Текст книги "Лед Бомбея"
Автор книги: Лесли Форбс
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Но разве сестра просила тебя вмешиваться в это дело, Розалинда?
Я опустила плечи.
– Я думаю, что она боится Проспера. В любом случае я делаю то, что мне представляется правильным.
– Если у тебя есть какие-то конкретные доказательства убийства Сами, ты должна передать их полиции. У тебя есть такие доказательства, Розалинда?
– Полиция в этой стране – не более чем жалкая карикатура, – ответила я. – Один мой друг рассказывал мне, что самый крупный черный рынок контрабандных товаров существует под самым носом у руководства бомбейской полиции, неподалеку от здания таможни. Какой-то торговец контрабандным товаром построил тридцать восемь ларьков и сдавал их, отстегивая полиции по тридцать тысяч рупий.
Глаза Ашока сузились.
– Итак, по твоему мнению, Индии принадлежит монополия на коррупцию? Но я думаю, тебе стоило бы все-таки поделить ответственность. Взгляни на Англию, от которой Индия унаследовала гены своей госслужбы. Или на лорда Маколея, осчастливившего нас основами нынешней системы уголовного судопроизводства. Одна из причин, по которой так много неприятных слухов распространяется об индийской полиции, состоит в том, что полиция здесь до сих пор воспринимается как наследие чуждого народу режима. Вначале Великие Моголы навязали индийскому обществу свои институты и традиции, затем к этому присоединилось еще и британское влияние. И вот результат: к индийскому констеблю с подозрением относится закон, ему не доверяет население, а по зарплате он приближается к мусорщику. И при всем том большая часть полицейских по сути довольно честные люди, вынужденные жить в условиях, которым не позавидует и самый жалкий из карманников. А служащие полиции убеждены в совершенстве юридической системы, которую им оставила в наследство Британская империя.
– Английские полицейские также не относятся к числу самых высокооплачиваемых граждан Британии, но это никак не сказывается на выполнении ими своих служебных обязанностей.
Выражение высокомерного презрения тенью скользнуло по его лицу, и мне мгновенно стало понятно, что дальнейший диалог на эту тему бессмыслен. Ашок не сделал больше ни одной попытки перетянуть меня на свою сторону до тех пор, пока мы не доехали до отеля. И тогда по его лицу я поняла, чего ему это стоило.
– Сегодня вечером я читаю ту лекцию... – сказал он.
– Что, еще одну?
– Она состоится в Киноакадемии в восемь часов. На ней будут присутствовать те индийцы, которые не относятся ни к числу негодяев, ни к числу жертв. – Он коснулся моей руки, чтобы еще немного задержать меня в машине. – «Я вижу верный путь, но следую превратным». Это тоже Овидий.
Я широко раскрыла глаза, словно мне явилось откровение.
– Что я могу еще добавить к этому поэтическому перлу? Если только: «Ты выбрал высокий путь, а я низкую и узкую тропу». Нет, подожди, кажется, я нашла кое-что поточнее: «Я жила в сточной канаве. Теперь я живу на свалке. Моя жизнь понемногу улучшается».
Ашок покачал головой.
– Извини, но я не понимаю, что ты хочешь сказать.
– Ида Люпино, – подсказала я, – «Нет выхода», около 1950 г.[14]14
Ида Люпино (1916 – 1995) – англо-американская актриса театра и кино и режиссер.
[Закрыть]. А возможно, и Линда Дарнелл[15]15
Линда Дарнелл (7 – 1965) – американская киноактриса, снимавшаяся в известных фильмах «Кровь и песок», «Моя дорогая Клементина», «Песнь Бернадетгы».
[Закрыть]. В любом случае одна из «плохих девчонок». У них всегда самый лучший текст.
7
В два часа я набрала номер телефона дяди Ашока в Оксфорде.
– Тридцать лет, мисс Бенегал! Но дайте подумать... Энтони Анменн... да-да, кажется, я припоминаю: странный парень, но не глупый... с несколько варварскими вкусами, как мне кажется.
– А его друг Проспер Шарма?
– Проспер? – Его старческий голос дрожал. – Ну, конечно! Игрок в крикет!
Голос тонул под волнами муссонных помех.
– Что вы сказали?
Старческий голос вынырнул снова:
– Исключен за что-то... или, может быть, это был не он, а упомянутый вами Анменн.
Он, очевидно, напряженно рылся в подвалах своей памяти в поисках почти забытых фактов. Но больше, к сожалению, ничего не смог припомнить.
– Вы не могли бы порекомендовать мне кого-то, кто помнит этих людей, профессор Тагор? Я была бы вам весьма и весьма признательна. Вы можете звонить мне в любое время. Профессор? Вы слышите меня? – Мне ответило полное молчание.
Рядом со мной на маленьком телеэкране комментатор читал сводку погоды. Помехи превратили ее в серию сюрреалистических заголовков:
Убийца из Тандури винит во всем муссонный стресс...
...по делу бомбейских монахинь. Отряд полицейских провел обыск в комнате, где были заживо сожжены две монахини. Комната до сих пор используется как класс, в котором обучают детей с улицы...
...в Дели во время рекордной ночной температуры в 120 градусов по Фаренгейту...
Мы спим и видим сны с открытыми глазами...
...в напряженном ожидании муссона в Калькутте, где местные выборы были сорваны группой разбушевавшихся рабочих-марксистов, убивших нескольких других рабочих, которые пытались закрасить изображение Карла Маркса на граффити. Корпорация, ответственная за это, согласилась восстановить граффити...
...улики. Груди женщины были полностью сожжены. В полиции поняли, что дело неладно, когда соседи стали жаловаться на то, что мужчина жарит свинину...
Небо прорезала горизонтальная полоска молнии, и телеэкран погас. Дежурный отделался привычной отговоркой: – Чего же вы хотите, мадам? Муссон приближается.
Сатиш уже уходил с работы, когда я ему позвонила. Тем не менее он согласился встретиться у Мухаммеда, торговца курами на рынке Кроуфорд. Сатиш сказал, что я буду чувствовать себя там как дома, потому что пол выложен камнем из Шотландии, а рельефы на фасаде сделаны по рисункам отца Редьярда Киплинга. На самом же деле, как оказалось, барельефы, которые можно было назвать: «Крестьяне, вдохновленные трудом на благо родины», больше всего походили на образец сталинского стиля в архитектуре.
На бадшахском складе прохладительных напитков я приобрела шербет из мангового сока, настолько свежий, что из-за танина в кожуре фрукта у меня во рту появилось вяжущее ощущение, словно от очень крепкого чая из Глазго. Какой-то продавец направил меня в сторону грандиозного святилища мясной торговли. Для покупок было довольно поздно, поэтому большинство крюков для мяса, свисавшие с потолка, уже опустели. Но жужжание жирных, блестящих перламутровых мух казалось оглушительным и вносило дополнительное напряжение в атмосферу, наполненную криками мясников, размахивающих своими топориками, как дирижеры – палочками, в отчаянной надежде отделаться от нераспроданных остатков мяса. Липкий запах крови вызвал у меня ассоциации с моргом.
Я увидела, что Сатиш держит живую курицу вниз головой то за одну, то за другую ногу. Он размахивал несчастной птицей из стороны в сторону.
– Очень хорошая «мурги», не так ли, мисс Бенегал?
– Я не большая поклонница птиц. – Я протянула ему коричневый конверт с фотографиями, присланными мне Банни. – Не положите их в кастрюлю по ошибке.
– О нет, эта курочка пока еще не пойдет в кастрюлю. Вначале несколько дней ее будут откармливать кукурузой и рисом у меня во дворе под корзиной, затем зарежут, а уж потом – клянусь всеми богами – «мурги корма».
Он кивнул мяснику, тот связал непослушные куриные лапки бечевкой, заклеил ей клюв скотчем и затолкал птицу в пластиковый пакет Сатиша с крупной надписью «Сувенир к серебряной свадьбе». Сатиш вскрыл конверт и с интересом стал рассматривать фотографии.
– Скорее всего то орудие, о котором я говорил, – прокомментировал он увиденное, – но для полной уверенности мне необходимо сделать еще несколько увеличенных копий.
– И еще одно, Сатиш. Несколько дней назад у меня украли книгу «Изобразительное искусство Индии и Пакистана». Она числится за вашей библиотекой. Как вы думаете, почему кому-то понадобилось ее красть?
– Ни малейшего представления, мисс Бенегал, хотя это – очень дорогая книга и в настоящее время уже библиографическая редкость.
Я протянула ему листок с рисунками Сами.
– Вы располагаете значительно более широкими познаниями в истории индийского искусства, чем я. Вы узнаете эту фигуру Шивы?
Сатиш надел очки.
– Очень неплохо, – сказал он, – но это не Шива. Мне кажется, это изображение Сканды, одного из детей Шивы и Парвати.
– Никогда о нем не слыхала.
– Вот, посмотрите сюда, на павлинов, изображенных в самом низу. – Сатиш указал на несколько крошечных рисунков. – Сканда – юный бог войны, и он появляется верхом на павлине. Художник к тому же наделил бога копьем, также одним из атрибутов Сканды. А на лбу у Сканды заметна тройная полоска, нанесенная пеплом, – знак Шивы.
– Я никогда не могла толком разобраться в индийских богах, – заметила я.
Кришну я как-то еще научилась узнавать. Он всегда изображается с флейтой, и у него такая потрясающая репутация: шесть тысяч молочниц чего стоят! Не говоря уже о коже голубого цвета. Я прекрасно понимаю, чего можно ожидать от любого бога, проникающего ночью в мою спальню с особым блеском в глазах, в лазурной накидке, небесном камзоле и с голубоватым отливом кожи. Меня ставят в тупик 330 тысяч других индийских богов так же, как все эти инкарнации Шивы и Вишну.
– Значит, павлин и копье свидетельствуют о том, что передо мной Сканда, а не Шива?
Сатиш улыбнулся.
– Нет, не совсем так. Этот художник начитался разных историй о Сканде, мисс Бенегал. Видите эти шесть фигурок матерей? И звездочки рядом с ними? Вполне вероятно, что это шесть матерей Сканды – Криттаки.
Запах сырого мяса и невероятное количество богов.
– Но вы же сами сказали, что матерью Сканды была Парвати.
– Это действительно так. Однако в некоторых мифах говорится, что Сканда – сын Шивы, но не Парвати, так как Парвати не смогла удержать божественное семя Шивы.
– Значит, Сканда был незаконнорожденным сыном Шивы?
Он снова улыбнулся.
– В каком-то смысле да. Но незаконнорожденным сыном великого бога! Сканду отдали на воспитание приемным матерям, Криттакам. У вас, в Европе, они называются Плеядами, не так ли? И у нас, и у вас их именами названо созвездие. Греки называли их Плеядами от слова, означавшего «морское плавание», так как полагали, что путешествия по морю безопасны в промежуток времени от восхода этого созвездия до его заката.
У меня появилась интересная идея по поводу того, почему Сами заинтересовал незаконнорожденный и лишенный матери сын. Но где Сами мог видеть статую бога?
– А откуда взят образ Сканды, Сатиш?
Он покачал головой.
– Возможно, эти наброски сделаны с кушанских барельефов на песчанике неподалеку от Матуры. Если это действительно так, то тогда понятно, почему художник использовал именно красную охру. У нас есть несколько экземпляров упомянутой вами книги, и в ней имеется великолепный раздел, посвященный Сканде. Я с большим удовольствием дам вам ее посмотреть, когда придете завтра за фотографиями.
8
В тот вечер я отправилась слушать лекцию Ашока, знакомиться с другой Индией.
Вне всякого сомнения, Ашок играл роль Дон Кихота. В отличие от Англии, уже ставшей культурой словарей и энциклопедий, музейной культурой, склонной перед тем, как отправляться в дальнейший путь, в заформалиненном виде сохранять все периоды своего исторического развития, Индия далеко не в такой степени привязана к реликвиям своего прошлого.
Индия всегда была страной сказителей, которых отличало умение блестящей импровизации вокруг центральной темы. Сказители же, как хорошо известно, имеют склонность выбрасывать скучные места из рассказов. А ведь именно так большинство индийцев относятся к своим старым, историческим зданиям: как к скучным эпизодам из прошлого. Ну, если, конечно, у этого здания нет открыточного фасада, которым можно украсить рекламную продукцию.
– Фильм, который вам предстоит сегодня увидеть, – это каталог архитектурной проказы, вызванной полным безразличием наших властей к загрязнению окружающей среды промышленными предприятиями, – сказал Ашок в конце своего недолгого выступления. – Возможно, присутствующих здесь в большей мере интересует будущее Индии, связанное с электроникой, производством программного обеспечения и компьютеров, нежели сохранение ее прошлого. Возможно, вы также считаете, что нам скорее следует вкладывать деньги в спасение людей, нежели в спасение зданий. – Свет театральных прожекторов несколько смягчил черты его худощавого лица и придал им благородное выражение, сходное с миниатюрой елизаветинской эпохи какого-нибудь Хиллиарда[16]16
Хиллиард Николас (1547 – 1619) – английский миниатюрист, один из ведущих художников елизаветинской эпохи.
[Закрыть]. Для полного сходства ему недоставало только брыжей. – Но, как мне кажется, мы обязаны спасти и тех, и других.
– Высокомерный ублюдок, не правда ли? – услышала я шепот у самого своего уха, настолько близко, что от дыхания у меня шевельнулись волоски на левом плече. Это был Калеб Мистри.
Я повернулась к экрану и сделала вид, что не расслышала.
КРУПНЫЙ ПЛАН: Голова, пораженная проказой, и последствиями загрязнения окружающей среды.
«Восьмерка», подумала я, увеличенная до 35-го масштаба, чтобы заполнить экран. Зернистость, возникшая из-за увеличения, привносит дополнительное впечатление изъязвленности. Голова принадлежит статуе каменной богини на храме в Ахмадабаде, поврежденной промышленными выбросами.
Культя ноги у калеки плавно переходит в колонну на гробнице в Агре. Я невольно оцениваю технологию съемки: типичное послесвечение экрана, характерное для старых видиконовых трубок при неполном освещении, когда изображение размазывается в ходе движения по экрану. Ашок не сумел избежать характерного синдрома сказителя, превратив документ в драму. Тот видеоматериал, который режиссер новостных передач признал бы ни на что не годным, Ашок использовал, чтобы вызвать у зрителя чувство безвозвратной утраты и бренности всего сущего с искусностью молодого Дэвида Лина[17]17
Лин Дэвид (1908 – 1991) – английский кинорежиссер, снявший фильмы «Мост через реку Квай», «Доктор Живаго».
[Закрыть]. И технические несовершенства съемки только помогли созданию нужного впечатления превращения камня в кожу, и наоборот.
За моей спиной снова зазвучал тот же шепот:
– Дешевые трюки.
Поток ржавой жидкости из крана, вмонтированного в грудь раскрашенной скульптуры танцовщицы-раджастани на стене в заброшенном городе Джайсальмере.
– Истекающее кровью сердце, – прокомментировал Калеб, не обращая внимания на злобные взгляды соседей. – Ах, какое уместное зрелище на этом сборище детишек Неру!
Фильм продолжался, кинопризыв Ашока об отмене смертного приговора истории. Это первый его фильм, который я видела. И притом с комментариями Калеба.
После завершения фильма мы вышли во двор, и какие-то безликие люди стали разносить подносы с виски и фруктовым пуншем. Говорили, что еду принесут позже, а на бомбейском жаргоне это означает не ранее полуночи.
Я бросила взгляд на публику, приглашенную Ашоком. Все мужчины с женами и детьми, на дамах яркие сари, благодаря которым они делались похожими на стаю громадных и жирных попугаев. И я отличалась от них, наверное, не только своим нарядом. В серой майке и черных полотняных брюках я казалась представительницей совершенно иного биологического вида.
– Великолепная работа, Ашок, – сказал серьезного вида джентльмен и повернулся к дородному мужчине, стоявшему слева. – Вы обратили внимание? Даже Калеб Мистри собственной персоной явился сюда!
Его спутник оглянулся, дабы удостовериться, что поблизости нет Калеба.
– Что касается меня, то я вообще не считаю Мистри настоящим художником. Все эти романтические истории о любви девушек из буржуазных семейств к сомнительным, но обаятельным личностям с обширным тюремным опытом. Полная ерунда!
– Мне представляется, что вы чрезмерно суровы к нему. Я всегда воспринимал его фильмы как попытку создать новое направление, некий «неореализм» в рамках индийского коммерческого кино.
Услышав эту фразу, я отошла от спорщиков, и здесь ко мне присоединился Ашок.
– Позволь представить тебе хореографа... – сказал он и произнес имя, которое я не расслышала.
Я бросила взгляд на женщину, полное тело которой выпирало из шелковой блузки, и почему-то вспомнила изрезанное плечо Сами.
– А это один из наших лучших авторов, пишущих о...
Я вновь не разобрала, что сказал Ашок: то ли о политике, то ли о неолите. Безупречная физиономия, убежденная в своем абсолютном праве воспроизводиться в бесконечном количестве журнальных снимков и экранных кадров. Существо, политическое или неолитическое, или то и другое вместе, в любой ситуации превосходно знающее, кто оно, откуда и с какой целью оказалось здесь. Единственное, в чем он был не совсем уверен, – так это в уместности всех остальных, кто его здесь окружал.
И снова знакомый хрипловатый голос за спиной:
– Ничего сырого, все сварено и разложено по тарелочкам.
Ашок обернулся.
– А, Мистри, весьма польщен вашим приходом. Не знал, что вас интересуют проблемы охраны памятников культуры.
– Меня эти проблемы не интересуют, – ответил Калеб, улыбаясь мне. – Но, как известно, без негодяя теряется весь смак индийского фильма.
Повернувшись спиной к Калебу, я сказала:
– Это был прекрасный фильм, Ашок, но мне нужно хоть немного поспать. Или отдохнуть.
Мне хотелось, чтобы Ашок сам сменил выбранное мной направление беседы.
– В таком случае не знаю, что еще могу тебе предложить, – отозвался Ашок.
Я услышала удаляющиеся шаги Калеба и представила, что смог бы предложить он.
– Извини, Аш. Я чувствую себя чужой в толпе, состоящей из счастливых семейств. Подобные мероприятия посещаются совершенно одинаковыми людьми во всех странах мира. Они все совершенно неотличимы друг от друга. Различны только оттенки цвета.
– Наверное, твой отец был прав, когда сравнивал тебя с муссоном, – заметил Аш, и в его голосе прозвучала неожиданная горечь, – или с какой-нибудь другой всесокрушающей энтропийной силой.
– С чем, с чем?
– Если ты не против подобного эвфемизма, я называю энтропийными силами нежелание природы принимать навязываемый ей извне порядок.
– При всем отсутствии у меня классического образования я тем не менее прекрасно представляю, что такое энтропия. Беспорядок, – сказала я. – Второй закон термодинамики: все распадается. Закон, который определяет направление времени, как говорят. Если бы энтропия начала уменьшаться, время пошло бы вспять.
Перед кинотеатром остановился «мерседес» золотистого цвета. Задняя дверца распахнулась, и я села в машину. За руль сел Калеб. Когда я потянулась, чтобы захлопнуть дверцу, заметила, что Ашок наблюдает за мной со ступенек кинотеатра: его худшие подозрения подтвердились.
Я знаю, как зарождается циклон, но как формируется его курс? Словно новоокрещенный христианин, затвердивший Библию, я могла повторить наизусть метеорологическую поэзию Пиддингтона и прочесть в ней любой смысл, который соответствовал уже избранному мною курсу. Совсем не тот безопасный, выгодный путь по краю бури. Стрелка моего компаса указывала в самый ее центр. Курс на прямое столкновение.
9
Тур по городу, первый, второй, третий.
– Я хочу показать вам мой Бомбей, – сказал Калеб.
Город как лента конвейера, ведущая к хаосу. Он гнал машину на слишком большой скорости, и я старалась не замечать аварийные ситуации, которых нам чудом удавалось избежать. Вместо этого я разглядывала профиль Калеба, пытаясь отыскать в этом мясистом контуре хоть какой-то намек на ту классическую четкость линий, которая впечатляла на его юношеских фотографиях.
– Где вы впервые встретились с Проспером? – спросила я.
У Калеба сжались челюсти. Он, несомненно, вынужден что-то прятать от посторонних глаз.
– Я брал его с собой на пешие прогулки по городу, – ответил он. – Я водил его в кафе, где можно было поесть свежих мидий за пару пайсов, в места, где вам готовили еду из горсти сушеных кореньев и неочищенного риса. Вы же, наверное, представляете весь тот суровый реализм его фильмов, по которому критика сходила с ума. А ведь это я ему показал.
«Мерс» въехал на узкую улочку из деревянных домиков, разрушающихся от времени. Здесь повсюду были девушки: девушки, стоящие в дверях; девушки, выглядывающие из верхних окон. Улочка стонала от шума и воплей дешевых видеомагнитофонов, транзисторов и уличных торговцев. Мы ехали очень медленно, оказавшись захваченными потоком покупателей сексуального товара. Я слышала смешение всех языков субконтинента. «Чоли кай пичайяйяй... Чоли кай пичайяйяй... Чоли кай пичайяйяй...» Звуки этой песни неслись отовсюду.
– Фолкленд-роуд, – пояснил Калеб. – Две с половиной мили продажного секса. А это – клетки.
Зарешеченные помещения размером не больше вагонного туалета с раскрашенной девочкой-подростком, словно кроликом в магазине домашних животных. Стандартные деревянные будки для торговли чем угодно, которые можно найти на каждом базаре в Гуджарате.
– Я родился на этой улице.
Он свернул в переулок и припарковал там машину, отсыпав какому-то мальчишке целую горсть рупий за то, чтобы тот присмотрел за машиной.
– Пойдемте. – Калеб схватил меня за руку. Я попыталась высвободиться, но он крепко сжал мое запястье. – Вижу, вас очень интересует сохранение нашего духовного наследия. А я хочу показать вам свое.
На всех стенах были нацарапаны символы движения «Шив Сена». Мимо прошел старик с бронзовой курильницей на конце длинного шеста, который он мимоходом совал в открытые клетки с девушками.
– Чтобы не было вони, – пояснил Калеб.
Я обратила внимание на полного мужчину, стоящего на пороге одной из этих клеток и беседующего с женщиной постарше. За ними стояла совсем юная девчушка. Женщина задрала девочке юбку и указала на еще безволосые гениталии. Мужчина кивнул, дал женщине немного денег, и та задернула занавеску перед дверью, оставив его наедине с девочкой.
– Я не хочу все это видеть, – сказала я.
– Мы любили здесь прогуливаться с вашим свояком. В те времена я здесь всех знал.
У меня покраснела рука в том месте, где Калеб держал ее. К завтрашнему дню на ней появится синяк. Слезы перед отходом ко сну...
Он покачал головой.
– Девушки в этих клетках долго не живут, несмотря на богатую протеином диету из наркотиков и спермы.
– Я вам не верю, – сказала я. – Это всего лишь еще один миф, еще один плод поэтического воображения коммерческого киношника. Меня одаривают ими каждый день с тех пор, как я приехала в Индию. Давным-давно в Индии жили-были...
При этом я думала, что совсем не готова к подобным впечатлениям. Страшно хотелось заткнуть уши, как я это делала, когда мать рассказывала мне о том, что выделывал ее папаша.
Калеб резко свернул на боковую улицу и втащил меня через открытую дверь внутрь какого-то строения и затем протащил по четырем пролетам узкой вонючей лестницы. Наверху сидела толстая женщина и жевала паан. Несколько месяцев назад она, видимо, покрасила волосы хной в цвет кирпичной пыли, но посередине уже проглядывала широкая полоска седины. Некоторое время они с Калебом торговались о чем-то на непонятном мне языке.
– Вы беседуете на хинди?
Я задала вопрос лишь для того, чтобы напомнить им о своем существовании (а может быть, также и самой себе).
– На маратхи, – ответил он и толкнул меня дальше по коридору, в конце которого открыл дверь бирюзового цвета.
Женщина маячила где-то на горизонте сзади. Он стянул с меня топ и расстегнул бюстгальтер. Затем снял с меня джинсы и швырнул к двери, расстегнул молнию на своих джинсах, сжал мое горло с такой силой, что я едва могла дышать, и резким движением вошел в меня. Единственным ощущением, которое дошло до моего сознания в то мгновение, была боль от дверной ручки, давившей в спину.
Вот так живут мертвые.
Когда он кончил, я сделала несколько шагов по комнате, стараясь запомнить вещи, которые меня окружали. Точки на окружности компаса, карту Калеба: матрац на полу, выцветший постер с изображением Шивы на стене, стул рядом с окном, выходившим на внутренний неосвещенный двор. В углу двора девочка лет десяти или одиннадцати присела помочиться. За ней наблюдал мужчина и при этом потирал себе промежность.
– Здесь пахнет рыбой, – сказала я.
Калеб улыбнулся.
– Нет. Это запах женщин, которые не могут позволить себе регулярно мыться. Или которым на это просто насрать. – Он начал терять контроль над своим поведением и языком. – Подожди здесь.
Он прошел по коридору, и я услыхала, как он заспорил о чем-то с пожилой женщиной. Кожа вдруг показалась мне неприятно липкой. Ты принимающая сторона, подумала я. Значит, принимай. Я включила магнитофон в сумке – Звуковые эффекты. Фолкленд-роуд, – пытаясь отодвинуть от себя этого человека хоть на какое-то расстояние, пусть даже на расстояние микрофона. Прочертить демаркационную линию между тем, кем я была, и тем, во что меня стремится превратить окружающий пейзаж.
Калеб вернулся с парой самокруток с марихуаной. Закурил одну из них и предложил мне. Я отрицательно покачала головой, но в душе была благодарна за пряный аромат наркотика. Калеб сделал затяжку.
– Родина, милая родина. В этом доме прошло мое детство. Просперу нравилось подкалывать меня замечаниями о том, что мне никогда не удастся выветрить из своей души, из памяти этот омерзительный застарелый рыбный запах нечистоплотных женщин или запах матери. Ведь она родилась в рыбацкой деревне Коли на самом краю Колабы.
– Кто научил вас английскому?
– О, у меня было множество учителей. Когда началась моя дружба с Проспером, он настаивал, чтобы любую свободную минуту я посвящал просмотру старых голливудских фильмов. И вот так я сидел в темноте и повторял за Синатрой: «Покажите мне чувствительного парня, и я скажу вам, вот – настоящий козел». Или за Гленом Фордом в «Гильде»: «Статистика говорит, что в мире больше всего женщин, численностью они уступают разве что насекомым». Но больше всего мне нравился Хичкок: «Некоторым людям лучше быть мертвыми. Как, например, вашей жене и моему отцу». «Незнакомцы в поезде». Проспер порекомендовал мне посмотреть этот фильм. Называл его «новаторской вещью». «Новаторский» – то самое слово, которое выдает в вас оторванное от жизни, совершенно книжное образование.
– Значит, таким образом вы и получили свое образование, из фильмов?
Я стояла рядом с матрацем. Калеб взял меня за плечи и силой опустил на пол.
– Мой папаша развлекался тем, что учил меня и мать. Он уехал от нас, вернулся в Англию, когда мне было десять лет. После этого мама пошла в те клетки, которые ты здесь видела. Меня же самого лишила девственности одна из проституток, жившая там внизу, когда мне было всего двенадцать лет. – Он еще раз сделал затяжку и положил сигарету на край стула. – Показать тебе, что она сделала?
– Не надо.
Я сидела неподвижно, решительно отказываясь подыгрывать ему.
Калеб взял мою руку и положил ее на мой лобок.
– Потри здесь, – сказал он.
– Это не мой способ.
– Не имеет значения. Главное – движение.
Возбудив себя рукой, он сказал:
– На этот раз я надену презерватив. Я не умел пользоваться ими до тех пор, пока не начал трахать девушек из общества, таких, как ты, которые не желают забеременеть. Большая часть здешних девушек были настолько отравлены наркотой и такие голодные, что у них годами не было менструаций.
На этот раз все закончилось за несколько минут. В сексуальном смысле это не доставило мне никакого удовольствия. Но как-то развлекло. Прочистило что-то внутри. Заглушило мрачные голоса.
Калеб стянул с члена презерватив и швырнул его в угол комнаты.
– На местном наречии это называется «выстрел». Или «перекур». Два траха равняются двум выстрелам. – Он снова взял сигарету. – Я очень хорошо помню. Для нее это было просто работой. Как только она завела меня, она легла на спину и начала думать о том, что у нее есть пожрать, или о своем следующем клиенте, или я даже не знаю, о чем все эти бляди думают. У меня было ощущение, что я трахаюсь с трупом. – Калеб пристально посмотрел на меня. – Такое же, когда я трахаюсь с тобой.
– Я разделяю это чувство.
– А может быть, тебе хочется, чтобы я тебя в следующий раз перед этим маленько погонял?
– Почему вы со мной так обращаетесь, Калеб? Вы всех женщин ненавидите? Или только тех, с которыми спите?
Он смотрел на горящий кончик сигареты, наблюдая за тем, как пепел опускается под собственной тяжестью.
– Я обращаюсь с тобой так, как ты хотела, чтобы с тобой обращались с того самого момента, как приехала в Бомбей. В конце концов все создания британской системы привилегированных школ обожают, когда им делают больно, разве не так?
– Да, вроде так говорят. Но я никогда не училась в привилегированных школах. Я выросла в рабочей семье. Примерно такой же, как и ваша. Мой дед был мясником, а его отец клерком. – Большие красные руки. Похожие на сырое мясо, как рассказывала мне мать. Но у него всегда были идеально чистые ногти. – Моя бабушка была крестьянкой, так же, как и ваша мать. – Мы оба дети социальной ущербности, Калеб. – Мне очень жаль, если я вас разочаровала.
– Не как моя, – возразил он. – Моя мать не была крестьянкой, она была проституткой, которую обрюхатил англичанин, смотавшийся потом к своей женушке в Англию. А мои друзья были детьми других проституток. Настоящая этническая каша. Бандиты, поставляющие девушек в эти клетки, специализируются на товаре из Непала, Ассама, Кашмира. Проблемных девственниц отдают в руки специалистам по изнасилованию.
– «Салам, Бомбей». Был такой фильм, Калеб. Я его видела.
Он встал и отошел от меня, повернувшись спиной к окну так, что его лицо накрыла тень.
– Вы, господа, полагаете, что знаете нас. Вы посмотрели все индийские фильмы про обитателей трущоб, чья кровь смешивается с млеком человеческой доброты. Или про бедных крестьян, униженных, но несломленных и сохранивших честь и веру в справедливость. Принцы и нищие, разделенные при рождении, но выросшие одинаково достойными людьми.
– Но вы же эксперт. Вы снимали эти фильмы.
Перелистываются странички календаря, стиль кино Бомбея: 1988 г., Хема Малини исполняет обе роли: бедной безропотной девчушки и ее шумной непокорной сестры. 1990 г., Дилип Комар играет роли обоих близнецов: одного трусливого и другого – умного и отважного.
– Все это дерьмо, – сказал он. – Впервые я воочию увидел настоящее убийство, когда мне было восемь лет. В нем не было ничего особенного. По индийским стандартам оно было очень плохо срежиссировано: героиня была совсем не привлекательна, герой – отвратителен. Когда мне было десять лет, мамин сутенер срезал ножом сосок с ее левой груди и затем плеснул на нее кислотой. Я ее выходил. Но она ведь все равно вернулась к ублюдку. Это вы называете жизненным опытом. Тем, что формирует вас как личность. Но как только вам удается выбраться из трясины, вы сделаете все, чтобы больше никогда туда не вернуться. Никогда.
– А как на счет движения «Шив Сена» и того поэта из трущоб, который пишет на языке маратхи?
Я задавала этот вопрос нам обоим. Всегда есть некое благо и в том месте, откуда ты пришел, и в том, чем ты был когда-то, а не только в том, чем тебе удалось стать в конце концов.
– Намдео. А-а, понял. – В его голосе звучало презрение. – Ты прочла о нем в книге и стала жертвовать по двадцать фунтов в год на «Организацию помощи голодающим». «В тот день, когда я родился, я уже был сиротой. Родивший меня отправился к Господу. Я устал от этого Призрака, что преследовал меня на всех моих путях... И потому я жрал дерьмо и становился старше. Подайте мне пять пайсов... Подайте мне пять пайсов...» и получите пять проклятий в ответ. Самое первое стихотворение, написанное моим соотечественником, которое я прочитал в своей жизни. Первое, которому меня научил не Проспер. Не Шекспир. Не долбаный Т.С. Элиот.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?