Текст книги "Ни привязанностей, ни антипатий. Автобиография Мастера"

Любовь принимает людей такими, какие они есть

Единственный человек, с которым я по-настоящему общался в старших классах, был Си, мой друг, который был старше меня. Он преподавал в университете Рутгерса, в соседнем городе Ньюарке. Я действительно относился к нему как к своему наставнику.

Никто не будет вести философские беседы с человеком своего возраста. Если судить по тому, что я читал и изучал, я был намного старше своих лет. В средней школе я исследовал медицинские книги, которые остались у моего отца после того, как его медицинская карьера была прервана. В старшей школе я читал книги по психологии, экономике и философии. Ко времени поступления в колледж я был очень глубоко погружен во все это.

Си на самом деле привел меня в сердце всех философий. Это были Кант, Гегель, Шопенгауэр и другие, кого я сейчас не могу вспомнить. Но я прочитал всех их очень старательно, и понял их. Нас также очень интересовал Фрейд, поэтому мы учились очень интенсивно, намного лучше, чем если бы это было в колледже. Мы оба искали ответы в философии, психологии, экономике.

Си так никогда и не получил их. Он думал, что ответ был в экономике, пока в конце концов не увидел, что это не так. Он так и не понял, что было правильным ответом.

Но многие, многие годы (в старших классах, в колледже и после его окончания) он был для меня, так сказать, путеводным светом.

Он любил ходить в походы и приучил к этому меня. Мы проводили лето в Катскильских, а иногда в Адирондакских горах штата Нью-Йорк.

У нас была прекрасная туристическая жизнь. В нашем сообществе было много разных людей. Среди нас был мистер Коар, министр. Был священник. И у нас был Джек, водитель такси, самый настоящий Нью-Йоркский повстанческий активист. Также у нас был Си, профессор колледжа, очень философски настроенный. И были еще другие.

Каждый обустраивал лагерь для себя и, может быть, еще для кого-то. А по вечерам мы собирались вместе вокруг костра. Мы готовили наше любимое блюдо, которое называли похлебкой. У нас была большая (на десять литров) миска для мытья посуды, в которую мы бросали все, что имели: бобы, мясо, салями, специи, лук, овощи и хот-доги. Все это варилось в течение многих часов. Было действительно вкусно.

Часто, когда все уже ложились спать, мы с Си говорили до глубокой ночи. Мы говорили обо всех философиях и жизненных «почему». Обычно мы обсуждали две основные философские школы: идеализм и материализм. Мы отвергали агностицизм и невозможность достижения цели. Тогда я думал, что философия – это величайшее средство для понимания. Сейчас я рассматриваю философию как всего лишь словесное хождение по кругу, не ведущее к пониманию жизни.

В те времена мне нравился материализм. Все другое казалось глупым. Я построил такую красивую, прочную, железобетонную, материалистическую философию, которую считал непоколебимой. Я мог доказать все, что говорил. Это было похоже на закон гравитации. Я держу карандаш, а потом много раз бросаю его. И каждый раз этот закон работает. Я говорил: «Вот, это закон гравитации. Теперь докажи мне своего Бога. Ты не можешь. Поэтому Бога нет. Это чепуха».

В старших классах я стал интеллектуалом, интересующимся книгами и так называемым «лучшим в жизни». Меня интересовала музыка, в особенности джаз. Я самостоятельно научился играть на пианино, играл джаз вообще без нот. Я мог услышать мелодию и тут же начать ее играть.

Я был хорош во всех видах спорта. Я играл в гандбол и теннис с чемпионами старших классов и колледжа. Я мог побеждать их до тех пор, пока это было не на соревнованиях. На соревнованиях я выступал плохо. Так что, я никогда не смог бы играть в команде.

Я окончил среднюю школу в 1925 году. Я был хорошим учеником, но всякий раз, когда сдавал экзамен, у меня было странное чувство, будто я должен был провалить его. Вместо этого я получал высшие оценки. Так продолжалось в течение 12 лет! Через какое беспокойство я проходил перед экзаменом! И как же я переживал по этому поводу! Вот как низко я оценивал себя. Разве это не комплекс неполноценности?

Я получал хорошие оценки по математике и естественным наукам, не уча их, и просто сражался с английским и историей. Мне они были неинтересны.

Каждый человек будет преуспевать в любом интересующем его предмете; любой человек будем тупым во всем, что ему не интересно.

Несмотря на то, что у меня был комплекс неполноценности, заставлявший меня думать, что я непривлекателен, в старших классах девушки говорили: «О, разве он не милашка»?

Это забавно – создавать определенное впечатление, чувствуя при этом нечто противоположное. Девушки думали, что я привлекателен. А я считал, что это не так. Это было привычное принижение себя.

У меня была сильная потребность в сексе, и вся моя жизнь была сосредоточена вокруг него. Влечение к женщинам заставило меня (пусть и с огромным усилием) прорваться сквозь стеснительность. Я использовал схему «Как я могу добиться их?» Именно благодаря наблюдению я научился добиваться женщин, которых хотел.

И это прекрасно работало.

Я смотрел, что делали другие парни. Я замечал, что нравилось и не нравилось девушкам. Другие ребята отпускали комплименты так неумело, что девушки знали, что это просто лесть, что это неправда. Я видел, что девушки любят комплименты. У каждой девушки есть хорошие черты. Так что я хвалил их, но при этом говорил только то, что действительно было правдой.

Также я заметил, что парни много говорили о себе. Девушкам же это не нравилось. Им было приятно, когда говорили о них самих. Поэтому я не говорил о себе, я говорил о них.

Такой подход всегда предоставлял мне девушку, которую я хотел. Всегда.

Несмотря на большое препятствие в виде застенчивости, я знал, как заигрывать с девушкой и добиться своего. После того, как связь была установлена, застенчивость больше не была препятствием. Это было ценно. Девушкам это нравилось!

Я смотрел на женщин снизу вверх, поклонялся им, боготворил их и поэтому не мог иметь никаких дел с проституткой или с девушкой, с которой познакомился на улице. Я никогда не мог понять своих собратьев по колледжу, утверждающих, что они не смеют дотронуться до своих подруг, но которые были готовы спать со странными девушками, которых они подцепили на улице и которые не шли ни в какое сравнение с их подружками.

Знаете, почему эти ребята так поступали? Это именно то, что они думали о сексе.

Для меня секс был предназначен для девушки, которую ты любишь. Это было так естественно!

Секс вызвал во мне самые прекрасные эмоции. Я очень уважал женщин. Желая защитить их репутацию, я ни при каких условиях не рассказал бы никому о своих делах. В те дни секс для незамужних женщин был непростительным грехом.

В основном, секс выявил мои лучшие чувства любви и сделал меня по-настоящему дающим человеком.

В те дни, если бы меня спросили, верю ли я в Бога, я бы ответил: «Да». А на вопрос «Каково твое представление о Боге?» я бы ответил: «Секс!». И (к их удивлению), я бы объяснил, что секс пробудил во мне самые благородные и лучшие из человеческих чувств, и что ничто не может лучше проявить эти чувства, чем секс.

Позднее я обнаружил, что секс удерживает радость на определенном уровне и не дает ей увеличиваться. Сейчас я достиг состояния, в котором у меня всегда больше радости, чем может дать самый лучший секс. Нет предела радости, которую можно испытать.

* * *

Даже в младших классах я всегда был безумно влюблен. Каждый год я был влюблен в какую-то прекрасную девушку. Я помню Марселлу Хиггинс в первом классе, Марселлу Кан во втором, Этель Соломон в третьем и так далее. Хотя я был в них очень сильно влюблен, они не знали об этом.

Этель Соломон сидела прямо через проход от меня. И каждый раз, когда она смотрела на меня, я краснел. Каждый раз, когда она заговаривала со мной, я был близок к тому, чтобы умереть. Крайняя застенчивость.

Способен ли ты понять, какой мучительной жизнью я жил?

В подростковом возрасте у нас было много вечеринок. Юноши всегда были грубы и напористы с девушками, в поисках защиты они бежали ко мне потому, что я был мил!

Из-за моей стеснительности я никогда не наседал на них. Наоборот, я хотел их защитить. Кроме того, я наслаждался приятным чувством быть их героем.

Когда я защищал их, нас привлекало друг к другу. Это было естественно.

Я занимался сексом всю свою жизнь. У меня было много женщин, но это никогда не было беспорядочно, у меня никогда не было двух женщин одновременно. Я никогда не хотел иметь дело больше, чем с одной женщиной за раз. Я стремился к тому, чтобы у меня была любовь с девушкой, с которой я спал.

* * *

Я был влюблен и продолжал ходить с Аннет в школу, которая находилась на полпути к колледжу.

У нас были хорошие, здоровые, естественные сексуальные отношения, как это и должно быть, когда два человека влюблены друг в друга. В подростковом возрасте секс очень интенсивный.

Я собирался в Рутгерс в Нью-Брансуике, штат Нью-Джерси, она же собиралась в Пенсильванский университет. Находясь на расстояния, мы больше не могли видеться. Она начала встречаться с другими парнями и по телефону рассказывала мне об этом.

Я был настолько ревнив, что ревность разрывала мои внутренности. Я не мог принять это. Я чуть не провалил третий год в колледже. Я должен был повторно сдавать экзамен по специальности. Это было только в одном семестре, и поэтому я по-прежнему получал стипендию.

* * *

Когда я поступил в колледж, общежитий было немного, и я снимал жилье далеко от кампуса. Я не поддерживал идею студенческих братств с их исключительностью и избегал их. Однако жить вне кампуса была весьма неудобно. Так что, я наконец переехал в дом братства, прямо в университетском городке.

Пребывание там дало мне очень сбалансированную студенческую жизнь. Я был хорошим студентом. Я также участвовал во всех общественных событиях, посещал все спортивные мероприятия, даже ездил за футбольной командой. Я был очень активным в гандболе, теннисе и плавании.

Я любил колледж. Он открыл дорогу к свободе, которая помогла такому робкому человеку, как я, легче вжиться в этот мир.

Поступая в колледж, ты неожиданно становишься мужчиной. Ты переезжаешь из семьи, где с тобой обращались как с ребенком, в твой собственный дом, дом твоего братства.

Я был мужчиной, и мы говорили о том важном, что есть в мире. О, мы были умны! Мы знали больше наших профессоров!

Мы говорили о мире и женщинах, часто до самого рассвета играли в карты. Тогда мы ложились спать, чтобы подремать пару часов до занятий, которые начинались в восемь часов утра.

Я помню очарование колледжем в те дни: «Ра, Ра, Рутгерс. Я умру за дорогой старый Рутгерс!». Это было каким-то голливудским, наивно-сказочным!

Обычно в те времена только сыновья богачей учились в колледже. Я никогда не считал себя одним из них. Хотя мой отец помог мне начать, я должен был закончить сам, своим трудом пробивая себе путь.

На третьем курсе колледжа я пошел на работу. Тогда же я получил письмо, в котором говорилось: «Дорогой Лестер, я не смогу больше отправлять деньги. С любовью, папа». Депрессия сломала его финансово.

Я ограничивал свой мир учебой в колледже и поэтому думал, что мой мир подошел к концу. Я даже подумывал о самоубийстве. Эта мысль иногда повторялась вплоть до 1952 года.

Мне потребовалось три дня, чтобы понять, что я могу пробить себе путь в жизнь через колледж! Я немедленно получил двойную работу в доме братства, в котором жил. Я стал мыть посуду и топить угольную печь. Это отчасти помогло. Спустя несколько месяцев мне удалось получить настоящую должность: лаборант физического факультета.

Я всегда чувствовал себя бедным. По сравнению с другими парнями я и был бедным. Отец моего соседа по комнате был миллионером, и это в тридцатые годы! Но меня не беспокоило то, что они были богаты. Меня беспокоило то, что я чувствовал себя бедным.

Мы не делали различий в доме братства. Мы были братьями одного братства и, естественно, работали друг для друга. Мы чувствовали себя, как одна счастливая семья, освобожденная от родительского гнета.

* * *

Я сопротивлялся обязательному ежедневному посещению часовни.

Мы должны были каждый день ходить в часовню. Некоторые ребята брали с собой карты и играли в то время, как бедный капеллан вел проповедь. Было так шумно, что никто не мог услышать его. Мне было жаль его. Но мы отстояли нашу точку зрения, и график посещения часовни был изменен: только по воскресеньям и добровольно.

Нам преподавали обычное религиозное учение, которое было не слишком глубоким. Когда ты в колледже, ты молод и способен думать, то можешь увидеть, какие глупости тебе преподают.

В те дни протест выражался также в форме нашей одежды. На нас были енотовые шубы и кепки дерби! Какое странное сочетание. Но нечто подобное происходило всегда, это продолжается и сегодня.

Молодежь всегда возражает. Молодежь бунтует, не зная толком против чего. Это просто отсутствие свободы.

* * *

R.O.T.C.[1]1
  «Корпус подготовки офицеров запаса (англ. Reserve Officers’ Training Corps (ROTC) – базирующаяся в колледжах система подготовки офицеров Вооруженных сил США». – Википедия.


[Закрыть] был обязательным. А я был против военной подготовки. Из-за моих антивоенных настроений я был худшим солдатом в худшей роте.

Нам дали старую форму времен Первой мировой войны. Она была сделана из толстой шерсти и вызывала зуд. Моя куртка была слишком короткой, а брюки – слишком длинными. Когда я застегивал куртку, то едва мог дышать. Мои штаны были похожи на шаровары. Мою макушку венчала бойскаутского вида шляпа. Я выглядел, как настоящий голливудский комический актер.

Но мне нравилось это комическое платье. Оно соответствовало моему отношению ко всему военному.

Строевая подготовка была тем местом, где я мог выразить то, что чувствовал. Я притворялся тупым. Когда следовал приказ: «Напра-во, шагом марш!», я шел налево.

Однажды во время строевой подготовки наш офицер, недавний выпускник Вест Пойнта, решил дать нам отдохнуть. Он заставил сложить наши винтовки в пирамиду и объявил о том, что ни в коем случае нельзя подходить к ружейной пирамиде: «Держитесь подальше от оружия. Когда вы ломаете строй, не проходите рядом с пирамидами. Отойдите от них. Держитесь от них подальше. И помните, не трогайте оружие!»

Как только он это произнес, я инстинктивно протянул руку, чтобы коснуться пирамиды, думая, что он не увидит. Но в этот момент он повернул голову и заметил, как я прикоснулся к ней. Я быстро отдернул руку назад. Но, увы, ружейная пирамида была неправильно сложена, и она рухнула вниз, обрушив вторую пирамиду. А та, в свою очередь, ударила третью.

Разве не об этом офицер только что говорил?! Он был в такой ярости, что сопел и пыхтел. Он просто не мог вымолвить ни слова.

Я получил за это серьезное взыскание.

В конце второго года обучения, после завершения курса военной подготовки, меня вызвали на собеседование два выпускника Вест Пойнта, отвечавшие за этот курс. Они сообщили, что собираются завалить меня. Они сказали, что в моей строевой подготовке было очень много недостатков, и я должен повторно пройти курс обучения последнего года, несмотря на то, что мои оценки по этому курсу были выше девяноста баллов.

Я обдумал это. Затем я указал на них пальцем и заявил: «Ладно, господа. Только запомните. Если вы завалите меня, то вам придется возиться со мной еще целый год!».

Они посмотрели друг на друга и сказали: «Вы прошли!»

Я был мудрым парнем. Я знал, что в мирное время военные ничего мне не сделают. Ведь у них не было гауптвахты!

Любовь и понимание – это одно и то же

Я закончил колледж в Рутгерсе в 1931 году в возрасте двадцати двух лет. Я хотел быть величайшим в мире физиком, но не мог устроиться на работу. Очень многие работающие физики в то время были уволены. Тем не менее, у меня было чувство, что я должен завоевать весь мир. Я непрестанно искал работу. И хотя мне день за днем отказывали, я не прекращал свои поиски.

Поскольку я не мог устроиться на работу в качестве физика, я решил попробовать инженерные специальности. Физика – это основа всех инженерных наук, кроме того, в колледже в качестве дополнительных курсов предлагали механику и электромеханику, которые я освоил. Также я закончил необходимые образовательные курсы для получения сертификата об обучении.

В результате всего этого я вышел из колледжа, подготовленный к работе по нескольким специальностям.

Моя первая работа авиационным инженером длилась всего три месяца, потому что компания, на которую я работал, ушла из бизнеса.

Затем я искал работу в качестве учителя. Найти работу было так сложно, что я каждый день ходил в офис школьного заведующего и просил его помочь мне устроиться. Я делал это неделя за неделей. И вот однажды (думаю, что заведующий сделал это, чтобы избавиться от меня) он дал мне работу. Я должен был временно заменять человека, который работал с классом неисправимых учеников. Эти мальчики уже был исключены из школы за совершение насильственных действий и были на полпути в колонию для малолетних. Этот класс представлял собой попытку вернуть некоторых из них обратно в школьную систему, вместо того чтобы отправить их в колонию.

Я так сильно хотел трудоустроиться, что был счастлив получить даже такую работу. Однако по дороге в школу номер девять по Жак-стрит я встретил руководителя городского физического воспитания, мистера Эллисона, моего старого учителя физкультуры из Баттин Хай. Когда я сообщил ему, куда направляюсь, он сказал: «Даже не заходи туда. На твоем месте я бы этого не делал. Вчера эти ребята учителя, который выходил на замену до тебя, выбросили через забор. А он крупнее тебя. Держись подальше от этого места».

Я был так решителен и так хотел работать, что сказал: «В любом случае, я попробую». С тем бесстрашием, которому научился, я осмелился принять это назначение.

Я вошел в класс, он был в столярной мастерской. Там было столпотворение. Один мальчик распиливал свою парту пополам, другой молотком отбивал куски штукатурки от стены. Все они вместе и каждый по отдельности делали все, что хотели.

Поэтому я подошел к парню, распиливающему свою парту пополам, и сказал ему, чтобы он прекратил это. Он просто посмотрел на меня и отвернулся, будто меня там и не было.

Я подошел к мальчику, отбивавшему штукатурку от стены, и попросил его остановиться. Он ответил: «Иди к черту!».

Я подобрал доску шириной десять сантиметров и длиной чуть больше метра, стал перед классом и закричал громоподобным голосом: «Тихо!»

Однако никто не обращал на меня никакого внимания до тех пор, пока я не подошел к парню, распиливающему свою парту, и не ударил его. Тогда он прекратил это делать.

Затем я отправился к тому, кто выбивал штукатурку из стены. Он стал убегать, но я поймал его. Впрочем, я не причинил ему много боли.

То, что я делал, привлекло ко мне все внимание класса. Так что, я стал перед ними и снова закричал: «Тихо!» После этого началось то, чего я ожидал, и это меня беспокоило. Их вожак встал и сказал: «Ладно, ребята, пусть он…». Но прежде, чем он успел произнести слова «свое получит», я подошел к нему и обеими руками обрушил доску ему на голову. Ошеломленный, он упал на свое место. К моему счастью, доска сломалась пополам и это позволило мне удобнее ухватить ее.

Затем я отправился ко второму парню, который собрался присоединиться к вожаку. Тот начал убегать. Но я размахнулся и порезал ему четыре пальца. Я должен был сделать это или умереть. Я действительно был готов разобраться со всем классом.

И тут я закричал: «Ладно! Кто следующий?». Тогда весь класс, все ученики сели на свои места. Oни подчинились мне и стали абсолютно тихими.

Затем я открыл дверь, и вскоре в класс заглянула директриса, мисс Келлог. Она выглядела ошеломленной. Я сказал: «Входите, мисс Келлог». Когда она вошла, то не могла произнести ни слова. Она ожидала найти меня разорванным на куски, но я был в порядке, а дети были совершенно спокойны. Я сказал: «Все хорошо». Запинаясь, она пробормотала что-то и, ошеломленная, вышла.

Все это произошло в первые минуты после моего прихода в класс. Всю же остальную часть недели у меня были отличные отношения с мальчишками, гораздо лучше, чем я думал. Проводя свое последнее занятие с ними, я сказал: «Мистер Петерс будет завтра». И тут все они в унисон воскликнули: «У-у-у-у». Я спросил: «В чем дело?»

– О, вы нам нравитесь. Мы хотели бы, чтобы вы остались!

Сначала это озадачило меня. Затем я понял, в чем дело. Я общался с ними на понятном им языке. Я говорил с ними на их уровне. Я не бил их из жестокости. Я даже не хотел ударить кого-то из них.

Я не был трусом, и им это нравилось. Я взаимодействовал с ними лучше, чем мне казалось, потому что я их понял. Мне дали работу лидера, учителя. Они оспаривали это. Я принял вызов и показал им, что могу быть лидером. Они это поняли, они это приняли и это им понравилось.

Я говорил им: «Смотрите, это моя работа. Я поставлен сюда, чтобы быть лидером. Вы, ребята, не должны пытаться отобрать это у меня. Впрочем, вам это и не удастся. Если вы попытаетесь, я сделаю все необходимое для восстановления своей роли здешнего лидера».

Невозможно было справиться с классом, если ты не был с ним, если у тебя не было чувств к нему, если у тебя не было любви к своим ученикам. Учитель, ненавидящий класс, не мог им управлять.

Дети были на моей стороне благодаря моей способности общаться. Я получил репутацию человека, умеющего поддерживать дисциплину. Мне сказали, что я потеряю эту работу, если буду бить детей, но я все равно это делал. Я считал, что в той ситуации это было необходимо для контроля.

Интересно, как реагировали мои ученики. Однажды я сильно рассердился и швырнул указку в мальчика, когда он пытался убежать. Ему досталось по лбу и предплечью, у него появилось два рубца от удара.

На следующий день он подошел ко мне в школе и сказал: «Все нормально, мистер Левенсон. Мой старик пытался выбить из меня, кто так меня отделал. Но я ничего ему не сказал».

Он защитил меня.

Этот дикий опыт с тридцатью «неисправимыми» мальчиками помог мне заслужить уважение и получить свое первое постоянное назначение в качестве учителя. Я преподавал геометрию в младших и старших классах в средней школе, которую сам окончил. Баттин Хай была превращена в женскую среднюю школу. В свои 22 года я учил девушек, которым было по 18 лет! Это было унизительно.

Из-за моей крайней стеснительности девушки дразнили меня. Они приходили после урока и толпились вокруг, при этом толкая меня. Я испытывал неловкость, и они знали об этом.

Некоторые специально садились так, чтобы их платье задиралось выше колен. И мне приходилось отводить взгляд.

От школы до моего дома было всего полмили, поэтому домой я ходил пешком. Некоторые девушки, проезжая мимо меня на машине, тормозили и кричали: «Эй, не хочешь прокатиться?»

«Нет, спасибо», – говорил я, надеясь, что директор школы или другой учитель видит это. Эти девчонки портили мне жизнь своим приставанием.

Поскольку найти работу было очень трудно, я хотел сохранить эту должность. Я не мог допустить, чтобы директор или кто-либо еще видел что-то, не вполне респектабельное для учителя.

В конце учебного года вернулся преподаватель, которого я заменял. И меня отправили в среднюю школу в самую бедную часть Элизабетпорта, в Нью-Джерси. Мне дали группу самых трудных детей с самым низким I.Q.

Это преподавание было для меня странным опытом. В некотором смысле, я был груб с детьми, но я никогда не думал, будто я выше их. Я обращался с ними по-человечески. Мое отношение исходило из понимания их самих и того, что они делают. Соответственно этому я и вел себя с ними. Понимание и любовь – это одно и то же.

Меня, конечно, прикрывали. Много раз меня могли изгнать из школьной системы за то, что я бил детей, и об этом было известно. Но никто этого так никогда и не сделал.

Видите ли, дело не в том, что ты делаешь, а в твоем отношении к тому, что ты делаешь.

На втором году обучения я устал от этого и уволился. Это было скучно. Я хотел быть ученым, но не было работы. Я был разочарован и поставлен в тупик. Я чувствовал тяжесть, тяжесть повсюду.