Текст книги "Не(о)библия"

Песнь шестая: Игра продолжится

Отец и Сын, сидя прямо на траве, играли в шахматы. Рядом, раскинув крылья, валялась большая белая птица, вовсе не похожая на альбатроса – загорала, подставляя солнцу внушительный киль.

– Солнышко-то жарит прямо! – недовольно проворчала она и перевернулась на живот.

– Подставил правую щеку, подставляй и левую, – философски заметил Отец и погрозил пальцем. – Сын, не грызи слона!

У малыша резался очередной зуб. Пухлый подбородок был перепачкан слюнями, личико периодически принимало критическое выражение, но взгляд ореховых глаз серьёзно и сосредоточенно следил за игрой. Сын размышлял, как двумя движениями одной фигуры поставить Отцу шах и мат.

В некотором отдалении белокурая девочка играла в куличики. Искрящийся песок кругом очерчивал пространство у корней дерева, под которым она сидела. Наверху, среди пенной зелени кроны, розовела всего одна завязь, почти освободившаяся от гнёта лепестков.

Девочка, держа за шею утолщающегося к хвосту аспида, его открытой пастью зачерпывала песок и насыпала в красное пластмассовое ведёрко. Потом переворачивала ведёрко и аккуратно стучала по нему змеевым же хвостом. Из-под ведра появлялись пирамиды, башни и дворцы, но тут же сносились маленькой, но упорной рукой, чтобы освободить место новым дворцам, башням и пирамидам.

– Еффа, мошшш хватит? – поинтересовался Аспид, когда разрушению подверглось белоснежное здание, подозрительно напоминающее ещё не придуманный Пентагон. – У меня от песска сссубы чешшутсся!

Наморщив нос, Ева задумалась.

– А играть во что будем?

– Во шшто, во шшто, – передразнил Змий. – В сслова! Нашшинай!

Девочка прищурилась на прыгающий в листьях солнечный луч и торжествующе воскликнула:

– Свет!

– Тьма! – не задумываясь, отозвался собеседник.

– Ангел!

– Ты хде их видела-то? – ухмыльнулся всей пастью аспид.

– А вот и видела! – обиделась Ева. – К Деде давеча прилетал. Дядей Мишей кличут! Подарил мне тапочки с зайчиками! Та-а-акие мягонькие!

– Тьфффу! – сплюнул Змий. – Лицемерие! Тапошшки! Сначала тапошшки, а потом туфли и сумочка! Плафали, знаем!

Девочка сердито шлёпнула по земле змеевым хвостом.

– Не отвлекайся, Троян! Говори слово!

– Лисссемерие! – сердито зашипел тот.

Ева задумалась.

Неслышно подкравшаяся Птица трубно рявкнула прямо аспидово ушное отверстие. Тот подскочил, вмиг всполз по стволу на дерево и скрылся в листве.

– Пуганый какой! – пожала плечами Птица и села рядом с Евой на хвост, разглядывая апокалипсис песочного мира. – Чем занимаетесь?

– В слова играем! Хочешь с нами?

– Ой, нет! – Птица замахала крыльями, подняв тучи пыли. – Я только одно слово знаю, которое в начале было!

– А у меня не придумывается! – грустно сказала Ева. – На «Е» надо!

– Так Ева же ж! – обрадовано воскликнула Птица.

– Щаззз! – ехидно раздалось из листвы. – Имя ссобсственное! Нисся!

– Еда? – предложила Птица.

– Анорексия! – тут же ответил Аспид.

– Ящик!

– Клетка!

– Аспид! – подала голос Ева.

– Демон! – радостно прошипел аспид.

– Небо! – ввернула Птица.

– Огонь! – довольно заулыбался Змий.

– Нигилист! – возмущённо воскликнула Птица. – Да что ж это такое, а?

– Троян! – хихикнув, подсказала Ева.

– Чего? – в один голос спросили Птица и соскользнувший с дерева аспид.

– Ну, на «Т» начинается! – пояснила девочка.

– Имя – ссобсственное! – довольно постучал себя в грудь хвостом аспид.

– Негатив! – мрачно завершила Птица. – Сплошной! – И повернулась к Аспиду. – Вот скажи, чему ты учишь ребенка, а?

– Были бы у меня плечи – пошшал бы! – ухмыльнулся клыкастой мордой Змий. – Шшизни учу, Дух, шшизни! Ей этой шшизнью шшить!

– Шизнью! – передразнила Птица и многозначительно покрутила крылом у виска. – Пойдём, дитя, чаю выпьем с пряниками! И чтобы никакой анорексии! Тьфу, вот ведь…

Глухо ворча, переваливаясь с лапы на лапу, Птица повела девочку туда, где под неожиданно звёздным небом уже кипел старый чайник.

Аспид, изящно овившись вокруг ствола, бережно качнул кончиком хвоста юную завязь. И засвистел сквозь клыки мелодию Queen «Show Must Go On», которую Отец ещё не придумал.

Песнь седьмая: Дом, который построен

Струны солнечных лучей неслышно играли в белокурых волосах маленькой девочки, сидящей на коленях под раскидистым деревом. Пятна света прыгали через ажур листвы на чёрное змеиное тело, то тут, то там свисавшее с ветвей, живописно раскрашивая его под леопарда. На тёплом песке у корней яблони Ева строила усадьбу из листьев и палочек. Змий изображал то ли ограду, то ли персонификацию хаоса до появления порядка – положив одно из колец кругом рукотворной хижины, держал собственный хвост в зубах.

За прошедшее время Ева вытянулась, яблоня обзавелась пышной кроной, над завязью трясся единственный побуревший лепесток, а Змий стал ещё толще. Он лениво косил глазом на стройку века и едва уловимо морщился, когда девочка азартно задевала его то пяткой, то острым локтем, то коленкой.

– Эххий хлипкий домик, – наконец, выплюнув хвост, укорил он. – Дунь, и нет его…

– Зато в нём все любят друг друга, – серьёзно заметила Ева, укрепляя стены подпорками из ветвей.

– Все друг друга любить не могут! – возмутился Змий. – Обязательно найдётся один… парассит. Или даже несссколько!

– А кто такой парассит? – строительница живописно раскладывала вокруг дома пиритовые листья и цветочные смарагдовые и аметистовые бутоны.

– Тот, кто отлишшается от остальных!

– Значит, вы с Птицей – паразиты? – тут же среагировала девочка.

Собеседник от неожиданности заглотил собственный хвост и закашлялся, подняв тучи сверкающего слюдяными искорками песка. С завязи упал последний жухлый лепесток. Явственно повеяло яблоневым цветом…

– Пошшему? – отплевавшись, изумлённо поинтересовался Змий.

– Ну, вы же не похожи на Деду, Сына и меня!

Змий расхохотался. Поднимаясь на кольцах собственного гигантского тела, раздувал шею, раскрывал пасть, делался всё огромней и страшней, и слюна уже капала с жёлтых клыков, и алели рубинами глаза, и тени заблудших душ мелькали в вытянутых зрачках калейдоскопом.

– Тождессство заявлено! – загремел пугающий голос. – Лишшь человеку дано уровнять Падшего со Святым Духом!

Притихшая Ева замерла маленькой мышкой.

Как вдруг Змея ощутимо тряхнуло, сломало пополам и в буквальном смысле фразы опустило с небес на землю. Позади, низко наклонив голову и демонстративно выставив крутобокие рога, стоял Агнец, смотрел исподлобья на противника… а в глазах его по-прежнему плескалась тоска.

– Ну, ты, блин, даёшшшь! – обиженно сказал Змий, хвостом потирая ушибленную середину тулова. – Едал я таких, как ты…

Барашек выразительно взбил копытом блестящий тюль песка, развернулся и потрусил к воротам.

– Соффсем оффигели! – неизвестно кому и на кого пожаловался Змий и лёг обратно, окружая собой дом, в котором все любят друг друга. – Никакой куртуасссности в манерах!

Ева деловито подтянула его хвост поближе и засунула в клыкастую пасть, замыкая круг.

– Не отвлекайся, Троян! – строго проговорила она. – Разбаловался. Охраняй!

Тот усмехнулся:

– Я всссегда на ссстраже, дитя… Всссегда…

Песнь восьмая: Запретный плод

– Хмм… – Змий задумчиво покачивал хвостом окрепший плод цвета утренней зари. – Я вот думаю – пошшему яблоко? Пошшему не банан, например? Прикинь, Дух, как бы сссвучало – вкуссси Банан посснания!

– Выкуси! – ехидно ответила Птица. – Ишь чего захотел – банан ему подавай! И потом, банан мягкий! А яблоко грызть надо… как гранит! Особенно ежели недоспелое!

– Фффу! – сморщился собеседник. – Оно ешшо и кисслое в таком сслучае!

– Скорее, горькое… – задумчиво протянула Птица, крылом рисуя замысловатые вензеля на песке. – Горе ж от ума!

– Горе? – оживился Змий и, скользнув вниз по стволу, устроил голову рядом с Духом, а тулово вытянул вольготно чуть не на всю длину поляны. – Горькое? Поменяйте его тоххда на лук! И пуссть всссе плачут от Лука познания!

– Лучше тогда сразу на фигу! – хихикнула Птица. – Фига познания – это звучит гордо!

– Киви – кавайное сснание! – поддержал его Змий.

– Дуриан – одурейте от сведений! – кивнул оппонент.

Оба переглянулись.

– Эк нас… – крякнула Птица. – А всё ты! Чем тебе яблоко не нравится? Есть установленный порядок, значит, будет яблоко!

– Фффу!.. – ещё сильнее сморщился Змий. – Уссстановленный порядок! Да у меня на него аллерхия!

– Чего ты тогда здесь завис? – удивилась Птица. – Отправляйся в первозданный хаос, то бишь в небытие!

– Нет ушшш, – вздыбился Змий. – Ссспасибо! Нет нишшего хушше неорганизованной женщшшины с амбиссиями! Вот где исситинный хаос! А кстати, где нашшше дитя?

– Ты про кого? – уточнил Дух. – Про Сына или про Еву?

– Я про человечишшку, – облизнулся Змий. – Ибо Сссын потерян для прилишшного общшшества!

Птица на мгновение прикрыла глаза.

– Это общество для него будет потеряно, – грустно сказала она и поглядела в сияющее марево небес. – Будь ты проклят, Троян!

– Я и так… – Змий отвернулся, – вместе с обществом…

Песнь девятая: Авось

Жемчужно мерцающая дорожка водой обегала босые ножки Евы и чешуйчатое брюхо Змея.

Девочка задумчиво накручивала на палец отросший локон, а её вечный спутник раскачивался огромным вопросительным знаком – оба стояли за оградой Сада и смотрели поверх низкой калитки.

За створками застыл ослепительный барашек с золотыми рогами и золотисто-коричневыми глазами… В последних плескалась тоска.

– Грустный он… этот агнус! – шмыгнув носом, сказала Ева.

Змий, покосившись, неожиданно почесал её хвостом под маленьким, чётко очерченным подбородком. Как котенка.

– Кому-то нушшно нессти вссю тяшшесть мира, дитя, – констатировал он. – Оссознание потерянного рая – для мира и потерянного мира – для рая. Именно поэтому он и сстоит на граниссе.

Ева поморщилась. То ли от щекотки, то ли от осознания.

– А ты, Троян? – повернулась она к Змию. – Тоже стоял на границе? Там, в Хаосе?

– Ессть ли у Хаосса граниссы? – усмехнулся тот. – Вот в шшем вопроссс… Впрошшем, ессли гранисса у Хаосса и была, то я на ней не сстоял.

– А дядя Миша говорил, что…

Теперь поморщился Змий.

– …Лешшал! – он повысил голос, чтобы Еве не удалось завершить фразу. – Я на ней лешшал!

Агнец укоризненно повёл глазом в его сторону и снова уставился на воротца.

– Преданносссть делу ешшщё никогда и никого не доводила ни до шего хорошшшего! – съехидничал Змий в кучерявый бараний лоб.

Золотые рога качнулись, не соглашаясь.

– А если я открою ворота, он войдёт? – неожиданно спросила Ева.

И прежде чем Змий опомнился, подбежала к створкам и потянула их на себя. Они не поддавались. Девочка пыхтела, краснела, морщила губы и нос, тянула ручонками изо всех сил…

– Не парьссся, – посоветовал Змий. – Они закрыты Отцом, и только он мошшет их отворить! А не шшеловешесская лишшинка!

Теперь видно было, что Ева рассердилась всерьёз. Она лягнула створки розовой пяткой и, неожиданно сев в мерцающий песок дорожки, заревела во весь голос.

– Ты шшего? – то ли удивился, то ли напугался Змий.

– У-у-ударила-а-а-ась…

– Ути госсспади! – умилился Змий.

Аккуратно обхватил девочку за талию, пересадил в сторону. Вплёл гибкий хвост в ажуры воротец, легонько потряс, раскачивая.

– Дай-ка, я попробую, дитя! Авосссь…

Ева тут же перестала плакать, глазёнки высохли, заблестели не слезами, но любопытством.

Змеиные кольца взбухли, вспучились, как зелёная пена цунами. Чудовищные мышцы напряглись, красные искры побежали по взблёскивающей чешуе трассирующими мухами, сплетая странный, завораживающий узор, глядя на который Ева, кажется, вполне осознала понятие Хаоса.

Воротца жалобно скрипнули…

Агнец подался вперёд, низко нагнув лобастую голову и выставив рога…

Раздался такой звук, как будто кто-то открыл гигантскую банку с консервированными огурцами. Одна из створок, противно дзинькнув, опрокинулась навзничь, едва не задев Агнца, другая распахнулась в обратную сторону и застыла, ударившись узорчатым хребтом об ограду.

Довольно улыбаясь, Змий потряс телом, аккуратно сложил кольца одно в одно и поманил Агнца хвостом.

– Иди ссюда, друшшок! Она плакала ис-са тебя! Ни один рай не сстоит детсской сслезы!

Ева вскочила. Подбежав к Змею, звонко чмокнула его прямо в опешивший нос, метнулась к барашку, обняла руками за шею и потянула внутрь Сада.

– Ну, миленький… ну, беленький… ну, пожалуйста… – приговаривала она, пытаясь утянуть за собой упрямое животное, – пойдём внутрь, там травка есть, видишь?

Баран с ненавистью посмотрел на Змия, но сделал шажок… и ещё один… и ещё. Неохотно, поминутно останавливаясь и оглядываясь, он все же пошёл за Евой мимо порушенных Врат, мимо улыбающегося Врага, в объятия шёлковой духмяной травы.

– И Царссство Бошшие придёт к вам! – возгласил Змий и заскользил по тропинке к любимому Древу, бормоча: – Нишшто так не утомляет, как детсские каприссы, и не развлекает, как нарушшение усстановленных правил!

Уже задрёмывая на ветках под смех Евы, кормившей Агнца с ладони травой и лепестками цветов, Змий вдруг поднял голову и внимательно посмотрел на воротца.

– Вххходит… и выххходит! – констатировал он и затрясся в беззвучном хохоте так, что чуть не сверзнулся с Древа. – Выххходит!..

Розовобокий, наливающийся ароматом и соком плод подрагивал на черенке совсем рядом с его мордой.

Песнь десятая: Вначале было…

Две старые табуретки, на ножках которых ещё мерцала звёздная пыль, были поставлены под раскидистым платаном, чья крона шелушилась золотом и серебром, а нефритовые листья пульсировали ониксовыми прожилками. В бело-зелёных пиалах дымился ароматный чай. Дымок взлетал к небесам, змеился промеж травинок, обволакивал золотые рога Агнца, мирно пасшегося на поляне, щекотал Еву под подбородком и настойчиво пытался влезть в нос Трояну. Тот нарочито громко сопел, чихал, закрывал нос хвостом и фыркал.

– Оссподи! – трубно возгласил он, наконец, и уткнул морду в Яблоко Познания, бока которого уже чуть загорели багрянцем. – Что за траву вы сссаварили?

– Не нравится, ползи – погуляй! – мрачно констатировала Птица, крылом, вовсе не похожим на альбатросье, подхватывая чайник и разливая кипяток. – Нюхают тут всякие…

Когда пиалы были наполнены до краёв, Птица подперла белоснежными маховыми перьями клюв и сердито взглянула на черноволосого мужчину, сидящего напротив. Тот выглядел усталым, под глазами залегли тени, морщины на высоком челе прорезались глубже, ибо за каждой скрывалась полная тяжёлой работы страница сотворения мира.

– Не смотри не меня так! – обиделся тот. – Устал. Вселенские потопы, знаешь ли, нелегко даются! Тем более этот был первым, и не было никого, кто додумался бы построить Ковчег!

– Патамушта надо всё по графику делать! – возмутилась Птица. – Сначала мир, потом твари по паре. Посмотри на неё! – острый клюв нацелился прямо между лопаток Еве, собирающей цветы, ещё не съеденные Агнцем. – Вот, что это такое? Дитя неразумное! Ей до пубертатного периода, как мне до откладывания яиц! А ведь надо будет детей рожать!

– Вырастет, – вздохнул Отец и тоже посмотрел на ребёнка. В глазах его плескалась любовь. – Смотри, у неё волосы уже ниже лопаток. Такая красавица вырастет!

– Блондинка вырастет! – буркнула Птица. – А рожать ей от кого? М?

С Древа долетела неожиданная тишина, остановившая дрожь драгоценных листьев и полёт бабочек, мерно жующие божественные челюсти Агнца и ласку босых девчоночьих ножек, подаренную траве.

– Среди нас шпион! – заворчала Птица. – Глянь, Отец, на виртуальное ухо Диавола! Аж, облака потемнели. Нет, в такой обстановке работать нельзя! Щас!

Белое крыло накрыло мир колпаком. На миг сверкнуло золотым и лазоревым, и вот уже вместо травы делил пространство надвое песчаный берег. За спиной сидящих простиралась степная пустота, а до самого горизонта развернулось синим гудящим колоколом неспокойное полотно Океана. Ибо разговор был конфиденциален.

– Это ты во всём виноват, Отец! – Птица назидательно потрясла крылом перед носом собеседника. – Надо было канонически зачинать… тьфу, начинать! С самца надо было! И что мы теперь делать будем?

Проснувшиеся пенные щенки принялись преданно лизать мужские ступни и голени, и красные перепончатые лапы.

– Вот! – Птица ахнула на колени мужчины невесть откуда взявшуюся корявую книгу в коричневом переплёте, от которого явственно пахло старой кожей. – Читай! Тут чёрным по белому пером (моим, между прочим) написано – про ребро, про операцию, про трансплантацию в глину. Откуда оно вырезано? Видишь писано – из А-да-ма! А у нас что получается?

Мужчина виновато покосился на Птицу, а потом вдруг вспомнил лукавые голубые глазёнки, ямочки на щеках и звонкий смех маленькой девчушки. И в низких свинцовых облаках показалась прореха, плеснула горстью солнечный свет, в котором каждая пушинка в оперении Птицы заиграла тончайшей золотой проволочкой.

– Я что-нибудь придумаю, Дух! – Отец потёр колени и тяжело поднялся. – Зуб даю. Змеиный!

– Зачем это мне такая инфекция? – изумилась Птица и потянула книгу под крыло, бормоча. – Вначале было слово… слово превратилось в книгу… книга превратилась в веру… вера превратится…

– …В слова… – грустно закончил Отец. – Когда-нибудь. Но это я ещё не придумал!

Песнь одиннадцатая: Со-Творение

Пенные валы, всю ночь грохотавшие о судорожно вздрагивающие скалы, утихли. Мерно накатывали на серый берег, замывали песку рваные раны, нанесённые ураганом, лениво шевелили кучи буро-зелёных, резко пахнущих водорослей. Было холодно и покойно, словно мир уснул, чтобы никогда более не просыпаться, убаюканный плеском волн. На плоском камне, будто расколотом молнией на половины, лежала, раскинувшись, и спала без сновидений и тревог маленькая девочка, а на её белокурых локонах, будто на арфе, играл ветер. Лицо смотрящего на неё мужчины было печально, и вино любви в его глазах мешалось с виною, когда он погрузил в худенькое тельце руки и достал маленькую белую косточку, изотопно светящуюся в тусклом свете неяркого дня.

Бэк-вокалом, и вокалом недовольным, вплетался в шум ветра непрерывный бубнёж с дальнего конца пляжа. Будто сердитый шмель гудел там, поминая нехорошим жужжанием недальновидных Отцов и систематическое нарушение порядков, принятых в приличной вселенной.

– Дело сделано, – не выдержал, наконец, мужчина и осторожно положил косточку на пустующую половину каменного стола. – Замолчи уже, Дух! Лучше иди, взгляни, как сладко она спит… ничего не ведая… ни о чём не беспокоясь… Дитя.

– Завидуешь ей, Отец? – с явной завистью прокаркала белая птица, очутившись рядом в единый миг творения и кося на ребёнка золотым глазом. – Завидуешь незнанию? Широкоформатное мышление тебя боле не устраивает?

Собеседник промолчал. Окинул взглядом развороченный пляж, увидев осклизлое нутро земли, лишенное защиты песочного доспеха, махнул рукой. Рядом с косточкой появилась кучка красноватой глины. Запахло мокрой землёй, тиной и… морской солью. Отец взял косточку в тонкие пальцы, повертел, задумчиво разглядывая тысячи фосфорных искорок, играющих в человеческом шпангоуте. Птица неожиданно сильно толкнула крылом его руку.

– Стой, Отец! Ты сейчас идёшь на должностное преступление! А если кто-то узнает про подлог?

– Если только ты расскажешь!

– Господи спаси! – искренне крякнула Птица. – Что написано моим пером, то хрен вырубишь, выжжешь, аннигилируешь. А как оно было на самом деле – никого волновать не будет!

– Вот именно! – вздохнул мужчина, и вонзил белоснежную кость до самого основания в красную глину.

Наклоняя голову то к одному плечу, то к другому, Птица следила, как его ловкие пальцы вылепливают из податливого материала голову с грубыми чертами, широкие плечи, сильный торс, длинные руки и ноги.

– Дарвин отдыхает, – заметила она, когда Отец закончил работу.

Перед ними лежало подобие человека, голем, в голову которого не вложили волшебную бумажку.

– Кто вдохнёт? – поинтересовалась Птица, на всякий случай отодвигаясь.

– Рано ещё, пусть дозреет!

Мужчина отошёл к воде, опустился на корточки, омыл ладони в ласковой воде. Вернулся к каменному столу и бережно поднял спящую девочку на руки.

– Негоже тебе будет проснуться не в Саду, Ева! Пойдём, дитя, подарившее миру – мир, а старому и усталому Богу – искорку тепла в том месте, где у вас, людей, располагается сердце…

Птица незаметно смахнула что-то маховым пером с уголка глаза, проворчала еле слышно:

– И почему мне так грустно?..

– Потому что наше время подходит к концу, Дух. Время богов умирает… и наступает время людей. И того, что они назовут Верой.

– Прав ты… – глухо констатировала Птица. – Как всегда – прав. Выпьем чаю?

Под звон ветра они покинули дикий пляж, ступив на тропинку в песке, что убегала в сияние Райских кущ.

Ветер удручённо вздохнул вослед и отправился играть с пенными барашками, резво скачущими по верхушкам волн. А из-за ближайшей скалы потянулось, шелестя по песку чешуями на брюхе, чёрно-зелёное тело, и заключило в тридцать три кольца каменный стол с лежащей фигурой. Плоская голова с красными глазами нависла над ней.

– Так вот ты какой, тот, которого нассовут первым шшеловеком! – прошелестел непривычно тихий голос. – Не крассив, но умён, не добр, но и не зол, и огня не хватает в твоей крови. Я дам его тебе!..

Змеиные уста приникли к человечьим, гладкий язык с колечком пирсинга скользнул в мёртвую глотку, делясь синим пламенем слюны.

Тело на камне дёрнулось и застонало.

– Зависсть, – шептал Троян, отпустив зарозовевшие губы голема и раскачиваясь над ним в такт словам, – алчноссть, ненависсть, отчаяние – вот исстинная шшизнь! Вот насссстоящие чувсства! Вот то, что ссделает тебя исстинным человеком Земли! И отныне сспор – добр ты иссначально или нет, потеряет ссмысл, но ссстанет вечным! Только любовь женщины ссмошшет ссделать тебя лучшше… Но далеко не все исс васс будут любить друг друга! А теперь сспи, шшеловечек. Формируйсссся…

Мерный плеск волн и ритмичные судороги змеиного брюха сплелись в одну вселенскую карусель. Пестрые краски мироздания осыпались неизвестными сверхновыми. И океан поглотил их, удерживая в солёных ладонях каменный стол с лежащим на нём первочеловеком. Адамом.