Текст книги "Губительница душ"

Леопольд фон Захер-Мазох
Губительница душ

I. Предсказание

Громкий, пронзительный крик, словно рев раненого тигра, внезапно раздался в тишине чудного летнего вечера. Рысью бежавшие лошади остановились как вкопанные; кучер набожно перекрестился, а сидевший в коляске молодой офицер невольно вздрогнул и устремил взор по направлению к месту, откуда послышался крик.

– Что это такое? – спросил он.

– Должно быть, кто-нибудь зовет на помощь, – отвечал дородный, упитанный кучер.

– Если я не ошибаюсь, крик раздался со стороны реки.

В эту минуту до слуха путников долетел второй жалобный, душу раздирающий вопль, и что-то тяжелое упало в воду.

«Вероятно, кто-нибудь утонул!» – подумал молодой человек и, схватив револьвер, выскочил из коляски и побежал к берегу.

Солнце уже закатилось; под развесистыми ивами царил таинственный полумрак; тихо катились серые, свинцовые волны реки; но ни на берегу, ни вдали на поросшей густой травою «могиле героев» не было ни души. Офицер готов уже был вернуться назад, как вдруг на противоположном берегу мелькнул силуэт человека в белом.

– Кто там? – закричал юноша.

Ответа не было.

– Стой!

Призрак исчез, но в кустах послышался шорох.

– Остановитесь, если не хотите, чтобы я вас застрелил! – воскликнул молодой путешественник.

На опушке леса показались две быстро удаляющиеся тени. Один за другим раздались два выстрела, затем все затихло, и сильно раздосадованный офицер вернулся назад и сел в коляску.

– Ну что, барин, кого вы там нашли? – спросил кучер.

– К сожалению, я опоздал, и мошенники успели убежать.

– Бог знает, были ли это мошенники! – заметил кучер. – Здесь творится что-то неладное!

– Что такое?

– Лучше об этом и не говорить, – отвечал верный слуга, боязливо озираясь по сторонам. – Поедемте-ка мы, барин, поскорее домой. Становится поздно... Маменька давно уже ждет вас.

И коляска быстро покатилась по ухабистой дороге.

Казимир Ядевский возвращался на родину после долговременного отсутствия.

Он служил в Москве, в Петербурге и даже на Кавказе; только недавно полк его был переведен в Киев, и молодой человек отпросился в отпуск для свидания со своей матерью, имение которой находилось неподалеку.

На западе догорала вечерняя заря, обдавая пурпурным цветом леса, холмы, долины и уединенные усадьбы; в чаще леса сверкали блуждающие огоньки, или, быть может, глаза волков, отправляющихся на добычу. Лошади быстро мчались по неровной дороге, пересекаемой болотами с перекинутыми через них полуразвалившимися мостами. Наконец вдали показалось село Конятино, тонувшее в зелени садов и огородов. Легкий дымок поднимался над соломенными кровлями хат, сквозь отворенные двери которых виделся огонь в очаге; у колодца, громко смеясь, разговаривали босоногие крестьянские девушки; собаки, завидя экипаж, залились дружным лаем.

Между тем, уже наступили сумерки. Казимир высунулся из коляски, чтобы взглянуть на родительский дом – сквозь густую зелень тополей виден был свет в окнах. Наконец ворота отворились, и старая лягавая собака с радостным визгом подбежала к коляске. Сердце юноши затрепетало при мысли, что он возвратился домой после стольких лет отсутствия!

Навстречу ему по ступенькам крыльца спускалась добрая старушка, его мать; она обняла, поцеловала, перекрестила свое ненаглядное сокровище и теперь смотрела на него, как будто не веря своим глазам.

– Ах, как долго продолжалась наша разлука! – наконец проговорила она, отирая радостные слезы. – Как ты вырос, возмужал... как тебе идет этот мундир!.. А уж как я боялась, чтобы тебя не убили на Кавказе!..

Целая толпа слуг окружила молодого барина – каждый старался поцеловать его руку. Старушка Ядевская никому не позволила прислуживать дорогому гостю: она сама подала ему ужин, сама налила в стакан венгерского вина, и затем села у окна, любуясь своим сыном.

Да и было чем полюбоваться! Среднего роста стройный юноша, с правильными чертами лица, белокурыми волосами и большими, выразительными голубыми глазами был действительно очень хорош собою.

– Надолго ли ты ко мне приехал? – спросила мать.

– На две недели, моя дорогая! Киев отсюда недалеко; я буду часто ездить к тебе.

– А к Рождеству приедешь?

– Даже раньше, если будет возможно.

Казимир осмотрелся вокруг и с удовольствием отметил, что в обстановке комнат ничто не изменилось со времени его отъезда. Мебель стояла на прежних местах; вот диван, обтянутый знакомой цветной материей; у зеркала – старинные часы; над печкой – гипсовая статуя Дианы; на комоде – граненые стаканы, из которых он пил еще в детстве.

– Ну, что поделывает Эмма? – спросил он.

Ядевская пожала плечами.

– Надеюсь, что она не сбилась с пути истинного? – продолжал молодой человек.

– Как тебе сказать?.. И мать, и дочь сделались уж чересчур набожны... целый день молятся да поют псалмы... Ты, наверное, и не узнал бы своей прежней подружки.

– Я сейчас пойду к ним.

– К чему такая поспешность?

– Мне хочется поскорее увидеть мою маленькую Эмму, с которой мы когда-то строили карточные домики.

– Ступай, если хочешь, но ты будешь разочарован.

– Как далеко отсюда до Бояр? Я полагаю, не более четверти часа ходьбы?

– Вероятно, да…

Молодой человек зарядил ружье, взял фуражку, простился с матерью и вышел из комнаты.

Дорога шла через луг, на котором паслись лошади. Пастухи сидели у горящего костра, полная луна озаряла окрестность своим мягким серебристым светом, вдали слышался был плеск воды.

Сильно билось сердце юноши, когда он подходил к усадьбе села Бояры.

Он тихонько постучал в ворота – залаяла собака. Огромный двор был пуст, ни в одном окне не было огня; вокруг царила глубокая тишина, только стройные тополя таинственно шептались между собою.

Казимир постучался сильнее и вскоре услышал шорох приближающихся шагов.

– Кто там? – раздался хриплый, старческий голос.

– Дома ли госпожа Малютина?

– Нет.

– А барышня?

– И ее дома нет.

Молодой человек пожал плечами и, понурив голову, отправился в обратный путь через рощу. Пройдя несколько шагов, он заметил вдали между деревьями пылающий костер, вокруг которого мелькали черные тени.

– Кто вы такие? – спросил молодой человек, подходя ближе с ружьем в руках.

– Мы цыгане, сударь, – подобострастно отвечал рослый смуглый парень, кланяясь чуть не до земли.

Взору молодого офицера предстала живописная картина: на небольшой лужайке расположился цыганский табор – несколько палаток, позади которых стояли телеги и паслись стреноженные лошади. Пожилые цыгане спали у костра на подостланных плащах, молодой парень сдирал кожу с ягненка – вероятно, украденного; женщины занимались стряпней или убаюкивали ребятишек, дети голышом сновали взад и вперед, мешая старшим работать, за что получали пинки и подзатыльники, – брань, крик, визг, хохот, лай собак, – хаос в полном смысле этого слова.

Казимир не без любопытства осматривался, как вдруг к нему верхом на ручном медведе подъехала молодая красивая женщина, с пламенными черными глазами и растрепанными волосами. Фантастический ярко-красного цвета наряд ее был отделан белой овчиной.

Гордо, с насмешливой улыбкой на губах красавица кивнула головой незваному гостю.

– Зачем ты пришел к нам, прекрасный незнакомец? – спросила она, ловко соскакивая с медведя. – Подари мне что-нибудь... Я тебе погадаю. Мне известно не только твое прошлое, но и то, что ожидает тебя в будущем!

Молодой человек улыбнулся и подал ей серебряную монету. Она немедленно опустила монету в карман, и заговорила, внимательно рассматривая линии на его ладони.

– Ты будешь счастлив... очень счастлив в будущем... но, тебя подстерегают большие опасности, тебе предстоят испытания... Не бойся, ты преодолеешь их, если будешь смел и благоразумен. Ты встретишь двух женщин... ты полюбишь обеих... и они будут любить тебя... но одна из них будет твоим злым гением и, если не остережешься, она погубит тебя... Зато другая будет твоим ангелом-хранителем и в конце концов выручит тебя из беды...

Цыганка задумалась.

– Скажешь еще что-нибудь?

– Остальное все покрыто мраком... Но берегись, барин, твоя линия жизни перекрещена в нескольких местах...

В эту минуту в воздухе раздался какой-то странный звук, похожий на жалобный стон.

– Это что такое? – воскликнул юноша.

– Закрой глаза и уши, – таинственно проговорила предсказательница, – этих людей надо избегать... они опасны!

– О ком говоришь ты?

– Разве ты не слышишь, как они поют гимны, эти благочестивые люди, называющие себя посланниками неба?.. Это члены недавно возникшей секты... Берегись, барин, в воздухе пахнет кровью!..

Казимир побежал по направлению к реке, откуда доносились заунывные звуки, и при лунном свете увидел большую лодку, наполненную мужчинами и женщинами. Все они сидели, понурив головы, и пели, колотя себя кулаками в грудь. У руля был прикреплен пылающий факел, а посередине лодки возвышался деревянный крест. Из ран распятого Спасителя струилась алая кровь и крупными каплями падала на опущенные головы кающихся грешников.

Молодой человек не верил своим глазам; все это казалось ему каким-то странным, тяжелым сном.

II. Мать и дочь

На следующий день, часов около двенадцати, Казимир снова отправился в Бояры. Ворота были заперты. На стук отозвался вчерашний хриплый голос и объявил ему, что господ дома нет.

– Все равно – отвори!

– Мне приказано никого не впускать.

– Ну, это мы увидим! – и с этими словами молодой человек вскарабкался на стену и спрыгнул с нее во двор, посреди которого стояла старая баба.

– Да вы, должно быть, разбойник! – в ужасе всплеснула она руками.

– Разве ты не видишь, что я офицер, – улыбаясь, возразил молодой человек, – и, кроме того, старый знакомый твоей барыни.

Баба в недоумении пожимала плечами, но юноша не обратил на это внимания и, перебежав через двор, начал подниматься по каменным ступенькам крыльца.

В дверях его встретила высокая пожилая женщина, с горделивой осанкой.

– Госпожа Малютина?..

– Это я, милостивый государь.

– Неужели вы меня не узнали? Я Казимир Ядевский.

Неопределенная улыбка скользнула по губам Малютиной.

– Пожалуйте, – сказала она, протягивая гостю руку для поцелуя. – Эмма будет рада вас видеть... Вы очень возмужали.

– Наружность обманчива! – возразил юноша, следуя за хозяйкой в гостиную. – Я все тот же мальчишка, который в былые времена воровал у вас яблоки и сдобные лепешки.

Гостиная была пропитана каким-то странным запахом, напоминавшим не то церковь, не то аптеку – в ней, вероятно, давно не отворяли окон.

Мебель была покрыта чехлами из небеленого холста, – словно посыпана пеплом. Заметно было, что хозяйка редко принимает гостей. Это была женщина чрезвычайно представительной наружности; несмотря на свои сорок пять лет – совершенно седая. Но черные глаза ее блестели, а на полных щеках играл легкий румянец, так что ее вряд ли можно было назвать старухой.

Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошла молодая девушка высокого роста, со строгими, неподвижными, но, тем не менее, прелестными чертами лица.

– Эмма! – вскричал юноша, бросаясь ей навстречу.

– Это вы? – сквозь зубы процедила она и, протянув ему руку, села к окну, как бы желая показать, что его неожиданный визит не доставляет ей особенного удовольствия.

Казимир не мог отвести от нее взгляд. В его отсутствие она расцвела и из ребенка превратилась во взрослую красивую девушку, к которой вовсе не шел ее полумонашеский наряд и строгая прическа: ее белокурые с золотистым отливом волосы были гладко зачесаны за уши и заплетены в массивную косу. Ни ленточки, ни цветочка – ничего.

– По-видимому, вы живете в совершенном уединении, – начал молодой человек.

– Как видите, – сухо отвечала Малютина.

– Неужели такая жизнь может нравиться Эмме?

– Я вполне разделяю устремления моей матери, – равнодушно проговорила девушка. – Вам, привыкшему вращаться в блестящем вихре модного света, такой образ жизни может показаться странным, даже смешным, но мы к нему привыкли и довольствуемся им. На свете так много злых людей... так много обольстительных искушений, с которыми человеку трудно бороться... Живя в уединении, легче уберечься от греха и спасти свою душу.

– В Киеве жизнь очень приятна, уверяю вас, – заметил Казимир.

– Вы служите в Киеве? – спросила Эмма.

– Да, туда недавно перевели наш полк.

Эмма бросила на мать выразительный взгляд и задумалась.

Заметно было, что в голове ее бродит какая-то неотвязная мысль, но черты ее лица оставались по-прежнему неподвижны, только густые брови слегка нахмурились, да губы крепко сжались.

– К чему такие церемонии со мною, милая Эмма? – сказал юноша, подходя к подруге своего детства. – Разве вы забыли, как мы вместе играли и проказничали? Неужели я стал для вас совершенно чужим человеком?

Он взял ее за руку, но рука эта была гладка и холодна, как змея, и Эмма тут же ее отдернула.

– Скажите, чем я перед вами провинился? Ну, хоть взгляните на меня поласковее...

– Я теперь уже не та, что была прежде.

– Даже в отношении ко мне?

– Разумеется, – как бы нехотя проговорила Эмма и отвернулась в сторону.

В сердце Казимира боролись два совершенно противоположных чувства: любовь к очаровательной, загадочной красавице разгорелась в нем новой силой, и в то же время рядом с Эммой и ее матерью его охватывала тревога, необъяснимый страх леденил его сердце.

Следующий визит его был удачнее: он застал Эмму одну. Когда он проходил по двору, она стояла у открытого окна. Молодому человеку показалось, что на губах ее играет какая-то неуловимая, язвительная усмешка.

– Вы опять пришли, – встретила она его с оскорбительным равнодушием.

– Как видите, – отвечал он, – у меня достало на это храбрости... Недаром же я солдат!

– Но я дома одна и не могу принять вас.

– Одна? Тем лучше! Какое нам дело до светских приличий! Что за церемонии между старыми друзьями!

– Ну, так пожалуйте.

Из передней, где перед огромным распятием теплилась лампада, Казимир вошел в пропитанный запахом ладана коридор, в конце которого, у отворенно двери, ждала его молодая хозяйка.

– В сущности, мне нечего бояться, – сказала она. – Это чистое ребячество с моей стороны.

– Умные речи и слушать приятно! – улыбнулся молодой офицер, крепко пожимая руку Эммы. – Так как первый шаг за пределы светских приличий уже сделан, то я воспользуюсь этим и попрошу вас говорить мне по-прежнему «ты», как в прежние времена, когда мы играли вместе и вы назывались моей маленькой женой. Помните, как мы с вами строили домики из снопов?

– Извольте, я согласна, но с условием, что вы не будете за мною ухаживать.

– Даю вам честное слово, Эмма, я затаю в глубине сердца свою любовь к вам... Вспомните слова поэта: «Ведь сердце любит, не спросясь!» С ним справиться трудно!

– Этого я не могу тебе запретить, – спокойно сказала красавица, – но не рассчитывай на взаимность; я никогда никого не полюблю и никогда не выйду замуж.

– Ты намерена сделаться Христовой невестой?

– Нет... Живя в свете и постоянно борясь с искушениями, спастись труднее, чем за высокими стенами монастыря; такой подвиг важнее во всех отношениях.

– Мне кажется, что ты относишься ко мне так недоверчиво только потому, что я военный.

– Вовсе нет! И война имеет свою хорошую сторону; с ее помощью множество людей попадают в рай... Великая заслуга перед Господом – умереть на поле битвы!

Казимир не без удивления взглянул на свою собеседницу. Она сидела, опустив голову на грудь, у забранного железной решеткой окна, словно преступница в тюрьме. Незатейлива была обстановка ее более чем скромной комнаты: простая кровать под белым пологом, столик, пара стульев, да образ Спасителя в золотой ризе, под которым висела плеть.

«Это что такое? – промелькнуло у него в голове. – Неужели ее фанатизм доходит до абсурда... до самобичевания?»

Он положительно терялся в догадках.

Через несколько дней Казимир снова явился в Бояры. Эмма была в саду. На ней было простенькое белое платье, которое очень шло ей. Внезапное появление Казимира испугало ее – она вздрогнула и покраснела.

– Неужели мое присутствие так для тебя неприятно, что ты смущаешься и дрожишь? – с упреком заметил юноша.

– Напрасно ты так думаешь, – возразила Эмма. – Я никого и ничего не боюсь... Ты знаешь, что я к тебе хорошо расположена, – насколько мне это позволено, – а, значит, я всегда рада тебя видеть... Откровенно говоря, тебе бы следовало избегать встреч со мною.

– Это совершенно справедливо.

– Но не в том смысле, в каком ты думаешь.

– А в каком же?

Вместо ответа девушка сорвала ветку шиповника и так сильно ударила себя ею по руке, что на коже выступила кровь.

– Что ты делаешь?! – вскричал Казимир.

– То, что мне приятно, – было лаконическим ответом.

– Неужели тебя тешит эта добровольная пытка?

– Она полезна и приятна для тех, кто желает спасти свою душу и пренебрегает земными благами.

– Ты воображаешь, что Бог создал тебя для одних страданий, а не для радостей и земных наслаждений?

– Так говорят мужчины – закоренелые грешники;

женщины несравненно строже относятся к своим словам и поступкам, – вот почему они меньше грешат.

– Следовательно, ты безгрешна, – с коварной улыбкой сказал молодой человек, – в таком случае возведи и меня на ту лучезарную высоту, на которой ты стоишь.

– Не проси меня об этом... Тернист и труден путь, ведущий в царство небесное!

Эмма устремила на юного грешника взор, полный сострадания.

– Уходи, уходи отсюда! – прибавила она с мольбой в голосе. – Меня ищут... меня зовут... – и, кивнув ему головой, убежала по направлению к дому.

Не успела она скрыться из виду, как у садовой калитки показался высокий красивый мужчина, лет сорока, с бородой и вьющимися светло-русыми волосами, в широкой черной одежде. Правильные черты его лица носили на себе отпечаток железной воли и безмерного властолюбия.

«Кто это? – подумал Казимир Ядевский. –

Духовная особа или воплощенный демон? Что за чудеса?..

Не понимаю!»

III. Эмма

Как хороши бывают первые дни сентября в благословенной Малороссии! Яркие, но не жгучие лучи солнца золотят скошенные поля и нивы; деревья в садах подернулись желтизной, их ветви пригибаются к земле под тяжестью плодов; цветут астры и георгины, по синему, прозрачному небу тянутся стаи аистов; воздух пропитан ароматом запоздалых трав. В шинках слышны веселые песни и звуки незатейливых сельских инструментов, на гумнах – мерный стук цепов.

В один из таких прекрасных дней, рано утром, Казимиру Ядевскому вздумалось пойти на охоту. Настреляв полный ягдташ бекасов, он прилег отдохнуть на берегу реки, в тени старой ивы; легкий ветерок пробегал по зеркальной поверхности воды и казалось, что она усыпана миллионами золотых блесток. Долго лежал усталый охотник, мечтая об Эмме, как вдруг вдали на реке показалась лодка, и перед ним предстал предмет его поэтических грез, в белой одежде, среди водяных лилий.

Увидя Казимира, девушка невольно вздрогнула, но тут же причалила к берегу и, протянув руку, сказала:

– Ты охотишься в этих местах?

– Да, истратил горсть пороху... а теперь отдыхаю, мечтая о тебе... Возьми меня с собой, ангел небесный?

– Какой же я ангел!.. Садись, и для тебя найдется местечко в моей лодке.

Казимир вскочил в лодку и сел у руля, собака легла у его ног.

– Прекрасен Божий мир! – начал он, любуясь живописным ландшафтом. –

Природа – это обширный храм, в котором каждый человек может молиться или предаваться глубоким размышлениям!

– По-твоему, наша земля – это прекрасный алтарь, с которого возносится к небесам фимиам наших молитв... Это только так кажется!.. В сущности же, она – огромный жертвенник, на котором страдают Божьи создания во славу Творца своего.

– Какое ужасное умозаключение!

– Было время, когда и я наслаждалась жизнью и мечтала о счастье... Но настал день, когда я убедилась в своем заблуждении, когда завеса упала с моих глаз, и я взглянула на жизнь по– настоящему... Я ужаснулась!.. Мне показалось, что солнце померкло, что земля покрылась ледяной корой... Сердце замерло в моей груди!.. Ты счастлив, потому что наслаждаешься настоящим и надеешься на прекрасное будущее... Для меня радости и надежды не существует... Я сознаю, что мир есть чистилище, что мы созданы для того, чтобы каяться, молиться и страдать!

– Да это какие-то дикие, чисто индейские воззрения! – воскликнул молодой человек. – К сожалению, они проникли в Россию и, под видом различных сект, проповедуют идеи, чуждые православной вере. Уж не принадлежишь ли и ты к одной из этих сект, Эмма?

– Нет, – с принужденной улыбкой возразила красавица, – то, что я тебе говорю, настолько очевидно, что каждому бросается в глаза, стоит только всерьез задуматься над целью нашей жизни.

Молодые люди причалили к берегу, выбрались из лодки и пошли по лугу. Вскоре они набрели на муравейник.

– Взгляни на это маленькое чудо, – сказал Казимир, – как умно устроена их крошечная республика. Неужели ты думаешь, что и эти трудолюбивые создания несчастны?

– Да, и они несчастны, потому что и у них есть властители и рабы. Посмотри, как твои хваленые республиканцы терзают бедную улитку! Предположим даже, что эти муравьи счастливы; но их счастье можно мгновенно разрушить! – и Эмма с явной злобою начала топтать муравейник ногами.

Казимир молча склонил голову и пошел по тропинке в рощу. Там девушка обратила внимание своего спутника на птичье гнездо в дупле старого дерева.

– Не правда ли, как мило?! Настоящая идиллия! Заботливая мать семейства кормит своих птенцов... Трогательная картина! Но она кормит их насекомыми, которым это едва ли приятно.

В эту минуту ястреб налетел на беззащитную птичку и вонзил в нее свои когти. Казимир схватил ружье и выстрелил в хищника. Ястреб упал на землю вместе со своей жертвой.

Эмма захохотала.

– А ты, человек, краса и венец творения, что ты делаешь? – воскликнула она. – Ты убиваешь не хуже других! Куда ни взглянешь, везде мучения, насилие, кровопролитие, смерть и уничтожение!

На этом их разговор оборвался, и они молча дошли до усадьбы села Бояры. У ворот Казимир простился с Эммой. Тяжелые думы бродили в его голове, когда он возвращался домой.

На другой день какая-то неведомая сила вновь потянула его в Бояры. Против обыкновения ворота были открыты. На дворе стояла повозка, обтянутая холстом и запряженная тройкой тощих лошадей. У кухни на скамье сидел еврей в черном долгополом кафтане и считал что-то по пальцам.

Казимир заглянул в окно гостиной и немало удивился, увидев Эмму перед зеркалом в роскошном шелковом платье, вышитых золотом туфельках и бархатной, подбитой соболями шубке. Коса, переплетенная жемчугом, диадемой лежала на ее прелестной головке.

– Какая ты красавица! – в восторге воскликнул юноша.

Эмма вздрогнула и, побледнев, устремила на него взор, полный упрека.

– И ты наряжаешься, – продолжал он, – но только не для меня.

– Я примеряю платье, – спокойно возразила девушка, – там, на дворе, дожидается портной.

– Прекрасно... но ведь не для того же ты заказала себе этот наряд, чтобы повесить его в шкаф, где он будет изъеден молью.

– Ты слишком любопытен.

– Нет, я только удивляюсь... Этот наряд неприличен при той маске святости, которую ты носишь.

– Я не ношу никакой маски, – с горькой усмешкой возразила Эмма. – Наряжают и жертву, идущую на заклание, точно так же, как и жрицу, держащую в руке нож.

– Которую же из двух ты изображаешь?

– Быть может, и ту и другую.

– Для меня ты идеал моих юношеских грез, красивейшая из женщин!

С тобой могут соперничать по красоте только изящные произведения греческих ваятелей или таких художников, как Тициан и Веронезе!

Под влиянием страстного порыва юноша вскочил через окно в гостиную, обнял Эмму и крепко поцеловал ее.

Удивительно, но девушка не рассердилась на него за эту бурную выходку, она даже не защищалась от его поцелуев, она только внимательно посмотрела на него и сказала с необыкновенной кротостью:

– Я уже предостерегала тебя, Казимир, и советовала держаться от меня подальше. Я не верю твоей любви, потому что не могу любить тебя, а пламя, не имеющее пищи, само собою угасает. Знай, что если бы я только захотела, ты сделался бы моим рабом, но я этого не желаю.

– Но почему же ты не хочешь? Мы созданы друг для друга... Согласись быть моей женой!

Эмма отрицательно покачала головой.

– Быть может, ты любишь другого?

– Нет.

– Я тебя не понимаю!

– Не старайся заглядывать в мою душу... Забудь меня...

Твоя цветущая молодость вызывает во мне сочувствие; я не отвергаю тебя потому, что сердце мое еще свободно... Ты погибнешь, если я когда-нибудь полюблю тебя. Беги от меня, пока еще не поздно!

– А что если уже поздно?

– В таком случае, это предопределение судьбы и оно должно исполниться.

– Следовательно, ты позволяешь мне надеяться?

Эмма села на диван и глубоко задумалась.

– Я храбр, – продолжал юноша, – и, чтобы завоевать тебя и назвать своей женой, готов сражаться хоть с демонами!

– Но не с Богом, Казимир! Власть его безгранична... Путь, по которому я иду, труден, мрачен, полон бедствий и нравственных страданий, но он ведет меня к лучезарному свету... Не стремись идти по нему рядом со мной. Ах, если бы я могла рассказать тебе!.. Но нет, я не смею... На уста мои наложена печать безмолвия.

– Скажи мне только, что ты меня любишь.

– Нет, я не люблю тебя... и ты должен благодарить за это Бога.