Текст книги "Войны мафии"

Глава 6

Гости разъезжались. Солнце, не заслоняемое более высокими зданиями, все еще роняло почти горизонтальные лучи на террасу Ричланд-Тауэр, а улицы внизу уже окутали сумерки.

Винс Риччи весь вечер заигрывал с хорошенькой девушкой, которую привел с собой Керри. Присутствующие уже обсудили его поведение. Женщины редко говорили Винсу «нет». И эта тоже никуда не делась бы, хмуро подумал он, если б не присмотр проклятой семейки, которую он тащит на своем горбу.

Двоюродный брат Эл, работавший менеджером в Атлантик-Сити, невзначай прошелся мимо – проверить, не слишком ли он набрался. Винс был слишком разборчив для безоглядного пьянства. Но всякий раз, когда ему казалось, что его лишили чего-то, принадлежащего ему по праву, он обнаруживал склонность к затяжным кутежам.

Кузина Пэм, жена рок-продюсера, подошла к Винсу.

– Молись, чтобы он не заметил, что ты натворил, – прошептала она, указав пальчиком в сторону Чио Итало, стоявшего наверху, у лестницы. Божество пугающей близости. Винс насмешливо сморщил нос. Он распахнул дверь, ведущую с террасы в какое-то внутреннее помещение, и вошел, надеясь, что Пэм отвяжется от него. Но она вошла следом за ним.

Предположение, что любой сицилийский мужчина, пусть и старик, может упрекнуть племянника в том, что он ведет слишком активную сексуальную жизнь, звучало смехотворно. Ухмыляясь, Винс протянул руку и ущипнул за самое соблазнительное местечко. Она отшатнулась.

– До чего блудливые ручонки!

– Остальное еще хуже. – Улыбка Винса погасла. Он запустил обе пятерни в свои густые черные кудри. – Кто назначал тебя моим ангелом-хранителем сегодня, Пэм?

– Кто-нибудь должен присмотреть, чтобы то, что у тебя в штанах, не вылезало наружу, – отрезала Пэм.

Ее голос звучал очень низко, как виолончель. Это задело какие-то струны в душе Винса. Он подумал, что брак с Тони, себялюбивым повесой, не принес ей много радости в постели. Пэм давно уже заигрывала с Вин-сом, но осторожно, прикидывая, как бы ей вскочить на подножку и при этом не угодить под колеса. – Знаешь, Винс, ты настоящее животное.

Он прищурился.

– Вероятно, на твой вкус это самый лучший комплимент?

– То, как ты обращаешься с Ленорой, – бесчеловечно!

Пэм взяла резкий, обвинительный тон, но Винс заподозрил, что негодование кузины связано скорее с тем, что он больше не прикасается к ней и Пэм не может придумать, как его к этому побудить.

Из всех Риччи у нее единственной был безусловный художественный талант. Раньше Пэм рисовала обложки для пластинок и магнитофонных кассет по заказу мужа, теперь взяла на себя всю работу с музыкальными группами: дизайн костюмов, тексты песен и так далее.

Винс расслабленно, но с кошачьей зоркостью наблюдал за попытками Пэм склонить его к развитию флирта. Рассерженная, она нравилась ему гораздо больше. Еще немного, и она станет почти переносима. Наверное, приятно было бы потискать ее самым немилосердным образом.

– Винс, с чего ты взял, что это твои жены не могут иметь детей? Это не они виноваты, а ты.

Удар, направленный в лицо Пэм, скользнул по плечу, она отлетела к стене. Быстро восстановив равновесие, она выпрямилась и уставилась на Винса глазами, горящими ненавистью. Вот в таком настроении она ему нравилась больше всего.

– Ну, Винс!.. Грязное животное! Che vergogna![8]8
  Какой позор! (ит.)


[Закрыть]

Выходя, Пэм хлопнула дверью. Словно включившись от этого хлопка, загудел зуммер телефона под локтем у Винса. Он поморщился, пытаясь соединить два явления. Наконец, решив, что это выше его возможностей, он снял трубку.

– Кто у телефона? – требовательно спросил какой-то мужчина.

– Винс.

– Винс, это Ренцо Джанфло, из Монтока.

– Какой Ренцо? – Винс прекрасно понял, что говорит со своим шурином, старшим братом Леноры.

– Винни, прекрати паясничать. Чио Итало поручил мне раскопать что-нибудь насчет вертолета. Думаю, ты знаешь, о чем речь. Скажи Чио, что мы нашли обоих около Пеконик-Бей, пилота и снайпера.

Винс нахмурился.

– Нашли?..

– Было поздно, Винни. Кто-то добрался до них раньше.

– Что теперь?

– Теперь? Теперь никто никогда никому ничего не скажет. Двойное покушение, и никаких концов.

«Тройное», – подумал Винс, вешая трубку, если считать беднягу Пино.

* * *

Как и в большинстве развивающихся стран, круг предпринимателей Южной Кореи – это одновременно и ее правительство. Поэтому естественно, что в правление нового завода электронного оборудования входили все политики и бизнесмены, начиная с президента и кончая владельцами банков и брокерских домов, которые на этот момент не сидели в тюрьме.

Шан Лао, почетный гость, приветствовал собравшихся в своем обычном будничном стиле. Собственно, именно он обеспечил добрую половину присутствующих постами. Это был невысокий, изящный, педантично аккуратный мужчина с головой, немного крупноватой для хрупкого тела, с огромными глазами, жадно схватывающими абсолютно все, до мелочей.

Новый завод работал уже около года, выпуская телемикрофоны, видеомагнитофоны, компьютеры и другое сложное электронное оборудование без торговой марки. Но сегодняшняя эскапада – визит почти правительственной делегации – была первым признанием со стороны Южной Кореи, что она является источником сотен тысяч приборов высокой технологии, наводнивших западный рынок по демпинговым оптовым ценам.

До сих пор желающие могли сверху донизу изучить любой холодильник или телевизор и не найти ничего, что указывало бы на страну-изготовителя. Это позволяло многим хорошо известным фирмам Тайваня, Токио и Сингапура ставить свое товарное клеймо на приборы и на 66% повышать оптовую цену. Причем без всяких колебаний: качество товаров было очень высоким. Все, что производил Шан, проходило драконовский контроль.

В самом конце церемонии в украшенном статуями и прудами цветущем саду Шан и ведущие правительственные чиновники любовались марширующим под флагом пехотным батальоном. Но глаза присутствующих постоянно возвращались к Шану, отшельнику, сторонящемуся всякой известности, за которым скрывалась необъятная фиансовая и промышленная мощь. Едва заметная морщинка легла на его гладкий лоб, и стоявшие рядом на секунду подумали, что заметили его неудовольствие.

На самом деле Шан пытался понять, удалось ли его подчиненным подготовить его незаметное исчезновение с церемонии ровно через полтора часа. Его адъютантом был молодой китаец, которого патрон «купил» еще школьником и отправил учиться в колледж. Юношу звали Чой, обычной его оперативной зоной считался Нью-Йорк. Английский Чоя был безупречным – он учился в школе ирландских иезуитов, – а интеллект таким отточенным, что Шан использовал его только в самых сложных заданиях.

Сегодня был именно тот случай, когда точность во времени играла очень важную роль. Ровно в полдень Шан должен был присутствовать при введении в должность управляющего большим нефтеочистительным заводом в Джакарте, производящим пластмассы для противорадарных устройств американских бомбардировщиков.

Шан волевым усилием разгладил лоб. Для его подчиненных не справиться с поручением – немыслимо. В особенности для Чоя, такого не стоило даже предполагать. Флаг взметнулся последний раз, Шан повернулся к президенту и согнулся в низком, церемониальном поклоне, сложив ладони у груди. Когда через несколько секунд кто-то поискал магната глазами и не нашел, он уже исчез.

Он исчез с помощью Чоя, оставив почти осязаемую ауру распространявшейся вокруг него силы.

* * *

«Почему на свадьбах мафии звучит музыка мафии?» – спросила молодая девушка".

Никки записал эту фразу в свою тетрадь и задумался, потом продолжил:

«Имеет ли музыка принадлежность? А само существование? Дебюсси назвал сюиту „Море“. Чувствуем ли мы в ней привкус соли, движение волн, течения?..»

В спальне, отведенной ему Мисси Ричардс, горел только слабый ночник. Никки чувствовал себя привилегированной особой. Семейство Банни так мало знало о нем.

Он плыл под чужим флагом, таков был полученный им приказ. На Западе они с матерью носили имя старой служанки семьи – Рефлет. На Востоке его имя – Никки Шан, единственный сын Шан Лао.

«Способен ли Брехт, пишущий марксистские стихи, – написал он в тетради, – вознестись выше Вейля в марксистской мелодии?»

Для Никки Шана в жизни открыто не так много дорог. Отцу только предстояло пригласить его продолжить семейное дело. Напуганный ответственностью, Никки поискал для себя занятие, в котором не рисковал сразу обнаружить полную несостоятельность. Этим занятием стала для него журналистика. Итогом лета будет эссе «Письма отцу». Шан Лао не обладает родительским талантом, объяснила ему мать, Николь, но очень любит сына. Свидетельства этого были очень незначительны.

Отсюда заголовок: «Письма отцу».

Без стука дверь отворилась, и в комнату скользнула Банни, совершенно голая, но в босоножках на высоком каблуке. Она закрыла дверь и картинно изогнулась, выпятив грудь.

– Ко мне, жеребчик, – прошептала она.

Глава 7

Чарли Ричардс последним покинул Ричланд-Тауэр. Если вспомнить, как взбесило его поведение Чио Итало, самоконтроль Чарли следует назвать изумительным. Прием закончился благополучно. Никто не напился, не поссорился, не затеял драку. Покушение потерпело неудачу. Напитков и зонтиков от солнца хватило на всех. Кузина Пэм атаковала едва ли не половину присутствовавших мужчин. Завтра, слава Богу, воскресенье.

Было только два тяжелых момента: первый – когда, приветствуя гостей, Чарли почувствовал приступ тошноты, отвращения к себе. Но он справился, выстоял. Временно или навсегда – это покажет только дальнейшее отделение от империи Итало. Вторая отвратительная сцена – из-за Винса.

– Ох уж этот Керри, – ядовито ухмыльнулся Винс, – еще один несгибаемый Эль Профессоре вроде тебя. С чего ты взял, что мне нравится дразнить детей?

Улыбка Чарли, выдавленная с огромным трудом, должна была смягчить резкость слов:

– Когда ты воображаешь, что тебе это сойдет с рук, наверняка нравится.

– Эй, ты хоть и cornuto[9]9
  Рогоносец (ит.).


[Закрыть], но не монах!

– По крайней мере, не Синяя Борода.

При своей сухой арабской конституции Винс вспыхивал быстро.

– Придержи язык, Чарли. Следи за словами, когда говоришь с настоящим Риччи. – Его потемневшие от ярости глаза впились в светлые, холодные глаза Чарли. – И не делай вид, что много потерял бы, если б твоя кошелка-жена оказалась на шесть футов под землей. Можешь паясничать перед всеми этими вшивыми поборниками законности, это твоя работа.

Рот Чарли сжался в узкую щель.

– Винс, моя работа – «Ричланд-холдингз», и, слава Богу, не имеет отношения ни к тебе, ни к твоим рэкетирам, проституткам, продажным копам, вышибалам и прочей взрывоопасной шпане.

И он промаршировал из комнаты, слишком злой, чтобы продолжать разговор.

Вспоминая эту сцену, Чарли почувствовал, что у него горит лицо. Он попробовал, глубоко дыша, справиться с возбуждением. Впервые в этот сумасшедший день, после двух посланий от самой смерти, он получил возможность расслабиться. Чарли подошел к северо-западному углу террасы, наблюдая за умирающим над Адирондаками солнцем – текучим столкновением горячего, темно-красного и розовато-лилового цвета, которого не видел больше никто из обитателей Манхэттена, потому что, бедные глупцы, они не поднимались достаточно высоко.

Как упражнение в связях с общественностью сегодняшний день можно считать удачным. От венчального обряда в соборе Святого Патрика до приема в Ричланд-Тауэр, с лимузинами, скользящими по артериям и венам Манхэттена, как корпускулы[10]10
  Очень малые частицы вещества (лат.).


[Закрыть] власти, это был день водораздела. Достойная прелюдия к предстоящему расщеплению клана. Посмотри на орла и решку. Это больше не две стороны монетки, а отдельные картинки! А если подумать, всего год назад он даже не слышал об Эйприл Гарнет.

Он просматривал годовой отчет «Ричланд-бэнк и Траст К°» и наткнулся на фотографию: поросль молодого леса, на переднем плане – трое или четверо в мохнатых шубах и шапках, работники банка, вырастившие эти сосенки на загрязненной нефтью Аляске, чтобы загладить вину перед испоганенной природой. Немного в стороне от них – изящная женщина со взъерошенной копной неожиданно седых, снежной белизны волос, подстриженных коротко, как на старинных портретах английских сквайров. Все в ней казалось Чарли таким знакомым – длинные ноги, широкие скулы, орлиный нос. Под фотографией было ее имя: "Д-р Эйприл Гарнет, менеджер «Ричланд-филантропиз».

Никогда не слышавший о ней раньше, Чарли в тот же день получил ее служебную записку. Он вызвал Гарнет в свой офис. Оказалось, что она немного старше, чем он предполагал, глядя на фотографию, – хорошо за тридцать, но что-то в бронзово-загорелом лице Гарнет, контрастировавшем со снежно-белой копной волос, заставляло видеть в ней проказливо-юную особу. Где мог раньше Чарли встретить это лицо?

Три компании, принадлежащие «Ричланд», доложила д-р Гарнет, в том числе заготовительная фирма в Западной Пенсильвании, уличены в таком открытом отравлении окружающей среды, что ни озеленение Аляски, ни щедрые взносы на экологические нужды не спасут от скандала, который разразится очень скоро.

– Проблема в том, что мы занимаемся славословием, мистер Ричардс, а не делом.

– Нация невежественных избирателей привыкла к славословию.

Она заразительно расхохоталась:

– Какой приговор нашей системе образования!

– Никчемное образование – никчемные плоды.

– Меня принесло к вам в плохой день?

Наверное, именно откровенная горечь его слов заставила ее выйти из роли подчиненной. Через считанные минуты они болтали задушевно, как старые друзья. Где же он видел ее раньше? Во сне?

– ...Это для меня всегда – камень преткновения, – рассказывала она. – С тех пор, как я ушла из Колумбийского университета...

– А, так вы тоже профессор. – Он затаил дыхание.

– Была.

– Хороший?

– Я вынуждена была учить студентов грамматике и логике, хотя предполагалось, что мы займемся проблемами охраны окружающей среды. – Ее лицо омрачилось. – С трудом верила своим глазам: старшекурсники, которые не в состоянии постичь английский для шестого класса!

– Вы и я, – медленно произнес Чарли, – сработаемся, доктор Гарнет.

Ее теплые карие глаза смотрели так, что он был не в силах отвести свои, и словно со стороны услышал собственный вопрос:

– В вас нет сицилийской крови, доктор Гарнет?

– Нет. Отец – индеец, мать – ирландка.

Вспоминая эту минуту, Чарли подумал, что много потерял, не пригласив Эйприл на прием. Очень жаль, но это было невозможно. Как ни хотелось ему проводить с ней все свое время, этот день был посвящен семье. К тому же Итало постоянно оскорбительно отзывался о Гарнет.

Если б только Итало увидел ее в деле, например, на прошлой неделе, когда один из внутренних двориков музея «Метрополитен» был отдан выставке экологии леса и быта индейских племен, живших вдоль Амазонки. На маленьком плакате у входа была надпись: "Лектор д-р Эйприл Гарнет, «Ричланд-бэнк и Траст К°».

Где-то у потолка, над головами посетителей, флейта выдыхала нежную мелодию, сипловатые, посвистывающие нотки настоящей южноамериканской музыки, напоминавшие о воздухе высокогорий.

– ...широкий вертикальный пояс, тянущийся на юг, от инуитов тундры и алеутов Аляски и Канады к высокоразвитой цивилизации инков...

Голос Гарнет был хрипловатым от усталости. Она произносила этот текст пять раз для пяти разных аудиторий. Но оживление ни разу не покинуло яркое, выразительное лицо Гарнет.

– ...в этом огромном полумесяце – та же бездумная эксплуатация земных недр, что погубила и разорила сначала туземные племена, затем экологию целых наций и, в концов концов, всю планету – истощением кислородного слоя. С чего мы вообразили, что кислород берется ниоткуда, сам по себе?

Ла Профессоресса.

Слушая голос Гарнет, Чарли постепенно погрузился в свои мечты о ней. Он оглядел зал – все глаза были устремлены на эту необычную женщину, на ее лицо пророчицы. Солнечный свет обтекал фигуру Гарнет, зажигал золотым нимбом копну белых волос, словно лучи выходили из какой-то точки внутри ее тела.

Флейты вздыхали и постанывали, напомнив ему о самой древней, безыскусной игре. Чарли любил ее тело, ее мысли – все в ней. Она стала его убежищем, эта женщина, излучавшая свет, дарившая ему почти мистическое чувство – будто послана силой, в которую он раньше не верил.

У Чио Итало не было этой веры. Хуже того, Чарли знал имя божества, которому служит Итало. Но, несмотря на это, Эль Профессоре чувствовал себя исполненным оптимизма. По крайней мере, когда слушал Гарнет.

– Не дели мир на «мы» и «они», – сказала она однажды. – Все на свете – мы. Всякое животное, растение, камень. Все едино. Все едины. Это нетрудно понять, Чарли. А тебя называют гением.

– Я глуп не меньше других. Только Итало – умный.

– Итало – тоже «мы». Ты привык считать его своим талантливым врагом. Попробуй представить его жертвой...

Чарли почти наяву увидел стального шмеля, прошившего насквозь, взорвавшего бокалы с шампанским.

Где-то наверху раздался металлический звук.

Чарли увидел ястребиный профиль старика в одном из окон своего офиса – Чио Итало постукивал монеткой по пуленепробиваемому стеклу. Неожиданно это наложилось на дьявольский, ночной кошмар: Чио, стирающий кровь с зеленых банкнот... Гарнет права: нельзя видеть в старике только персонаж из страшного сна.

Мысль, что его дядя тоже жертва, не убедила Чарли. В конце концов, старику придется проглотить свою жадность и дать согласие на раздел, но для этого Чарли придется быть твердым, неумолимым, достаточно злым, чтобы добиться успеха.

Чарли вошел в прохладный компьютерный зал и по винтовой лестнице поднялся в свой офис. Итало ждал его с двумя высокими, похожими на тюльпаны бокалами.

– Мы так и не выпили с тобой шампанского.

Чарли про себя отметил его примирительный тон. Что же, значит, человек, оплативший смерть Пино, перепуган так же, как и сам Чарли? Возможно, теперь старик поостережется стрелять в своих.

– Ох, не напоминай о том бокале...

Итало, обычно предпочитавший стиль прямого волеизъявления, оценил сдержанный тон Чарли. Он налил шампанского в бокалы до половины. Чарли взял свой и потянулся к старику.

– Чин-чин, – произнес Чио Итало.

В шампанском не было пузырьков газа. Наверное, Итало припас одну из бутылок, открытых во время приема. Любопытное проявление крестьянской практичности, позабавившее Чарли. Но шампанское все равно было холодным и острым, и он с удовольствием одним глотком осушил бокал. И сразу почувствовал, как его сердце забилось быстрей.

– Чио, – начал он, – вернемся к вчерашнему разговору.

Итало немедленно сменил тему.

– Ты насчет вертолета? Оба убиты под Монтоком – и пилот, и снайпер. Жаль, конечно, теперь мы не сможем узнать, кто их нанял. Думаю, тот же, кто оплатил смерть Пино. – И сразу же новый маневр: – Чарли, помнишь слухи насчет япошек?

– Полугодовой давности?

– Ну, пришлось немного подождать... – Итало пожал плечами. – Вчера мой парень позвонил из Сингапура и застал меня здесь, в твоем офисе. Ты попал в точку. Эту кашу в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом заварила «большая четверка» из Токио. Но был еще пятый – тот, кто все это придумал, настоящий финансовый гений. Не япошка. Китаеза.

– Он едва не выжал досуха полмира.

– Это был эксперимент: может ли один узкоглазый подонок подмять под себя все биржи мира.

– Что о нем известно?

– Ворочает большими делами между Токио и Тайванем. Пользуется поддержкой у своих соплеменников на континенте. И смотри-ка: он влез в Золотой Треугольник, а там давно все поделили Винс со своим ребятами. Его зовут Шан Лао.

Чарли взглянул на часы. Десять часов. Он чувствовал, как пересохло во рту в решительный момент. Он боится? Нет. Сердится!

– У тебя свидание с Покахонтас? Buon viaggio[11]11
  Счастливого пути (ит.).


[Закрыть].

– Я никуда не тороплюсь, caro[12]12
  Дорогой (ит.).


[Закрыть] Чио, пока мы не договорим. – Чарли с удовлетворением отметил, что произнес это без тени трепета, не выдавая ничем свой страх.

– Никак не могу решить, кто был мишенью для снайпера – я или ты? – Итало предпринял третью попытку направить разговор в другое русло.

– Погоди, Чио. Сядь, пожалуйста.

Чарли наблюдал, как старик медленно опускается в мягкое кожаное кресло. Одна рука неуверенно мазнула по подлокотнику в поисках опоры. Мазнула кровью? Чарли был тронут проявлением стариковской немощи. Он думал начать с того, что прощает дяде смерть Пино, но понял, что это неуместно, – Чио все равно ни в чем не сознается.

– Благодаря твоим огромным деньгам, Чио, я создал «Ричланд». Строительные компании, электроника, супермаркеты – все приносит доходы, и все это я хотел бы вернуть тебе.

– Спасибо, большое спасибо.

– Подожди, Чио. Я хочу оставить за собой финансовые операции, брокерские конторы, банковское дело. Это то, что я умеют делать лучше всего. За всем остальным для тебя прекрасно присмотрит грамотный менеджер, даже лучше, чем я. За твои деньги, вкладываемые в дело в течение последней четверти века, ты получишь львиную долю наших компаний. За пот и мозги, вложенные мною, я получу остальное.

Он протянул руку – уверенную, твердую как скала.

– По рукам?

– Ты рехнулся? Я уже ответил тебе вчера вечером. Это все дерьмо, выдуманное твоей краснокожей...

Жестокие слова давили, настойчиво требовали отпора. Гнев в Чарли достиг такой точки, что он боялся прибегнуть к любому тону, кроме фальшивого спокойного, убеждающего.

– Чио, послушай, это исходит от меня, меня, только от меня.

Старик пригнулся, закрывая уши ладонями, но Чарли продолжал, не сомневаясь, что будет услышан:

– Меня тошнит от политых кровью денег, за них заплачено людскими разрушенными судьбами.

Итало морщился, корчил гримасы, но слушал, слушал напряженно.

– Я не хочу больше кривить душой, Чио, мне нужен новый старт, чтобы заплатить свои долги человечеству. Я делаю тебе честное предложение: отдай мне финансы «Ричланд», и я пойду своим путем. А ты – своим, и да поможет тебе Бог.

* * *

Доминик-стрит находится в двух кварталах от Голландского туннеля, в Вест-Виллидж. Ничего особенного. Сюда не забредают газетчики, здесь не мелькают репортерские вспышки. А если кто-то из журналистской братии обратится за разрешением на съемку, в «Сан-Дженнаро-соушл-клаб» позаботятся, чтобы его не получили.

Итало сидел один за огромным дубовым столом в своем кабинете.

Часы на маленькой церквушке неподалеку от клуба пробили двенадцать. Перед кабинетом Итало, в клубном коридоре, двое молодых Риччи играли в кости, коротая время до возвращения Итало домой, в кровать. Но сон – последнее, что приходило ему на ум.

Его ум занимала одна мысль, все время повторяющаяся как заклинание, как мантра: «Проклятая баба. Почему бы ей не убраться к черту и не отпустить на волю душу Чарли?»

Еще сегодня Итало и его племянник едва не отправились к праотцам. Как ужасно, оно бы и к лучшему. Два мертвых вожака – меньшая цена, чем раскол в семье.

Такое непонимание, такое высокомерие! Кровавые деньги? А на какие деньги его содержали восемь лет в Гарварде? Какими деньгами финансировались все затеи Эль Профессоре? На что построили ему башню в сто тридцать этажей высотой?

Проклятая Америка! Три тысячи миль иллюзий, дешевых фокусов лжи, которую внушают себе американцы! Комедианты! Двурушники!

И Чарли купился на этот национальный самообман – «величие, возникшее из тяжелого труда и незапятнанной чести». Теперь он вообразил, что задолжал кому-то, несет чушь насчет чистой воды и воздуха и даст перерезать себе глотку, но не отступится...

Итало тихонько потер грудь – болело сердце. «Potere e potere», – почти простонал он вслух. Ах-х. Сила власти – это все. Остальное несущественно. Он неловко выпрямился, его лицо совсем побледнело. Остается одно. Кровь, сказал Чарли.

Ладно: кровь так кровь.