Текст книги "Возвратный тоталитаризм. Том 1"

Ответы респондентов о значении понятия «особый путь» распадаются на три категории, разные по своему функциональному смыслу. Первая (позитивная) категория содержит установки государственного патернализма (самопожертвование граждан ради государства, «моральная» сторона подчинения). Вторая характеризуется наличием барьеров «свои / чужие», угрозой «врага», изоляционизмом и антизападничеством (в функциональном плане эти символы дополняют первую группу значений)[53]53
  Патернализм предполагает «симфонию» государства и населения, но закрепляется психологией осажденной крепости, необходимостью консолидации подданных с властью и убеждением в готовности к существованию в мобилизационном режиме. Это не разные планы, а единый комплекс значений «особого пути». Именно поэтому на введение санкций со стороны западных стран после аннексии Крыма население России (по меньшей мере, большинство в две трети) отвечало готовностью все претерпеть ради «Крымнаш». Впрочем, такого рода декларации не очень дорого стоят, поскольку основная масса населения в первые месяцы после объявления санкций (и некоторого возмущения этим обстоятельством) была убеждена, что санкции будут касаться лишь узкого круга высших руководителей страны, принимавших решения по Крыму и Донбассу, а что широкие слои населения не пострадают от них, штрафные меры не будут и не должны касаться обычных граждан. Такая позиция двоемыслия весьма характерна для массового сознания посттоталитарного общества; ее суть в декларативной поддержке, демонстрации лояльности властям при внутреннем нежелании нести ответственность за действия властей. Лишь 5–7 % населения заявили, что они готовы нести любые издержки (включая сокращение социальных расходов государства, уменьшение зарплаты и пенсий ради Крыма и поддержки украинской политики руководства страны).


[Закрыть]. Третья категория содержит негативные определения статуса России, пустое или контекстуально определенное, наполненное латентными идеологическими подстановками словосочетание. Большая часть этих респондентов не имеет представления о том, в чем этот «особый путь» заключается. Небольшое число опрошенных (главным образом – либералов) резко негативно относится к этой идее, справедливо полагая, что такого рода идеологемы образуют ресурс для демагогии властей, блокирующих всякую мысль о возможности демократии в России.

Таблица 24.1

Когда вы слышите об «особом российском пути», что прежде всего приходит вам на ум?

* Сумма ответов больше 100 %, респонденты могли дать больше одного ответа, ответы ранжированы.

Во всяком случае, смысловая направленность этого понятия определяет его функцию: служить барьером против ценностных значений «других», быть условием для негативной идентичности.

Важно еще раз подчеркнуть, что в идее «особого пути» нет позитивного образа будущего – содержательного наполнения конца «пути», идеи национального развития, нет понятия целеполагания. Акцент делается именно на сохранении отношений подданных к власти, а не власти к подданным[54]54
  О мифологии «особого пути» см.: Паин Э. А. Распутица. Полемические размышления о предопределенности пути России. М.: РОССПЭН, 2009; Его же. Будущее постимперских обществ ХХI века // Россия в глобальной политике. 2013. Т. 11. № 3. С. 209–219.


[Закрыть].

Функции «врага». Высокий уровень массового одобрения аннексии Крыма[55]55
  «Присоединение Крыма к России – большое достижение российского руководства, положительные последствия которого россияне ощутят в будущем», считали в августе 2014 года 85 % россиян, 6 % респондентов полагали, что «это непоправимая ошибка» (9 % затруднились с ответом). Все приводимые здесь и ниже данные опросов общественного мнения, получены в ходе регулярных ежемесячных исследований «Левада-Центра», проведенных по общероссийской репрезентативной выборке (N = 1600 человек 18 лет и старше). Результаты этих опросов доступны на сайте «Левада-Центра». См., например: URL: http://www.levada.ru/30–07–2014/otsenka-politiki-rukovodstva-rossii-otnositelno-ukrainy; URL: http://www.levada.ru/12–08–2014/ukrainskii-krizis-deistviya-rukovodstva-ukrainy-i-rossii; URL: http://www.levada.ru/29–08–2014/ukrainskii-krizis-vnimanie-uchastie-rossii-budushchee; URL: http://www.levada.ru/28–08–2014/sanktsii-otsenki-i-ozhidaniya; URL: http://www.levada.ru/02–09–2014/prisoedinenie-kryma-k-rossii; URL: http://www.levada.ru/25–11–2014/sobytiya-na-vostoke-ukrainy-vybory-v-dnr-i-lnr-peremirie; URL: http://www.levada.ru/27–11–2014/voennyi-konflikt-na-vostoke-ukrainy; URL: http://www.levada.ru/10–12–2014/rossiiskaya-politika-v-otnoshenii-kryma; URL: http://www.levada.ru/30–12–2014/maidan-krym-sanktsii.


[Закрыть] и российской политики по отношению к Украине, поразивший многих западных наблюдателей, часто связывается ими с подъемом русского национализма, выразителем которого, как считают эти политологи, и явился Путин.

Однако рост национализма в России не был спонтанной реакцией общества на события в Украине. Еще летом 2013 года антиукраинские настроения были на сравнительно низком уровне – в точке спада после волны антиукраинских настроений, поднятой российской пропагандой из-за сдержанной позиции правительства Украины в ходе российско-грузинской войны 2008 года и последовавшей за тем «антиоранжевой» кампании во время выборов в 2009 году (рис. 5.1). Европейский выбор Украины сам по себе не вызвал тогда какой-либо враждебности в российском обществе, чего нельзя сказать о российской власти. Большинство россиян считали в октябре – ноябре 2013 года, что России не следует вмешиваться во внутриукраинские дела, тем более – оказывать военное давление на одну из сторон конфликта.

Рис. 4.1. Как вы в целом относитесь к Украине? (1998–2014 годы)

Зависимость и последовательность событий (возбуждения патриотической волны и враждебности к Украине – действия российского руководства) здесь иная: падающая поддержка в российском обществе авторитарного и коррумпированного режима Путина заставила Кремль искать средства (и источники) для дискредитации оппозиции внутри России и подавления гражданского общества, выступающего с острой критикой власти.

Причины роста недовольства в стране выявлены и проанализированы. Экономический кризис 2008–2009 года посеял в обществе сомнения в способности Путина обеспечить устойчивый рост экономики и доходов населения. Начиная с 2010 года поддержка политического руководства страны, состоящего из бывших сотрудников КГБ, ослабла и устойчиво снижалась вплоть до января 2014 года. Внешним выражением растущего массового недовольства стали демонстрации протеста 2011–2013 годов в крупнейших городах, принимавшие все более антипутинский характер. При этом факторы делегитимации режима принципиально различались в разных социальных средах.

Рис. 5.1. Индекс отношения жителей России к Украине и жителей Украины к России (разница между положительными и отрицательными оценками плюс 100)[56]56
  Пипия К. Российско-украинские отношения, февраль 2020. URL: https://www.levada.ru/2020/02/13/rossijsko-ukrainskie-otnosheniya‐7/.


[Закрыть]

Бедная и депрессивная российская провинция с колоссальным трудом адаптируется к рыночной экономике. В первую очередь это относится к средним и малым городам, которые не могут освободиться от инерции отраслевой структуры советской милитаризированной экономики, поскольку именно в них размещались промышленные предприятия, обеспечивающие ВПК. Еще тяжелее ситуация в сельской местности, особенно в центральных и северных регионах, захваченных процессами депопуляции, оттока молодежи. Стареющее и потому крайне консервативное сельское население цепляется за остатки колхозной системы, не обладая достаточными ресурсами для изменения образа жизни. Население провинции отчетливо сознает, что рыночная экономика несет с собой угрозу катастрофы для монопромышленных городов, неконкурентных и обреченных на деградацию и вымирание без помощи государства (государственных заказов, дотаций, регулирования цен, пособий малоимущим семьям и т. п.), то есть без хотя бы частичного возвращения к практикам государственного патернализма, характерного для позднего СССР. Поэтому в этих группах (составляющих две трети населения России) преобладают антиреформистские и антимодернизационные настроения; сильны представления о том, что крах советской системы был вызван искусственно, что это результат заговора западных держав, одержавших таким образом победу над Советским Союзом. Идеи демократии и либерализма, правового государства, разделения властей, прав человека наталкиваются здесь не просто на непонимание, но вызывают сильнейшие сопротивление, поскольку они ассоциируются с тяжелейшим переходным периодом и кризисом 1990-х годов, сопровождавшимся глубоким падением жизненного уровня населения страны.

Таблица 25.1

Как вы лично относитесь к возможности ассоциированного членства Украины в Европейском союзе?

Совершенно другие причины для недовольства правительством выявляются в крупнейших городах России. В мегаполисах, и особенно в Москве, сложилась инфраструктура рыночной экономики, в которую втянуты самые активные группы населения и квалифицированные рабочие силы. Здесь за 2000-е годы появился слой, похожий во многих отношениях на европейский средний класс (но с гораздо более высоким удельным весом государственных служащих, а потому с другой структурой ценностей и идентичностью). Уровень доходов населения крупных городов в 1,5–2,5 раза выше среднего по стране. Поэтому и претензии к авторитарному режиму (наиболее полно выраженные на демонстрациях протеста) существенно отличаются в сравнении с провинцией: главное требование – модернизация институциональной системы в России, правовое государство. Хотя непосредственными поводами для массового возмущения стали жульническая «рокировка» Путина и Медведева, последующие фальсификации результатов парламентских выборов 2011 года, основная масса населения ясно сознавала, что манипулирование выборами теснейшим образом связано с особенностями сложившейся при Путине системы правления: с коррупцией, захватившей все уровни государственного управления, насилием и произволом полиции, зависимостью суда от исполнительной власти, «избирательным правоприменением» (по известному выражению генерала Франко: «друзьям – все, врагам – закон»).

В ответ на движение протеста путинский режим объявил войну гражданскому обществу, организации которого были объявлены «иностранными агентами», «подрывными элементами», разрушающими стабильность и согласие в обществе. За короткое время (осень 2012 – первую половину 2013 года) были принято свыше 30 новых законов или поправок в действующие статьи Уголовного кодекса, резко ограничивающие деятельность неправительственных организаций, свободу информации, интернета. Тем самым была завершена последовательная работа по выхолащиванию тех принципов, которые лежали в основе Конституции РФ, и создана законодательная база для проведения репрессивной политики в отношении любых неконтролируемых государством общественных организаций, подавления оппозиционных партий, инакомыслия, свободы слова. Одновременно из России были вытеснены влиятельные международные институты и общественные фонды, поддерживавшие гуманитарные, экологические и научные программы (Институт «Открытое общество» Дж. Сороса, Фонд Форда, Фонд Дж. и К. Маккартуров, USAID и многие другие). Идеологически это прикрывалось заботой об интересах национальной безопасности, охраной традиционных моральных и культурных ценностей, защитой от разлагающего влияния западного либерализма, «фальшивых» либеральных принципов приоритетности «прав человека» над «интересами государства» и т. п.

Предпринимались (и предпринимаются) попытки изменения Конституции РФ, прежде всего с целью изъятия из Основного закона положения о недопустимости установления в России государственной идеологии, а также пересмотра принципа приоритетности международного права над российским законодательством. Реализация этих планов (а их проталкивает такой российский законник, как председатель Конституционного суда РФ В. Зорькин, опубликовавший серию статей на эти темы в официозном издании «Российская газета») потянула бы за собой выход России из основных европейских конвенций и договоров с другими странами, касающихся базовых положений международных отношений, построенных на осмыслении опыта Второй мировой войны и борьбы с тоталитаризмом. И тем самым полностью освободила бы полицейскую бюрократию (она же – российский политический класс) от какой-либо ответственности перед международными институтами, превратив страну в закрытое общество, в еще одну квазифундаменталистскую деспотию на манер Туркмении или Узбекистана.

Российское руководство со времени «цветных революций» (в Грузии и в Украине) чрезвычайно обеспокоено стремлением бывших союзных республик СССР выйти из зоны влияния России. Вступление этих стран в ЕС или в НАТО и успех их экономических преобразований означали бы моральный крах диктаторских или персоналистских, в любом случае – недемократических режимов, появившихся на постсоветском пространстве. Озабоченность «идеологической заразой» – влиянием ценностей западной демократии и «экспансией» НАТО в Восточной Европе – заставляет «коллективного Путина» рассматривать все события такого рода (от движений протеста против фальсификации выборов в России до «арабской весны») как одну цепь заговоров и подрывных действий, инспирированных Госдепом, ЦРУ или спецслужбами других западных стран с целью установления после окончания холодной войны нового мирового порядка, а именно: монопольного господства США и их союзников. Совершенно неважно при этом, действительно ли это искренняя паранойя «православного чекизма» или такая удобная игра, позволяющая вводить дополнительные меры консервации общественного состояния[57]57
  См., например: Методы и технологии деятельности зарубежных и российских исследовательских центров, а также исследовательских структур и вузов, получающих финансирование из зарубежных источников: анализ и обобщение: доклад РИСИ. Февраль 2014. URL: http://www.saveras.ru/wp-content/uploads/2014/03/doklad-smolin.pdf/.


[Закрыть].

Населению России настойчиво (особенно после мюнхенской речи Путина в 2007 году) внушалась идея усиления враждебного окружения страны, мысль о том, что «Запад» стремится ослабить Россию, вытеснив ее из зоны традиционных национальных интересов – территории бывшего СССР, поставить под контроль ее сырьевые ресурсы. Идеология «социально-политической стабильности» как основа легитимации действующего режима Путина, сохранения власти в его руках любыми средствами предполагала практику постоянного устрашения российского населения многообразными угрозами «национальной безопасности» страны, ее территориальной целостности, подрыва экономики, размывания русской культуры, традиционной ментальности, русской «духовности». «Возрождение России», объявленное Путиным, преодоление состояния национального унижения, «вставание страны с колен» на глазах приобретают черты коллективной метафизики – «вечного противостояния» России и Запада как особых, закрытых «цивилизаций». Кремлевские политтехнологи совершенно сознательно пытаются восполнить таким образом вакуум, который возник после конца идеологии классовой борьбы и противостояния двух мировых систем (социализма и капитализма), тихо умершей в годы брежневского застоя. Функция этой «национальной идеи», а по существу – реакционной утопии, заключалась в консервации ставшей безальтернативной системы господства и, обратным светом, – дискредитации понятий и принципов «открытого общества», правового государства, модернизации, ценностей демократии и либерализма, принятие которых неизбежно влечет признание необходимости дальнейших институциональных реформ и изменения системы господства как условия экономического роста, общественного процветания и технологического прогресса.

Сами по себе спекуляции такого рода не слишком интересовали население. Однако они попали в резонанс с другими процессами, набиравшими силу в 2000-е годы. Рыночные реформы, инициированные Е. Гайдаром, несмотря на непоследовательность их реализации, дали сильнейший импульс для подъема экономики, поддержанного доходами государства от экспорта нефти и газа, резко выросшими к началу путинского правления. По совокупности этих факторов реальные доходы населения на протяжении 2002–2008 года росли на 6–8 % в год, опережая рост производительности труда. Никогда в своей истории Россия не жила так, как во время этого путинского процветания. Масштабы бедности (удельный вес людей, которым, по их словам, «денег не хватало на питание и одежду») сократились с 49 % (1999 год) до 8–12 % (2011–2013 годы). Заметно выделился слой, который условно можно назвать российским «средним классом»[58]58
  «Условно», потому что по своему составу, механизмам формирования, параметрам и идеологическим или ценностным установкам он принципиально отличается от middle class западных стран, завершивших процесс модернизации.


[Закрыть], состоящий из людей, занятых в рыночном секторе экономики – менеджеров, специалистов, мелких и средних предпринимателей, и чиновников, государственной бюрократии, чьи доходы росли опережающими темпами. Масштабы этого слоя можно оценить приблизительно в 20–25 % населения, это люди, выигравшие от перемен, последовавших после краха советской системы. В результате в России возникло совершенно новое явление – свое массовое «общество потребления».

Демонстративный характер потребления в данном контексте отражает не столько ценности среднего класса или «меритократии», сколько доступ к административной ренте, к каналам государственного распределения доходов, в сильнейшей степени затронутых коррупцией. Поэтому признаки высоких стандартов потребления в глазах большинства населения (особенно в провинции) лишены легитимности и общественного признания. Они могут расцениваться как подозрительные или сомнительные с моральной точки зрения, поскольку такой уровень жизни не ассоциируется в общественном мнении с высокой профессиональной квалификацией, компетентностью, трудовым вкладом или инициативой и предприимчивостью.

В этом плане стремление к демонстративному потребительскому поведению оказывается скорее «негативом» принудительного аскетизма, характерного для дефицитарной экономики позднего социализма, уравнительного распределения, чем выражением признания социального достижения или успеха энергичного предпринимателя. Растущая социальная дифференциация и высокое неравенство доходов порождают массовую зависть и социальный ресентимент, сознание несправедливости социального порядка, широко распространенное чувство неполноценности и ущербности, подавляемого раздражения, не имеющего выхода (здесь следует учесть также и сохраняющееся в массовом сознании остатки «классовой вражды к богатым»). По логике патернализма недовольство и напряжение такого рода переносятся на власть, которая не выполняет условия неформального соглашения: отказ от политики в обмен на обеспечение определенного достатка, подрывая тем самым авторитет правящей элиты. Подавляющая часть российского населения убеждена в порочности и эгоизме власти, тотальной коррумпированности политиков и чиновников.

Все вместе – массовый ресентимент, разочарование от неисполнения патерналистским государством своих обещаний и социальных обязательств, бесперспективность социального положения в провинции, тревога в отношении приближающегося экономического кризиса – оборачивается ростом аморфной и безадресной внутренней агрессии, социальной напряженности, симптоматика которой проявляется в показателях аномии и социальной патологии. По статистике самоубийств и преступлений, алкоголизма и заболеваемости Россия заметно выделяется среди большинства стран, даже на фоне членов бывшего социалистического лагеря, опережающих в этом отношении все развитые страны. Проявления социальной дезорганизации особенно заметны на социальной периферии – в низших слоях населения и в провинции.

Другой формой поднимающегося социального напряжения в обществе оказывается ксенофобия, как внутренняя – открытая и еще более важная – латентная неприязнь к приезжим из республик Северного Кавказа и к мигрантам из Средней Азии, составляющим основную массу гастарбайтеров, так и внешняя – усиление антизападных настроений, в первую очередь антиамериканизма. Ксенофобия наиболее ощутима в городах, особенно в крупных, где все социальные противоречия обострены. Ее динамика (повышение или снижение уровня неприязни к «чужим») указывает на колебания степени коллективной сплоченности, значимости представлений о «коллективном мы», которое может то сужаться до границ «этнической» группы (премордиальные аскриптивные формы идентичности), то, напротив, расширяться до общностей, имеющих универсалистскую, ценностную основу (правовую, институциональную и т. п.)[59]59
  Наиболее ярким примером реакции современного общества на агрессию традиционалистских (традиционализирующихся, имитирующих традиционализм) групп могут быть совсем недавние марши против терроризма в Париже, в Берлине и других городах после нападения исламских радикалов на редакцию «Шарли Эбдо». Примечателен разброс в этом плане реакций в России различных акторов: от Р. Кадырова и до М. Ходорковского, от двусмысленности заявлений и жестов официоза до открытых выражений фобий в неофициальных передачах по телевидению и в интернете, а также организации показанных «всенародных манифестаций протеста», как это было в Грозном 19 января 2015 года.


[Закрыть].

Крах СССР и коммунистической системы для массового сознания означал распад коллективной идентичности, представлений о социальном целом, девальвацию ценностей, интегрирующих социум и дающих основания для коллективного самоуважения. Сознание принадлежности к великой державе, каким был Советский Союз, подданство громадной страны, супердержавы, обладающей ядерным оружием, равным по мощи США, компенсировало хроническое состояние униженности и бедности маленького человека в его повседневной жизни, зависимости от бюрократического произвола, беспомощности перед начальством. Чувство превосходства русских над представителями других народов и этнических групп возвышало их в собственных глазах и накладывалось на традиционную имперскую спесь русских в отношении «инородцев», этнически нерусского населения колониальных окраин, «нацменов», как пренебрежительно именовал их советский канцеляристский язык. Поэтому утрата Россией прежнего статуса и, соответственно, претензий на особую миссию (и идеологическую, как это было во время и имперского, и коммунистического правления) вызвали глубокую и очень болезненную фрустрацию массового сознания, серьезность которой исследователи явно недооценивают. Травматические последствия утраты позитивной общей идентичности после исчезновения СССР проявились через поколение в нынешнем взрыве патриотизма, что заставляет социологов думать о «большом времени» социальных изменений.

Формирование «общества потребления» усиливало контраст между образом настоящего, то есть статусом России как второсортной региональной державы (сохранившей лишь признаки авторитета и силы, в первую очередь – владение ядерным оружием), и образом героического и великого прошлого, в котором сегодня начинают сливаться СССР с дореволюционной империей. Этот разрыв ценностных уровней коллективных представлений никак не восполнялся вплоть до самого последнего времени. И именно на этот массовый запрос и отзывался со своей традиционалистской демагогией Путин, заявляя о том, что распад СССР был величайшей геополитической катастрофой ХХ века. Для того чтобы вернуть россиянам чувство гордости за свою страну, он призывал опираться лишь на фантомные «традиционные ценности России» и сопротивляться разлагающему влиянию Запада, поскольку либерализм, права человека, демократия, правовое государство и тому подобное являются не более чем лицемерной риторикой, рассчитанной на легковерие простаков. «Реализм» в этой системе координат российского руководства – синоним военной и полицейской силы («слабых бьют»). Поэтому «подлинные традиции» и интересы России, как уговаривала людей пропаганда, заключаются в централизованном государстве, мощной армии, ядерном оружии и патриотизме граждан.

Настойчиво навязывая обществу идеологию патриотизма, свободного от памяти о сталинизме, от травмы тоталитаризма, сознательно играя на комплексах потерпевших поражение в холодной войне, Путин («коллективный Путин») одновременно выдавливал из политического процесса оппозицию, уничтожал независимую экспертизу, сужая тем самым пространство публичности. Это имело и свою обратную сторону: общество, лишенное авторитетных голосов и моральных ориентиров, но раздраженное химерами утраченного величия империи, отозвалось подъемом темного, ущемленного национализма, весьма критически настроенного по отношению к действующей власти. Именно националисты постоянно акцентировали внимание на старательно замалчиваемых темах и социальных проблемах – от коррупции высшей власти, депутатов, судебной системы и правоохранительных органов до клановой приватизации. Первые успехи А. Навального обязаны были именно этой стратегии – сочетанию критики коррупции с защитой «этнического большинства». Националисты первыми в декабре 2010 года вышли на московские улицы перед Кремлем в знак протеста против продажной полиции и несправедливости суда.

Поэтому события в Киеве, протестный Майдан и национально-демократический характер восстания против коррумпированного режима Януковича представляли собой серьезную опасность для режима Путина. Сходство, если не тождество обоих режимов лежало на поверхности, а сам успех сторонников Майдана давал пример российской оппозиции.

Именно против этой угрозы и была развернута тотальная и агрессивная антиукраинская пропагандистская кампания. Весь смысл нынешней российской политики дестабилизации Украины и сохранения ее в состоянии хронического кризиса и дезорганизации заключается в том, чтобы дискредитировать прозападные силы демократической национальной консолидации, уничтожить базу для реформ, перенести недовольство российского населения с развращенной бюрократии на сторонников правового государства, демократии и политики европеизации.

Ничего принципиального нового в установках этой пропагандистской машины, направленной против Украины, не было: главные чувствительные точки, на которые нажимали путинские политтехнологи, были нащупаны гораздо раньше, еще в первые годы путинского правления, когда перед режимом встала задача дискредитировать страны Балтии и бывшего соцлагеря (Польшу, Румынию) отталкивавшихся от тоталитарного прошлого и негативно воспринимавших перспективу сохранения политического родства с Россией как наследницей советской системы. При этом использовался весь потенциал обиды, «измены» этих стран, включая и обвинения их – прежде всего балтийских государств – в реабилитации своих нацистов и дискриминации русскоязычного меньшинства.

Примечательно, что значимость Евразийского союза (бывшего СНГ) по мере развития этих событий теряет свою силу; массовое сознание, управляемое политтехнологами и манипуляторами на телевидении, быстро переориентируется на Китай, который в общественном мнении начинает играть роль символического противовеса США, без каких-либо достаточных на то оснований (табл. 26.1–28.1)[60]60
  Только одно это обстоятельство говорит о том, насколько лабильна содержательная расстановка фигур в поле массового сознания, или, по-другому, насколько малозначимы для практической жизни россиян, не несущих никакой ответственности за внешнюю политику, эти комбинации «дружественных» или «враждебных» стран. Единственное их назначение – конъюнктурная поддержка легенды власти.


[Закрыть].

Таблица 26.1

Назовите пять стран, которые вы считает самыми близкими друзьями, союзниками России, и пять стран, которые вы считает настроенными недружественно, враждебно по отношению к России

N = 1600. Приводятся 10 стран, чаще всего упоминаемых в каждом замере.

Таблица 27.1

Назовите пять стран, которые, как вы считаете, наиболее недружественно, враждебно настроены по отношению к России…

N = 1600. Приводятся ответы, набравшие до 5 % и более в последнем замере, ответы ранжированы по последнему замеру.

Если короткий список «дружественных стран» остается тем же самым (из него после 2014 года выпала Германия), то состав врагов периодически меняется самым радикальным образом[61]61
  Общественное мнение – 2019. М.: Левада-Центр, 2019. С. 151–152. Табл. 22.10–22.11.


[Закрыть] (табл. 27.1). Грузия и балтийские страны ушли, их место заняли США, Украина и Великобритания.

N = 1600

Рис. 6.1. Какие пять стран вы назвали бы наиболее недружественно, враждебно настроенными по отношению к России?

Таблица 28.1

Если говорить о долгосрочной перспективе, как вам кажется, на укрепление отношений с какой из следующих стран в первую очередь должна ориентироваться российская внешняя политика?

N = 1600.

Антиукраинская политика Путина всего за 2 месяца полностью изменила атмосферу в российском обществе. Искусственно созданная пропагандой атмосфера чрезвычайности подняла примитивные механизмы массовой консолидации. Обвинения украинцев в «фашизме», геноциде русских получали убедительность, только если они связывались с мифами, символами и языком советской эпохи. Такая быстрая реанимация советских идеологических клише и структур сознания заставляет думать о незавершенности процессов распада СССР или инерции коммунистического прошлого. В этом плане их можно и нужно рассматривать как резидуумы тоталитарных институтов, с одной стороны, и сопряженного с ними опыта приспособления к репрессивному государству, с другой.

Каждая волна антизападной и милитаристской риторики способствовала восстановлению и подъему снижающегося рейтинга Путина (риc. 8.1). Первая всплеск антиамериканизма (весна 2003 года, война в Ираке) не дала устойчивого результата, более действенным была «маленькая» война с Грузией, вызвшая взлет популярности Путина до 87 %, но и этот эффект довольно быстро закончился на фоне общего экономического кризиса 2008–2009 годов. В отличие от них крымская эпопея, радикально изменившая характер работы с массовым сознанием, оказала продолжительное и сильное воздействие, закончившееся только к 2018 году, с пенсионной реформой.

В целом такого рода изменения указывают на одну общую закономерность: сохранение социального целого (при такой модели организации взаимоотношений зависимого общества и авторитарной власти) возможно лишь ценой резкого упрощения структуры социума и архаизации его институтов.

Враг и жертва. Подсознательно российское общество сознает свою ущербность и неправый характер политики государства, но эксплицировать эти обстоятельства может только в виде обратных «проекций» точки зрения «другого» на себя. Так, на вопрос: «Как изменилось отношение к России и к русским за последние полгода за рубежом?», лишь 21 % в общей сложности указали на изменения к лучшему («Нас стали больше любить, уважать, понимать» и т. п.), основная же масса опрошенных – в сумме 64 % – отвечали: «Нас стали больше бояться, ненавидеть и презирать» (13 % считают, что за этот период ничего не произошло, остальные затруднились с ответом). Отсюда, в соответствии с логикой социально-психологических механизмов работы с травмой, лучшей защитой от чувства собственной ущербности, сознания неполноценности становится либо игнорирование Запада, вытеснение из горизонта значимых оценок, либо его «опускание», наделение «Запада» всеми негативными характеристиками, включая и вечную, метафизически обусловленную враждебность к России (что, по сути, освобождает общество от гнета собственной аморальности, отсталости и «рабства»)[62]62
  О социальных функциях «врага» см.: Гудков Л. Д. Идеологема «врага»: «Враги» как массовый синдром и механизм социокультурной интеграции // Образ врага: сб. / сост. Л. Д. Гудков. М.: ОГИ, 2005. С. 7–79.


[Закрыть]. За неполных семь лет доля тех, для кого значима систем координат модерного, морального и правового сознания, ассоциируемого с устройством западных демократических стран, уменьшилась почти вдвое (в 1,7 раза), и, напротив, доминирующей стала позиция «игнорирования» источника неприятных мнений о самих себе (табл. 29.1). Психоаналитик легко увидит в этом действие защитных механизмов, проекцию коллективных комплексов, снятие фрустрации по принципу «сам дурак», либо «самообман» («тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман») (табл. 30.1).

Рис. 7.1. Взаимосвязь одобрения Путина и антиамериканской пропаганды

Таблица 29.1

Как вы считаете, следует ли нам обращать внимание на критику России со стороны Запада?

Таблица 30.1

Почему вы считаете, что нам не нужно обращать внимание на критику Запада?

N = 1600.

Такая двойственность чрезвычайно характерна для национального сознания русских. В массовых опросах она проявляется в высказывании одновременно противоположных суждений о фактах: например, «Россия поддерживает сепаратистов» («в Донбассе российские войска принимают участие в военных действиях»), и отрицание этого факта («Россия не участвует в гражданской войне в Украине», «на Востоке воюют только российские добровольцы»); или «нарушать суверенитет чужой страны нельзя» и «Россия имеет право активно действовать в зоне своих интересов»; «Россия ведет информационную войну» (и это, по мнению населения, правильно) и «российские СМИ объективно освещают события на Украине», «российские СМИ не врут» и «слушать не хочу ничего иного».

Двусмысленность ситуации и действия российского руководства для многих очевидна, но признать само это обстоятельство россияне не могут, потому что не хотят. Настаивание на своем важнее, чем открытое признание действительного положения вещей (при некотором сомнении в своей правоте). Поддерживая великодержавную или имперскую легитимность консервативного режима, русский национализм выполняет и защитную, и компенсаторную функцию, интегрирует население и одновременно – блокирует возможность каких-либо изменений (институциональных реформ). Поэтому «возрождение» России как великой державы является самым эффективным в идеологическом плане основанием системы господства, подобной путинской. После краха СССР абсолютное большинство опрошенных (72–74 %) считали, что Россия утратила статус великой державы. От появления нового лидера, который должен был сменить вызывавшего общее раздражение Ельцина, население ожидало решения двух главных задач: выхода из экономического кризиса, улучшения материального положения и восстановления международного авторитета России как великой державы. Его возвращение должно было быть главной задачей государственной политики, внешней в первую очередь. С большим трудом, только резко ограничив свободу информации, путинскому режиму удалось убедить общество в том, что эта вторая проблема решена. Еще в 2011 году общественное мнение колебалось относительно того, вернула ли Россия свой статус великой державы или нет (мнения разделились ровно пополам: 47 на 47 %), но после аннексии Крыма сомнения исчезли (63–68 % россиян почти сразу признали свою страну «великой»).

Путин крайне нуждался в подтверждении того, что геополитические позиции, которые имел СССР, удержаны нынешней Россией. Населению упорно навязывается мысль о спасительности возвращения к национальным традициям, к ценностям патриотизма (под которым понимается именно безоговорочная гордость страной как условие отсутствия протестов против власти и признание роли или заслуг ее руководителей в деле восславления отечества). Процесс возвращения пропагандой советских мифов и идеологем резко усилился после массовых антипутинских акций и демонстраций протеста в 2011–2012 годах. Антизападная, антилиберальная демагогия путинских пропагандистов противопоставляла «деградирующую», «кризисную Европу», «утратившую свои христианские моральные и культурные ценности» «возрождающейся и набирающей силу России», требующей признать ее новую роль в мире. В результате такой обработки общественное мнение за очень короткое время, буквально за год-полтора, стало настроенным антизападно, в первую очередь антиамерикански.