Текст книги "Лед Бомбея"

4

По мере того как мы приближались к Кэделл-роуд, горы мусора становились все выше; появились целые обширные луга из хлама, на которых паслись стада всякого скота, собаки, козы, свиньи. В запах гниения, смешивавшийся с вонью переполненных сточных ям и подозрительными ароматами домашних винокурен, только изредка врывался порыв свежего, напоенного озоном ветра с моря.

Убежища (домами их назвать невозможно), построенные из всех мыслимых и немыслимых отходов рыночной системы, и множество деревянных паковочных ящиков со штампом порта назначения на каждом: Сингапур, Бангкок, Калькутта. Для людей, обитающих здесь, это единственная возможность хоть как-то познакомиться с миром.

Томас указал на нескольких мужчин, шедших по дороге с влажными мешками в руках, на которых значилось «Индийский поташ».

– Эти мешки – для дождя, мадам. В штате Махараштра таким способом определяют, пришел ли настоящий муссон. Если джутовый мешок, который крестьяне набрасывают поверх головы и плеч, не высыхает и остается достаточно влажным, чтобы в нем завелись насекомые, значит, сезон дождей начался. Теперь до начала нового ливня здесь повсюду царит тишина ожидания. Пройдет еще какое-то время, и местность зазеленеет и расцветет самыми разнообразными цветами. Но, кроме того, конечно, ливни смоют и унесут с собой самые ненадежные из здешних построек, оставив взамен холеру и малярию.

– Вы были правы, Томас. Создается впечатление, что здесь нашли пристанище все нищие и попрошайки Бомбея.

– Здесь не у кого просить, мадам. Нет, вы не правы, это люди свободных профессий, главный бомбейский родник дешевой рабочей силы.

– Источник, нужно говорить: источник, а не родник, – поправила я его, наблюдая за тем, как моется, поливаясь водой из жестянки, темнокожий обнаженный мальчишка. – Никак не могу понять, зачем все эти крестьяне бросают свою землю и отправляются сюда, в Богом забытое место?

Томас объяснил, что хижины вокруг лишь замаскированы под типичные городские трущобы. На самом же деле эти домишки крестьяне привозят с собой из самых нищих сельских районов Индии, а их обитатели живут в них той же жизнью, какой жили в своих деревнях. Он показал мне, что некоторые из домиков крыты кокосовыми циновками на тот же манер, как это делается в прибрежных индийских селах, и махнул рукой в сторону ряда хлипких времянок.

– Видите ли, мадам, крестьяне приезжают сюда потому, что, когда случается неурожай, им не к кому обратиться за помощью, а здесь всегда есть хоть какая-то работа. Вы только посмотрите, сколько самых разных важных предприятий функционирует вдоль дороги.

Не будь рядом со мной такого квалифицированного гида, каким показал себя Томас, значимость всех этих предприятий, укрывавшихся в крошечных хижинах размером в две телефонные будки, осталась бы для меня тайной за семью печатями. Здесь размещались чайные, продававшие химические прохладительные напитки, после употребления которых жажда начинала мучить вас еще сильнее; предприятия по переработке отходов; предприятия по восстановлению шин для сотен тысяч велосипедистов; будочки, где заявления о приеме на работу в компьютерные фирмы печатались на дедовских металлических пишущих машинках; конторы астрологов, дававших советы относительно наиболее благоприятных дней для свадеб; кабинеты предсказателей будущего, охотно сулящих успех начинающим брокерам; «офисы» торговцев каким-то особым шоколадом, никогда не тающим, даже в самую испепеляющую летнюю индийскую жару – вставьте в него фитиль, и его можно использовать как свечу.

Казалось, что все эти люди примостились к жизни мегаполиса где-то с самого краешка и едва держатся на нем. На самом же деле они подобны птицам, живущим на спине у слона и питающимся его паразитами. Когда же слону приходит время умирать, они всегда находят себе другого.

– Видите, мадам, здесь все живет активной экономической жизнью. Не такое уж это и Богом забытое место. Вот, посмотрите на этот знак.

Он указал на изображение Ганеши, сделанное от руки над плакатом с рекламой лосьона для загара и почти полностью его закрывшее.

– И что там написано?

– «Sunder Mumbai, Marathi Mumbai». Что значит «Прекрасный Бомбей, Бомбей, говорящий на языке маратхи». В подобных местах, видите ли, поклоняются новому божеству, божеству политики – «Шив Сена». Ну а Ганеша, любимый бомбейский бог-слон, идет за компанию.

– Если мы не встречаем богов, то только потому, что не впустили их к себе, – сказала я.

– Простите, не понял, мадам.

– Кто-то когда-то давно сказал мне эту фразу. Можете понимать ее как знак того, что укор учителя был смиренно принят покорным учеником.

Мы остановились у стены телеграфа, на которой был изображен еще один жирный Ганеша.

– Пожалуйста, будьте осторожны, мадам, – предупредил меня Томас. – Здешних жителей нельзя упрекнуть в избытке доброты, особенно по отношению к белокожим туристам.

Я собиралась было в который уже раз напомнить ему о своем происхождении, но потом передумала. Возможно, привычка видеть мир в зеркало заднего обзора давала Томасу более ясное представление о действительности, чем моя привычка всегда смотреть вперед.

На мой вопрос о Гуле человек, сидевший за столом в здании телеграфа, пожал плечами и покачал головой. Другие посетители громко прокомментировали мой визит, для понимания которого совсем не требовалось знание маратхи.

Я обошла вокруг небольшого здания телеграфа и прочла несколько развешанных на его стенах рекламных плакатов. Когда мне надоел этот беллетристический жанр, я стала прогуливаться по улице. После тридцати минут бесцельного хождения взад-вперед я вернулась к машине Томаса.

– Вы уверены, что это то самое место?

– Вполне, мадам. Посмотрите, даже сейчас вы стоите в тени громадной доски объявлений.

Он указал на силуэт злобного великана, шагающего по хижинам. На груди великана красовалась какая-то надпись яркими, сверкающими на солнце буквами на непонятном мне языке.

Я снова вернулась в здание телеграфа и вновь спросила о Гуле, на этот раз попытавшись с помощью жестов изобразить его скейтборд, чем вызвала лишь смешки со стороны еще одной группы посетителей телеграфа. Мне ничего не оставалось, как вновь выйти на улицу и для успокоения совести подождать еще несколько минут на пыльной мостовой. Я чувствовала, что у меня есть какие-то обязательства и перед Сунилой, и перед Гулабом, и даже совершенно непонятным образом перед сестрой. Так прошел целый час, наконец Томас вылез из машины и подошел ко мне.

– Скоро стемнеет, мадам. Думаю, нам пора ехать. – Он оглянулся в поисках чего-то, что могло бы меня подбодрить. – Видите вон ту рекламу? В Индии поэзия повсюду!

Я бросила усталый взгляд на нарисованный от руки рекламный плакат, на который указывал Томас: картонный доктор в тюрбане прикладывает стетоскоп к мотору автомобиля зеленого цвета.

 
Рецепт от муссонных простуд:
Надежные покрышки
И твердые руки шофера
Вас к цели всегда приведут.
 

– Весьма сомнительная поэзия, Томас. И рифма далеко не точная и не оригинальная.

– Неужели, мадам? Впрочем, так же, как и многие рифмы мистера Шекспира, не правда ли?

В это мгновение моя сумка вдруг зашевелилась. Поначалу, схватившись за нее, я не могла сообразить, что же произошло. И только спустя несколько мгновений до меня дошла причина этого движения. Какой-то мальчуган побежал по дороге. Томас закричал что-то и бросился вдогонку, но неудачливый воришка бежал слишком быстро. Я открыла сумку, чтобы убедиться, что кошелек и камера на месте.

– Все в порядке, Томас, – крикнула я. – Этот сопляк оказался, к счастью, недостаточно проворен.

И тут я заметила листок бумаги, каким-то непонятным образом вложенный в кошелек. На бумаге было изображено некое подобие карты и еще более отдаленное подобие розы. Под всем этим стояла подпись: «Школа английского языка „Маленький цветок“. Решаются все языковые проблемы». Воришка, как оказалось, вовсе не собирался ничего вынимать из сумки, его цель была кое-что туда положить.

* * *

Но отыскать жилище Гула в общине скваттеров в Джехангир-Бауге без Томаса было бы совершенно невозможно, несмотря ни на какую карту. Район этот напоминал лабиринт из сновидения: стоило вам сделать неверный поворот, и вы попадали в полный тупик, из которого не было ни выхода, ни пути к исходной точке. Мы ехали по неотличимым друг от друга улочкам с неотличимыми друг от друга орущими младенцами на руках у неотличимых друг от друга женщин, расположившихся у входа в свои хижины всего в нескольких сантиметрах от сточных канав, впадающих в медленный и вязкий вонючий поток.

Гул не солгал: в трущобах действительно было электричество, но оно не могло скрыть их жуткую грязь и нищету. И не могло осветить мрак жизни здешних обитателей. За то время, пока мы искали Гула, мне несколько раз хотелось повернуть назад или... просто раствориться в вони дерьма и гниющих отходов. Все вокруг надвигалось и давило на меня, а с другой стороны, отделялось и отпадало, словно мой центральный компьютер в мозгу закрывал отдельные файлы, чтобы сохранить основную информацию.

Мне хотелось вытащить магнитофон, записать звуки этого места. Но Томас не позволил.

– Лучше не надо, – просто сказал он.

– Вот так должен выглядеть ад.

– О нет, мадам.

От своего первоначального нежелания везти меня в этот лабиринт Томас перешел к стремлению продемонстрировать мне доказательства наличия у здешних обитателей чувства собственного достоинства и предприимчивости: девушка с руками, покрытыми хной; женщина с чертами хищной птицы, свойственными всем раджастанцам, украшающая платье элегантной вышивкой в стиле и цветах своей родной пустыни; гирлянда из роз на входе в одну из бетонных хижин.

– Посмотрите! – воскликнул Томас. – Благодаря «Шив Сена» у здешних жителей теперь бетонные канализационные стоки.

Открытые стоки. Чтобы войти в собственный дом, вам приходилось переступать через дерьмо, чтобы выйти из него, вам тоже приходилось перешагивать через дерьмо. Прогресс: жизнь в обрамлении из дерьма.

– Что вы хотите сказать, когда говорите «теперь», Томас? Что, раньше было еще хуже? В это почти невозможно поверить.

Он кивнул:

– Возможно.

– Складывается впечатление, что вам многое известно об этом месте. Не принадлежите ли вы, случайно, к тайным поклонникам того самогона, который здесь подпольно гонят?

– Нет, мадам, – ответил он почему-то очень тихим голосом, так что я едва смогла расслышать его слова. – Я так хорошо знаю это место, потому что совсем недавно сам тоже жил здесь.

* * *

Наконец мы нашли Гула. Он сидел на скейтборде у входа в свою хижину и поливал два кустика томатов в жестяных банках из-под кофе. Он тепло улыбнулся мне, но, когда заметил Томаса, лицо его вдруг сделалось озабоченным.

– Все в порядке, Гул. Это мой друг, – заверила я его.

Успокоившись, Гул снова заулыбался и жестом пригласил меня в дом.

– Тогда заходите, заходите, мисс Бенегал. Я уже почти не надеялся вас дождаться.

На одной стене комнаты висел фотопринт Шиваджи, настолько яркий и блестящий, что даже маслянистая копоть, лежавшая здесь на всем, не могла испортить его. Гул предложил мне сесть на большую канистру, выполнявшую в его жилище роль стула. Пол в помещении был бетонный, так же как и канализационные стоки снаружи. Я старалась не думать о том, что может произойти в том случае, если муссонные ливни усилятся и затопят поселение. Правда, хижина Гула располагалась на некотором возвышении.

На куске ткани рядом с моим «стулом» стояла бутылка «Лимки».

– Пожалуйста, угощайтесь, мисс Бенегал. Вы, должно быть, хотите пить.

– Нет-нет, спасибо.

Борозды у него на лице стали еще глубже.

– Но это же для вас.

– Как мило с вашей стороны. – Тоном жены викария из Джейн Остин. – Я обязательно попробую.

После того как со всеми формальностями было покончено, Гул вытащил папку из-под низенького столика, единственного предмета мебели в этом доме. На столике стояла старая пишущая машинка.

– Мне ее подарил Сами, – сказал Гул. – Я печатаю на ней письма и документы для соседей, за плату, конечно.

В папке находились рисунки, которых не постыдился бы и Гойя. Гул смеющийся – рисунок красной пастелью. Гул, спящий на своем скейтборде на ярком солнце. Гул с жалостной физиономией профессионального нищего, удивительно точно схваченной и с редкой точностью и лаконизмом воспроизведенной. Гул, прилежно печатающий на своей машинке при тусклом свете своей хижины; пара очков нацеплена на ввалившийся остаток его носа.

– Они просто восхитительны! – воскликнула я.

Он улыбнулся счастливой улыбкой.

– О, он был удивительно талантливым человеком, мисс Бенегал! Какая жалость, что вы не успели с ним познакомиться. Я уверен, вы бы подружились.

– Я тоже так думаю.

Сами рисовал на всем, что попадалось под руку, от конвертов и старых замызганных газет до фирменной бумаги из отеля «Рама», на которой он воспроизвел свою первую фантазию Гула в образе прокаженного магараджи. Здесь же мне попались и портреты Сунилы, на которых она была запечатлена в моменты творчества, сосредоточенно работающей над какой-то скульптурой.

– Отель «Рама»... Где такой находится, Гул?

Он отвернулся.

– Мне кажется, он там иногда работал. Но последние три рисунка, я думаю, еще интереснее.

Скорее всего это были последние наброски Сами, сделанные для восковой фигуры Гула. Выполнены яркой гуашью подобно традиционным индийским миниатюрам, а поверх нанесена координатная сетка, чтобы легче выполнять увеличение. Наверное, слишком тонкая детализация и яркий цвет рисунка помешали мне сразу заметить фирменный знак на той бумаге, на которой он был сделан. Но постепенно я обратила внимание и на него. Первая строка гласила: ПРОСПЕР ШАРМА. Имя выведено мелким элегантным шрифтом. Ниже шел старый адрес моего свояка на Малабарском холме, по которому он проживал когда-то вместе с Майей и один год с моей сестрой. Некоторые из последних рисунков выполнены на именной бумаге Проспера уже с нынешним адресом.

Один из рисунков особенно заинтересовал меня: гротескное изображение какого-то божества на переднем плане и карикатурный портрет Гула, выглядывающего из-за спины божка; черты прокаженного утрированы, чтобы сделать его сходство с божеством еще более заметным.

Гул показал на лицо божества.

– Сами сказал, что у вашего свояка дома есть статуя, которая как две капли воды похожа на меня, – гордо заявил он.

– Значит, он бывал в доме Проспера?

– О да, думаю, что да. И много раз. И в доме его друга, некоего мистера Анменна, я полагаю.

Казалось, даже сам мой вопрос удивил Гула.

– Можно мне позаимствовать у вас парочку этих рисунков? – спросила я. – Ненадолго, только чтобы сделать фотокопии?

Он так внезапно выхватил папку у меня из рук, что рисунки рассыпались по полу. К тому времени, когда он закончил их собирать, он уже немного успокоился.

– Это так важно?

– Со временем может стать очень важным. И я обещаю вам быть предельно осторожной.

Он протянул мне всю папку.

– Но помните, они единственное, что у меня от него осталось.

– И еще одно, последнее, Гул. Вы никогда не встречали подругу Сами, хиджру по имени Сунила, подвизавшуюся в качестве пляжного художника на Чоупатти? – Я показала ему один из рисунков. – Это ее портрет.

Гул отрицательно покачал головой.

– И Сами никогда не упоминал о семейной фотографии, на которой изображен также и Проспер? По его словам, он хранил ее вместе с рисунками Сунилы.

Лицо Гула мгновенно осветилось.

– Сами дал мне ее за несколько дней до того, как его убили. Ах ты, дырявая голова! Я забыл, что он просил вернуть ее, если что-то с ним случится. Но он называл другое имя, не Сунила. «Роби об этом позаботится» – вот что он сказал. Роби, который работает у Калеба Мистри.

– Друг Сунилы, – сказала я.

Гул подъехал на скейтборде к столу и сунул руку в один из ящиков.

Передо мной была обычная семейная фотография, одна из миллионов, которые заполняют миллионы семейных альбомов. Передержанная при съемке, обрезанная так, что ног фотографируемых не видно, зато над головами – громадный простор голубого неба. Маленькое потрепанное фото рано поседевшего молодого человека с чувственным лицом, миловидной женщины в дорогом сари и маленькой девочки, стоящей немного поодаль от обоих взрослых, держа за руку мужчину, не попавшего в кадр. Девочка, по-видимому, двигалась в момент съемки, так как лицо ее получилось размытым. Я довольно долго и внимательно разглядывала фотографию, прежде чем поняла, что на самом деле это не девочка, а мальчик, переодетый и загримированный под девочку.

Проспер, Майя и Сами, объединенные на фотопленке в странный, зловещий союз? Или попросту охваченный звездной манией ребенок – не то мальчик, не то девочка – в обществе двух знаменитостей. Фотография ничего не доказывала. Сами – если это на самом деле Сами – невозможно было точно идентифицировать, а безликая толпа за спинами знаменитостей свидетельствовала только о том, что снимок мог быть сделан где угодно. Никаких твердых корней, к которым можно было бы привязать семейное древо.

– Сами когда-нибудь говорил о том дне, когда погибла Майя, Гул? Мне почему-то кажется, что Сами мог знать, кто убил ее.

– Почему вы думаете, что Сами мог знать такие вещи? – удивленно спросил Гул.

– Потому что он был там, когда произошло убийство. Фотографии...

– Я тоже там был, мадам.

Я изо всех сил пыталась сохранять спокойствие.

– И что же ты видел, Гул?

– Процессию. А потом крик и мертвое женское тело. Мне даже пришлось отскочить в сторону.

– И из здания никто не выходил?

– Охранник вышел в самом начале, чтобы посмотреть процессию. А вскоре после того, как упала первая миссис Шарма, вышел мужчина.

– Вы бы его узнали, если бы увидели еще раз? Я знаю, это случилось много лет назад, но если вы пороетесь у себя в памяти, я думаю, она вас не подведет.

– Проблема не в памяти, мадам. На этом человеке была маска. Поэтому, как бы я ни старался, я все равно не вспомню его лица.

Вот так... Мне захотелось расплакаться.

* * *

Мы уезжали из Джехангир-Бауг по той же дороге, по которой и приехали туда, вниз по холму, через вонь открытых канализационных стоков, смешивавшуюся с ароматами специй из кухонь, между столбов, поддерживающих гигантский рекламный плакат. На этот раз Томас сделал остановку, чтобы купить свежего мангового шербета у уличного торговца под изображением Ганеши.

Ганеша-Ганпати, устранитель препятствий. Услышав, как торговец стучит кусочками льда, приготовленными для шербета, я вдруг вспомнила свой отказ выпить с Рэмом манговое кулфи после нашего визита в морг.

– Вот мелочь, Томас, возьмите мне тоже.

Выпив шербет, мы направились к машине, и я подумала о том, сколько времени пройдет, прежде чем лед начнет действовать на мой кишечник. Мне требовалось что-то такое, что могло бы полностью очистить мой организм.

– Вы, наверное, уже поняли, в чем проблема, Томас? У меня нет ни одного надежного факта.

Он кивнул:

– Но факты подобны бабочкам, мадам. Их так трудно поймать, а будучи пойманными, нанизанными на иголку и закаталогизированными, они часто лишаются всей своей привлекательности.

Его слова заставили меня задуматься. Наконец-то я начала находить некий смысл и в Вечной Мудрости.

5

Время ритуалов, открывающих сезон дождей, – страшная пора. Говорят, что в это время грехи человека сами обличают его и портят не только его собственные посевы, но и посевы всех его соседей.

На следующее утро, сидя в вагоне поезда на Пуну, я увидела, что серовато-коричневая пыль уже успела превратиться в грязь с серовато-коричневыми змейками водных потоков, отделявших друг от друга островки полей. Скот пасся по колено в воде. Маленькие лодочки были привязаны к возвышавшимся из воды баньянам. Казалось, земля вспотела от нестерпимой жары и теперь пот струился по ней широкими реками. На рисовых полях вода отливала зеленоватым свечением, словно громадный бассейн, подсвечиваемый снизу. Женщины, подвязав сари между ног, переходили вброд широкие ручьи, несшие отовсюду кучи мусора.

На автобусе я доехала до Сонавлы и по затопленным улочкам кое-как добралась до бань Бины. Там меня встретила высокая хиджра. Я надеялась, что Сунила решила скрыться у них, но по лицу Бины, на этот раз без всякого макияжа, помятому и несвежему, словно давно не стиранные простыни, я поняла, что это маловероятно.

– У вас есть какие-нибудь известия о Суниле?

При моем вопросе широкие борцовские плечи поникли.

– Она исчезла так же, как когда-то исчезла Сами. Оставила все свои вещи, но никакой записки.

– Возможно, в ее комнате есть что-нибудь, по чему можно догадаться, где она скрывается. Можно мне посмотреть, Бина?

Она проводила меня вверх по лестнице в комнатку, окрашенную в бледно-голубые тона, при муссонном освещении приобретавшую какой-то глубоководный оттенок. Но в комнате не было ничего особенного: аккуратно сложенное стеганое одеяло, плохая репродукция с изображением Богини-Maтери, свечи, спички. Я села на кровать.

Бина села рядом со мной.

– Вы думаете, что Сунила погибла, как и Сами?

– Может быть. Мы должны были встретиться с ней, но она так и не пришла. – Я прижала кулак к переносице, чтобы как-то снять общее напряжение. – Я видела, как пытали того парня, с которым она должна была прийти на встречу со мной.

Бина слушала мой рассказ, время от времени кивая головой.

– Это не ваша вина, мисс. Во всем виновата Сами, это она напичкала голову Сунилы всякими фантазиями. Я поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет, когда на следующий день после вашего приезда сюда пришел тот мужчина. Он искал рисунки Сунилы. Для нее, как он сказал. Дурной человек. Я сразу поняла по его лицу.

Я описала ей внешность Эйкрса, и она кивнула.

– А Роби, Бина, ты не знаешь, где он жил?

– Думаете, там может скрываться Сунила? – спросила она, и ее лицо на мгновение озарилось надеждой. – Но я не знаю никого по имени Роби. Это, должно быть, был ее бомбейский друг.

Я попыталась описать ей Роби с возможной точностью, хотя оба раза, когда я его видела, он был в крови. Чем дальше я описывала, тем более суровым становилось выражение ее лица. Когда я закончила, Бина вытащила из-под кровати небольшой ящик, накрытый картоном. Из связки ключей, висевшей у нее на поясе, она выбрала один, который подходил к дешевому замку на ящике. Я удивилась, что она вообще закрывает его на замок. Чтобы открыть ящик, потребовалось бы не больше усилий, чем для вскрытия пакета с овсяными хлопьями.

Внутри него находилась связка писем и почтовых открыток, а также картонный альбом, на котором аккуратным и четким почерком были выведены слова: «Семейный альбом». Он был весь заполнен фотографиями Проспера, вырезанными из различных журналов кино, с виньетками вокруг, нарисованными от руки и имитирующими стиль викторианских рамок для фотографий. Поспешно пролистав их, Бина указала своим длинным ногтем со слоем яркого лака на одну из нескольких настоящих семейных фотографий смеющегося мальчишки не старше двух-трех лет, но уже с признаками особой женственной красоты.

Передо мной лежал ответ на часть тех загадок, которые мучили меня на протяжении уже многих дней.

– Роби? – спросила я.

– Я думаю, вы знаете правду, мисс Бенегал. Это Сунила. До того, как она стала хиджрой. Моя Сунила и ваш Роби – один и тот же человек. А это – их общий с Сами альбом. Они были как сестры. – Она закрыла альбом. – Теперь я должна показать вам кое-что еще из того, о чем раньше не рассказывала. Потому что мне было стыдно. Потому что это напоминало мне о Сами. То, что, как я думала раньше, она украла.

Это был Сканда. Бина развернула несколько слоев цветной хлопчатобумажной ткани, в которой хранила его, и маленький божок размером не более шести дюймов улыбнулся мне.

– Я не думаю, что он украл эту статуэтку, Бина. Скорее всего он сам ее сделал.

* * *

Тем вечером я примерила одно из платьев Сунилы, чтобы почувствовать, что значит быть женщиной, переодетой мужчиной, переодетым женщиной. Я провела ночь в постели Сами и уснула с наушниками на голове, слушая записи Сунилы. Ее голос звучал настолько отчетливо, что создавалось впечатление, будто он доносится из соседней комнаты. «Рисунки на песке. Она говорила, что мой отец тоже был художником, как и ее. Она влюбилась в одного парня. И хотела стать для него настоящей женщиной».

Утром Бина передала мне те немногие вещи, что остались от Сунилы, в том числе и статуэтку Сканды.

– Их следовало бы похоронить вместе с ней, – сказала она, – но ведь у нас нет ее тела...

Когда я уже уходила, она окликнула меня:

– Будьте осторожны, мисс Розалинда. Помните, что наступило время змей, время сна Вишну, когда он передает свою власть демонам и ночь теряет луну. Было бы неплохо сделать пуджу у ног вашего духовного наставника.

– Я не индуистка.

– Значит, вы христианка? – спросила она. – А разве христиане не делают пуджу?

– Некоторые делают, но я и не христианка.

– Так кто же вы? Я знаю, что некоторые люди с юга – иудеи.

– Я не иудейка. Я не принадлежу ни к какой религии.

– Но кто же в таком случае ваши боги, которые могут подсказать вам, что плохо и что хорошо, что верно и что неверно?

– Метеорологи, – ответила я. – Сводка погоды на Би-би-си.

– Превосходно, мисс Розалинда, я тоже слушаю прогноз погоды по Би-би-си, но в сезон дождей очень плохой прием, поэтому связь с вашим богом может нарушиться. Все боги скрываются в сезон Катурмасы. Им становятся безразличны человеческие дела. Я думаю, что, наверное, засыпает не только Вишну, но и Би-би-си тоже.