я не ребенок, которому можно рассказывать сказки, а что касается испытания, то я могла бы устроить его тебе с бóльшим основанием. Таким образом, мне не на что на тебя обижаться, но и тебе не стоит.

– Но чего же тогда ты, собственно говоря, хочешь? – спросил Аркадий.

– Чего я хочу, – проговорила вдова с решимостью, в корне исключавшей всякое возражение. – Ты расплатился со мной, сейчас я расплачусь с тобой. Долг платежом красен. Ты позабавился моей мукой, а теперь ты у меня хорошенько подергаешься. Для испытания тебе придется испытать наказание. Я прощу тебя, да…

– О, божественная Настасья! – вскричал Аркадий, обнял ее и крепко поцеловал в алые пухлые губы.

– Я прощу тебя, – продолжала она, вытерев рот кончиком фартука, – но при условии, что ты без сопротивления позволишь мне отхлестать тебя.

– Отхлестать?

– Да, ты должен получить взбучку, – решительно заявила она, – итак выбирай, хорошая порция тумаков или мы раз и навсегда расстаемся.

– Что мне еще остается, Максим, – жалобно запричитал Аркадий, – я вынужден предоставить ей свободу действий.

Полковник со смехом удалился, оставив их наедине. Он еще увидел, как Настя с чувством удовлетворения закатала рукава и заперла за ним дверь, потом быстрым шагом направился во дворец.

На этот раз Екатерина ожидала полковника в спальных покоях. В белом воздушном шлафроке она возлежала на мягких подушках турецкой оттоманки и странно улыбнулась, когда он, едва успев войти, бросился перед ней ниц и поцеловал ее ногу.

– Какая вдруг пылкость, – промолвила она, – что за событие подействовало на ваши чувства столь радикально, что набрались вы храбрости приблизиться ко мне?

– Екатерина, – воскликнул Максим, отбрасывая в сторону всякий этикет, – до сих пор я был слеп и вот внезапно прозрел, восхищение твоей гениальностью, твоим величием ослепляло меня, я видел твою красоту, твое несравненное очарование, но мысль обладать тобой казалась мне слишком самонадеянной, слишком несбыточной; но теперь пелена с моих глаз упала, мне открылись небеса любви и блаженства, и я чувствую, что наслаждение, жизнь и радость царят там, где ты, а там, где тебя нет, властвует боль, мука и смерть. Скажи мне, что я могу тебя любить, что среди рабов, которым выпало счастье лежать у твоих ног и, покорно служа тебе, исполнять твою волю, я тебе наименее ненавистен.

– Что ж, полковник, буду откровенной с вами, – промолвила царица, сердце которой от восторженных слов красивого мужчины наполнилось гордой радостью, – я не испытываю к вам ненависти.

– Стало быть, ты меня любишь?

– Этого я тоже сказать не могу.

– Но ты дозволяешь мне поклоняться тебе?

– Да, полковник, поклоняйтесь мне, – кокетливо сказала она.

Максим обнял красивую женщину с такой страстью, которая, при всем его честном отношении к Анжеле, была все же чем-то большим, чем обыкновенная комедия.

В конце концов царица высвободилась из объятий.

– Довольно, – сказала она.

– Я тебя не понимаю, – прошептал Максим, – ты пригласила меня к себе, чтобы снова отослать прочь, как ребенка?

– Пусти меня, – проговорила она, – я хочу предстать перед тобой еще более красивой.

– Разве ты и без того недостаточно красива?

– Я хочу совершенно свести тебя с ума, – пробормотала она, поднялась с оттоманки и юркнула в отороченный темной пушниной жакет, наготове лежавший на стуле. – Как я тебе нравлюсь в таком наряде? – спросила она, бросив на Максима взгляд, от которого у него на короткое время помутился рассудок.

– Ты великолепна… – он пьяными от восторга глазами смотрел на величественную женщину, роскошная грудь которой в темной пушнине казалась еще ослепительней. – Будь моей, Екатерина, целиком и всецело моей, ты хочешь видеть меня безумным, так я уже безумен. Будь милостива сейчас, сжалься надо мной.

Оба, верный жених и жестокая кокетливая женщина, прекрасно выучили свои роли, и до этой секунды комедия разыгрывалась как по нотам; однако дальнейшее развитие ее сюжета приняло несколько иной оборот, нежели полковник и царица, или, точнее, Потемкин и Анжела, предполагали.

Страсть красивого мужчины захватила чувства императрицы, и когда он увлек ее на оттоманку и жаркими поцелуями заглушил язвительные слова, вот-вот уже готовые было сорваться с ее уст, тут, в момент, когда он ожидал, что она начнет попирать его ногами и высмеивать, она вдруг сама привлекла его к своей груди, и теперь ему пришлось делать хорошую мину при плохой игре, которая, впрочем, надо признать, была не так уж плоха.

Красивая деспотиня принадлежала ему, но принадлежала лишь на один блаженный миг, потом в ней пробудилась нероновская натура, и наслаждение с презрением отвергнуть красивого мужчину, которого любила, она захотела вкусить с той же полнотою и безграничностью, как и наслаждение от обладания им.

– Что ты теперь думаешь, Максим Петрович, – начала она, – ты, верно, думаешь, что я люблю тебя?

– Я этого не знаю, – запинаясь, проговорил он, – я знаю только, что боготворю тебя, что не смогу без тебя жить.

– Тогда твои дела совсем плохи, – ответила Екатерина Вторая с убийственной холодностью, – потому что я тебя не люблю. Ты был игрушкой, забавлявшей меня, пока я не владела ею, и которая мне теперь безразлична, а завтра, возможно, станет и неприятной.

– Екатерина, – вскричал Максим.

– Чего ты хочешь? – продолжала она, поднимаясь. – Ты червь, который здесь для того, чтобы извиваться у меня под ногами, раб! Достаточно хорош для того, чтобы с тобой скоротать часок, но не более! Прочь с глаз моих, ты мне наскучил.

– Сейчас, прекрасная моя, – воскликнул Максим, обхватывая ее, – и никакая сила на свете не сможет вырвать тебя у меня.

Царица оттолкнула его от себя, запахнула мех на своей ослепительной груди и позвонила.

– Ты говоришь в горячке, – холодно и уничтожающе промолвила она, бросив на него взгляд, точно кинжал, поразивший полковника в самое сердце.

На первый же звук колокольчика в спальню вошли четыре казака из ее личной охраны, по знаку императрицы схватили полковника и через анфиладу комнат препроводили в маленькое совершенно пустое помещение без окон. Они втолкнули его туда и заперли дверь, в которой имелось окошко с подъемным переплетом. Вот оно отворилось, и внутрь заглянула Екатерина Вторая.

– Ну, полковник, давайте посмотрим, не удастся ли мне немного охладить пыл вашей страсти, – проговорила она.

В следующую секунду на бедного влюбленного глупца с потолка обрушился ливень, а из всех стен ударили мощные струи воды, принявшиеся хлестать его точно незримые фурии. Екатерина же глядела на это и хохотала.

Ее уязвленное самолюбие было удовлетворено, она отомстила; и наконец освободив полковника, похожего сейчас на мокрого пуделя, она – уже не с жестокой насмешливостью, буквально стершей его в порошок, а с любезным лукавством спросила:

– Вы еще меня любите?

– Я боготворю вас, – ответил Максим, бросаясь перед ней на колени, – и буду боготворить до последнего дыхания.

Это императрице понравилось, и на прощание она милостиво протянула ему руку для поцелуя.

На следующий день стало известно, что полковник Урусов попал в немилость и отправлен в отставку. Спустя несколько дней за ним последовала Анжела, чтобы по велению царицы выйти за него замуж. Не прошло и года, как судьба наградила молодых супругов красивым и крепким мальчонкой, а его крестным отцом стал Потемкин, князь Таврический.