Текст книги "Никто, кроме президента"

16. ФЕРДИНАНД ИЗЮМОВ

Мелкий начинающий бог, типа меня, имеет одно важное позиционное преимущество перед крупными и опытными коллегами – Аллахом, Буддой и прочей бессмертной командой, пришедшей в этот бизнес намного раньше моего. Тем друзьям, чтобы доказать свое существование, надо вечно крутиться и периодически являть адептам какое-нибудь чудо. У Нектария Светоносного с чудесами напряженка – финансы не позволяют, я не Дэвид Копперфильд, – зато в меня и не нужно тупо верить, поклоняясь картинкам или статуям. У меня особенная стать. Я и так имеюсь в наличии. Вот он я, живее всех живых: можно увидеть невооруженным глазом и услышать ненагруженным ухом. Ко мне можно воззвать и получить ответ, не отходя от кассы. Меня даже, теоретически, можно потрогать руками, хотя никому из адептов я стараюсь этого не позволять. Кроме Марты с Марией, которые делают мне педикюр.

– Дети мои, – сказал я четверым новообращенным, двум телкам и двум козлищам, – сегодня у вас знаменательный день. Я, ваш бог, подключу ваши души к великому источнику Мирового Света. Вы покаетесь и очиститесь, вы отринете скверну и взалкаете добра, вы найдете истину и будете приобщены. Примите же позу внимающих, произнесите трижды: «О Нектарий Светоносный!» – и трижды снизойдет на вас сияние моего духа.

– О Нектарий Светоносный! – четверка дружно бухнулась на колени, задрала вверх носы и, обратив раскрытые ладони к потолку, приложила большие пальцы к бровям. – О Нектарий Светоносный! О Нектарий Светоносный!

Окончательный вариант позы внимающих я придумал в состоянии цугцванга, когда Минюст России в первый раз изготовился серьезно прищемить мне хвост, а первый грозный факс из «Эмнести Интернэшнл» в мою поддержку три дня подряд не желал проходить: видимо, какой-то из божков дикой природы, Даждьбог или Бальдр, вздумал показать новичку, кто тут в пантеоне пахан, а кто шестерка. Я уж был готов искать поддержки у мозгоправов из Института Сербского – благо после реанимации мне удалось слегка закосить под дурачка и срок действия справки с диагнозом «вялотекущая крыша» в те времена еще не истек. С этой целью мне понадобилось быстро скорректировать ритуал, сделав его как можно менее осмысленным. Прежде мои адепты обязаны были вставать на четвереньки и дрыганьем правой и левой ног попеременно выражать приобщенность к Свету. Такая позиция выглядела вполне дебильной, но слишком уж напоминала часть утренней гимнастики. А вот растопыренные пятерни вверх придавали сидящим адептам вид среднеазиатских варанов, впавших в каталепсию, – самое милое дело для моей отмазки… Потом факс прошел, Минюст попятился, справка не пригодилась, а дурацкая церемония осталась.

Ну и фиг с ней: мало ли какой ахинеи я нагородил, складывая свой имидж? Тут любая реникса годится в дело. Когда ум заходит за разум, открывается дырочка в мозгах. И мы, боги, входим туда без стука. Возьмем, ради примера, дядю Кришну. Вот уж кто сумел сочинить для адептов улетное шоу, даже не приходя в сознание! Ну казалось бы, чего глупее? Худсамодеятельность. Бродить в ярком, бить в бубен, петь песни. Еще бы пару гитар плюс медведь – и можно учинять цыганский табор. Но ведь работает! Зажигает! Рейтинг приличный, отзывы хорошие. Минюст скрипит, но гнется.

В моем божьем имидже настоящих творческих удач пока всего две. Дизайн хламид и новое имя. Зато последним я горжусь особенно. Нектарий Светоносный! Каково? А?

Не стану вешать собак на имя паспортное. Мамаша моя придурочной была, это факт неоспоримый, но большому писателю даже Фердиком Изюмовым зваться не западло. Великому дуче нацвозрожденцев или командиру гей-тусовки – не западло и подавно. А вот богу, извините, нужно богово. Посконный Изюмов здесь не пропирает. В мессианские хроники следует попадать с правильной кликухой. Ту же Мусю Цвигун подвела небрежность: ну что за имя для бога – Мэри Кристмас? Поздравление какое-то, а не имя. То ли дело я! Все продумано четко. Нектар – пища богов, а не людей; стало быть, из двух евхаристий, моей и Иисусовой, моя будет рангом повыше. С другой стороны, Нектарий есть в святцах, значит, православных мы не обижаем. Что касается Светоносного, то я выставил эпитет назло Клюеву-Лабриоле. В отместку за тот штукарь баксов, зажиленный у меня. Если он Сияющий, я буду Светоносный. И мы еще поглядим, кто из нас светит ярче…

– Внемлите, обращенные! – торжественно произнес я и бабахнул в настольный гонг. Антикварная, кстати, вещица. – Ныне пришла пора распахнуть души, изгнать оттуда мрак и впустить тот вечный Свет Истины, что ярче тысячи солнц. Начнем с тебя.

Я указал пальцем на ближайшее ко мне патлатое козлище. Парней обратить быстрее и легче, потому я обычно разгоняюсь на них.

– Назови свое мирское имя.

С этого приказа я стартую и им же ограничиваю официоз. Фамилия адепта, его прописка и воинский учет богу без надобности. По окончании обряда всем, конечно, придется заполнить подробную анкету, однако бумажками у нас ведают Марта с Марией. Сам Нектарий выше бюрократии. Выше и чище. Сизым орлом он парит над бренностью. Но, в отличие от птичек, ни на кого не гадит сверху.

– Ярослав, мой боже.

– Скажи, о Ярослав, от какого мрака ты желаешь очистить душу?

За основу тренинга я беру элементарную практику штатовских первичных групп психологической поддержки. Чем больше всякой дряни человек выпустит из себя, тем больше освободится места внутри него. Это место – уже ваше. Теперь адепта можно нашпиговать Добром, Любовью и Светом, словно утку – яблоками.

– Грешен, мой боже! Я изнурял плоть дурной травой и белым прахом. Нет мне прощения.

Так, марихуана и кокаин. Еще один кающийся нарк на мою голову. Среди козлищ у меня таких около трети, и за ними нужен суровый пригляд. Если этот явился толкать травку моей пастве, то очень скоро он получит сильнейший пинок под зад. А если он и впрямь идет к завязке, то для борьбы с Минюстом такие – наиболее ценный капитал. Живое доказательство пользы моей методики. Сравните: уральский гуру Эдик Лилиеншвагер сажает нарков на цепь, а Нектарий врачует словом. Одну дурь в башке заменяет другой.

– Есть тебе прощение, Ярослав! – возвестил я. – Свет уже проник в твою душу, я наблюдаю первые отблески. Ступай же изучи первую главу «Нектария Оздоровителя», а после явишься ко мне на собеседование… Следующий!

С другим новичком, лопоухим носатым Игорем, оказалось еще легче. Он покаялся в двух мелких кражах из супермаркета и юношеском онанизме, после чего был милостиво прощен и отправлен зубрить первую главу «Нектария Указующего».

Из двух сегодняшних телок первая, Варвара, лет сорока на вид, задала мне задачку. Она с таким жаром обзывала себя самкой волка и так яростно твердила о презрении, которая она к самой себе за это испытывает, что я заподозрил, будто у нее довольно редкая и трудноизлечимая мания – ликантропия. Но после наводящих вопросов я въехал: речь идет о банальной супружеской измене. Оказалось, она сбежала к любовнику-инженеру от мужа-философа, а тот в отчаянии поджег свой дом.

– И сам он тоже сгорел? – сурово спросил я. На тех, кто прямо или косвенно был повинен в смерти, мною налагалась добавочная епитимья вместе с еженедельным нарядом по уборке келий.

Выяснилось, однако, что муж целехонек. Он даже спас от огня постельное белье и часть домашней библиотеки.

– Есть тебе прощение! – С этой присказкой я выпроводил Варвару читать первую главу «Нектария Безгрешного».

Осталась последняя адептша – очень молоденькая и даже довольно миленькая, несмотря на уродскую современную стрижку. Но вся она при этом выглядела какой-то поникшей и прибитой. Словно бы пожар, устроенный Варвариным мужем, затем перекинулся и на ее кукольный домик, спалив там все дотла. Включая домашнюю скотину, чад, домочадцев и телевизор.

– Как тебя зовут, о дитя? – осведомился я у вероятной жертвы огненной стихии.

– Ада…

Что-то необычное в ее тоне заставило меня переспросить:

– А полное имя?

– Адажио.

Вот оно в чем дело, подумал я, мигом проникаясь сочувствием к бедняжке. Это нам знакомо: детские стрессы, школьные дразнилки, понимающие рожи педагогов. Мне ли, Фердинанду Изюмову, не знать, как могут отравить жизнь предки-фантазеры? Сам я обязан именем пьесе «Коварство и любовь», которую моя чокнутая маман обожала. Но в младших классах детей не знакомят с классикой немецкой драматургии. Зато они читают польскую сказку «Фердинанд Великолепный», где моим именем зовут пса. В ожидании Шиллера мне пришлось о-о-очень долго от всех отгавкиваться.

– Музыкальная мама? Да? – предположил я.

Только музыкантам-профи может забрести в башку идея такого издевательства над чадом. Адажио! А почему не назвать ее Аллегро-Модерато? Одна американская mother даже додумалась до имени Кондолиза. Так бедняжка до сих пор не замужем.

– Нет. Отец…

В сказанном слове «отец» вновь проскользнула какая-то обреченная нотка. Я, большой знаток перверсий, сразу обо всем догадался. Тест на инцест, дело ясное.

Писатель Изюмов – дока в извращенцах с во-от такими маниями, фобиями и филиями. Однажды я чуть было дуриком не покорил Голливуд, двинув туда сценарий картины «Братья Садомазовы». Братья у меня стреляли из луков по лягушкам, чтобы после их, полудохлых, оттрахать. А затем продать французам – на мясо. Все уж было схвачено, сам Твентино почти повелся, но затем один местный мозгоправ перебил мне малину. Подсунул мэтру свой сценарий, «Большие греческие похороны». Типа реального случая из практики. Про то, как в городе Афины, штат Огайо, чувак пришил папу и поимел маму. И жил с ней долго-счастливо, пока один спец по мозгам случайно не докопался до истины и чувак в тоске не перерезал полгорода… Знаете, отчего в Штатах так мало нас, богов? Потому что там переизбыток психоаналитиков, которые жрут наши нектар и амброзию.

– Папа делал с тобой что-то… нехорошее? – осторожно спросил я, готовый к мрачной истории в духе романа «Отцы и бесы».

– Нехорошее, – слабо кивнула девушка. – Делал… и продолжает делать. Но только не…

Дверь в комнату громко скрипнула. Адептша Ада испуганно умолкла. На самом, блин, важном месте!

Я был лично готов дать пенделя дурехе Марте, не вовремя влезшей с прессой. Из всех газет я читаю одну «Свободную», где есть полоса «Религия» и где дважды писали про меня. Потому я и велел приносить свежий номер «СГ» в назначенный час. Но разве трудно обождать, когда видишь, что Учитель занят? Вдруг он на связи с астралом? Или прыщ на носу давит?

Вырвав газету у Марты из рук, я нетерпеливым жестом прогнал ее за дверь и заново настроил себя на волну милосердия.

– Что «только не»? Продолжай, бог тебя внимательно слуша…

Окончание застряло у меня где-то в дыхательном горле. Потому что я машинально глянул на первую страницу и уже ни хрена не слушал.

С газетной полосы на меня таращились трое знакомых ублюдков. Слишком знакомых. А заголовок не оставлял даже слабого шанса, что ублюдки – просто похожие. Нет. Те. Бывшие мои ученички опять напомнили о себе. Аттракцион прежний: «Нацвозрождение победит, или Летающие яйца Фердинанда Изюмова». Но раньше их скандальчики замыкались во внутреннем круге, а теперь гады вышли на уровень международного скандалища. Генсек ООН – не какой-то министр труда или даже местный поп-идол. За шишку такого ранга вставят конкретно. И, как вы думаете, кому первому?

Ада-Адажио продолжала что-то говорить, но я понял, что сейчас не в состоянии уразуметь ни слова.

– Э-э… – сказал я. – Мы продолжим обряд обращения попозже. А пока мне срочно нужно… подпитаться энергией от Мирового Света… Иди пока, изучи первую главу «Нектария Хранителя». А по пути передай строгий наказ Марте с Марией: кто бы сегодня ни звонил, всем отвечать, что меня нет.

Девушка вышла, а я прочел заметку и сосредоточенно изорвал газету в мелкие клочья. Дубины. Кретины. Гидроцефалы. Из всех моих премудростей они выучили лишь одну, факультативную – теорию прицельного яйцеметания. И теперь возрождают Россию только таким способом. Поди докажи властям, что у бога другие интересы и что он уж давно не танцует ab ovo! В любую минуту ко мне войдут внимательные люди из ФСБ…

– О Нектарий Светоносный! – раздался шепот.

В полуоткрытую дверь комнаты просунулись две женские головы с почтительно вытаращенными глазами. Опять сестричка Марта, а с нею – сестричка Мария. Видимо, добить меня сегодня хотят.

– Что вам еще, о тупицы?

Оказалось, меня к телефону. Свой аппарат я отключил, но параллельный остался на линии. И дурынды не смогли справиться с наказом давать от ворот поворот всем звонящим. Для этой парочки соврать, что их бога нет, – кощунство запредельное!

– Федеральная Служба Безопасности, капитан Лаптев Максим Анатольевич, – представился мужской голос в трубке. – Вы позволите мне сейчас зайти к вам?

– Зайти? Да, конечно, – наидружелюбнейшим тоном сказал я.

Хотел бы я взглянуть на того камикадзе, который ответит: «Не позволю»!

17. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ

После завтрака ко мне опять пожаловал Фокин, собачий воевода.

– Здравствуй, Паша, – сказал он. – Как спалось?

– Привет, – ответил я, зевая в ладонь. – Нормально.

С некоторых пор Собаковод брал пример с Винни-Пуха и шастал в гости по утрам. Причем каждый визит его был расписан по одной схеме. Сперва приоткрывалась дверь моей комнаты, и туда осторожно заглядывал один из дежурных конвоиров. Проверял, не сижу ли я в засаде, не собираюсь ли я метнуть гостю в башку предмет потяжелей – вроде чугунного блина от штанги. Полностью верить картинке на мониторе эти болваны опасались: а ну как я обдурил камеру слежения? Только убедившись, что видимой опасности нет и я всего лишь читаю книгу (или мучаю гитару, или рисую человечков на бумаге, или просто валяюсь на койке, глядя в потолок), они запускали в комнату двух собак. Те усаживались по обе стороны от пустого стула и таращились на меня в четыре глаза. После чего, наконец, являлся Фокин собственной персоной.

Неделю назад я объяснил ему, что он копирует торжественный выход римских императоров. Только у тех была туника вместо «адидаса», ручные пантеры вместо псов и легионеры вместо дуболомов. Поэтому копия, как ни крути, выходит на троечку. «Умничаешь? – нахмурился Собаковод. – Смотри у меня!» На другой день, вернувшись к себе после тренировки, я не обнаружил среди книг ни двухтомной «Истории Древнего Рима», ни «Жизни двенадцати цезарей». На их место мне положили том «Жизни животных» Брэма. За вечер я его от нечего делать проштудировал и в следующий раз встретил Фокина сравнением с двадцатиметровой китовой акулой. Собаковод был даже польщен – до той минуты, пока я скромно не добавил, что эти громадины питаются планктоном. То есть ме-е-е-елкими рачками. Брэм тут же исчез, а книги по римской истории вернулись – хотя и со следами собачьих зубов. Должно быть, Фокин отрабатывал на моих цезарях команду: «Апорт!»

На сей раз Собаковод забрел ко мне явно не просто так, а с новостью. Надеюсь, это та самая долгожданная новость, которая все изменит. Именно потому мне требовалось проявлять как можно меньше интереса к его персоне. Пришел и пришел. Его власть.

– Как настроение? – спросил Фокин.

– Нормальное, – ответил я и зевнул совсем уж неприкрыто.

– Что-то сегодня ты, Паша, не особо разговорчив.

Собаковод, похоже, не торопился с главным. Ну и мне не к спеху. Яблоко с дерева должно падать естественно. Будешь сшибать его камнем – подберешь кислятину. Первый закон Мичурина-Ньютона.

– А про что мне говорить? – сыграл я в равнодушие. – Про экономику? Про политику? Про жизнь вообще? На собачью тему я, по крайней мере, болтать не умею. Я и не знаю, отличается у вас гладкошерстный терьер от стаффордширского или нет?

– Отличается, Паша, отличается, – снизошел Фокин к моей тупости. – Шерстью, окрасом, высотой в холке… да всем, короче… Ладно, разрешаю говорить про жизнь. Я чего-то сегодня добрый. Даже на вопросы отвечу, если умные задашь.

А вот сейчас – внимание: ни в коем случае не приближать его к наводящей теме. Подальше, подальше от края. Его можно позлить, но нельзя настораживать. Он должен быть уверен, что новость, которую он принес, – сюрприз для меня. Он ведь не знает про тот клинышек газеты. И тем более про записку, которую я в три приема написал в сортире, превратил в маленький бумажный комочек и сейчас держу в носке.

– Вопросы… – протянул я с задумчивым видом. – М-да…

Была одна тема, выгодная для меня и не шибко приятная для него. За время плена я тянул за эти ниточки раза три, не чаще; впервые – еще в самом начале. Всякий раз Фокин раздражался и говорил чуть больше, чем следовало.

– Чего притих? Умные вопросы все выветрились из головушки? – подколол меня Собаковод.

Теперь пора. Барабанная дробь. Я показываю зубы.

– Почему же все? – сказал я. – Один остался. Мне все-таки интересно знать, зачем человек по фамилии Фокин влез в это дерьмо? Все у него было и так – и деньги, и профессия, и положение. Какого рожна ему еще надо?

В глазах у Фокина полыхнул злой огонек.

– Ты, Паш, на грубость нарываешься, – угрожающе обронил он. – Сейчас вон свистну охрану, вколют тебе пару кубиков кетамина и перестанешь быть таким любопытным. Будешь как дерево.

– Ладно-ладно. – Я изобразил испуг и поспешно поднял руки. – Не надо как дерево. Молчу. Если нет желания, можно не отвечать.

После этих моих слов Собаковода понесло:

– Да мне ответить – не фиг делать. Тоже мне, Иисусик нашелся. Он весь в белом, а мы, значит, в дерьме… Думаешь, я только из-за денег впрягся? А может, я из-за справедливости? Почему одним – все, а другим – кукиш? Почему одни при понтах, а другие – на побегушках? Человек, Паша, не дудка, чтоб на ней один «Собачий вальс» играть. Это тебе мой параграф первый. А вот тебе мой параграф второй: человек, Паша, не остров в океане. Все мы друг с другом плотно повязаны. Только козел радуется, когда похоронка тормозит не у него, а у соседа. А кто с понятием, тот соображает, что завтра траурный марш сыграют и у него…

Я знал это с самого начала! Слова были Фокина, интонации были Фокина, но мысли он взял напрокат. Песни с чужого голоса всегда отличаются от собственных. У нашего Собаковода – хорошая память, здоровое сердце, твердая рука, великолепный нюх, но он исполнитель. Задушить кого-нибудь, взорвать, утопить – это ему так же легко, как его собачкам поссать. Но вот чтобы придумать всю комбинацию, от начала до конца, – нет, это ему не по мозгам. Такой махиной собаководы в одиночку не управляют. Он всю дорогу старательно изображает центрового, но действует, как минимум, в паре. Раз пять или шесть он на моих глазах откладывал решение и уходил с кем-то советоваться. Эти музыкальные сравнения – тоже далеко не случайность. И если я прав… если только я прав… Нет, лучше не думать об этом. Из всех допингов ненависть – самый ненадежный. Мой план слишком важен, чтобы в неподходящий момент подвели нервы и дрогнула рука.

– Я с понятием, Фокин, – смиренно сказал я.

Собаковод исподлобья глянул на меня, но уж что-что, а укрощение строптивого я за это время разыгрывать научился. Тюремщики знали, что я могу взбрыкнуть. Но взбрыкнув, обычно сдаю назад. Последний раз я твердо шел на принцип, добиваясь спортзала.

– Черт с тобой, – махнул рукой Собаковод, – раз понятием владеешь, то будет тебе подарок. Готовься, сегодня у тебя внеплановая прогулка. Недалеко. Часа через два Новиков тебе занесет шмотье – чистое и глаженое. Он тебе сам объяснит, чего и как. А если будешь себя на выгуле прилично вести, то и завтра дам тебе, хе-хе, попастись. И поводок нацеплю подлиннее, чтобы в лапах не путался.

Сердце мое застучало: слово сказано. Только бы не выдать себя! Равнодушия, равнодушия в голосе побольше! Я сломался. Я тряпка. Я просто Паша. Я привык к четырем стенам. Я никуда не хочу.

– А прогулка – это обязательно? – как можно безразличнее осведомился я. Чуть-чуть даже с оттенком нытья. – У меня тут книга интересная попалась, про египетских фараонов, я бы, может, лучше почитал, а?

– Обязательно, – отрезал Фокин, вставая со стула.

Собаки тут же снялись с мест, чтобы прикрывать хозяйские тылы. Пока он уходил, обе внимательно смотрели на меня и пятились к двери. Но сам хозяин и не подумал обернуться. Такая размазня, как сегодняшний Павел Петрович, был не способен даже плюнуть вслед тюремщику. Какое приятное заблуждение!

Дождавшись, когда дверь закроется, я тоже поднялся с места и, будто бы ведомый мочевым позывом, удалился в сортирный загончик. Здесь была своя телекамера, однако три четверти ее сектора я научился перекрывать затылком, справляя малую нужду. К тому, что я делаю это долго и с громким кряхтением, наблюдатели давно приучены. Хронический простатит сыграть нетрудно. Не фуга Баха.

Основное я сделал в темпе, и у меня осталось не меньше минуты, чтобы, исправно кряхтя, потренироваться с шариком из жвачки, пока еще без начинки. Ап! – шарик в ладони. Ап! – шарик пропал. Ап! – он есть. Ап! – его нет.

Среди книг, полученных мною в пользование, оказался том «Сто великих циркачей мира». Из него я вычитал про знаменитого фокусника Гарри Гудини, который умел под водой отделаться от цепей. До Гудини мне, конечно, как до Эльбруса. Но, возможно, благодаря простому фокусу от оков смогу избавиться и я.