Текст книги "Сказание об Урус-хане. Фёдор и Айтуган"

Как до города до Мурома

Через два дня, в субботею, Машка-Лоза и Дарья-Постница собрались в Муром с рукоделием – проводил до большака, наказал:

– На посаде, ли чо ли, послушайте, что говорят, но сами не спрашивайте…

– Да мы и сами на уме – Не простые они…

– А про то чтобы язык отсох!

– Гуща, мы при тебе и сами не с добра – не тужись! Всё прознаем и никого не всколыхнём. А вот и Барсук телепает. Бери пестерь!

– Ой, бабоньки, нагрузили!

– А ты что, брашна так захотел?

Пошли, мирно перетабариваясь…

…Через неделю к небогатому двору подъехала телега с привязанной к задку коровой, всё оборачивающейся головой и помыкивающей назад.

Гуща окликнул через плетёнку, замещающую ворота…

Вышли, нагруженные сверх меры – довольные, расплывшиеся…

– Ой ли, ни чо не покинули?

– Да считались – пересчитались… Слушай, Гуща, а корова кому?

– А тому селу, где бабы немы, а мужики глухи.

…Товарка уже пнула в лодыжку неугомонную Лозу.

Уселись – Лоза на задке, и сразу потянулась к корове, достала ломоть хлеба, ткнула в тряпку с сольцой, подсунула на руке – корова занюхала, потянулась, ткнулась в ладони – добрая рука гладила между рогов…

– Ух, как же я по животине соскучилась – потерпи, милая, дома тёплой водой вымя помою… Гуща, а коровка то хорошая, как же такую отдали?

…Уже когда изрядно отъехали от ворот и скрип колёс стал ложиться на вздохи леса – равнодушно спросил Постницу:

– О чём на базаре толкуют?

– Давай после, а сейчас про жизнь… Ух, и богато в городе живут, не сеют, не жнут – пироги жуют!

Подхватил:

– Мужики казинные – бороды аршинные!

Так болтая-перебалтываясь, а то и стихая, ехали полдня. Раз остановились напоить лошадей и корову – Лоза таки вымыла ей вымя; вдругорядь пообедали с роздыхом…

…Только в сумерках выехали на тянувшийся к небу в прозрачную струйку костёр у перевоза: загалдели:

– Гуще-князю на здоровье и встречу!..Ух ты, корова!?

– Здорово, Городня – будем полно грузиться. Что пригнал?

– Дощаник: уж если Лоза в город, то и колокола с собора сами с ней уйдут – но вот корову не возьмёт…

– Её не берём: Сыч, заведёшь корову к себе. От меня в день заберут. Сено вот в укос надобно…

– Не тянись больно. У меня в Пещном логу стожёк поставлен – могу на всю зиму подкосить – и трава там сладкая.

– Лады, вот мешок муки – бери за сено.

– Не дам! – взвилась Лоза, – Я сама отбирала: с Пасхи хороших калачей не пекли. Пусть сам мышкует!

– Мне и за то добро, что лошадкой пользуюсь… Вот если бы деньгой одолжиться до Петровок: надо на хозяйство, то да сё, а продать вроде бы и нечего…

– Много сколь?

– Так и этак считались, менее на десять московских денежек не стать, а ещё каков торг… денежек бы три на десять

– Три копейки до Петровок станется?

– Успею. Вот хорошо – Успею!

Тут бы и плыть, да опять запоперечила Лоза:

– Корова тебе без молока дадена, а у ней уже вымя пучит – Сдоить! Постя, открывай узел, где корчагу завязала!

– Тьфу: баба в рай – так и корову с собой! – но без злобы… Ждали-поглядывали, как помалу струйками подсвистывало, а потом в полный жом глухо срывалось струями молоко…

…Медленно плыли по мерцающему серебру плёса.

Головня тихо наклонился к Лозе:

– А корова-то на что?

– Не на что, а кому – сам догадайся.

– Дак она же в рога будет сено класть – из хвоста молоко доить.

– Она не будет – а вот я буду…

– Ну, дела…

Тихо отозвалась Постя:

– Наш травник с их лекарем говорил: ей надо кумыс их татарский пить – больная какая-то, а где его у нас взять… Вот и сталось на молоко.

– Это какой кумыс?

– А квашёнка из кобыльего молока, которым жеребят вспаивают.

– Я слыхал, оне и пьяной…

– Точно поганый – итожила Постя – оттого они такие злые: прямо с дитятей в пропое!

…Уже на подходе к починку, отстав от несущих пестери и мешки мужиков и покрикивающую на них Лозу, тихо договаривала:

– …Гуща, тут чо-то неладно: весь Муром перебрали – ищут каких-то татар, а наводка одна: с ними девка, да не простая… Говорят, царевна ихняя… И наши ищут – рязань косопузая – , и чужие, толи владимирские, толи московские. Нигде не пишут, не кричат, а на ушко обещают: кто-что наведёт, награду…

– И во сколько?

– Рублей толи три, толи пять, а то и больше… Гуща, это не наши ли?

– Ты не видела, я не вем – вот и весь сказ! Бабам так и скажи… Хорошо наторговались?

– Да поболе полтины вышло – семь на десять денежек осталось, как накупились…

– Всё! Ничего не видели, не слышали – ничего не знаем! Живут они давно, на выселках и тут – больше на выселках. А звать её Ждана.

– Хорошее имя – сам пригадал?

– Кто много спрашиват – далеко не хаживат…

– Ох, Гуща, боюсь я —попадёшь ты в беду!

– Двум смертям… – Ну и пуганые же вы вороны!

– Гуща! Я ведь только здесь, за тобой, из-за мужа-изверга белый свет увидела!…

Охи, вздохи, переполохи…

Неуёмная Лоза первой сказала дельное :

– Гуща, коли положил татар пасти – одень их под мордву… А её хоть и в наше – мы смолчим, но от всего не оберёшься: кто-нибудь углядит со стороны… Коли удумаешь, скажи – я хоть сама подберу, подошью.

Думал, как про то завести разговор, но вышло само собой: дня через два Ханум – не только у баб, у него самого язык не поворачивался звать её Жданой – сама заговорила:

– Достань мне вашу одежду – только с шальварами.

– У нас жено шальвар и портов не носят.

– Как… – даже поперхнулась…

– Ну, так, одни платья.

– Вообще??? – изумление было полное – А как они на лошадях ездят?

– Никак, – тут его самого стало веселить – только в тележках-саночках!

– И …зимой?!

– И зимой, – богатыря уже откровенно разбирал смех.

– Но холодно же, – почти умоляюще проговорила потрясённая татарочка.

– Ну, они несколько одёжек одевают, душегрейки, шубки – не мёрзнут…

– Ладно, пока лето попробую – но это как-то глупо: ни верхом, всё открыто…

– А ты видала?

– Да у ваших подолы… – А, поняла! – Но как же в них ходить?

– Как-то ходят – я не пробовал; а то и бегают – не угонишься…

Резко смолк…

Но её не задело, ровно продолжала :

– Мне сказали, когда ехали, переодеться в ваше, чтобы не заметно было…

– А стражу так и оставили в малахаях с кривыми саблями?

– Вела уруская стража – ты её перебил… Она и напала, когда я велела дорогу переменить – да если бы мои батыры успели за сабли схватиться!!!…

– Вои добрые, а тот, кто тебя пас – Сугэрчи Батыр!/Доблестный богатырь/. Да и лучник не плох: стрелы летят – никого не видно! Только почто он под телегой лежал, не при тебе был…

– Он должен был меня убить, если схватят – он уже начинал: свалил второго, когда ты первого…

– То-то я не понял, что он так сразу смяк – а если бы он их старшого не сострелил, худо бы было…

– А он говорит, что если б не ТЫ… Я больше всех виновата – как не заметила: стража наполовину урусы, наполовину батыры; меня в возке не видно – сказали одеть урусское, а в нём на коня не запрыгнешь, не уйдёшь…

– Эк же… А стражу перемешали, чтобы изрубить нечаянно; а коли враз не сделается что, на дороге заметно было – послухи наведут… Не простые за вами ходят – я вот тоже только с твоей наводки понял, почто стражу перемешали… Догадливы, бесы!

– – – —

Через пару дней в полдень переполох охватил всю татарскую общину: высунувшийся из свитской избицы старик-лекарь Нурсат-ходжа прострекотал что-то пронзительно щепотное, на что стремительно пролетел Акбарс-стрелок, лёгкой походкой устремилась Ханум, но так, что Хивря, спешившая за ней, неслась со всех ног, подхватив подол – все к избице…

Насторожились – Ждал…

…Отдал богу душу? Я таких воев сразу про всё в одном не видал…

Вышла – как пронизанная светом – сказала без спроса:

– Очнулся!

– Ох… – и что редко-редко делал, перекрестился в полный размах – Добрый вой, спасибо скажи Спасу…

– А не Исусу?

А глаза ослепительно сияли: смехом ли, счастьем…

– У нас как-то всё Спас… – А откуда ханум Исуса знает?

Заговорщически прошептала:

– А я даже крещённая – нянюшка тайком сводила!

– Так у ханум и христианское имя есть?

– Да, Эннэ.

– Ханым, крестное имя разглашать нельзя – извести могут!.. А по нашему как?

– Анна.

И уже отдаляясь, опять стала красиво отстранённой:

– О содержании нашем не беспокойся! Вынес он на себе мою казну – только что первым делом сказал, что зашил золото в тегиляй —оно его и спасло.., а ведь чуть не погубило – с ним не убежишь!!!

– Знать, добро в тебе великое, ханым, коли гриди так верны.

– Но ты же всё равно не хочешь мне служить?…

– Верным буду – служкой не хочу…

– Как Догоняй?

Он дёрнулся уберечь, увидав, как её рука бестрепетно легла на морду, а тонкие пальцы охватили нос самого свирепого волкодава в околотке, от которого шарахались даже лошади…

…А зверина как-то удивительно давил чудовищный рык, почти по щенячьи подскуливая, тёрся и лизал эту руку и сходящиеся на конус фаланги пальцев; пытался засунуться в ладонь всей огромной башкой…

– …ханум, руки не дёргайте…

– А то что? – резко вскинула ладонь; засветилась улыбкой – откровенно смеялась над ним.

Догоняй недовольно заворчал – тянулся за рукой, даже не отрывая лап мордой выше её пояса…

– Гуща, да ты что? Не видал – не знал?! Да за барыней все собаки бегают как за мамкой, как только она выйдет – уж не знаем, чьи они: Жданы-ханум или Гущины – ,смеялась-подкалывала Лоза…

…Во вкопаной истобке-полуземлянке было тихо, прохладно и расползающийся из волокового оконца свет останавливался и опять собирался в зыбкий ком посередь покоя.

В углу, сбоку от печи-каменки, на топчане под шубницей, лежал раненый – из под повязок виднелись лишь глаза.

– …Ханум, хотел бы целовать землю у ваших ног, да встать не могу…

– Арслан-апа, следы твоих ног пролегли через моё сердце – их не коснётся земля…

Но зоркие глаза раненого упёрлись-буравили Гущу – он хотел говорить с ним.

Почувствовав это, ханум встала:

– Бекам надо узнать друг о друге – оставляю говорить одних: только помните – я вам обоим верю…

Тихо звучало:

– Бек, ты стал нукёром ханум?

– Нет, не могу – буду ей верным…

– Степь так не знает…

– Здесь лес, темно… Ты добрый вой – но как ты жив остался? Я видел, как секли – от такого никакая кольчуга не укроет.

Особо выделил КОЛЬЧУГА…

– Два искусства у безоружного против меча: уклоняться от ударов и…

– …Принимать удары…

Заблестевший шар шевельнулся:

– Ты знаешь?…

– Мало.

– Всем поделюсь: верному ханум у меня тайн нет… Только, если я не смогу, будешь её беречь, как я?…

– Буду, бек…

– …Не путай любовь и верность: любящих ханум много – верных мало…

– Мы о том с ней сговорились: служить не буду – беречь буду.

– Сердце моё ты покоишь – я от рождения ханум у её опочивальни с первого крика стою… Имя моё Арслан/Лев/.

– У меня имён много… Просто так зови Гущей – по тревоге можно по вашему Аю/медведь/

Из под повязки послышался тихий смешок:

– Воистину твоё имя… – только бек, ты не Аю/медведь/, а Аюташ /сильный как медведь и крепкий как камень/

– Уважил, благодарствую…

– Входи! – позвала повязка…

В истобку неслышно спустился по ступеням Лучник.

– Слушай волю Госпожи!…

Наклонил в поклоне голову, правая рука ладонью легла к сердцу…

– Отныне после Госпожи мы во всём слушаемся батыра: на людях он Гуща; по тревоге Аюташ или Аю! Назови ему своё имя.

– Я Акбарс/белый барс/, на войне сотник, у твоего стремени.

…Эк у них – даже имена по чину: Лев, Барс – куда уж нам, медведям…

– Аюташ будет лучше, Арслан-аба – …И как же она скользила-спускалась во вдруг просветлевшую истобку…

– Нурсат-хаджи сказал, что ты выжил – теперь восстанавливай силы, Арслан-БЕК. – чётко припечатала последнее.

– Ханум…

– Это воля брата и моя!

…По распоряжению на звание так она ханша?…

…Тогда я тоже… Федя-бек?…

– Аюташ-бек, отойдём от раненого; Акбарс-улло, посмотри, что ему нужно; спроси у Нурсат-оглы, что надо купить.

И, повернувшись на последней ступени, стала… Подниматься? Восходить?

…Выше всех – Недостижимая…

…Мерцали звёзды, слился в единую сень лес; молчала земля – открывалось небо…

Тихо говорила:

– Арслан-аба железный: завтра будет вставать, через неделю сядет на коня – через две срок нам отъехать, Отай…

– …Да куда же, ханум? Не зная к кому, без дорог-путей? У вас всё переломано, обманно – сами же говорили…

– Отай, скажи как раньше – Говорила…

– Ханум сама говорила…

– Не знаю, но за мной крадётся беда – уведу её за собой!…

– Ханум, волк от охотников быстро бежит – лиса от охотников в норе лежит: волка загонят – лиса отряхнётся…

И уже серьёзно – основательно:

– Про здешнюю людову не бойтесь: тут не по удачу прячутся – на каждом свой крест: кто оплошает – сгинет со всеми.

– Но тогда мне и людям моим нужно жильё…

В полутьме блеснули разухабисто-белые зубы:

– А ханум не слышала, как топоры звенят?

– Слышала – не спрашиваю: у меня свои тайны, но и у тебя свои…

– И какие же за мной ханум тайны приметила?

– А вот уходишь ты утром в лес, но то берёшь с собой собак, то не берёшь, а по деревьям стучишь каждый раз одинаково – как бы всё одно у тебя дело…

…Эк!…

– И пошто Ханум такая умная – не укроешься…

Тихо сказала, более себе, чем ему:

– …Лукавы женщины – но всё равно в конце

Они окажутся в мужской руке…/Фирдоуси/

А ночное небо темнело и раскрывалось мириадами звёзд, отрывало и уносило от земли, трав, дерев – топило думы, отпускало души…

Хаким и Знахарь

Но радость оказалась преждевременной: через два дня Нурсат-ходжа стал сумрачным, а Ханум тревожной – на третий уже не скрывали: Арслан-бек лежал в жаре, то пытался улыбаться, но вдруг впадал в беспамятство, и тогда срывались вздохи-стоны или обрывки команд… В сёдла! Стрелы на лук! В сабли!…Вырывались кусками жизни из меркнущей памяти…

Гуща дважды на день приходил проведать, после обхода в полдень, и под вечер… Раз увидел, что какая-то молодуха приникла к волоковому окну – заслышав его взвилась-улетела…

Лоза?! А ей то что?

Наконец, прорвалось:

Перед ним, вышедшим из леса, встала Ханум, бледная, с отчаянно-потерянными глазами…

– Отай, беда нагнала меня: Арслан-апа умирает…

Сникший, надломленный, через её плечо говорил Нурсат-ходжа:

– Я ничего не могу сделать: нужны травы агдым, аргун, жильбек – но они есть только в степи!!! Он жив одними иглами – но вчера у него пошло чёрное пятно… Его не убрать – нужны травы, а я лесных трав не знаю!…

Антонов огонь?

Беда…

– Сколько сможет продержаться?

– Дней пять…

– Через день будет травник – он все травы знет… Лоза, брысь к Севрюку, пусть не мешкая пригонит из табуна трёх лошадей: двух самых шибких, третью крепкую, смирную. Овса на три прогона лучшего – сам поедет со мной: дорога?…Всякая! Харч на два дня без готовки на троих соберёте с Постей. Отъедем на зорьке…

Утром, до восхода, два всадника на добрых горячливых конях и с покойным сильным меринов в заводе исчезли в лиловых сумерках – день навис тяжёлой одуряющей жарой и к ночи разразился беснующейся грозой и свирепым ливнем…

– – – —

Два дня тянулись в ожидании, сначала томительном, потом нестерпимом, от жары ли, набросившейся косматым кроваво-красным солнцем, от одуряющей ли прели иссыхающих болот. На вторую ночь у постели Арслана-апы обеспаметела Ханум – Хивря унесла её в гущину истобку, раздела, растёрла тряпицами с холодной водой; просидела в ногах до утра; отпоила молоком… Арслан-апу до зари стерегли Постя и Лоза…

Уже за полдень третьего дня к починку выехали три всадника: двое покойно-привычные, третий, в подряснике и скуфейке, полулежал на терпеливом мерине, безнадёжно отдавшись судьбе.

Гуща, соскочив с обрадованного коня и поддерживая рукой обессилено сползающего батюшку, отдавал распоряжения людям:

– Севрюк, тороки неси в скудельницу; будешь свободен два за день – четыре дня твои… Постя! Севрюка кормить вволю; медку и бражки досыта – прихлебателям ШИШ!

…Как ни бежали бабы, впереди, лёгкой кобылицей, летела Ханум, они за ней: тёлки, коровы…

Подрясник верещал на девок:

– Кыш, окаянные, сейчас гасник спущу – всё стёр неладный… – ,махая на мерина.

– Девки, набегай, сейчас поп покажет, откуда детки идут! – …опять Лоза, будь ей неладно…

Бросив повод загордившемуся мальцу, шагнул-поклонился Ханум…

– Прости, Ждана-ханум: лошади в грозу сорвались – день потеряли. Как Арслан-бек?

– Апа без памяти… Кого привёз?

– Это травникам травник: коли какой травы не знает – её в свете нет. О лечбе по-ордынски говорить может: где-то нахватался, может и у вас.

Вприспешку доковылял Нурсат-ходжа; вопросительно взглянул на Гущу – потом пристально на сыпавшего подсоленными словами черноризца, уже распрямившегося и набравшего задора.

– Это… Хаким?

– По нашему травник, лекарь – ты не смотри, что он бызун…

– Его имя Ныко Дым?

– Верно! Откуда знаешь?

– Он в Булгаре и Сарае знаем…

Как-то сразу отряхнув егозливую скоморошню пошёл на них остепенившийся подрясник – шаг в шаг поплыла ему навстречу достопочтенная чалма.

– …Два гуся делят порося…

– …Двум орлам как в небе разлететься…

…Сорвалось одновременно – вскинулись смеющимися глазами…

– Салям алейкум, почтенный ходжа.

– Алейкум салям, уважаемый Ныко Дым.

– Почтён тобой, воистину славный ходжа Нурсат.

– Ждём твоей мудрости, отмеченный аллахом Ныко Дым…

И сразу отбросив сомнения и настороженность, пошли нога в ногу к болезной истобке, переговариваясь на какой-то русско-татарской тарабарщине, остепенившей базар.

…На пороге избицы одинаковыми взглядами пригвоздили толпу и почтительными поклонами удержали Ханум и Гущу – вошли, плотно закрыв за собой дверь… Слышно было, как Акбарс отогнал любопытствующую Лозу от оконца…

…Ждали долго – вышли озабоченные…

– Нужна свежая человеческая кровь…

…Ох!!!

Народ шарахнулся…

– Возьмёте мою – отчеканила Ханум.

– Госпожа, годится не всякая кровь…

– Сгодится, берите мою – вызвался Гуща.

– Я даю – сорвался Акбарс..

– А у баб, что, и кровь хуже? – опять Лоза…

Гулькнули смешки

– Жидка у них больно!…Бурлит-кипит, через край норовит!…

Но Никодим серьёзно ответил:

– Всякая кровь человеческая Христова-Аллахова – какая лучше сама скажется…

На эти слова людоба стала быстро редеть: кто на конюшню, кому до топора, которой за веретено…

Осталось немного – их и осмотрели…

Переглянувшись – сразу отказали Ханум…

Потребовав согнуть руки в локтях, пощупали и уволили Гущу и Акбарса:

– У вас тело железное – кровь брать плохо: резать глубоко, а выйдет мало…

…Остались Хивря, Постя и Лоза…

– Чья кровь лучше – попытаем…

По одной подводили к постели усыплённого Арслан-бека, накалывали шильцем палец ему и женщине, отжимали по капле в чашку – смотрели, как они сливаются и какой цвет, с оглядкой друг на друга неуверенно согласились, что Хивря и Постя годны… – и разом закивали головой, когда слились капли крови Арслан-бека и Лозы…

– Эта!!! Для него наилучшая!..

Почтенный ходжа даже оказал вежество по восточному – пересказал на русский Гуща:

– …в прошлой жизни ты наверно была его любимой сестрой!

– Татарину? Сестрой? – Очень надо!…

– Кыш-кыш, ступайте – выгнал всех бездельных Ныко Дым-ата…

– – – —

…До сумерек в сочувственном молчании держался кучкой народ у истобки: приходили – уходили. Бегали туда-сюда Хивря, Постя; вышла с поднятыми к плечам голыми руками Лоза: побледневшая – вели, поддерживая за локоть, с одной стороны Постя, с другой нукёр ханым Акбарс: почтительно расступились…

…Ночью, сидя у летнего очага вокруг похлёбки на тагане, выпытывали Постю:

– Ну, что там? Колдовали? Заговоры читали? Бесов звали?

– Ой, бабоньки, страх-то какой: сначала Лозу к чурбану привязали, рукава закатали и хлебным вином – ей-богу – всю до плеч обмыли…

– …Потом как дрызнут по ямке – кровь, дринк-дринк, в скляницу: ей сразу татарву оттирать…

– Да не так говоришь! Сначала оголили его до срама, протерли чем-то воньким…

– …Верно! Верно!

– …а потом как мучкой посыпали…

– Да-да! И стали быстро-быстро кровушку Лозину втирать…

– А Акбарка-то что-то в склянице мешал долго-долго, а потом яйцо куриное положили – Постя только что снесённое принесла…

– Ох, нечистая сила!…

– Верно, верно!…

– …А мы и не смотрели, пока Никодимка не заорал!…

– Да-да! Где, – рычит, – это… Лексир? – Схватил и давай по ухоженному опять втирать – себе на руку льёт и по телесам.

– А ещё что: когда Лексир втирать начал – гнояки уже не было…

– Ей-ей, рубленное всё как в рубцах сталось, а води-желти нет…

– Ух! Ах! Ну…! Ей, нечисто… Мёртвая Вода?

– А ранищ-то сколько было в татарне – на десять смертей пересчитать!

– Да уж – живучие!…

– Не живучей Гущи!…

– Да Гуща-то ни одной не допустит!

– Ай, верно…

– Ну, а дальше что?

– Да и всё, только Лоза белей мела стала – с двух рук кровопивили…

– Ну, Лоза за то с них кровь со шкурой возьмёт – и мяса не забудет!

Захохотали:

– Уж возьмёт – возьмёт: лопухами костыги прикроют!

Зазубоскалили, поминая старые счёты с Лозой…

– А он чо, в беспамятке лежал? Не шалыганил?

– …Ой, забыла главнючее! Лоза подглядела: как всех вышарили они его трогать стали, щупали али как, а Никодимка-Козёл всё говорит: да ты стони – кричи, а то не понять, что где, а Нусратка-Стручок толмачит. Они ему руки-ноги туда-сюда вертели.

– А он как, в одеже?

– Да ты отпетый дурной?! Весь голёхонький – до уда!

– А он и правда… порезаный?

– Иди, Лозу спроси – она и тебе отрежет!

– Тьфу на вас! Чо дальше делали-то?

– А тут уж совсем: Нусратка-Стручок достал какие-то… Как спицы, только разные, и давай его тыкать туда-сюда.

– До крови?

– Да отстань – совсем дурной; говорю же, как спицы, не шилья – а он вдруг взял… и приспал!

– Бесов прогнали…

– И чо, заговаривали?

– Не, Лоза говорит – молчком, без заговоров: Козёл только смотрел – Стручок тыкал…

Помешивая наваристую похлёбку, ровно и чётко положила конец многословию Постя:

– Бабоньки, она конечно змея змеёй: оплела Гущу – не шелохнется, но за своих людей волчицей стоит…

– А собаки-то как к ней льнут…

– А я чо вам, тугоносым, говорила, – взвилась Хивря – , да я за половину того, что она своей людови делает, за моей бывой барчуткой на коленях бы ползала, след в след лизала!

– А хорошо бы…

Замолчали: проговоришься —отвалится…

**************

На другой день, по утру, Гуща зашёл к раненому – но ханум уже была там: по синеве вокруг глаз с ночи…

Без вопроса сказала:

– Спит, не стонет – чернота дальше не идёт… Отай, до тебя приходила эта… Муха Неугомонная – просится у постели за ним смотреть. Я бы Постэ и Хирэ доверила – а эта… Не язык – шайтан!

– Ждана-ханум, Лоза в любом месте ещё та заноза – но только кто приболеет – она тут как тут: первой прибежит – последней убежит; от щенков до мужиков – все! До тебя Догоняй только ей позволял всё с собой делать, в пасть залезть, латку брать – она его щенком не облизанным из-под лошадей выхватила; поначалу с собой брала спать: по мамке скулил.

Ты посмотри: она баб-мужиков до небес костерит – а они только огрызаются…

/…прости, ханум, ты и сама, ей-ей, такая же…/

– Вот как? Тогда пусть! Но её одной мало…

– Возьми Гапу, ну и кого найдёшь – Постю нельзя: на ней припасы, кухня, готовка…

…Примолкла – глядела через него куда-то далеко…

– Ханым тревожит что-то?

– Отай, ты бываешь в Москве?

– Куда без неё: весной рыбу, летом рукоделье, извоз; осенью пшеничку – у самой-то только рожь; зимой мясо-убоину и опять извоз… Вот хотел сказать: через пяток дён съеду опять: мужикам железо, бабам на рукоделие – не бери в голову: за меня будет Сом и Постя: им наказано, что ты скажешь – делать… Что не скажешь – как сами знают!

– Тогда я тебя нагружу… Думала, у меня до того время есть – а его и нет…

– Всё сделаю, Ханум!

– Перстень мой у тебя – сумеешь на нём проверить… – , далее она продолжала тихо и чётко – он становился всё более и более серьёзным…

…Споткнулась вдруг на полуслове :

– Да что это… Я тебя прямо в свою беду тяну!…

– Ждана-ханум: беда на двоих – полбеды… Что ещё?

– Я запишу наказ на шёлк, полотно, нитки, иглы, пяльца – не сидеть же здесь без дела. Зайдёшь к персидским и хорезмским купцам: прочитают – подберут… Вот платок моей работы – сообразят, что добрать; если спросят, откуда взял… На дороге нашёл!

– Платок могут узнать?

– В Сарае узнали бы…

– Ханум желает, чтобы поверили в её смерть или что она жива, знак подаёт?

– Что кто-то, вышивающий как я, до земли урусов доехал, а что с ним стало – неведомо. Те, кто меня пытались убить, точно знают, что не убили… Но не знают, кого они должны были убить – и не знают и пославшие их, кто уцелел… Отай, больше не спрашивай – у меня не станет сил положить на тебя свою беду! Главное, узнать, на кого можно ещё положиться – и из кого искать верных… Не скоро….

– Значит, чтобы первые со всех сторон боялись – вторые ждали, когда позовут…

– Но по следу побегут…

– Пятки резать – найдутся и ножички… А и здесь стажу приставить надо – я старшого приведу.

Через неделю раны, кроме слабости и перевязок, от Арслан-бека отстали – вот только Лоза пристала, как банный лист. Злилась, когда Постя, Хивря или Гапа пытались подменить – народ помалкивал: от Лозы можно получить не только поленом в лоб, а и вилы в бок….

Ввечеру подошёл к новым хоромцам – стояли в стороночке за деревьями невидимо с починка; ханум со свитой перешла в них двумя днями ранее. Пришёл с Сомом и ещё одним, столь взрачным, что Акбарс, теперь личный телохранитель Ханум, выразительно положил руку на поясной кинжал – рубленный шрам наискось пересекал лицо через вытекший глаз, другой жёг-сверлил в постоянном движении ни на чём не останавливаясь…

– Вот, ребятки-братки, Ждана-Ханум, над всеми хозяйка – что скажет, делать бесперечь! Ждана-ханум, Сом старший над мужиками, он на воде и сплаве —коли что, поднимет всех. Это Волк Калеченый, будет хоромцы снаружи сторожить – где и как, вам не узнать, но если скажет уходить – уходите с ним: он знает куда. Я туда буду…

Свистящим полушёпотом заговорил Волк:

– Дощаник-то пригнали? Снаряжён?

– Вчера поставили, где сказал – с воды не видно.

– Ладно, сей час мои работнички перегонят – другим знать нечего…

Сому это явно не понравилось…

Заговорил Акбарс – перевёл Гуща:

– Сом-апа и Вылк-апа к дому ходите одни по тропе: вокруг волчьи ямы. Кто с другой стороны выйдет – стрела. Чужой выйдет – стрела.

– Собаки у нас без привязи, сбились в стаю: чужих рвут сразу, что волков, что людей – заметил Сом.

– Где Ханум и Лоза, там и Догоняй – держите его здесь! – подсказал Гуща…

Встали, поясно поклонились:

– Ну, ханум, мира и покоя вам – доброй дороги нам: завтра на зорьке! До второй седмицы будем…

…Показалось что ли, как то дрогнули её глаза, когда говорила отстранённое напутствие..?