Текст книги "Серая мышка, которая всего боялась"

Во второй половине тридцатых годов в городе начались аресты, арестовали маминого дядю – отца Юры – Соломона Львовича. Дядя Соломон был лучшим врачом в городе, его знали и уважали все жители, но это его, конечно, не спасло. Об аресте рассказала няня Юры, Дуняша, она прибежала в дом маминых родителей и рассказала, как это было: грубо и страшно. В городе поселился страх, и его мама впоследствии вспоминала как одно из самых тяжелых испытаний в ее жизни. Дядя Соломон отсидел почти десять лет, вернулся совершенно больной, неузнаваемый. «Ничего не осталось от уверенного, веселого, остроумного папы», – писал дядя Юра. Так начались потери, которые продолжились и дальше: позднее в Бабьем Яру фашистами были расстреляны мамины тети – Рахиль и Фира.

В тридцать девятом году семья переехала на Дальний Восток. Официальной версией такого переезда было то, что дедушка Алеша (мамин новый отец) решил откликнуться на призыв партии и поехать укреплять Дальний восток. И только в семидесятых годах мамин брат Виктор (он родился позднее описываемых событий) рассказал, что он знает от отца, что реальной причиной было уехать подальше от наполненного страхом города.

Сейчас, оценивая все эти события, я думаю, какой же дедушка Алеша молодец, что совершил этот шаг. Я представляю, как это было непросто: оставить все и поехать в неизвестность, да еще с двумя детьми и беременной женой (бабушка ждала третьего ребенка – им как раз и был Виктор), в такую даль. Он всю семью спас не только от жизни в страхе, но и от смерти – когда в Гжатск пришли фашисты, они убили маминого дядю (другие родственники успели уехать) и сожгли дом.

На Дальнем Востоке дедушку сразу назначили директором школы. «Квартиру дали прямо в здании школы (такой был порядок), зато впервые в нашей жизни – вода и туалет не на улице!» Современной молодежи-то никак уже не представить радость от туалета не во дворе, они же не понимают, что такое туалет на улице, да еще зимой. Ну, попытаюсь помочь: представьте, что вы выехали на природу, а вайфай берет только в лесу, где полно комаров.

Шла борьба с неграмотностью, и маму прикрепили к двум прачкам, которых она прямо там, в прачечной, учила читать и писать. В пятом классе маму наградили путевкой в пионерский лагерь, из которого она сбежала через три дня, как она сама объясняла, она «ужасно домашняя, тоска заела, ночью спать не могла». Родители возмутились тем, что мама вернулась, но спасла сестра Наташа – поехала вместо нее, так что путевка не пропала. Как позднее написала мама: «Всю жизнь она проявляла мобильность, поэтому узнала мир, а я „клуша“ и раб привычек». Тетя Наташа действительно узнала мир в полном смысле этого слова – она впоследствии вышла замуж за дядю Франтишка, гражданина Чехословакии, и уехала жить в Прагу, ее муж был геологом, ездил по всему миру и возил с собой семью. Я расскажу об этом дальше, не так все это было просто в те времена.

Там же, во Владивостоке, мама вступила в комсомол. Она до сих пор помнит, как, возвращаясь домой с билетом, боялась, что его отнимут, и поэтому шла посередине улицы, зажав его в ладонях. Кто конкретно мог отнять билет – идеологический враг или завистник, пытающийся проникнуть в комсомол, я не знаю. Но в который раз восхищаюсь этим поколением – насколько же у них все было по-настоящему! Кто сегодня так искренне верит в каждый свой шаг?

К этому времени уже родился мамин брат, Витя. У него было плохое здоровье, нужно было хорошее питание, молоко. Всего этого во Владивостоке не было, вернуться было нельзя, шла война. И тут дедушка опять совершил смелый шаг – перевелся в рыбацкий поселок под названием Тафуин там же, на Дальнем Востоке. В Тафуине было более развито частное сельское хозяйство, можно было найти молоко, сметану и другие нужные продукты, в первую очередь рыбу. Рыбу ловили в море прямо ведрами, вялили на чердаке. «Рыба и рыбный запах пронизывали все: воздух, землю (удобряли ее рыбными отходами), все овощи, мясо (кормили животных рыбной едой). До сих пор у меня двойственное отношение к рыбе: спасла нас в войну, польза несомненная… Но запах до сих пор отталкивает».

Большие трудности были с водой. «За питьевой водой (из чистого колодца) были большие очереди из ведер. Мы с сестрой по дороге в школу ставили свое ведро, на одной из перемен выбегали (по очереди), чтобы подвинуть… а после уроков бежали домой переодеться и идти за водой – нам полагалось четыре ведра на семью. Но их сначала надо было набрать: в колодце был родник, между камней вода сочилась понемногу, доставали консервной банкой на один литр, привязанной к веревке длиной в четыре метра, то есть чтобы набрать четыре ведра, надо было черпать тридцать шесть раз! И нести до дома около пятисот метров в гору (местность там неравнинная), в общем, на добывание питья у нас уходило не менее двух-трех часов, еще нужно было принести четыре ведра для хозяйственных нужд из другого колодца, где много воды болотистой, это еще в километре от дома. Дрова тоже требовали немалых усилий и времени, топили печи углем, но для разжигания их нужны дрова, примерно два килограмма ежедневно. Леса нет, а лишь кустарники высотой в два метра в шести-восьми километрах от нашего поселка. Я, как старшая, ходила с группой одноклассников один раз в неделю. Это приятно – веселое общение, но и тяжело – несли вязанки на плечах по девять-десять килограмм. А как тяжело было со стиркой – руками на доске большое постельное белье, воду экономить, гладили тяжелым утюгом, который нагревали углями! Но все надо было успевать, преодолевать».

Я всегда восхищался этой маминой способностью к преодолению, которую она постоянно демонстрировала – и продолжает демонстрировать – в силу различных обстоятельств. Я даже сначала хотел и книгу так назвать – «Любовь и преодоление». Видимо, эта способность начала развиваться как раз во времена описываемых событий. Представляю, как же все это было тяжело. Возможно, маме было бы легче, если бы она тогда знала, какие еще испытания ей предстоят впереди, кто знает… Так дедушка, мамин отец, в трудные минуты говорил ей: «Держись, дальше будет хуже». Дальше действительно было хуже, еще как хуже: началась война.

Война

«О войне я услышала, когда мы с няней отдыхали у дяди на пограничной заставе. Дом в лесу, море тюльпанов, сами росли на полянах! Много лесных ягод, грибов – раздолье, красота! Мы в клубе – спектакль, полный зал. Вдруг закрывается занавес, выходит дядя – он был начальником заставы – и объявляет, что началась война! Все быстро расходятся. Дома, помню, дядя вручил своей жене пистолет, показывал, как стрелять. И уехал на заставу. Она – в панике. Первый страх у меня был за родителей – как же они? Как мы без них, а они без нас?»

От сильного нервного потрясения у мамы начались резкие боли в желудке, ей было очень плохо, тошнило, ее бросало то в жар, то в холод. Этот сильнейший нервный стресс продолжался очень долго и оставил свой след на всю мамину жизнь. С того самого раза (и до сих пор, вот уже почти восемьдесят лет!), что бы ни случилось со здоровьем, желудок дает о себе знать первым, напоминая о себе и о том далеком времени.

Во время войны проявились и наверняка укрепились мамины упорство и способность длительное время выполнять тяжелую работу, потому что НАДО. Эта мамина способность впоследствии не раз окажется решающей в преодолении хоть уже не военных, но все равно очень сложных проблем и задач в повседневной жизни.

Конечно, все хотели принести как можно больше помощи стране. Первым порывом у маминых одноклассников, и у нее тоже, было отправиться на фронт. В ответ военрук школы снисходительно улыбался и предлагал всем для начала поползать по-пластунски по лужам. На фронт никого, конечно, не отправили. Тогда все эти школьники принялись помогать своим трудом. Это была целая эпоха трудового подвига – иначе и не назовешь. Когда я читаю мамины воспоминания о том, как они работали, чтобы помочь фронту (а еще ведь и учились!), я даже представить себе не могу нынешних ее ровесников в этой роли. Хотя, конечно, если бы началась война, кто знает… Но лучше пусть не начинается.

Мама была в шестом классе, а на реальную работу для фронта (в колхоз, помогать убирать урожай) отправляли начиная с девятого класса. «Несколько дней со слезами умоляла отца (как директора) разрешить мне поехать тоже. Обещала, что не подведу, не заболею и буду работать наравне со всеми. Получила добро!»

Вот, думаю, если бы мои младшие дети, которым сегодня тринадцать и шестнадцать лет, попросились бы на работу в колхоз или что там сейчас в деревне есть, меня бы не надо было уговаривать. Но такое чудо вряд ли случится.

«Сдержала слово: тоже выполняла по 1,25 трудодня (окучивали картофель, пололи морковь и свеклу, от этого были кровавые мозоли!), как и все, носила на коромысле воду (в ведрах по 12 литров каждое) через всю деревню ежедневно после 8 часов работы в поле, из-за этого натирала до крови кожу на шее… Но вернулись мы гордые: благодарность в адрес школы, и каждому – заработанные овощи и банку меда!»

Все военные годы были наполнены постоянным трудом для фронта. «Каждый апрель – май ловили мойву для консервирования. В эти месяцы она шла косяками к берегу метать икру – ночью! Надо было успеть наловить ее как можно больше. Мы ловили ведрами! Бегом относили их в ямы, вырытые нами заранее в песке на берегу. А утром приезжали рабочие, грузили рыбу на машину. Мы уходили в школу, захватив по ведру рыбы для семьи. На уроках нередко засыпали…»

Одним из самых длительных, самых тяжелых и самых запомнившихся эпизодов стало спасение консервов. Мама подробно описала эту историю в своих воспоминаниях.

«1942—1944 годы, я – школьница (8—10 класс). Живу в рыбацком поселке на берегу Японского моря, на полуострове Тафуин. Центр поселка – завод, где создают продукцию из рыбы и крабов, которые добывают рыбаки на сейнерах (небольшие суда с мощным мотором, палубой, трюмом). Большими сетями – неводами ловят за один раз до 50 кг рыбы и привозят на завод до 500 кг. Во время войны работа шла почти круглосуточно: «Все для фронта, все для победы». Рыба – очень полезный продукт для каждого человека, тем более в условиях войны: банка рыбных консервов с хлебом – это быстро, питательно и вкусно. Об этом писали бойцы с фронта и благодарили наш завод и людей. И вдруг возвращается – как брак – целый вагон консервов, выработанных на нашем заводе! Такого никогда не бывало!

Оказывается, этот вагон попал под дождь, простоял в течение нескольких дней, и большинство банок покрылись ржавчиной, значит, могут быть опасными для еды! Это тысячи штук! Питание для тысяч наших бойцов-защитников! И это огромный урон для завода – напрасный труд многих людей, гибель ценных продуктов (в войну дорога́ была каждая крошка хлеба – ничего не выбрасывалось, все время хотелось есть). Да еще и падение престижа завода, который всегда был среди передовых!

На уме у всех взрослых, не только у руководителей, была одна мысль: спасти консервы! Но как? Поняли, что можно бы очистить от ржавчины, но это очень кропотливое, требующее большой тщательности дело. Рабочих рук на заводе и так не хватает для своевременной обработки и консервирования ежедневного улова, а на этой работе денег не заработаешь, да и не с чего платить…

Отец был директором школы, и он решил обратиться к комсомольцам и старшим пионерам. На другой день в школе состоялась торжественная линейка: все ребята седьмых – десятых классов выстроились в коридоре (он заменял и фойе, и зал), как обычно, со знаменем. Выслушали директора, парторга, комсорга школы (это была я) и старшую пионервожатую (моя подруга). Как же мы обрадовались этой просьбе! Уже там дружно кричали «Поможем!». Но надо было все продумать, организовать, распределить во времени, разбить на группы… Надо было работать ночами, чтобы не мешать рабочим, достаточного свободного места не было.

Первая бригада школьников вышла в первую же ночь (мы с подругой и еще восемь десятиклассников). Нас посадили на ящики в холодном помещении вокруг большого таза, наполненного солидолом (такая густая клейкая мазь грязно-зелено-коричневого цвета, неприятная, трудно смывающаяся). Оттирая на каждой банке ржавчину наждачной бумагой, не пропуская ни одного коричневого пятнышка, мы тщательно смазывали ее этой мазью – для предохранения. С энтузиазмом и большим старанием мы принялись за работу… Хватило нас на четыре часа, и сделали мы значительно меньше, чем хотелось. Но лиха беда начало!

В последующем разбились на бригады – по классам, по желанию, по семейным возможностям. Уставали предельно, болели руки, едкая мазь проникала под кожу, даже возникали язвочки (перчаток не было!), уставала до боли спина, нередко замерзали (неотапливаемое помещение – склад, морозильников не было), но не простуживались (в войну такого заболевания, как правило, не наблюдалось!). Некоторые ребята время от времени выбывали, но большинство держалось всю зиму! Выходили по две бригады (каждая по 8—10 человек) в течение ночи по очереди. И получалось – каждый работал по четыре часа через ночь.

Конечно, было нелегко: одна смена с десяти вечера до двух ночи, другая – с двух до шести утра, когда организм, тем более молодой, требует сна. Были и пропуски, и опоздания, поэтому и обсуждали, и прощали. А нам с подругой приходилось работать намного чаще – мы ответственные за всех! Но работа шла каждую ночь с ноября до марта. Втянулись! И каждый раз очищали и смазывали все больше банок! Сначала казалось, что не будет конца… Но все больше становилось ящиков, готовых к отправке на фронт! Потом к нам еще присоединились жители поселка – домохозяйки. И некоторые рабочие задерживались на часок-другой – понимали, как все это значимо!

Самым трудным было для нас, ребят, – борьба со сном! Некоторые даже сваливались со своего ящика, двое, помню, даже попали в таз с мазью – и смех и грех, все вмиг проснулись и бодро трудились до утра! Но отмываться дома было очень нелегко: с мылом и горячей водой было ох как трудно! Поэтому было спецзадание каждому (поочередно) готовиться, чтобы всем петь любимые песни, рассказывать что-то веселое, повторять вслух уроки, – помогало!

Во время уроков в школе после ночной работы ужасно хотелось спать, глаза закрывались сами. А в перемены (10 мин) мы не резвились, а спали на своей парте. Даже не слышали звонка на урок и прихода учителя! И так продолжалось каждый день и всю зиму. Учителя страдали не меньше нас: учить полусонных детей почти бесполезно, но и запретить им помогать заводу и фронту невозможно! И получалось так, что сердились мы друг на друга. И переживали тоже взаимно… Дни и ночи пролетали, ржавые банки все заметнее убывали, и к концу зимы мы победили!

На торжественном сборе по этому случаю парторг завода сообщил, что благодаря комсомольцам и пионерам не менее 80% спасенных консервов отправляются на Западный фронт! Как же нас благодарили! Как нам аплодировали и на заводе, и в школе, и дома. А руководство завода распорядилось наградить каждого двумя банками консервов, которые уже не очистить (они годятся для еды, но не для сохранения на несколько дней), и по буханке хлеба! Это были очень ценные подарки – дома мы накормили свою семью!

А в конце учебного года мы успешно сдали экзамены (раньше их сдавали в школе каждый год), чем удивили и обрадовали учителей».

Эту историю мама описала в своих воспоминаниях отдельным рассказом, предназначенным для внуков и правнуков. Родителям этих детей (то есть нам, маминым детям и взрослым внукам) предписывалось прочитать им этот рассказ и задать вопросы-задания: 1) придумать название; 2) было ли интересно и почему; 3) какие появились вопросы к бабушке. Мама хотя и пенсионер, но продолжает стойко нести звание преподавателя и психолога. Она ничего не рассказывает просто так. Любой рассказ сопровождается заданиями или, на худой конец, вопросами, призванными проверить, насколько внимательным был слушатель и что он усвоил из услышанного. Я помню, однажды на свадьбе моей дочери Ани мама произносила тост, который начался словами: «Я бабушка невесты, меня зовут Анна Михайловна», и дальше была, как всегда это бывает у мамы, интересная и содержательная речь, включавшая, в том числе, и раздел, посвященный трем коням, который в последнее время стал практически обязательным для изучения внуками и правнуками, я потом, может быть, расскажу. Так вот, завершила свой тост мама не словами типа «Горько!» или «Выпьем за здоровье молодых!», а своей коронной фразой: «А теперь вопрос…»

Так что после прочтения рассказа о маминой работе в тылу войны дети должны были ответить на поставленные вопросы. Мамин правнук Давид (шесть лет, сын моего старшего сына Максима) выполнил задание, присвоив рассказу название «Война, школа, консервы и рыба», а также сообщил, что ему было интересно и что он бы послушал еще раз, а вопросов у него нет. Мой средний сын Марк (шестнадцать лет) назвал рассказ «Консервная банка», сказал, что ему было интересно, потому что подробно и много деталей, и что вопросов у него тоже нет. А мой младший сын Павлик (тринадцать лет), которому рассказ понравился тем, что это реальные события, задался вопросом: «Почему все девочки хотели на фронт, если знали, что их могут убить?» Про мальчиков у него такого вопроса не возникло. Не знаю, какой из этого можно сделать вывод, по крайней мере, дети что-то узнали о войне из первых рук.

Тогда же, во время войны, мама, как комсорг школы, организовала работы по спасению нефти: в заливе Японского моря, недалеко от поселка, разбилась баржа с нефтью. Жителей призвали по просьбе военных на спасение – ветер гнал нефть к берегу. Мамина комсомольская организация в полном составе вместе со взрослыми черпала ведрами нефть несколько дней! Удалось спасти основную часть – от военного командования были получены благодарность и подарки школьникам.

И таких эпизодов самоотверженного тяжелого труда во время войны у мамы было много.

«Боль за Родину, стремление хоть как-то участвовать были неистощимы: делали для фронта вату из старых простыней (выдергивали нитки), вышивали носовые платочки, вязали носки и рукавицы, собираясь вместе у кого-нибудь дома, и одновременно изучали историю партии.

Каждое лето мы трудились в колхозе (прополка, окучивание картофеля, сбор помидор и огурцов), работали наравне со взрослыми – выполняли и перевыполняли норму, за что уезжали домой с наградами: благодарностью в адрес школы и продуктами для своей семьи.

Рыли окопы – готовились к возможному нападению Японии, тренировались быстро надевать противогазы». Также мама, ее сестра Наташа и подруга Тося организовали работу по оказанию помощи старым людям, сыновья и внуки которых ушли на фронт, и сами участвовали в ней. Они носили воду, дрова и уголь, мыли полы. «Ни одной семьи фронтовика не оставалось без помощи школьников-тимуровцев!»

Впоследствии маму и несколько других школьников наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», а также ценными подарками: американскими сапогами, которые потом перешивались по размеру, и часть кожи оставалась для туфель – шикарные вещи в то тяжкое время, и отрезом на пальто. Вообще-то, у мамы уже было пальто – старое бабушкино пальто, которым, до того как оно стало маминым, накрывали бочки с капустой. Мама его почистила, подшила и носила до самого конца войны, благоухая воспоминаниями о капусте. Так что полученный отрез был отложен «на выход», который случился после войны в виде маминой поездки в Ленинград на учебу. Медаль маме тоже вручили уже в Ленинграде.

«Но мы, конечно, и весело отдыхали! 5—6 раз в году проводили школьные вечера, на них и концерт, и непременно танцы. Я, как правило, была заводилой: первой начинала и учила танцевать, особенно мальчишек (специально собирались в промежутках между вечерами), и песни разучивали под моим руководством».

Мамины страхи, думаю, никуда не исчезли. Просто бояться было некогда, и сил на это не было – надо было помогать Родине. НАДО. Оно не только гнало маму вперед, но и заставляло забыть все страхи.

Ленинград – город, определивший судьбу

Рассказывая о маминой жизни на Дальнем Востоке, я ни разу не упомянул ее друзей. Их было несколько, но самой близкой подругой была Тося. Все испытания – от самых незначительных до самых тяжелых – мама проходила вместе с ней.

Тося была на год старше мамы и поступила в Ленинградский государственный университет еще за год до окончания войны, в сорок четвертом. Она перепробовала три факультета и остановилась на философском – там тогда начали преподавать психологию.

И мамин дальнейший выбор – профессии, вуза, города и вообще всего дальнейшего пути – определила ее подруга Тося. Очень жаль, что мне не довелось познакомиться с Тосей (Антониной Васильевной Пенской), ведь получается, что я и ей обязан своим рождением. Хотя мы, конечно, понимаем, что и Тосю кто-то поставил рядом с мамой. Не буду так сильно углубляться, слишком большая получается толпа причастных к моему рождению, ограничимся Тосей.

Они переписывались с мамой весь год, и к моменту окончания школы мама уже не сомневалась, куда идти дальше: Тося, как и большинство студентов, была очарована лекциями и личностью профессора Ананьева, преподававшего психологию в Ленинградском государственном университете, в своих письмах маме она в том числе приводила целые куски из его лекций. Так что мамин выбор был предрешен как этими лекциями, так и возможностью вновь соединить свою жизнь с любимой подругой.

«Я очень тосковала без Тоси, жила мечтой поехать учиться туда же. У меня был выбор: бабушка умоляла жить у нее, в Москве, и учиться в МГУ. Но я – только в Ленинград!»

Судя по Тосиным письмам, она тоже плохо переносила разлуку и тоже мечтала, чтобы мама приехала в Ленинград и чтобы они учились вместе. Так и произошло, и Ленинград стал городом, определившим всю дальнейшую жизнь мамы.

Прямо с вокзала с огромным деревянным чемоданом мама направилась в мраморный зал ЛГУ на лекцию профессора Ананьева. Тут вышла небольшая заминка – в мраморный зал с чемоданом не пускали. Оставить чемодан в раздевалке тоже не разрешали. Вот что хочешь, то и делай. Эта способность администрации – на любом уровне, вплоть до вахтера, – ставить человека в безвыходную ситуацию отработана у нас давно. Сейчас бы любой сообразил, что надо просто «дать», и все разрешится, но тогда люди были честными, и вахтер искренне охранял изысканность мраморного зала от поругания периферийным чемоданом, видя в этом свою главную функцию и, возможно, вообще причину своего прихода в этот мир. Мама растерялась, но Тося, будучи уже опытной студенткой и вообще столичным жителем, быстро сумела уговорить цербера подержать чемодан в раздевалке. Мама была настолько уставшей после поезда, что все время засыпала, к тому же она мало что понимала в речи профессора. И все же он произвел на нее впечатление, рассеяв последние сомнения, если они и были. Из-за того что мама опоздала, ей надо было сдать четыре вступительных экзамена за два дня. Мама, конечно, справилась, а ее сочинение так понравилось, что ее стали уговаривать поступить на филологический факультет. Но мама была непреклонна – только психология!

Учиться поначалу было нелегко. Помогало оно, «НАДО».

«Из-за войны с Японией я опоздала на месяц – почти ничего не понимала в курсах древней философии, логики и политэкономии. Плакала не раз втихомолку… Трудно адаптировалась к ленинградскому климату: сонливость на лекциях! А с учебниками было очень плохо, один-два на всю группу психологов, то есть на 30 человек. Вернулась бы домой! Но этот путь отрезан и экономически, и психологически (позор, и нет денег). Полгода упорно преодолевала – училась ежедневно, начиная с пяти-шести утра и заканчивая к полуночи, перерывы только на еду».

«НАДО» и упорный труд принесли свои результаты – мама сдала свою первую, самую трудную, сессию на одни пятерки.

«Условия жизни были нелегкие: общие туалеты и кухни (на весь этаж), вода только холодная, никаких душей, мытье в городской бане 1 раз в неделю, очереди, в которых учили английские слова. Есть хотелось постоянно, но все продукты были по карточкам».

Но куда денешься – НАДО.

К концу первого семестра у мамы закончились деньги, выданные ей родителями. Других, естественно, не было, и просить, кроме как у родителей, тоже не у кого. Мама собралась с духом и послала им телеграмму с одним словом: «Обанкротилась». Не знаю, почему мама выбрала такую форму простой просьбы «Пришлите денег», но это оказалось очень кстати. Городок, где жили бабушка с дедушкой, был маленький, там многие друг друга знали, а уж их тем более, и бабушке бы не хотелось, чтобы все поняли, что мама просит денег. Слово «обанкротилась» пригодилось – работники почты, откуда обычно расходятся все новости маленьких городков, не знали, что оно означает, и бабушка разъяснила им, что это означает, что мама хочет приехать. Впрочем, доля правды в этом была – мама действительно не отказалась бы приехать, она с детства была привязана к дому, к семье. А еще очень хотелось есть. А есть было нечего. Продукты питания давали по карточкам, самые необходимые, самый минимум, который для молодого растущего организма был слишком минимальным. Поэтому добирали чем могли. Самым популярным был жмых – то, что остается от продукта после того, как из него выжали сок. Самыми популярными продуктами для этого были соя и кукуруза. Вообще-то, жмых предназначался для животных, но в то голодное время особо не разбирались, к тому же жмых можно было получить без карточек. От такого питания мамин давно ослабленный желудок страдал еще больше, но что делать, приходилось терпеть, чтобы пережить этот голод. Еще мама с подругами по комнате в общежитии пристрастились варить и есть картофельные очистки, оставленные везунчиками, которым присылали картошку. Иногда помогала спекуляция – так в те времена называли операции купли-продажи, совершаемые частным лицом. Их не просто так называли, это было уголовное преступление, за него реально приговаривали к тюремным срокам. Если эту книгу прочитает кто-то из молодых, не живших при социализме, ему, наверное, это будет непонятно. Что плохого в том, чтобы купить, а потом продать и получить прибыль, ведь этим занимаются все торговые предприятия, обеспечивая движение товара от производителя к потребителю, и как же без этого? Может, просто дело в том, что люди получали прибыль и не платили налоги? Э, нет. Дело совсем не в этом, иначе вместо тюрьмы приговаривали бы к уплате налога. А в том дело, что социализм подразумевал, что все люди одинаковы и живут одинаково – как скажет государство. Преимущественно бедно. А всякая попытка проявить инициативу «поверх положенного» каралась. При этом государственная машина действовала умно, она не просто карала таких людей, она постоянно создавала и поддерживала их отрицательный имидж в глазах населения, имидж преступников. Все вокруг постоянно (от кинофильмов до плакатов на улице) кричало гражданам прямо в ухо, что спекуляция – это преступление, спекулянты – отвратительные, упавшие морально личности, а разоблачающие их милиционеры – герои фильмов – все сплошь Лановые и Юматовы44
  Василий Лановой, Георгий Юматов – известные актеры, секс-символы 50-х – 80-х годов.


[Закрыть]. Так что никому и в голову не приходил вопрос «А что тут плохого?». Мою бабушку Еву, например, осудили за спекуляцию на 10 лет тюрьмы, причем не за всю спекуляцию, а только за вторую ее часть – продажу, и даже не за продажу, а за обмен. Во время войны, живя в осажденном Ленинграде, она меняла одежду своего сына (моего отца, он был на фронте) на продукты, за что и была осуждена, так что даже необязательно уже было доказывать про прибыль, продаешь – значит, спекулянт! Так вот, говоря о том, что маме помогала бороться с голодом спекуляция, я не имел в виду, что мама спекулировала чем-то, – сама мысль об этом вызывает у меня смех. Но у них в общежитии жила девушка, которая отправляла в Челябинск синьку и зеленку (это такие порошки соответствующего цвета, я даже не знаю, для чего они применялись, кажется, для дезинфекции) и получала за них оплату ржаными лепешками! И она делилась ими с подругами по общежитию, демонстрируя в том числе, что спекулянт – это не всегда плохой человек. Впрочем, мало кто мог узнать об этом – куда ей было против государственной пропаганды.

Несмотря на все эти трудности студенческой жизни в голодном послевоенном Ленинграде, мама вместе с Тосей и другими студентами участвовала в ней вовсю. Она пела в хоре ЛГУ, занималась художественной гимнастикой, парными танцами (даже побеждала в конкурсах), ходила на танцы в общежитии под патефон по субботам и, конечно, в театры. Они обошли все театры, видели всех знаменитостей, вплоть до Лемешева55
  Сергей Лемешев – самый известный в то время советский оперный певец.


[Закрыть]. Такса была простая – одна хлебная карточка менялась на один билет в театр.

В университете мама и познакомилась с отцом, ставшим не просто ее любящим мужем и отцом нас, их детей, но настоящим проводником по жизни. Кстати, и здесь решающую роль сыграла Тося, хотя у нее был другой план.

Они все учились вместе и даже дружили – отец, мама и Тося. Отец недавно вернулся с войны – худой, израненный, без ноги (с костылями), одинокий (его мама, сестра и брат еще не вернулись из эвакуации), без жилья (когда он вернулся с фронта, их комната была уже занята), но со страшным желанием учиться, поддержанным острым умом, любознательностью, целеустремленностью и поразительной работоспособностью. К тому же отец был очень симпатичным молодым человеком. В общем, такой набор пропустить было невозможно, и Тося не пропустила – сразу же обратила на него внимание и вскоре влюбилась в него. Я уже описывал раньше эту историю, вкратце она выглядит так: Тося влюбилась в моего будущего отца, а он этого не замечал, по крайней мере, не проявлял к Тосе повышенного интереса – друзья и друзья. Тося мучилась, но боялась объясниться. Мама, которая с детства привыкла приходить ко всем на помощь, решила помочь и здесь, искренне полагая, что вот сейчас она быстренько переговорит с отцом, все недопонимания исчезнут, и воцарится сплошная любовь и радость.

Сколько помню маму, она всегда мечтает примирить всех со всеми, наверное, ее идеальной картинкой мира является зеленая лужайка, на которой рядом гуляют львы, тигры, волки, овцы, свиньи и коровы, и все мирно щиплют травку, включая пастухов и дрессировщиков. Мама поддерживает отношения не только с нашими – детей – бывшими половинами, но и с их родственниками, продолжая считать всех одной семьей.

Так вот, мама решила (с согласия Тоси) поговорить с отцом, чтобы, так сказать, внести ясность и наставить его на правильный путь любви к Тосе. В ответ отец сообщил, что любит ее, маму, а вовсе не Тосю. Могу себе представить мамино состояние: «Что я скажу Тосе?!» Тосе пришлось сказать правду. Уж и не знаю, что она почувствовала (да и мама тоже), но как-то они сумели это пережить и сохранить свою дружбу на всю жизнь. Согласитесь, маловероятная развязка в наше время, но такие вот они были люди.