Текст книги "Постсоветская молодёжь. Предварительные итоги"

3. Исследования молодежи 2000–2010-х годов
Современная молодежь: к проблеме «дефектной» социализации

В начале 1990-х годов потенциал изменений в обществе и его модернизации связывался с вступлением в «новую жизнь» молодых поколений. Признаки изменений искались исследователями не только в образованном слое, из которого должны выдвигаться и формироваться специализированные элиты общества, не только в современной, более сложно устроенной урбанизированной среде больших городов и мегаполисов, но и в среде молодежной. Мы постоянно отмечали, выделяли, вытаскивали на свет такие отличительные характеристики молодых, как положительное, открытое отношение к Западу, более явную, чем в населении в целом, идентификацию с либерально-демократическими ценностями, стремление к гражданским свободам, достижению, успеху. И, наконец, мы постоянно отмечали большую удовлетворенность среди молодых происходящим в стране и ее повседневной жизни. Население страны долгие годы было глубоко фрустрировано, растеряно и раздражено. Приспособление к переменам не связывалось с идеями будущего развития, осознавалось как «выживание». Россияне ностальгировали по прошлому, идеализировали советское время, вытесняя память о своих же тогдашних проблемах. Многие ощущали себя выбитыми из колеи. На таком негативном фоне молодые с их оптимистичными настроениями, оценкой происходящего и более «демократичными» взглядами задавали некий положительно окрашенный «горизонт будущего» в изучаемом социуме.

В представлениях большинства населения выиграли от накативших на страну перемен либо люди нечестные – жулики, спекулянты, преступники, мафия (те, кто нарушал нормы «советской морали», что было и защитной, лицемерной реакцией большинства на экономические перемены), либо люди, имеющие власть или близкие к ней. Более половины россиян считали себя проигравшими в ходе реформ, людьми без будущего[17]17
  В среднем за период 1995–2020 годов 48 % россиян считают, что было бы лучше, если бы все в стране оставалось так, как было до начала перестройки (до 1985 года), несогласных с ними в среднем за тот же период – 39 % (Общественное мнение 2020 // Левада-Центр: Ежегодник. 2020. С. 146. Табл. 19.3).


[Закрыть]. Неясная, смутная надежда на другую жизнь связывалась с молодежью. Проекция лучшего будущего, вроде бы «естественное» ожидание «лучшей жизни для детей», включала в себя сознание собственной неудачи, фрустрацию от нереализованности индивидуальных притязаний и аспираций.

Вызвавший большой резонанс в конце 1980-х годов документальный фильм «Легко ли быть молодым?» ставил на примере историй разных героев проблему социализации молодых людей в советской системе, уничтожения будущего у последнего советского поколения молодежи. Авторы поднимали вопрос о том, какой ценой молодые вписываются в систему, каковы издержки адаптации к существующему. Тем самым затрагивалась и проблема понимания того, как устроено советское общество, что оно делает с человеком. Но все это было скоро вытеснено из общественного сознания и забыто.

Функции адаптации к меняющейся реальности и «взращивания» нового поколения в это время, как уже отмечалось, берет на себя семья. Главным для нее являются не только задачи выживания, но и обеспечение возможностей «другой жизни» именно для детей, использования детьми новых шансов. Однако пассивное приспособление к переменам со стороны самих «взрослых» (приспособление без изменений), понижение собственных запросов и ожиданий вели к общему сужению и упрощению представлений о «будущем», к концентрации на решении повседневных проблем, «борьбе» с повседневным, но уже не «советским» бытом. Благополучие детей, как показывают многолетние опросы, в сущности виделось как восполнение того, чего не хватало поколению родителей, – материальной обеспеченности, свободы от давления повседневных тягот, развлечений. Распад советской системы приводил к тому, что огромная часть ответственности за социализацию будущего поколения перекладывалась на плечи семьи. В таких условиях советская система институтов дошкольного, школьного, вузовского образования рушится и, примитивизируясь, воспроизводится, распространяется не только платность, но и коррупция. Значительная часть городских семей вынуждена не только возвращаться к присущим аграрному обществу функциям вроде обеспечения семьи продуктами за счет приусадебных участков, но и искать дополнительные средства, чтобы вкладывать их в образование детей, начиная с детского сада вплоть до вуза.

Изменения не могут закрепиться в обществе без подключения к семейному воспитанию новых специализированных агентов социализации – современной средней и высшей школы, других новых или трансформированных подсистем общества (культурных учреждений, СМИ, права, здравоохранения), эффективность и модернизационный потенциал которых напрямую связан с состоянием элит общества.

Иллюзии модернизационного потенциала претендующих на роль элиты культурных групп (интеллигенции) исчезли уже к началу 1990-х годов, когда завершился период гласности. Придание публичного характера всему запретному, замалчивавшемуся и искажавшемуся в советскую эпоху было актом признания интеллектуального опыта советской интеллигенции, но без понимания того, насколько последняя была частью системы.

Так или иначе, публичная критика прошлого, советской системы конца 1980-х – начала 1990-х годов оказалась практически не востребованной социумом, озабоченным проблемами повседневного выживания, не стала отправной точкой для ценностных трансформаций институтов воспроизводства, социализации. Для современной молодежи, как и для всего общества в целом, советское прошлое, вопросы понимания того, как было устроено советское общество, в котором выросло большинство населения, полностью перестали быть значимыми.

«Цивилизационные» функции берет на себя при этом массовая культура и массовое потребление. Освоение современности, интерпретация новых проблем и жизненных коллизий, напряжений, конфликтов происходят через каналы массовой коммуникации, терявшие свою наметившуюся было направленность на разные типы аудиторий, все больше подчинявшиеся запросам массового и «низового» потребителя.

Сосредоточимся на том, что привносят или привнесли молодые поколения в работу институтов «повседневного воспроизводства» общества, каковы особенности социализации молодежи в рамках этих институтов – в сфере образования, трудовой жизни, семьи. Особый интерес для нас представляет та количественно незначительная, но очень важная часть молодежи, которую мы описывали в своих исследованиях как «наиболее активную», «продвинутую», ориентированную на «успех» и добивающуюся его. Именно эта молодежь – городская, высокодоходная, высоко оценивающая свои реальные (или мнимые) достижения – воспринимает себя как «норму», выступая ориентиром не только для остальных молодых, но и для всего общества в целом. Так возникает специфическая социальная морфология общества, когда «молодость» – характеристика аскриптивная – выступает главным условием и ресурсом успеха, достижения.

Свой образ жизни эти молодые рассматривают как образец достижений, который демонстрируют «всем прочим», в том числе группам провинциальной, периферийной молодежи, к чему нужно (и можно) стремиться. Именно поэтому молодежь можно рассматривать как «общество в обществе», которое устроено так же, как и «большое» общество в целом, где есть свой центр и своя социальная периферия, свое «социальное болото». Именно эта молодежь осваивала и закрепляла новый для страны образ городской жизни, обживала менявшийся и выраставший на глазах новый «большой город».

К феноменологии нового города

За постсоветский период советская топография, разметка крупного города полностью ушла. Нынешняя молодежь росла в новом городском пространстве, ориентирующемся на современный западноевропейский город или имитирующем его. Этот город, как и жизнь на страницах глянцевых журналов, популярных среди молодых, особенно тех, кто побогаче, был предназначен не для всех. «Новое» в городском пространстве – а это, конечно, центр большого города – имело (и все еще сохраняет) примечательное отличие: оно адресовалось молодым и преуспевающим. Все прочие «социальные возрасты» и «социальные слои» оказались надолго вытесненными на периферию – подальше с глаз со своими «оптовками», дешевыми вещевыми рынками, киосками, «старыми» магазинами, «парикмахерскими», «прачечными», «булочными» (с глаз долой для внешнего, в первую очередь воображаемого «западного» наблюдателя-туриста, который должен видеть, что «здесь» все как «у нас»).

Тем самым как бы снималась, «разгружалась» проблематичность актуальной повседневной жизни всего общества, выстраивалась его благополучная витрина, становящаяся все изобильнее и богаче. Символы центра, ценностного ядра советского официозного социума быстро менялись: вокруг Кремля, Генштаба, Государственной национальной библиотеки и т. п. воздвигался мир рекламы и постсоветского гламура. Новые кафе, бары, ночные клубы, роскошные (особенно для советского обывателя) магазины, новые кинотеатры были ориентированы прежде всего на молодых, зазывали их к себе дизайном, интерьером, слоганами, атмосферой и получали именно молодых в качестве постоянных клиентов – более активных, «таких, как на Западе», готовых воспринимать, усваивать и демонстрировать эти «новые» культурные формы городской жизни.

Эти молодые уже на старте зарабатывали намного больше, чем их родители, они были платежеспособны. Новое обличье городской среды, новые стандарты потребления давались в руки молодым как бы в готовом виде – как конструктор «Лего», детальки, которые только нужно собрать, как материалы для евроремонта, которые можно просто купить. Образцы повседневной жизни (такой, как на благополучном Западе), подсмотренные еще в советское время родителями в западном кино или в «заграничных» журналах, теперь тиражировали модные глянцевые издания, их подхватывала подражающая им «тонкая» массовая пресса. Образы обустроенной повседневной жизни потоком шли через телекартинки, рекламу, ставшее доступным мейнстримовое, прежде всего американское, кино и т. п. Полученный «оптом», «в наборе» (как и поток дешевых западных продуктов, хлынувший на рынок и заполнивший пустовавшие прилавки), новый город не предполагал работу культуры, работу общества над осмыслением и последующим оформлением его обличья (тут больше «упражнялась» городская власть).

Новый город оказался без истории, вне истории, вне прошлого и вне повседневной, бытовой рутины. На Западе по изменениям городской среды можно отслеживать динамику взаимодействия разных социальных групп, слоев городской жизни, общества в целом, реконструировать процесс символического осмысления и переосмысления городской среды. Например, по популярности того или иного жилого района западного города именно среди молодых, выстраивающих свою «драматургию» жизни в городе (жизненно-повседневные стратегии молодых яппи или, напротив, «альтернативщиков», «зеленых» и т. п.). У нас же заимствования западных образцов выступали как знаки, маркеры новой жизни, которая была закрыта для тех, кто не вписывается в новую благополучную жизнь, то есть для большинства, становящегося, как ни парадоксально, маргинальным.

Город и деньги

Главными ресурсами, позволяющими войти, вписаться в этот новый, сверкающий и «беззаботный» мир города (разумеется, тот, что «на витринах», а не в подворотнях и не на окраинах, скрытых от глаз чужаков, непосвященных), были и во многом остаются «деньги» и «молодость». Они выступают ситуативным, «местным» эквивалентом ценности.

Если в первое время город витрин и знакового потребления был подчеркнуто молодым, то теперь он все больше становится показушно-богатым, но вовсе не более демократичным, открытым, сложно устроенным, дифференцированным, культурно и социально насыщенным, многообразным. В таком городе деньги в определенном смысле «не считаются», ведь размер трат мотивирован, оправдан приобщением к знакам статусной иерархии. Чем больше ты тратишь, тем выше ты стоишь. Именно поэтому деньги здесь «дутые», не связанные с трудовыми затратами, соотношением усилия и достижения, с рационализацией повседневности, с рациональным выбором, калькулирующим соотношение затрат и качество услуг, с выстраиванием жизненных финансовых стратегий. Они не символический посредник, не мера ценностей, а «взнос», «билет», «талончик» на вход. Это деньги, которые, подобно советскому дефициту, отмечают статус, маркируют принадлежность к иерархии. Поэтому за новизной (ведь выросло первое поколение «с деньгами») прячется очень простая конструкция устройства общества: «выиграл» – «проиграл», «вписался» – «выпал». Такие «деньги» очень просто решают повседневные социальные проблемы – со здоровьем, образованием, армией и т. д. Но они не изменяют соответствующих институтов, задавая лишь образец «нового» способа адаптации к репрессивной и коррумпированной системе, к институциональному произволу.

Город и «общество»

В таком новом городском мире практически отсутствуют или не обладают достаточной силой символической репрезентации представители других социальных возрастов. Здесь нет старости, зрелости, практически нет детства, то есть нет разнообразных социальных партнеров, обобщенного «другого». Но тем самым нет и иных категорий социального времени – нет человеческой биографии, нет истории, смерти. Чтобы оставаться в таком мире, нельзя стареть и болеть. Такой город как-то не придумал для этого пристойного места и среды обитания. Кажется, что, как и прочие заимствованные у Запада стандарты повседневной жизни городского человека, стремительное распространение среди «продвинутых» горожан всестороннего «ухода за собой» – от фитнеса до пластических операций – нацелено прежде всего именно на то, чтобы как можно дольше не выпадать из когорты молодых. Это не связано с рационализацией ценности здоровья и самой жизни со всеми ее возрастами. Если в развитых странах стремление сохранить здоровье тесно связано с ценностью качества жизни всех возрастов (ценность, являющаяся одной из ключевых и в западной медицине), то в России оно скорее носит характер социально-ролевой или особой статусной игры. То, что среди самых острых проблем в опросах молодежи особое место занимают проблемы пьянства и наркомании, говорит не только об их распространенности, но и об отсутствии наработанных культурных защитных ресурсов, навыков контроля, самодисциплины и рационализации своего поведения.

Другая черта такого нового города, связанная с предыдущей, – это отсутствие или подавление социально-пространственного измерения. Центр или социальный «верх» вытесняет социальную периферию, социальный «низ», социальные «края», маргиналии. Бывшие привокзальные площади столицы, оживленное место обмена и коммуникации центра и периферии, «закрываются» скроенными по одному лекалу «торгово-развлекательными центрами», дешевые мегамаркеты всех разновидностей и «для всех» выносятся за пределы окружной дороги.

Идентичность успешной городской молодежи и «Запад»

В такой социально-временной, социально-пространственной композиции возникает специфическое «мы» молодых успешных горожан, смысловой доминантой которых предстает понимание текущего времени как исключительно «своего времени». Из него должны исчезнуть реалии советского прошлого вместе с их носителями: тут нет места для «советских старших», они вытесняются как помеха или «денонсируются» как лузеры. Но этим устраняется не только прошлое, но и будущее – нет проекта, в том числе своей будущей биографии. Имеется в виду не частная история отдельного человека, а будущее как социальный факт. Из конструкции «своего» вытесняется сама идея социальности (ценностно-нормативные порядки «общества», его институтов и групп), правила, этикет повседневной жизни со всеми насущными проблемами. Такое «мы» существует только при неявном условии противопоставления себя остальному обществу.

Целостность подобной конструкции идентичности, построенной на противопоставлении «остальным», задана внутренней оппозицией «мы» и «Запад». Этот «Запад» – мифологический, амбивалентный знак, отношение к которому легко меняется и переворачивается. «Запад», с которым соотносит себя успешная городская молодежь, – это не реальные страны со своей историей, достижениями, ценностями, проблемами, а идеологическая конструкция, являющаяся важнейшим элементом и условием российской идентичности, соотнесение с которой придает значимость собственному существованию. Приход западной масскультуры – мы смотрим те же фильмы, что и на Западе, слушаем ту же музыку, едим ту же еду, носим те же вещи, ездим в те же страны, живем как «в нормальных странах» – поддерживает у наиболее успешной, «продвинутой», вписавшейся в новую реальность части молодых ощущение успешности и состоятельности, уверенности в том, что все идет «как надо». Усвоение западных стандартов потребления и городского образа жизни порождает ощущение, что «мы» уже живем (и хотим жить) так, как «там», мы – «в отрыве» от «совка». И именно это главное.

Эта успешная часть молодых людей считает, будто они хотят в жизни того же, что и западная молодежь. К этой оценке близко и большинство молодых. Действительно, пока еще молодые россияне в своем большинстве скорее хотят, чтобы Россия оказалась в ряду развитых и экономических западных стран, а не претендовала на роль «супердержавы». Однако обратим внимание на следующие цифры. Вхождение России в европейский мир, «открытость» миру (сопряженную с отказом от мифологии поиска «особого пути») выбирают в качестве идеи, которая объединила бы общество, не более 10 % молодых респондентов. С суждением «Россия должна пытаться стать европейской страной вместо того, чтобы искать свой путь» согласны лишь 29 % опрошенных молодых респондентов, а большинство (57 %) с ней опять-таки не согласились.

Поскольку реальный Запад не слишком склонен принимать Россию «за свою», относится к ней без какого-либо интереса, критикует российское руководство и демонстрирует скорее осторожность, сдержанность в отношениях с нынешней Россией, в российском социуме включаются механизмы торможения сближения с европейскими странами, компенсаторной защиты, традиционной и для советского, и для постсоветского общества. Молодежь здесь не исключение, и это очень важно, поскольку говорит об отсутствии решающих изменений. Если в начале 1990-х годов именно молодежь характеризовалась особенно миролюбивой и открытой позицией по отношению к Западу, то теперь, когда в постсоветской России уже практически выросло новое поколение, не знавшее холодной войны, молодые не только не отличаются от старших поколений своими антизападническими настроениями, но порой даже их превосходят.

Хотя молодым людям в наибольшей степени свойственна уверенность в том, что в их силах изменить свою жизнь к лучшему (так заявляли 74 % молодых респондентов, для сравнения: среди 30–40-летних этот показатель оказывался вдвое ниже), социальные обеспечения такой уверенности не слишком убедительны: «вкладываться» (инвестировать деньги и свое время) в получение качественного образования для последующего благополучия готовы менее половины молодых респондентов. Главное условие здесь – найти высокооплачиваемую работу (используя связи, знакомства и т. п. средства). Одна пятая молодых россиян полагает, что успеха в жизни можно добиться при любом образовании, причем этой точки зрения придерживаются как малообразованная молодежь, так и молодые люди, получившие высшее образование.

Выгодная, хорошо оплачиваемая работа в любой сфере становится главным ориентиром для молодежи и критерием «успеха в жизни». Напротив, карьерный или профессиональный рост как показатель достижений (наиболее важный индикатор социального признания в советское время) практически ушел из приоритетов молодежи (он оказался значим лишь для 7 % молодых респондентов). Высокий уровень потребления для молодых людей (такой, как в «нормальных странах», под которыми подразумеваются США, европейские и другие развитые страны, Япония, Канада и т. п.) становится не условием идентификации с «западными странами», а скорее основой для довольства собой. Речь, разумеется, идет не о реальном сопоставлении уровней потребления молодых россиян и жителей «Запада», а о символическом присвоении знаков «высокого потребления», то есть демонстративного отличия молодых людей от старших, обладающих умеренным достатком, но привыкших к экономии и жизни в дефицитарном государстве.

Идентификация с условным, воображаемым Западом указывает на латентные комплексы неполноценности, фрустрации у молодежи, проявляющиеся в виде антизападного ресентимента в особых ситуациях опроса или пропагандистского возбуждения.

Молодежь, как и другие поколения, без особого сопротивления приняла навязанную официальной риторикой и политикой идею внешнего врага, враждебного и корыстного Запада. Массовое антизападничество молодых, массовая ксенофобия в сочетании с ростом русского национализма, возрождение великодержавных настроений стали реакцией по-советски завистливого, агрессивного социального болота, которое есть и среди молодых, как раз на демонстративно-статусное, имитационное «западничество» наиболее успешной, богатой и адаптированной молодежи. Она демонстрирует новые стандарты потребления и образа повседневной жизни как знаки собственного отличия, которые, как и прежде, недоступны подавляющему большинству тех же молодых. Но и эти последние живут в уже изменившейся социальной среде, им тоже хочется быть «богатыми», «независимыми» и «свободными». По существу, эти реакции суть проявления релятивной депривации, ведущей к резкому всплеску агрессии, ненависти в отношении именно того, чего больше всего хочется.

Таблица 1. В какой мере вы бы согласились с высказыванием: «Молодежь в России хочет в основном того же, что и молодежь в странах Западной Европы»? (в % к соответствующему замеру)

N = 2000

Таблица 2. В какой мере вы бы согласились с высказыванием: «Для России было бы лучше, если бы иностранцы прекратили навязывать нам свои идеи»? (в % к соответствующему замеру)

N = 2000

Таблица 3. В какой мере вы бы согласились с высказыванием: «СПИД занесен в Россию иностранцами с тем, чтобы ослабить Россию»? (в % к соответствующему замеру)

N = 2000

Таблица 4. Как вы считаете, есть ли у сегодняшней России враги? (в % к соответствующей группе)

N = 1500, июльский опрос населения 2008 г.

Таблица 5. Представления молодежи о потенциальных противниках и союзниках России

N = 1264, опрос молодежи 2001 г.

Таблица 6. Отношения с какой страной дали бы сейчас наилучшие возможности для развития России? (Приводится первое упоминание и сумма ответов трех упоминаний)

N = 1264, 2001 г., в % от числа опрошенных. Респондент должен был последовательно назвать три страны, в % от числа опрошенных.

Таблица 7. Как вы считаете, обвинения Запада в нарушениях демократии в России вызваны беспокойством о положении граждан нашей страны или делаются в целях дискредитировать нашу страну и получить какие-то преимущества перед ней?

N = 1600, опрос 2008 г.