Текст книги "Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой"

3. Персональное дело

В конце рабочего дня в комитет комсомола всегда забредал шатающийся без дела Юрка Шустиков, которого все на заводе звали Шустриком. Он работал инженером в отделе снабжения и в общем считался неплохим добывалой. Зарплата рядового снабженца его не устраивала, и он уже несколько раз пытался уйти на более хлебное место, но руководство этому упорно противилось. Учитывая выдающиеся коммерческие способности и умение выцарапывать из-под земли самый наидефицитнейший дефицит, начальство перевело его на рабочую сетку с самым высоким тарифом, и по зарплате это было где-то на уровне начальника отдела, то есть почти в два раза больше, чем получал обычный снабженец. Юрка удачно использовал своё особое положение, ёрнически величал себя «авангардом» и «гегемоном», а посему косил под дурачка, но пуще всего любил при этом выставлять дурачками окружающих. За это его нигде терпеть не могли, но терпели, ибо снабженческая жилка в нём была всё-таки от бога. Особенно доставалось Галине Павловне, которая платила ему той же монетой. Вылетел бы он уже давно с треском, если бы не его особый статус.

Как ни странно, но в Яшке, хоть он и принадлежал к классу антагонистических противников, Шустрик нашёл задушевного собеседника и частенько являлся в комитет комсомола поболтать. На правах старшего по возрасту, он очень любил поучать Яшку, а тот всячески старался развалить замысловатые логические построения заводского смутьяна. Такая у них была игра, в которую оба играли с удовольствием.

Юрка усаживался на единственный стул в крохотной подсобке, без спроса вытаскивал что-то из наваленной на столе кучи бумаг и принимался читать.

– Тэк-с, – вместо приветствия провозглашал он, – чем занимается наш комсомольский лидер? Как всегда, груши околачивает?

Больше всего ему нравилось изучать какой-нибудь из многочисленных и абсолютно бесполезных отчётов, который в райкоме никто традиционно не читал, но его сразу же подшивали в одну из толстых папок, чтобы отчитаться перед вышестоящими инстанциями о проведённой работе. Юрка с интересом изучал шедевр канцелярской письменности и при этом каждый раз ехидно посмеивался.

– Слышал, что тебе ГэПэ прокачку учинила? – выдал он, явившись сегодня. – Отчитала за оппортунизм?

За глаза Галину Павловну все на заводе звали ГэПэ, и эта кличка приклеилась к ней с незапамятных времён, но она об этом, вероятно, не подозревала. Или делала вид, что не знает.

– Не умеешь ты, брат, ходить под начальством, чтобы волки были сыты и овцы целы. Или наоборот… – покровительственно изрекал Юрка. – Так и быть, открою тебе непререкаемую истину. Учись, студент, пока я жив… Начальству не нужны такие правдолюбы, как ты. Ему вообще никто не нужен, а нужно лишь задницу прикрыть перед вышестоящим начальством, и ты это должен по статусу обеспечивать. Чтобы всё было шито-крыто. Других целей перед тобой никто не ставит. Всё остальное мишура.

– Ну, и как ты это предлагаешь делать? – Яшку всегда немного коробило от Юркиной фамильярности, но это его обычная манера общения.

– Проще пареной репы. Слушай внимательно и мотай на ус, а то и законспектируй для изучения. Экзамен на владение темой будешь сдавать не мне, а в бою.

Яшка поудобней устраивался за столом и доставал пачку «Стюардессы». Юрка косился на сигареты, но отодвигал их в сторону и доставал свою «Приму»:

– Аристократических по классовым соображениям не курю. Мы уж своими рабоче-крестьянскими подымим… Итак. На любом уровне начальник тем лучше для подчинённого, чем примитивней. Самое ужасное – когда он идеологически подкован, имеет незыблемые принципы и заражён вирусом инициативы. С таким трудно ладить, но не потому что его невозможно надуть, а потому что он тупо гнёт свою линию, не взирая ни на какие обстоятельства. Идеальный вариант – когда каждый начальственный шаг можно предугадать. Тогда всё складывается как в шахматах, где послушная пешка неторопливо и гарантированно проходит в ферзи, а глупый конь или слон бесцельно прыгают по клеткам, пока ими не пожертвуют во имя чужих хитроумных комбинаций. Улавливаешь, студент? Скажешь, не мы выбираем начальника, а получаем уже готовенького? Верно, но всё равно есть возможность его воспитать и отдрессировать под себя, чтобы не было мучительно больно за бесцельно потраченные на него силы. Прикормленный шеф-дурак – мечта умного подчинённого.

– Для шахматных коней да слонов существуют хоть какие-то правила, а для наших начальников…

– Ошибаешься! У них, как у самураев, есть свои строжайшие негласные законы, которые ты должен просечь, чтобы, не дай бог, не влезть на чужую территорию. Пускай ребята будут находиться в полной уверенности, что ты готов пустить счастливую соплю от каждого их ценного указания. Независимость, которой жаждет мелкий клерк вроде тебя или меня, достигается вовсе не лобовым ударом и не отстаиванием собственной правоты, а длительной и кропотливой дрессировкой подопечного. Дразнить же начальство – удел вечного и трусливого раба. Это, кстати, камешек в твой огород…

– Складно глаголишь, Иоанн Златоуст, – невольно посмеивался Яшка над речами Шустрика. – Только, понимаешь ли, трудно сдержаться, когда начальство несёт откровенную пургу. Зубки иногда чешутся.

– А зачем? – Юркины глазки в такие моменты прямо-таки лучились от восторга. – Что ты этим выиграешь? Лишние тумаки?

– Через тернии к звёздам! – Яшка потихоньку переходил на Юркин язык, пересыпанный поговорками и прибаутками, порой злыми и нелицеприятными, но всегда меткими и точными.

– Учитывая, что ты пока мало поработал под эгидой орденоносного ленинского комсомола, только вчера оторвав свой тощий мальчишеский зад от студенческой скамьи, выдам тебе несколько прописных истин, без которых в наше традиционно непростое время никакой карьеры не сделать. Правда, сам я не работал в ваших поднебесных сферах, ибо там снабжение и без меня прекрасное, но люди-то везде из одного теста слеплены, – после столь длинной и витиеватой тирады Шустрик переводил дыхание и торжественно поднимал вверх указующий перст. – Никогда ничего не принимай за чистую монету. Любое начинание – как бы сказать точнее… – имеет несколько слоев. Первый слой – это внешняя оболочка, то есть то, что сразу бросается в глаза. Например, лозунги на знамёнах и транспарантах, грозный начальственный прищур, напоминающий козу из указательного пальца и мизинца, чеканные и проникновенные фразы на скрижалях соцобязательств и призывов. На первый взгляд, всё здесь однозначно и недвусмысленно, но зри в корень, ибо есть ещё и второй, более глубокий слой, который стоит за первым. Лозунги – это внешняя линия обороны, дань и оброк идеологии, этакая попытка убедить всех и вся в незыблемости идеалов. За грозным начальственным прищуром стоит вовсе не желание мобилизовать скрытые резервы на новые трудовые свершения, а всего лишь страстное желание переложить свою дурацкую ежедневную работу на плечи подчинённых. Бравурные соцобязательства – это верёвочка, привязанная к кольцу, вдетому в твою ноздрю. За неё тебя и потащат в нужном направлении…

– А третий слой? – невольно увлекался игрой Яшка.

– Третий слой самый глубокий. Суть его состоит как раз в том, во имя чего и ломаются все копья. Когда в этом механизме до конца разберёшься, для тебя наступят полная ясность и гармония. Разгадка пресловутого третьего слоя скрыта, как ни странно, в простой, но глубочайшей по философскому накалу истине: «абы чего не вышло». Никому на самом деле ничего не надо, всем всё по барабану, а высший идеал жизнеустройства состоит лишь в том, чтобы существующее положение вещей оставалось незыблемым. Хочешь на законном основании бездельничать, умей изображать вид бурной деятельности. Хочешь что-то сделать не торопись, а добейся, чтобы инициатива исходила сверху. Это высший пилотаж в умении устраивать свою – именно свою! – жизнь. Всё остальное – шелуха. Улавливаешь?

– Не очень, – честно признавался Яшка. – Уж очень лихо ты всё закрутил.

Юрка выпускал густую табачную струю «пролетарской» «Примы» и самодовольно улыбался:

– Когда въедешь, студент, в сказанное, для тебя откроется потрясающая по красоте картина бытия. Ведь ты и сам не понимаешь, что судьба неизвестно за какие заслуги поставила тебя на ступеньку, с которой можно легко шагнуть выше, но при обязательном условии принятия правил игры. В ином случае – незамедлительное падение в пропасть. До последнего времени ты по наитию шёл в нужном направлении, даже не представляя, как легко можно оступиться. Но сегодня решил, что тебе море по колено, взбрыкнул – и вот результат: прокол с такой мелочью, как копеечные взносы, взбучка от старших товарищей, пятно на репутации… Опять не вкурил мою гениальную по простоте мысль?

– Опять…

– Ну, хорошо. Демонстрирую на пальцах. Прикинь: смог бы наш драгоценный заводик работать без тебя и без твоего комитета комсомола?

– Конечно. Не велика была бы потеря.

– А если бы, не приведи господь, бесследно исчезла ГэПэ с её парткомом?

Яшка с опаской глянул на дверь и пробормотал:

– Ну, ты того… не перебирай. Мало ли кто услышит твою крамолу.

Но в Юрку уже вселился бес противоречия, и он продолжал всё громче и громче:

– Не трусь! Даже если мои богохульные речи дойдут до уважаемой Галины Павловны, она палец о палец не ударит, чтобы покарать вольнодумца. Уж я-то знаю. Но не потому, что ей безразлично, что про неё скажут, и вовсе не потому, что ей не по рангу связываться с таким гегемоном, как я. Просто она умело живёт по вышеуказанному принципу «абы чего не вышло» и не пошевелится до тех пор, пока дело не получит огласки. Даже если о моей крамоле ей доложат пять стукачей… Баба-то она априори не плохая и совсем не злая, только должность парторга заставляет её быть толстокожей. Если и злится на кого-то, то не искренне, а как бы по обязанности. Чужой крови не жаждет, но если уж приходится её пускать, то делает это без сожаления, хоть и без восторга.

– Это всё теория… Как всё-таки посоветуешь поступать в моём конкретном случае? Делать вид, что ничего не произошло и ждать следующей плюхи?

– А ничего и не произошло! Играй потихоньку в те же игры и не забывай, что это всего лишь игры. Но игры не на абстрактный интерес. Хуже всего, повторяю, нарушать придуманные не тобой правила и пытаться разобраться в потёмках чужих душ. Красть кошельки из чужих карманов куда безопасней… Подпиши характеристику на Нинку как требуют и забей на всё!

Но Галина Павловна оказалась вовсе не такой «хорошей бабой», как рекламировал Шустрик. Два дня после этого она с Яшкой не здоровалась и при встрече демонстративно отворачивалась, но самое гнусное произошло на третий день, когда он пришёл на работу. Секретарша директора Людочка, исключительно вредная и скандальная особа, выбывшая из комсомола по причине скорострельного замужества и потому всячески потешавшаяся над Яшкиными потугами вернуть её назад в общественное лоно, сообщила по секрету:

– Характеристику на Филимонову без тебя подписали! Вот так тебе, борец за справедливость!

– Кто подписал?

– Кроме тебя некому, что ли?

– Пока у нас только один комсорг – я, – настроение у Яшки сразу испортилось, и во рту стало отдавать жжёной резиной. – У кого сейчас характеристика?

– У меня. Осталось запечатать в конверт и отвезти в райком партии. Я бы это уже сделала, но дай, думаю, по старой дружбе доложу тебе…

– Покажи!

– Ещё чего! Вдруг порвёшь.

– Покажи! – разозлился Яшка окончательно. – Что я тебе – пацан?!

– Не покажу, – Леночка капризно надула губки. – Галина Павловна не велела. Говорит, много чести кланяться перед тобой из-за паршивой закорючки на бумаге. Не захотел подписывать – нечего тебе и знать про эту бумагу. Она и с директором согласовала, он добро дал…

Уговаривать её дальше было бесполезно. Яшка грустно отправился в комитет комсомола, закрылся на ключ и стал размышлять о своей горькой доле. Никого, даже Ленку или Шустрика, видеть сейчас не хотелось.

Значит, комсорг нужен всем только для вывески! Этакий свадебный генерал без права голоса, а точнее, ефрейтор на правах ординарца, ведь в генералах вся эта публика и сама не прочь побыть. Да какой там ефрейтор – просто мальчик на побегушках…

Эх, не надо было ему лезть в комсорги! Сидел бы спокойно за кульманом в конструкторском бюро, рисовал бы чертёжики, от которых хоть какая-то реальная польза была бы, – так нет, в начальники потянуло, славы захотелось! А что в итоге? Бригада той же Нинки Филимоновой в результате Яшкиной бурной деятельности лучше работать стала? Да всем этим девчатам плевать на его обязательный галстучек и значок с Лениным на лацкане пиджака. Они-то теперь твёрдо уверены, что утёрли нос этому зануде-комсоргу.

Раньше он старался не обращать внимания на это, а теперь… Получил щелчок по носу, вчерашний студент и нынешний комсомольский вожачок-карьерист? Признайся честно: когда тебя Галина Павловна сватала на эту должность из конструкторов, ведь была же потаённая мыслишка продвинуться по комсомольской линии до самых заоблачных олимпийских высот, где обитают хорошо упакованные партийные товарищи, а простым смертным туда ходу нет. Ведь была же? Пусть зарплата на первых порах невелика – конструкторские сто двадцать пять да тридцатка от райкома, но надеялся же, что заметят молодого да энергичного, призовут в свои полированные кабинеты и скажут: молодец, Яков, ценим тебя за принципиальность и деловитость, а посему выдвигаем на более ответственную работу, ты уж лицом в грязь не ударь. И были бы счастливые верноподданнические слёзы, которые он выдавил бы. Сказали бы «будь готов!», отдал бы пионерский салют и ответил, не задумываясь: всегда буду – как же не быть…

А теперь как нашкодившего щенка для острастки макают носом в собственную лужу.

Дело даже не в Нинке Филимоновой. Хотят её сделать депутатом – да на здоровье, Яшка проголосовал бы за неё обеими руками, только… Подошла бы она по-людски, сказала бы, мол, так и так, жалко мне тратить пятёрку на взносы, потому что трудно живётся разведёнке с ребёнком на руках, да ещё в общежитии без своего угла. Разве бы он не понял и не пошёл навстречу?! Да не обеднел бы в конце концов краснознамённый и орденоносный без её нелегко зарабатываемых копеек!

Однако всё вышло глупо и некрасиво, загнали Яшку в угол. Оставалось только зубки показывать, чтобы не выглядеть полной тряпкой. Не в принципах дело, а в элементарном инстинкте самосохранения…

В дверь уже дважды стучали, но как тут откроешь, когда на глазах слёзы? Стиснув зубы, Яшка вытащил половинку ватмана, тушь и перья и размашисто вывел:

ОБЪЯВЛЕНИЕ

В среду, 19 мая 1976 года, в 16.00 в красном уголке завода состоится общее комсомольское собрание.

Повестка дня:

1. Отчёт комитета ВЛКСМ за 1 квартал 1976 года.

2. Персональное дело комсомолки Филимоновой…

Вот и всё, пронеслось у него в голове, назад дороги нет…

4. Партийное задание

Первой объявление о предстоящем собрании прочла Ленка.

– Ну, и что ты задумал? Подумаешь, обидели его этой дурацкой характеристикой! Плюнь и разотри! – хмыкнула она безразлично. – Хочется наказать дурёху Нинку – влепи ей выговор, а убиваться-то самому зачем и сор из избы выносить?

– Какой выговор, какой сор – о чём ты?! – разозлился Яшка. – Из комсомола турну её за неуплату взносов. Первый раз в жизни поступлю по Уставу: не платишь четыре месяца – автоматически выбываешь. Катись колбаской вместе со своей ГэПэ…

– Это уже перебор! Тебе нужна эта морока? – Ленка поморщила лоб. – А вдруг собрание не проголосует за исключение?

– Да куда они денутся! Как миленькие руки поднимут! Нашей публике всё по барабану, лишь бы не трогали да пораньше домой отпустили.

– А ГэПэ что скажет? – Ленка начала волноваться уже не на шутку. Если на Яшку начнут катить бочку, то и её в стороне не оставят.

– Причём здесь ГэПэ? Собрание-то комсомольское. Пускай своими коммунистами командует. Небось, тоже все вопросы решает один на один со своим замом Ромашкиным, а остальные – статисты. Голосование – пустая формальность.

– Она тебя по головке не погладит.

– Ну и не надо! Что я – кошка, чтобы меня гладили? Хотя даже кошки коготки иногда выпускают…

– И это все твои коготки? – невесело усмехнулась Ленка, вытаскивая сигарету из Яшкиной пачки и щёлкая зажигалкой. – Глупо. В таких вещах я тебе не союзник.

– Слушай, – взорвался Яшка, – шла бы ты по своим делам. Не морочь голову, и без тебя тошно!

Единственный друг, на которого он мог положиться, и тот пытается слинять в сторону в трудную минуту. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь.

Так ничего не сказав, Ленка выстрелила незажжённой сигаретой мимо пепельницы и выскочила за дверь…

На заводской доске объявлений среди пожелтевших от времени графиков и приказов повесили новое объявление, у которого толпились люди. Яшка протиснулся вперёд и прочёл:

ОБЪЯВЛЕНИЕ

21 мая 1976 года в 17.00 состоится общезаводское собрание.

Повестка дня:

Персональное дело кузнеца ремонтно-механического цеха Полынникова Петра Васильевича.

Докладчик – зам. секретаря парткома Ромашкин.

Явка всех работающих первой и второй смены обязательна.

И сразу все Яшкины обиды ушли на задний план: чем провинился перед нашей партией непьющий и благообразный кузнец Полынников? Неужели всё-таки решили с ним посчитаться за то, что он – пресвитер запрещённой общины христиан-баптистов? По работе упрекнуть его не в чем, разве что за невыходы в субботу. Оно и понятно – у баптистов суббота день отдыха, праздник. Зато в другие дни они дают чуть ли не по две нормы. А ведь именно субботники стали повсеместно почему-то главным мерилом трудолюбия и сознательного отношения к труду! Абсурд какой-то…

О непримиримой борьбе парткома с «религиозным дурманом» Яшка знал не понаслышке. Сам принимал в ней участие. В планах еженедельных политзанятий, которые Галина Павловна проводила с коммунистами, а он с комсомольцами, всегда присутствовала атеистическая пропаганда. Это было правило, которое не обсуждалось.

– Запомни, – не раз говорила Галина Павловна, – мы на особом контроле у райкома. Чёрт бы их побрал, этих баптистов! Свили себе гнездо не где-нибудь в глухой деревне, а именно на нашем заводе, и потихоньку занимаются своим мракобесием. Бороться с ними – задача не для какого-нибудь беспартийного дяди Васи, а наша с тобой. Кому, как не нам, проводить политику партии и правительства на местах?

В этом потоке пустословия одного Яшка понять никак не мог, а за разъяснениями к ГэПэ благоразумно не обращался: чем баптисты, а на заводе их трудилось всего пять человек, хуже остальных рабочих? Трудятся добросовестней многих записных активистов, ни с кем не пререкаются, не скандалят по пустякам, прогулов и опозданий за ними не числится, пьяными на работу не выходят, вот только субботы… И всё равно вредители.

Мимо доски объявлений трусцой проскакал Шустрик. Яшка схватил его за рукав:

– Ты у нас, Юрка, филиал Би-Би-Си, просвети: за что Полынникова драть будут? О чём в кулуарах пролетарии шушукаются?

Шустрик притормозил и хитро прищурился:

– Ишь, как запел, комсорг! На хвост наступили, тотчас в народ подался! Чужими проблемами обеспокоился… Разве ничего не знаешь? Об этом только и разговоров по заводу. Да что там завод – весь город как потревоженный муравейник!

Яшка тут же поволок Шустрика в комитет комсомола и подхалимски предложил «Стюардессу», но тот привычно отмахнулся и сунул в зубы пролетарскую «Приму».

– Сказочка весьма проста, – чувствовалось, что Юрка неслыханно горд своей просветительской миссией. – Ты же знаешь, что Пётр – пресвитер у местных баптистов, то есть самый что ни на есть среди них главный. Сидел бы тихо и отправлял свой культ в лесной глубинке, никто бы его не трогал. Так ведь нет, в открытую начал играть. Дела у его общины пошли настолько хорошо, что люди к ним потянулись. Даже те, кто ни в бога ни в чёрта не верил. Это я точно знаю, потому что моя тёща к ним захаживать стала. Говорит, что местный поп из городского храма на службах соловьем заливается, а в быту такой пьяница и сквернослов, что не приведи господи. А баптисты – трезвенники, и с людьми всегда с лаской и пониманием общаются. Помогают бескорыстно. Кому же веры больше?

– Юрка, – взмолился Яшка, – философствовать потом будешь, а сейчас – только факты!

Шустрик пожал плечами и картинно поморщился:

– Не хочешь, могу не продолжать! – но не продолжать он уже не мог. – Так вот, решили баптисты строить для себя новый молельный дом. Старая-то конура, в которой они собирались, уже не вмещала всех желающих. Естественно, в райисполкоме разрешения на строительство не дали. Для начальства даже последняя разваливающаяся православная церковь как бельмо на глазу, а тут баптисты со своими челобитными. Дай им разрешение – неизвестно, что завтра выкинут. Короче, тот же незыблемый принцип «абы чего не вышло», о котором мы вчера говорили, превыше всего… И решили эти хитрые бестии обойти райисполком. Купили два соседних участка в центре города со старыми домами на снос и развернули такую стройку, что никакому БАМу не снилось. Денег у них, как оказалось, куры не клюют. Им всё, вплоть до проекта, американские спонсоры подогнали. И дефицитные фундаментные блоки они раздобыли, а потом кирпич, цемент, древесину. Всё чин-чинарём – куда там до них стройкам коммунизма…

– Что-то я слышал об их строительстве, – начал припоминать Яшка. – Ну-ну…

– Фундамент заложили, стены возводить начали, а командовал всем, естественно, Полынников. Оказалось, он не только кузнец первоклассный, но и прораб будь здоров какой… Но долго такое самоуправство продолжаться, конечно, не могло. Петра и в райисполком приглашали на переговоры, и в милицию по повестке, только никуда он не ходил. А как пойти, если минуты нет свободной: весь день на заводе, а вечером и выходные на стройке. Потом комиссии разные повадились на эту «стройку века», чтобы нервы мотать ему и его рабочим. Говорят, Пётр от имени общины даже письмо американскому президенту Форду отправил, ведь тот тоже баптист. По «Голосу Америки» об этой стройке говорили и о тех палках, что им в колёса городские власти ставят.

– Теперь понимаю, почему его решили на собрании песочить, – наконец сообразил Яшка. – За «Голос Америки» можно вообще сесть за решётку. Не сомневаюсь, Галине Павловне в райкоме уже не один строгач вкатали…

– И это не всё. Сразу после майских праздников к баптистской стройке подкатило несколько нарядов милиции и давай в мегафон орать, чтобы люди расходились по домам. Никто их слушать, конечно, не стал, а когда милиция попробовала применить силу, то Пётр во всеуслышание скомандовал, чтобы люди пели гимны и с властями не пререкались. Тогда пригнали пожарные машины, народ брандспойтами шуганули, а Павла как зачинщика скрутили, увезли в участок, где так отходили, что бедняга потом неделю в больнице отлёживался. Ночью же того дня подогнали бульдозеры и разнесли всё по кирпичику. А ведь здание было почти готово, хоть внутреннюю отделку начинай, – Юрка уже не улыбался, а сидел, сгорбившись, и жадно тянул замусоленный окурок. – Жалко трудов людских, ведь столько баптисты сил на эту стройку положили, а с ними поступили как со скотами последними. Хуже, чем со скотами… Всё понимаю, а одного понять не могу: баптисты, атеисты – какая разница? Главное, чтобы человек свиньёй по жизни не был и соседу не пакостил, ведь все мы… – он слегка запнулся, – ходим под богом…

В другое время Яшка обязательно поддел бы его за последние слова, но сейчас и сказать-то было нечего.

– Ладно, пойду, – Шустрик с силой вдавил окурок в пепельницу и сдул с пальцев пепел. – Послушаем, что на собрании скажут. Но ничего хорошего, думаю, не услышим…

На заводе было только и разговоров о предстоящем разбирательстве Полынникова. Кто-то уже окрестил собрание «судилищем», и это тотчас подхватили в цехах. Яшкиного объявления, где он собирался сводить счёты с Нинкой Филимоновой, никто даже не заметил. Кому оно интересно, кроме комсомольцев? Да и тех придётся собирать силой, потому что по доброй воле никто не придёт. Впрочем, Яшка это предусмотрел: заберёт к концу дня из табельной пропуска, и никого из его архаровцев до окончания собрания за проходные не выпустят.

Но пока отношения с Галиной Павловной окончательно не испортились, Яшке нужно было провернуть ещё одно немаловажное дельце – успеть подать заявление на вступление в партию. Он давно подумывал об этом, но откладывал, а сейчас откладывать было уже некуда. Пока он комсорг, это можно успеть. А как без этого двигаться дальше по карьерной лестнице? Ох, права была мама, когда говорила о пользе вступления в партию… Не вечно же в конце концов быть мальчиком на побегушках или корпеть над чертежами в конструкторском бюро.

О подаче заявления Яшка заговаривал с Галиной Павловной и раньше, но ничего конкретного она не обещала. Как парторг, она формально была заинтересована в росте своих рядов, однако особого энтузиазма почему-то не проявляла. Неужели Шустрик был прав, и тут вступал в силу какой-то неведомый второй слой, а следом за ним и глубинный третий «абы чего не вышло»?

Но недавно Яшка всё-таки добился от неё конкретного ответа. Оказывается, приём инженерно-технической белой кости в отличие от победившего пролетариата строго ограничивался. Рост рядов должен происходить за счёт рабочих, а им-то, рабочим, этого роста как раз и не надо. В строительной индустрии ещё по-божески – на одного инженера должно приходиться двое рабочих. В других отраслях – другие пропорции. Подготовь для вступления пару работяг, подсказала Галина Павловна, тогда и о тебе подумаем.

Но как это сделать? Рабочего нынче в партию и на аркане не затянешь. Это Яшке требовалось расти, а простому работяге-то куда? Льгот для рядового коммуниста никаких, а взносы плати регулярно да на собрания время трать. Короче, вербовка перспективных кандидатов, как, вероятней всего, решила Галина Павловна, окажется комсоргу не по силам. И не такие зубры обламывались.

Но она просчиталась. У Яшки на учёте было всё-таки тридцать два бойца, и он был для них каким-никаким авторитетом. Побеседовал с людьми понапористей, пообещал выколотить отпуск летом и под него путёвки в крымский санаторий – и два вполне реальных рекрута оказались в кармане. Правда, пришлось заполнить за них все необходимые документы и проштудировать вместе Программу и Устав партии, но без этого никуда не денешься. Таковы правила игры.

Сегодня, когда всё готово и документы аккуратно уложены в папочку, можно было брать Галину Павловну за жабры. Никуда не отвертится: соотношение рабочих и служащих не нарушено, а рост рядов – вот он, налицо…

В парткоме была тишь и благодать, никого из посторонних. Самое время для переговоров.

– Я по личному вопросу, – вежливо пропел Яшка, заранее прикидывая, как выкручиваться, если снова зайдёт разговор о Филимоновой. – Вот, заявления принёс. В партию. Своё и двоих рабочих.

– Что ты за них носишь? Сами прийти не могли? – подозрительно поинтересовалась Галина Павловна и принялась исследовать заявления, будто они были поддельные.

– Люди посменно работают и заняты, – начал изворачиваться Яшка, хотя всё и так было понятно. – Попросили меня занести. Но если надо, сами подойдут, я им передам.

– Ладно, чего уж там! – великодушно махнула рукой Галина Павловна. – Подумаем, обсудим на парткоме, тем более разнарядка сейчас пришла… Кстати, очень хорошо, что ты зашёл, к тебе есть первое партийное поручение. Ты объявление об общем собрании читал?

– Конечно.

– Будем обсуждать аморальное поведение Полынникова. То, что произошло, надо не только осудить всем коллективом, но и дать этому принципиальную партийную оценку.

– Ну, по части оценки будет всё в порядке, ведь солирует ваш зам Ромашкин, – усмехнулся Яшка, всегда подтрунивавший над простоватым Ромашкиным за его дубовость и косноязычие. – Уж он-то даст стране угля…

– Ты что-то против него имеешь? – ухмыльнулась в ответ Галина Павловна, но тотчас сдвинула брови домиком. – Он мужик неплохой, хоть и может иногда ляпнуть лишнее, что потом не расхлебаешь. А на собрании, между прочим, будет присутствовать представитель райкома. Речь Ромашкину мы уже подготовили, он её вызубрит наизусть, но лучше подстраховаться, – она величественным жестом налила из графина воды в хрустальный стакан и стала отхлёбывать маленькими глоточками, как коньяк. – Вот мы и решили подключить нашу молодую смену. Язык у тебя подвешен будь здоров, можешь час без передышки говорить. Так что давай, комсомол, включайся в работу. Тезисы доклада я тебе дам. Считай, что это первое твоё партийное поручение.

Яшка пожал плечами и неуверенно ответил:

– Что ж, раз надо…

А на душе сразу кошки заскребли, будто он кого-то собрался обмануть или предать. Хотя кто ему этот Полынников – сват или брат?.. Господи, почему им одного Ромашкина в качестве обвинителя мало?!

– Не узнаю тебя сегодня – физиономия у тебя какая-то одухотворённая! – вместо приветствия прокричал Шустрик, вваливаясь без спроса в комитет комсомола и нахально уже в дверях дымя «Примой». С некоторых пор он считал себя Яшкиным духовным наставником, которому дозволено говорить всякие гадости. – Не иначе как перед судилищем по поручению парткома проходил стажировку в баптистской общине и заразился тамошней библейской мудростью. Хотя мудрость – такая категория, которая партийным и комсомольским работникам строго противопоказана.

Заметив лежащую на столе учётную карточку Нинки Филимоновой, Шустрик, криво ухмыляясь, без остановки принялся гнусавить:

– Как на наши именины испекли мы каравай…

– Не понял?

– Печёте с ГэПэ нового народного депутата? Филимонова – бабёнка строптивая, но покладистая, именно такая им и нужна, – Юрка хитро подмигнул, словно разоблачал чьи-то тщательно охраняемые секреты. – Такую только допусти в депутаты – далеко пойдёт, по команде будет налево и направо крыть правду-матку, но поперёк дороги никому не встанет. Неуплата взносов – это, брат, не её, а твоя тактическая ошибка. Ты Нинку просто не раскусил, и это тебе ещё не раз аукнется. Недаром ГэПэ в последнее время всем её в пример ставит, мол, активистка, передовик, и бригада у неё самая лучшая. На ближайшем партсобрании её в кандидаты принимать будут. Одновременно станет и кандидатом, и депутатом. Ловко?

– Откуда знаешь? – от удивления у Яшки отвисла челюсть.

– Нинка хвасталась. И с ней ещё двоих принимать будут. Твоих комсомольцев, кстати.

– А как же я?

– Ты тоже в партию захотел? Не-е, про тебя разговора не было. Разнарядка только на троих.

– Но ей же характеристика комсомольская понадобится, – мгновенно вскипел Яшка, – кто ей подпишет? Опять ГэПэ вместо меня?