Текст книги "Губительница душ"

XXXV. Маску долой

Огинский с прискорбием начал замечать, что дочь его бледнеет, не шутит, не смеется, не поет, а сидит постоянно одна в глубокой задумчивости.

Он переговорил об этом с женой, и оба они очень обрадовались, когда Анюта попросила у них позволения брать уроки рисования у старого живописца-поляка.

«Это послужит развлечением для бедной девочки, – решили заботливые родители, – ее будет провожать к учителю наш добрый, верный старик Тарас».

Огинские и не подозревали, что урок этот был только предлогом для того, чтобы отлучаться из дома, и что Анюта вместе с Тарасом следят за таинственным поведением Эммы Малютиной.

Однажды вечером, когда они шли за ней по направлению к Красному кабачку, сектантка, подозревая в них шпионов патера Глинского, вдруг остановилась и спросила:

– Что вам нужно? Вы следуете за мной по пятам... – и прибавила, всплеснув руками: – Анюта!.. Вы ли это?

– Да, я, – дрожащим голосом отвечала Анюта. – Теперь я вас узнала... Я думала, что вы кокетка, но убедилась, что вы преследуете какие-то таинственные цели, переодеваетесь в мужское платье и ходите по ночам.

– Как вы это узнали? – воскликнула Эмма, схватив Анюту за руку.

– Я вас не боюсь, – воскликнула та, отталкивая от себя соперницу. – Я знаю, что жизнь Казимира Ядевского находится в опасности. Вы завлекли в свои сети и его, и графа Солтыка... Этого последнего я вполне предоставляю вам, но будьте уверены, что вам не удастся сделать Казимира своей жертвой!

– Вот как! – ядовито усмехнулась сектантка. – Вы дарите мне графа, будто он ваш невольник, и взамен его требуете, чтобы я подарила вам Ядевского, но я не имею на него никаких прав, так же как и вы.

– Не отговаривайтесь, – строго перебила ее Анюта. – Вы очень хорошо понимаете мои слова... Я требую, чтобы вы отказались от Ядевского, – не в мою пользу, о нет! – я чувствую, что вы его погубите, каким образом – это для меня тайна... Но жизнь его находится в опасности, пока он дышит одним воздухом с вами.

– Напрасно ты стараешься разгадать мои планы, неопытная девочка! – горделиво возразила Эмма. – Знай же, что я люблю Казимира, и потому желаю спасти его душу, а ты, сама того не подозревая, губишь его безвозвратно.

– Ты любишь его?! – вскрикнула Анюта. – Ты, чьи руки обагрены кровью!..

– Замолчи!

– Нет, я не замолчу! Ты убила Пиктурно!.. Ты губишь всех, кто тебя любит!.. Ты принесешь в жертву и Казимира... ты жаждешь его крови... Я это предчувствую... Но я разорву адские сети, которыми ты его опутала... Знай это и лучше откажись от него теперь же.

– Никогда.

– Ну, так берегись!

– Берегись же и ты меня, безумная!

– Маску долой! – горячилась Анюта в порыве глубокой ненависти. – Признавайся, зачем ты рыщешь по ночам, как голодная волчица?

Эмма готова была убить молодую девушку тут же на месте, но быстро одумалась, сознавая, что такой поступок был бы небезопасен и для нее самой.

– Мне не в чем признаваться, – отвечала она сдержанным, холодным тоном. – Выкиньте из головы эти ребяческие фантазии... Быть может, я принадлежу к тайному обществу, пекущемуся о благе нашего народа... Неужели вы решили выдать меня русскому правительству? Это было бы бесчестно с вашей стороны... Никто не знает, почему Пиктурно решился на самоубийство. Если он действительно был влюблен в меня и оскорбился моей холодностью, то меня в этом винить нельзя. Быть может, он оказался изменником и был умерщвлен своими сообщниками... Это случается...

– Положим, что вы говорите правду... Я готова сохранить вашу тайну, только откажитесь от Казимира.

– Это не в моей власти.

– Ну, так я спасу его помимо твоей воли!

– Попробуй.

– Ты желаешь борьбы?.. Будь по-твоему... Ты еще меня не знаешь! Я не боюсь и самой смерти! Одна из нас погибнет в этой борьбе.

– Только не я, потому что со мною Бог.

– Не богохульствуй! – вскричала Анюта, повернулась спиной к своей собеседнице и хотела уйти, но Эмма схватила ее за руку и прошипела как змея: – Не советую тебе болтать о нашей встрече... мне жаль тебя... Я не желаю, чтобы ты сделалась жертвой своей безумной любви к Ядевскому.

– Ты меня не запугаешь, – сказала Анюта, – обеим нам грозит одинаковая опасность... Я готова на все для спасения Казимира.

Анюта ушла. Эмма долго смотрела ей вслед и потом отправилась уже не в Красный кабачок, а в дом Сергича, где из отважного юноши снова превратилась в светскую девушку-кокетку, у ног которой лежала вся киевская молодежь большого света. Анюта вернулась домой взволнованная, но довольная собой. Она сознавала всю силу своего характера и не боялась борьбы. Она хладнокровно обдумала все шансы как дурные, так и хорошие, и мысленно начала подбирать себе помощников, первым из которых стоял патер Глинский. Не медля ни минуты, она написала ему записку и попросила зайти к ней вечером, когда родителей ее не будет дома.

– Ну, что новенького? – с улыбкой спросил иезуит. – Не одумалась ли ты, наконец, дитя мое? Не могу ли я поздравить моего милого графа?

– Он обо мне теперь и не думает, – возразила Анюта. – Но шутки в сторону: мне нужно серьезно поговорить с вами. Мы должны действовать вместе против нашего общего врага – Эммы Малютиной.

– Что значат эти слова?

– Она опутала сетями Солтыка и Ядевского. Ваша обязанность спасти графа, а я постараюсь спасти Казимира, которому принадлежит мое сердце. Если бы Эмма была кокетка в буквальном смысле этого слова, я из гордости не стала бы оспаривать ее прав на этого молодого человека; но она член какого-то тайного политического общества и для достижения известной ей цели, не пощадит ни графа, ни Ядевского, точно так же, как она не пощадила студента Пиктурно.

– Почему ты знаешь, что Малютина виновата в его смерти?

– Я этого не утверждаю. Но я почти уверена, что она была участницей этой ужасной кровавой истории.

– Игра твоего пылкого воображения, и больше ничего.

– Нет, я в этом убеждена, да и Эмма сама почти призналась мне в этом.

– Это другое дело.

– Я расскажу вам все, что знаю, но, ради Бога, не дразните меня больше вашим графом.

– Даю тебе честное слово, – сказал иезуит, подавая Анюте руку. Девушка почтительно поцеловала ее.

Патер Глинский внимательно выслушал Анютин рассказ и мысленно поблагодарил судьбу, пославшую ему такую умную энергичную союзницу.

Вернувшись домой, он попытался еще раз уговорить графа и сказал ему:

– Вы и не подозреваете о той опасности, которая нависла над вами.

– Опять старые песни!

– Я уже говорил вам, что Эмма Малютина преследует вас с известной целью. Теперь я могу сообщить вам некоторые подробности.

– Я готов вас выслушать.

– Она член тайного общества...

Солтык нахмурил брови.

– Позвольте и мне предостеречь вас, святой отец, – сказал он, – не советую вам громко говорить о таких вещах, да и вообще не следует вмешиваться в чужие дела. Если Эмма действительно член тайного общества – чему я, впрочем, не верю – то какое вы имеете право обличать ее и этим навлекать на себя злобу и месть ее сообщников?

– Так, как поступил Пиктурно, не правда ли?

– Что с ним случилось?

– Он был убит, и кровь его запятнала те прелестные ручки, которые вы целуете с таким наслаждением.

– Ерунда! Я этому не верю.

– Не мне одному это известно... Об этом сильно поговаривают в Киеве. Боже сохрани, если ваша очаровательница впутает вас в это дело!

– Интересно узнать эти городские слухи.

– Подозревают политический заговор...

Солтык громко расхохотался.

– Вот уж это, действительно, самые достоверные сведения! – проговорил он, задыхаясь от смеха.

– Тут нет ничего смешного, – обиделся иезуит.

– Я не посвящен в тайны Эммы Малютиной, – продолжал граф, – но настолько изучил ее характер, что ручаюсь головой, что она не способна ни явно, ни тайно восставать против русского правительства. Прошу вас прекратить этот разговор, – прибавил он, указывая рукою на дверь. Патер Глинский вышел из кабинета.

– Так это не заговор, – размышлял иезуит, сидя у камина. – Что же это тогда?

Внезапно странная мысль промелькнула у него в голове. Он потер лоб и подумал: «Почему же нет?.. В этой стране случается так много невозможного. Сама природа тут какая-то загадочная и ежедневно преподносит нам сюрпризы... Здесь все возможно... Красавица из хорошего семейства, богатая, образованная, созданная для того, чтобы быть счастливой и дарить счастье другим, – принадлежит к ужасной секте кровожадных убийц!.. Это могло бы показаться невероятным... но бывали примеры... В пятидесятых годах я слышал что-то в этом роде... Рассказывали, что какая-то знатная дама разыгрывает роль Богородицы в гнусной секте, называемой „хлыстовщина“. Неудивительно, что и Малютина пошла той же дорогой... Но вот беда, у меня в руках нет явных доказательств...»

Долго обдумывал иезуит план дальнейших действий и наконец пришел к заключению, что еще не все потеряно. Заговор! Да разве этого недостаточно, чтобы обратить на Малютину и ее сообщников внимание полиции и окружить их шпионами?

Задавшись этой целью, патер Глинский, не теряя ни минуты, написал письмо частному приставу Бедросову и послал его с одним из своих тайных агентов.

XXXVI. Новые подкопы

Представитель полицейской власти принял иезуита в своем рабочем кабинете, усадил его на диван под портретом императрицы и предложил ему сигару.

– Я пришел к вам по одному чрезвычайно щекотливому вопросу, – конфиденциальным тоном начал патер Глинский, потирая руки, – и рассчитываю на вашу всем известную скромность.

– Это отличительная черта моего характера, – согласился Бедросов, – говорите прямо, что ваш граф опять натворил и из какой истории мне придется на этот раз выручать его.

– Мой бывший питомец страстно влюбился в одну молодую особу и собирается на ней жениться. Она дочь весьма почтенных родителей и во многих отношениях была бы подходящей для него партией, но есть обстоятельства, которые заставляют меня опасаться этого брака.

– Кто она такая?

– Малютина.

– Эмма?

– Вы ее знаете?

– Еще бы! Я был другом ее отца и носил ее на руках, когда она была ребенком, я и теперь вижусь с ней очень часто.

– Вы не подозреваете ее в убийстве?

Бедросов улыбнулся.

– Извините меня, ваше преподобие, – сказал он, – откуда явилась у вас такая странная мысль?

– Вы не допускаете возможности совершения преступлений под влиянием необузданного фанатизма?

– Эмма вовсе не экзальтированная девушка; я нахожу, что она холодна и благоразумна не по годам.

– Вы полагаете, что она неспособна увлечься сумасбродною идеей... например, политической?

– Ни в коем случае: я уже заметил вам, что Эмма Малютина очень сдержанная и скромная девушка.

– Я знаю наверно, что она имеет тайные сношения...

– С кем?

– С купцом Сергичем.

– Это старый знакомый ее матери, очень добрый и скромный человек.

– По ночам в его доме она переодевается в мужское платье и отправляется в Красный кабачок. Неужели это не кажется вам странным?

– Да... только это ничего не доказывает. Поручик Ядевский влюблен в Эмму и надеется на ней жениться, она же, как видно, предпочитает сделаться графинею Солтык – поощряет ухаживания графа, но скрывает от него свои тайные свидания с Ядевским. Вот вам простое объяснение ее ночных прогулок. Малютина – девушка безукоризненная во всех отношениях, даже не кокетка в буквальном смысле слова. Желание ее сделаться женой богатого графа нельзя назвать преступлением.

– Ее подозревают в убийстве Пиктурно.

– И это для меня не новость. Эмма была причиной американской дуэли между этим студентом и графом Солтыком. Молодому человеку не посчастливилось, и он был принужден лишить себя жизни.

– Допустим, что все это правда... но меня тревожит мысль о том, что граф будет замешан в какую-нибудь интригу политического свойства.

– Повторяю вам, тут главную роль играет любовь, – усмехнулся Бедросов, – тем не менее, я воспользуюсь вашими указаниями и приму все зависящие от меня меры для того, чтобы разъяснить этот вопрос... прикажу полицейским агентам следить за Эммой.

– Недурно было бы, если бы вы лично переговорили с ней об этом предмете ... От вашего внимания не ускользнут некоторые оттенки, которые кажутся мне неудобопонятными.

– Извольте, я готов сделать и это. Вы же со своей стороны постарайтесь удержать графа от визитов к Малютиной хоть на несколько дней. Займите его чем-нибудь, придумайте для него постороннее развлечение.

– Постараюсь всеми силами и, если узнаю что-нибудь новенькое, немедленно сообщу вам.

Собеседники расстались. Улыбку Бедросова можно было бы перевести словами: «Куда как ты наивен, приятель, несмотря на то что ты член ордена иезуитов!» А дружеское рукопожатие патера означало: «Этот полицейский крючок чрезвычайно недальновиден!».

Глинский немедленно послал эстафету к родственнику графа, господину Тараевичу, отъявленному кутиле и страстному игроку. Когда тот приехал в Киев и остановился в «Европейской гостинице», патер тотчас же отправился к нему для переговоров. Иезуит знал, что за известную сумму денег этот человек будет слепым орудием в его руках.

Спустя час после их встречи нежный родственник, как бомба, влетел в кабинет Солтыка и чуть не задушил его в своих объятиях.

– Милый мой Богуслав! – воскликнул он. – Вот я и опять в Киеве! Я готовил тебе приятный сюрприз и потому не известил тебя заранее о моем приезде. Как мы покутим здесь с тобою, милый друг!..

Я, понятное дело, становлюсь у тебя.

Граф вздохнул свободнее, узнав, что Тараевич приехал в Киев не надолго, и тотчас же приказал своему камердинеру привезти из гостиницы его багаж и приготовить помещение в доме.

– С чего же мы начнем наши невинные развлечения? Надо составить программу.

– Как тебе угодно.

– Сегодня мы обедаем в клубе, поиграем в картишки; оттуда поедем в театр... Что сегодня дают?

– «Травиату».

– Отлично!.. Прямо из оперы катнем к цыганам. Говорят, там завелась такая красавица, какой никогда и не видывали... Земира... Неужели ты с ней еще не познакомился?

– Слышал кое-что.

– Красавица-дикарка, чистейшая баядерка!

Программа Тараевича заинтересовала графа – ему захотелось взглянуть на хорошенькую цыганку. После обеда в клубе сели играть в макао. Приезжий гость был, как говорится, навеселе и играл отчаянно, но фортуна улыбалась ему, и он уехал из клуба с полными карманами денег. В театре он вел себя почти неприлично, поднес примадонне великолепную бонбоньерку и после каждой арии кричал во все горло «Браво!».

Солтык был возмущен выходками Тараевича и заметил ему, садясь в карету:

– Послушай, мой милый, веди себя сдержанней. Цыганки кокетливы и любят, чтобы за ними ухаживали, но строгость их нравов не подлежит сомнению. Не затевай скандала, иначе их смуглые рыцари без церемоний пустят в дело кинжалы.

– Знаю, знаю! – проворчал Тараевич.

Обширный павильон в восточном вкусе напоминал собою дворец из «Тысячи и одной ночи». В средней ротонде была устроена танцевальная зала: вдоль ее стен стояли мягкие диваны, на которых в самых живописных позах сидели и лежали украшенные драгоценностями загорелые дочери Индии. Большие черные глаза их напоминали глаза газели, улыбка не покидала их уст, белоснежные зубы так и сверкали при ярком освещении. Они были окружены целой толпой поклонников. Две-три пары молодых цыганок плясали посреди залы под звуки тамбурина.

Граф стоял у колонны, между тем как его родственник вполголоса разговаривал со старой безобразной цыганкой. Эта последняя как бы в знак согласия кивнула головой, и тут же к Солтыку подошла стройная черноокая красавица. Плечи ее были обнажены, волосы перевиты жемчугом и кораллами. Костюм ее состоял из широких турецких панталон, короткой пестрой юбки и ярко-красной бархатной курточки, украшенной драгоценными камнями. На ногах были надеты вышитые золотом туфли.

– Здравствуй, граф, – улыбаясь, сказала она.

– Разве ты меня знаешь?

– Знаю... А ты меня не знаешь. Я Земира, так называемая киевская звезда. Нравлюсь ли я тебе?

– Обратись с этим вопросом к своему жениху.

– У меня нет жениха... ей-богу нет!

– Цыганским клятвам никто не верит.

– Уж больно ты умен, барин, как я вижу, – заявила черноокая красавица. – Говорят, все киевские знатные дамы от тебя без ума. Почему же не может влюбиться в тебя простая бедная цыганка? Ну, скажи, по крайней мере, что я хороша.

– Этого я не отрицаю.

– Хорошее всем нравится... так полюби меня!

Солтык засмеялся.

– Не смейся! – и цыганка топнула ногой. – Я хочу, чтобы ты меня полюбил! Выпей вот это, – прибавила она, подавая ему пузырек с жидкостью, – и ты наверняка в меня влюбишься.

– Меня ты не очаруешь ни огненным взорам, ни любовным напитком.

Земира отступила на несколько шагов, протянула руки к графу, а затем прижала их к груди, нашептывая какие-то непонятные слова.

– Колдовство действует только на тех, кто ему верит! – пошутил Солтык.

– Да ведь и ты не каменный!.. Покажи-ка мне свою руку.

Цыганка взглянула на ладонь графа и вздрогнула – на ее хорошеньком личике изобразился ужас.

– Ты видишь что-то недоброе?

– Мало ли что написано в книге судеб!

– Но я желаю узнать, что меня ожидает в будущем?

– Твоя жизненная линия внезапно пресекается... ты умрешь скоро... и умрешь ужасной, насильственной смертью.

Граф равнодушно пожал плечами, сунул червонец в руку цыганки и подошел к Тараевичу.

– Ты хочешь уехать домой? – спросил тот.

– Нет... мне пить хочется. Стакан хорошего вина развеет и этот удушливый запах цветов, и эти резкие звуки скрипок, и неприятное впечатление от этих лукавых смуглых красавиц. Мне так и мерещится, что они вот-вот превратятся в ядовитых змей!

Между тем как Солтык и Тараевич опорожняли одну бутылку за другой, Бедросов получил от своего агента следующее донесение:

«Эмма Малютина действительно бывала в Красном кабачке и приходила туда в мужском платье. Студент Пиктурно ухаживал за содержательницей кабачка, Рахилью Басси, посещал ее почти ежедневно. В ту ночь, когда он пропал без вести, ни Малютиной, ни еврейки не было в Киеве».

XXXVII. Травля

Казимир Ядевский несколько раз заезжал к Эмме, но ни разу не застал ее дома и решился написать ей полное упреков письмо. Она насмешливо отнеслась к его претензиям, но, тем не менее, пригласила приехать к ней вечером.

– У тебя снова появляется чувство ревности, друг мой, – приветливо улыбаясь, встретила она Казимира.

– А тебя, выходит, радуют мои страдания, – ответил он ей.

– Вовсе нет. Ты не имеешь права обвинять меня. Когда мы ехали с тобой из Мешкова, я откровенно высказала тебе все, чего ты можешь ждать от меня, и согласилась сделаться твоей женой. Но ты не исполняешь тех условий, которые я от тебя требую – ты не доверяешь мне.

– Ах, Эмма! – вскричал юноша, прижимая ее к своей груди. – Все это происходит оттого, что я слишком сильно люблю тебя!

– Любовь основана на взаимном доверии, а тебе мерещится, Бог знает что, ты увлекаешься нелепыми фантазиями.

– А твое отношение к Солтыку?

– Оно неизбежно, потому что я преследую определенную цель.

– Все одни и те же отговорки!.. Разве ты не видишь, как я страдаю!

– В этом нет моей вины. Я свято исполняю все данные тебе обещания.

– Это правда... Прости меня!

Ядевский, стоя на коленях, целовал ее руки и был совершенно счастлив, заметив приветливую улыбку на губах ее. Но счастье его было непродолжительно: в комнату вошел Бедросов.

– Не помешал я вам? – обратился он к Эмме, указывая глазами на Казимира. – Виноват... Мне нужно переговорить с вами наедине.

– Уйди, – шепнула она Казимиру. – Это старинный знакомый моей матери, он, вероятно, не вызовет у тебя ревности.

Проклятие готово было сорваться с языка раздосадованного юноши, но он сдержался и, склонив голову, вышел из гостиной.

Эмма села в углу дивана, так что лицо ее было в тени, между тем как сама она могла свободно наблюдать за собеседником.

– Вы, кажется, были знакомы со студентом Пиктурно? – равнодушным тоном начал незваный гость.

– Да, я встречалась с ним раза два, не более.

– Насколько я помню, вы говорили мне, что между ним и графом Солтыком была американская дуэль?

– Я передала вам то, что слышала.

– В таком случае, должен сказать, что вас обманули... Пиктурно был убит...

Бедросов был уверен, что эти слова поразят и собьют с толку его слушательницу, но она возразила ему с невозмутимым спокойствием:

– В самом деле? И вам уже известны виновники этого преступления?

– Я недавно напал на их след.

– Это делает честь вашей проницательности... Скажите, с какой же целью было совершено это убийство? Молодого человека вероятно ограбили?

– Об этом я должен умолчать.

– Почему же? Неужели вы допускаете, что я выдам вашу тайну? – сказала красавица, беря Бедросова за руки, и прибавила. – Это нехорошо с вашей стороны. Зачем же вы возбудили мое любопытство?

– Здесь, в Киеве, существует известный притон, любимое место воров и мошенников, так называемый Красный кабачок.

Эмма засмеялась.

– Тут, кажется, нет ничего смешного, – сухо заметил частный пристав.

– Я думала, что в этом кабачке преимущественно назначаются тайные любовные свидания.

– Бывает и это... Содержательница заведения, ловкая хитрая еврейка, давно уже под подозрением... Она заодно с мошенниками занимается контрабандой... Вообще, эту шайку подозревают в воровстве и даже убийствах.

– Хорошо, что вы мне это сказали.

– Это почему? – спросил Бедросов. – Неужели вы когда-нибудь заглядывали в этот воровской вертеп?

Эмма снова засмеялась и покраснела.

– Скажу вам по секрету, что я уже несколько раз ходила туда, – отвечала девушка. – Тетушка моя так строго за мною присматривает... Понимаете?

– Вы виделись там с Ядевским?

– Этого я вам не скажу.

– Не беспокойтесь! Я знаю больше, чем вы подозреваете.

– Что же, например?

– Знаю, что часто по ночам вы выходите на улицу в мужском платье.

Новый взрыв хохота.

– Теперь я понимаю, почему киевская полиция никогда не может поймать ни воров, ни убийц! Ей некогда... Она занимается выслеживанием влюбленных! Как это забавно! Ха-ха-ха!

В комнату вошла Генриетта Монкони.

– Что тебя так рассмешило? – спросила она, целуя руки своей повелительницы.

А пристав думал: «Так и есть... Самая пустая невинная любовная интрига! А этому чудаку иезуиту Бог знает что мерещится».

– Господин Бедросов рассказал мне смешное приключение, – ответила Эмма и прибавила, обращаясь к своему гостю. – Продолжайте же.

– О таких вещах нельзя говорить при посторонних.

– Эта девочка не знает, о ком идет речь, а вы так сильно возбудили мое любопытство. Полицейские чиновники представляются моему воображению в виде охотников: они травят не лисиц и медведей, а разумную дичь – делают облавы на людей. Я страстно люблю охоту!

Как весело скакать по широкой степи на хорошем коне! Охота на людей должна быть в тысячу раз интереснее. Доставьте мне случай хоть один раз разделить с вами это удовольствие.

– Вы ошибаетесь, – возразил Бедросов, – тяжелы и прискорбны наши служебные обязанности!

– Быть может, для вас лично, но для меня они были бы наслаждением, смешанным с ужасом. Примите меня в число ваших агентов... Я говорю вам это серьезно... Поверьте, что я сумею принести вам пользу. Хотелось бы мне встретить хоть одного мужчину хладнокровнее, отважнее и хитрее меня.

– Полицейский агент, одаренный такими качествами, был бы для нас находкой... но шутки в сторону...

– Я вовсе не шучу.

– Возьмите и меня на службу, – прибавила Генриетта, – вы будете мною довольны.

– И вас? – засмеялся Бедросов. – Хорошее начало!

Вслед за вами я завербую всех наших киевских красавиц. Честь имею кланяться.

«Какое безумие подозревать такую простодушную девушку, – думал он, сходя по ступенькам лестницы. – Положим, что Пиктурно застрелился вследствие несчастной любви... это понятно... а все остальное – чепуха!»

Между тем Эмма стояла у окна и прислушивалась. Как только захлопнулась дверь у подъезда, лицо ее приняло мрачное и жестокое выражение.

– Этот человек напал на наш след, – шепнула она.

– Что же он узнал? – бледнея, спросила Генриетта.

– Он уверен, что Пиктурно убит нашими сектантами и подозревает наших сообщников из Красного кабачка. Мне удалось отчасти успокоить Бедросова, но кто сможет поручится, что мы не будем преданы в руки правосудия? Это может случиться завтра же... сию же минуту, – и Эмма в сильном волнении начала ходить взад и вперед по комнате.

– Что же ты намерена предпринять? – спросила Генриетта после довольно продолжительной паузы.

– Мы должны принять самые быстрые, самые энергичные меры для обеспечения нашей личной безопасности.

– Убить Бедросова?

– Да.

– Но ведь он друг твоей матери?

– Для меня он враг нашей богоугодной общины, и пощадить его было бы преступлением с моей стороны.

– Это правда.

– Он должен погибнуть... Я считаю его смертный приговор делом решенным и возлагаю на тебя обязанность изловить его в наши сети.

– Приказывай... Я готова беспрекословно повиноваться тебе.

– Ты скоро узнаешь, в чем будет состоять твоя задача... Этот полицейский чиновник из охотника превратится в дичь, и мы будем травить его беспощадно... Он не вырвется из наших рук!.. Я сама принесу его в жертву во славу великого святого дела, которому все мы служим.