Текст книги "Поэты и вожди. От Блока до Шолохова"

Двуглавый буревестник (Максим Горький)

Про отца писателя в первом научном справочнике 1938 года сказано: «Отец, Максим Савватиевич, мастеровой – краснодеревец, обойщик и драпировщик, столяр пароходных мастерских». Все так, но не совсем. Начинал, как принято, столяром, овладел мастерством краснодеревщика и драпировщика, а затем, как пишет другой научный труд 1986 года, «стал, еще совсем молодой, управляющим пароходства Колчина в Астрахани».

Умолчание в 1938 году относительно быстрого превращения столяра в управляющего легко объяснимо, связано с настойчивым стремлением биографов приписать Максиму Горькому пролетарское происхождение. Пешков – дед, оказывается, по социальному происхождению не солдат, как можно прочесть, а офицер, разжалованный в солдаты за жестокость к нижним чинам. Таким образом, по пешковской линии с благородным рабочим происхождением никак не получается. На пятом году жизни Алексей заболел холерой, его выходил отец, но сам он заразился и умер. Его запомнили умным, добрым, веселым, но своенравным, что дало основание деду Каширину в случае непослушания внука говорить: «Весь в отца!»

Невероятно: мать, Варвара Каширина, отторгла малолетнего сына, невзлюбила, посчитав виновником смерти мужа, оставила родителям. Ей не суждена была долгая жизнь: в десять лет Алексей остался круглым сиротой.

По-видимому, из всех русских писателей Горький учился в стенах школ меньше всех, окончил два класса с отличием.

Дом деда хорошо известен как музей в Горьком – Нижнем Новгороде, бревенчатый, одноэтажный, но просторный. Это не единственное строение, которым обладал старшина красильного цеха и гласный Думы, владевший, кроме нескольких домов, тремя красильными мастерскими. Так что и по материнской линии пролетарское происхождение не прослеживается. Каширинский дед (как и пешковский) отличался деспотизмом, в старости развалил дело, рассорился с детьми, обеднел, отправил внука служить: как бывший бурлак, всего добившийся сам, имел собственное представление о том, как нужно выходить «в люди».

От бабушки унаследовал внук сострадание к людям, отзывчивость к чужому горю, доброту. От отца – талант, удачу. От дедов – твердость характера. Он плакал от радости, но не ронял слезы в горе. Покинул жену с двумя детьми, но не разводился, остался ей помощником и другом.

Где только не побывал Алексей Пешков, где только не подряжался, чтобы заработать на пропитание и дорогу, вот только ни на заводе, ни на фабрике не числился никогда, у станка не стоял, в пролетарском котле не варился, квалификации не заимел ни в одном деле.

Будучи в Тифлисе, опубликовал рассказ «Макар Чудра», подписав его псевдонимом «М. Горький». Свое имя, данное в честь святого Алексея, Божьего человека, не любил. Использовал для псевдонима не только имя, но также прозвище отца – Горький, заслуженное за склонность к «горьким» шуткам. С тех пор на страницах провинциальных газет родился сначала писатель М. Горький, затем публицист – Иегудиил Хламида.

Мечта юности встретиться со Львом Толстым осуществилась в начале 1900 года. Двери в Хамовниках гостеприимно раскрылись перед ним, когда он уже успел выпустить двухтомник «Очерков и рассказов» тиражом в 3500 экземпляров.

Как принял его патриарх? «Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа», – записывает в дневнике Толстой. Понравился, даже больше того, что писал, о чем Лев Николаевич не преминул сообщить собственноручно: «Мне Ваше писанье понравилось, а Вас я нашел лучше Вашего писанья».

Критика была более высокого мнения о ранних рассказах Горького. Он ввел в литературу толпу героев, которых до него в ней не было, подняв их с самых глубин социального моря, где сам так долго плавал.

Давно ли Горький вынужден был подряжаться на тяжелую работу за копейки? Весной 1901 года он уже жертвовал тысячи рублей на подпольную работу, в студенческий фонд. На свои деньги покупает мимеограф, множительную технику для выпуска листовок… В том же году появилась знаменитая «Песня о Буревестнике». Каждое новое сочинение писателя воспринималось как призыв к борьбе, к восстанию.

У Алексея Пешкова складывались сложные отношения с полицией. Его не раз арестовывали во время странствий, за связи с людьми, находившимися под следствием. За знакомство с социал-демократом Афанасьевым однажды доставили, уже в положении писателя, из Нижнего под конвоем в Тифлис, поместили в Метехский замок, но вскоре выпустили.

Нижегородской полиции было известно содержание его бесед с сормовскими рабочими, о публикации воззваний с призывом к свержению правительства: все такие действия подпадали под статьи законов империи… Горького подвергли аресту – сначала тюремному, потом домашнему, за него, в частности, ходатайствовал Лев Толстой. Из Нижнего пришлось перебраться в Арзамас. Над головой писателя засиял ореол мученика за народное дело.

Когда Горький отправился вскоре после ареста на отдых в Крым, в Москве на вокзале его ждали не только сотни учащихся, но и Федор Шаляпин, Иван Бунин…

Противоборство с полицией не помешало филологам Академии наук в 1902 году избрать писателя почетным академиком, это звание приравнивалось на гражданской службе к чину действительного статского советника, а на военной службе – генерала. Решение академиков не утвердил император, что вызвало ответную цепную реакцию в обществе, в знак протеста сложили с себя звания академиков Короленко и Чехов. В марте писатель дебютирует пьесой «Мещане» на сцене Художественного, а в декабре на этой же сцене разыгрывается пьеса «На дне». То был триумф и театра, и автора. К нему пришла слава.

Ленинская «Искра» назвала Горького «борцом против самодержавия», «талантливым выразителем протестующей массы».

И Горькому «Искра» по душе. Он стал, как теперь говорят, спонсором не только этой газеты, но и партии, тяготея душой к большевикам, в то время как его жена Екатерина отдавала предпочтение социалистам-революционерам.

«Подлинную революционность я почувствовал именно в “большевиках”, в статьях Ленина, в речах и в работе интеллигентов, которые шли за ним. К ним я и “примазался” еще в 1903 году», – писал Горький.

Радикализм усилился после того, как писатель оказался свидетелем расправы армии над народом, «кровавого воскресенья» в Петербурге. Горький принимал активное участие в исторических событиях, встречался с Гапоном, министрами. Из-под его пера выходит воззвание с призывом «к немедленной упорной и дружной борьбе с самодержавием».

За это воззвание писателя поместили в Петропавловскую крепость, где в одиночке, превращенной в кабинет, с разрешения начальства пишет пьесу «Дети солнца». Через месяц Горького освобождают, он снова едет в Крым, чтобы, набравшись сил, окунуться с головой в революцию. Его видят то в Петербурге, то в Москве, причем в самых престижных домах, на самых важных собраниях, в лучших театрах и ресторанах. В Москве – это особняки Саввы Мамонтова и Саввы Морозова, Большой театр – в дни, когда поет на сцене друг Федор, Художественный театр, когда идут пьесы Горького, ресторан «Метрополь», где Федор Иванович поет «Дубинушку». Когда Москва хоронила убитого черносотенцем большевика Николая Баумана, писатель шел впереди демонстрации. Все это видели.

Была также невидимая, нелегальная часть жизни.

Давно ли Горький робко переступал порог дома Льва Толстого, стремился с его помощью заполучить клочок земли, чтобы работать на ней?

А в грозном 1905 году пишет «открытое» письмо великому старцу по поводу его статьи в английской газете «Таймс», где Толстой призывал к нравственному самоусовершенствованию.

«Но подумайте, Лев Николаевич, возможно ли человеку заниматься нравственным самосовершенствованием своей личности в дни, когда на улицах городов расстреливают мужчин и женщин…Как победить в душе чувства гнева и мести, зная, что вот в стране, где ты живешь, лгуны и холопы натравливают одну семью людей на другую и вызывают кровавую бойню в городе…»

Чувство гнева и мести восторжествовало: Горький учился стрелять из револьвера. Не жалел денег на оружие, стал финансистом первой русской революции, партии большевиков. Где он их брал?

Публика в те дни платила 50—100 рублей за один билет, только бы послушать Горького. Каждый такой концерт приносил тысячи рублей. Они поступали в партийную кассу. Через писателя сюда же передавали крупные суммы от фабрикантов Саввы Морозова, Николая Шмита, книгоиздателя Скирмунта… Горький получает партийную кличку Высокопоставленный. Ему даются деликатные поручения ЦК, когда речь заходит о доставленном пароходом оружии из-за границы.

Горький заводит знакомство с теми, кто отвечает в партии за «технику», то есть вооружение и боеприпасы. На свои средства покупает типографские машины. Все в Москве знают музей – подпольную типографию партии на Лесной улице, устроенную в подвале лавки колониальных товаров. Горький имеет к ней самое прямое отношение, как связной между типографией и ЦК. Доверие к нему абсолютное. В том же году Горький вступает в партию, находившуюся в подполье.

Накануне решающих событий Алексей Максимович приезжает в Москву, селится в новой роскошной гостинице «Боярский двор» (будущее здание ЦК КПСС). Через неделю переезжает в дом на углу Воздвиженки и Моховой (теперь здание высших органов власти), занимает просторную квартиру под № 20, казалось бы, ведет семейную жизнь, будучи в гражданском браке с известной актрисой Художественного театра М.Ф. Андреевой. Отсюда они ходят в театр, тут принимают художника Валентина Серова, писателя Ивана Бунина, певца Федора Шаляпина, дом стоит на виду у всех, рядом Московский университет, Манеж.

Но здесь бывает Н.Е. Буренин, отвечающий за оружие и взрывчатку. Другой большевик, связанный с самыми конспиративными делами, Л.Б. Красин, будущий нарком, поручает организовать охрану квартиры Горького. «Меня охраняет кавказская боевая дружина, 8 человек, славные такие парни. Им очень хочется посмотреть на тебя. Мне тоже», – зовет Горький Шаляпина. В письме Е. Пешковой сообщает о делах «славных парней»: они уже трижды дрались и всегда успешно. «У Технического училища их отряд в 25 человек разогнал толпу тысяч в 5, причем они убили 14, ранили около 50… Все гурийцы. Видишь – я очень хорошо охраняюсь».

Развернуться гурийцам предстояло в декабре. Когда началась схватка с войсками. На эту квартиру Л.Б. Красин вызвал организатора боевых дружин в Замоскворечье Петра Заломова, который оказался земляком, нижегородским. С него будет писать Горький образ Павла Власова, когда приступит к повести «Мать», которую сочтут краеугольным камнем литературы социалистического реализма.

Квартира стала не только центром восстания, куда приходят по делам товарищ Черт (заведующий бомбовой лабораторией), товарищи Марат и Седой, будущие руководители готовящегося вооруженного восстания, товарищ Наташа, член боевой военно-технической группы ЦК. На квартире Горького и Андреевой изготовляются бомбы, сюда доставляют оружие, бикфордовы шнуры, запалы из гремучей ртути для бомб.

Крепок дом, толсты его стены, но хорошо слышно было за ними, как била артиллерия по баррикадам Пресни, дружинникам, рабочим, студентам, по тем, кого вооружал и кормил Горький.

Полиция явилась в квартиру № 20 полчаса спустя после того, как супруги спешно отправились отсюда на Николаевский вокзал, стремясь в Петербург. Полиции пришлось допрашивать прислугу.

Всего, что успел совершить Максим Горький нелегально в 1905 году, могло бы хватить на несколько героических биографий, а также на несколько приговоров военно-полевого суда, самых тяжких.

Вот почему после поражения восставших началась долгая эмиграция. В Европе всюду писателя встречают как трибуна революции, у него берут интервью, приглашают на встречи, собрания. И здесь, за границей, он продолжает финансировать партию, в то же время пишет воззвание «Не давайте денег русскому правительству!». Более того – отправляется за деньгами для партии в богатые Соединенные Штаты Америки. Там начинает писать «Мать», мечтая в ней рассказать о мировом процессе как о шествии детей к новой жизни, к правде.

Из Америки приезжает в Италию, селится в особняке на острове Капри, где и заканчивает повесть.

Живя за границей, не страдал ностальгией, не переживал творческого кризиса, ни на день не давал себе передышки, писал много, в разных жанрах: рассказы, повести, драмы, сказки, статьи, воззвания… Не хочу никоим образом бросить тень на творчество этого большого плодовитого писателя, много сделавшего в русской литературе, сыгравшего важнейшую роль в судьбе многих писателей. Его сочинения вошли в золотой фонд российской словесности, пьесы и сегодня не сходят со сцены, выходят романы, повести, рассказы. Но нельзя не сказать и то, что в годы первой русской революции он ведет себя так, как должен был вести себя партийный литератор, содействуя успеху ленинского крыла социал-демократии. Его работа высоко оценивается большевиками. Он получает приглашение на V съезд партии и приезжает в Лондон как делегат с правом совещательного голоса.

На съезде сблизился с Лениным. Вождь прочитал «Мать» в «самиздате», по рукописи. Но художественного потрясения не испытал, не увидел никаких особенностей и метода, примененного автором, обнаруженных спустя десятилетия в сталинскую эпоху. Назвал повесть «очень своевременной книгой», как самокритично вспоминал Горький, в разговоре сразу же отметил недостатки: их писатель объяснил поспешностью, хорошо понятной Ленину, который сказал, что книга – нужная, много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно и теперь они прочтут «Мать» с большой пользой для себя.

И в Лондоне пришлось Горькому заняться привычным делом – выискивать средства, чтобы съезд закончился: заседания длились около трех недель.

Его подпись стоит среди других, как гаранта, на расписке, выданной богатому англичанину. Ему, ссудившему партию, было обещано вернуть долг после захвата власти в России.

После Лондона завязывается с Лениным переписка, знакомство переходит в дружбу. Первая размолвка относится к началу 1908 года, когда возникают философские разногласия в связи с увлечением некоторых большевиков-интеллигентов «богостроительством», «богоискательством». В газетах начали писать о выходе Горького из партии, чему вождь большевиков дал отпор: «Напрасно стараются буржуазные газеты. Товарищ Горький слишком крепко связал себя своими великими художественными произведениями с рабочим движением России и всего мира, чтобы ответить им иначе, как презрением».

Что конкретно имел в виду Ленин под «великими произведениями» – неизвестно. По-видимому, «Мать» к ним не относилась. Однако повесть имела успех за границей. В России славы автору она не прибавила. Александр Блок ставил это сочинение ниже ранних произведений, «Челкаша» и «Фомы Гордеева». Может быть, Ленин считал их великими?

Свое мнение о Максиме Горьком как писателе Владимир Ильич подтвердил в начале 1917 года, будучи в эмиграции. «Нет сомнения, что Горький – громадный художественный талант, который принес и принесет много пользы всемирному пролетарскому движению».

В дни Февральской революции писатель явился в Петроградский Совет рабочих депутатов, несказанно обрадовав всех, кто там находился. Из глаз его катились слезы, когда видел он толпы восставшего народа, солдат с красными флажками на штыках.

Снова, как в 1905 году, его квартира становится неким штабом, хотя большевикам эта жилплощадь уже не нужна. В их распоряжении дворец Кшесинской. К Горькому стремятся деятели культуры, озабоченные судьбой памятников, музеев, библиотек, которым угрожало в те дни расхищение.

С одной стороны, писатель поддерживает Временное правительство, с другой – Петроградский Совет. Эта позиция вызывает резкую критику Ленина, высказывавшего убеждение, что Горькому не следует заниматься политикой.

Но писатель с головой уходит в политику, начинает издавать газету под названием «Новая жизнь», став ее редактором и автором многих выступлений, статей под постоянной рубрикой «Несвоевременные мысли». Максим Горький как летописец революции писал обо всем, что его волновало и интересовало, на злобу дня, по поводу многих событий, очевидцем которых стал. И в этих регулярных публикациях читатели довольно быстро увидели, что перед ними выступает отнюдь не хорошо знакомый им Буревестник, громко на всю Россию призывавший некогда всех к борьбе, кликавший бурю.

За двенадцать лет пребывания в партии большевиков Горький полинял, красный его цвет потускнел основательно. Пути его с Лениным и большевиками разошлись до предела, что давало основание партийным публицистам видеть в нем не Сокола и Буревестника, а Чижа и даже хуже того – Ужа, а если говорить приземленно – мещанина, обывателя, напуганного революцией, больше не желающего крови и жертв.

В годы «перестройки» контурный профиль Максима Горького исчез с титульного листа «Литературной газеты», где он сопрягался с профилем Александра Пушкина, как некогда соотносились на самых видных местах профили Ленина и Сталина.

Тесное сближение родоначальника новой русской словесности с основоположником пролетарской литературы произошло впервые лет так восемьдесят назад, когда над необъятной страной от Черного моря до Тихого океана высоко-высоко поднялась звезда писателя Горького, осветив казенным огнем одну шестую часть земного шара.

Не осталось городов на этом пространстве, где бы одна из улиц не получила имя Горького. Да что там города! Дачные поселки, даже села также считали за честь заиметь горьковскую улицу. Самая главная из них пролегла с крутого Тверского холма к Красной площади и стенам Московского Кремля.

В середине тридцатых годов глава правительства В. Молотов поставил имя Горького в один ряд с Пушкиным и другими классиками: «По силе своего влияния на русскую литературу Горький стоит за такими гигантами, как Пушкин, Гоголь, Толстой, как лучший продолжатель их великих традиций в наше время. Влияние художественного слова Горького на судьбы нашей революции непосредственнее и сильнее, чем влияние какого-либо другого нашего писателя. Поэтому именно Горький и является подлинным родоначальником пролетарской, социалистической литературы в нашей стране и в глазах трудящихся всего мира».

Еще в школе узнал я, как все мои сверстники, что горьковскую «Девушку и смерть» Иосиф Виссарионович счел посильнее, чем «Фауст» Гёте.

Именно его, Сталина-Джугашвили, имел в виду Ленин в письме Горькому, сообщая доверительно, что «один чудесный грузин» засел за писание большой статьи по национальному вопросу (знатоком которого он с тех пор считался) для марксистского журнала «Просвещение», где Алексей Максимович редактировал тогда литературный отдел.

Единодушны в высочайшей оценке Горького абсолютно все соратники Иосифа Виссарионовича, в тесном повседневном общении с ним хорошо знавшие его личную точку зрения на любой предмет – как неодушевленный, так и одушевленный.

Не укладывается в сознании, но это неоспоримый факт: в 1932 году при жизни писателя его родной город, некогда второй после Москвы центр российского купечества на Волге – Нижний Новгород, спасший первопрестольную в Смутное время стараниями нижегородского старосты Кузьмы Минина, был переименован в Горький, несмотря на неблагозвучность этого слова, послужившего псевдонимом литератору.

Точно так же при жизни Алексея Максимовича переименовали Тверскую и соседнюю с ней 1-ю Тверскую-Ямскую улицы столицы. Ошеломленный в связи с этим Михаил Пришвин писал в дневнике 1932 года: «Увидал своими глазами на Тверской, что она не Тверская, а Горькая, и потом услыхал, что дело Станиславского (Художественный театр) тоже стало им. Горького, и город Нижний – теперь Горький. Все кругом острят, что памятник Пушкину есть имени Горького и каждый из нас, например, я, Пришвин, нахожу себя прикрепленным к имени Горького. “Обнимаю Вас, дорогая, Ваш М. Пришвин им. Горького”».

Все почести, обрушившиеся на седую голову писателя, оказывается, приурочены были к довольно заурядному юбилею – сорокалетию со дня начала литературной работы. Такие «некруглые» даты если и отмечают, то в домашнем кругу.

Вспомним аналогичный юбилей, который отметил всего за два года до горьковских торжеств другой советский писатель – Владимир Маяковский. Он по личной инициативе устроил выставку, посвященную 20-летию работы. Никаких собраний, тем более наград, переименований по сему случаю не последовало, печать замолчала выставку.

Осенью 1926 года на страницах журнала «Новый ЛЕФ» Маяковский раскритиковал со всей присущей ему резкостью Буревестника революции за то, что тот отсиживается в эмиграции и не спешит вернуться на родину, чтобы строить социализм.

 
Алексей Максимович,
из-за Ваших стекол
виден
Вам
еще
парящий сокол?
Или
с Вами
начали дружить
По саду
ползущие ужи?
Говорили
(объясненья ходкие!),
будто
Вы
не едете из-за чахотки.
И Вы
в Европе,
где каждый из граждан
смердит покоем,
жратвой,
валютцей!
Не чище ль
наш воздух,
разреженный дважды
грозою
двух революций!
 

Кампании против М. Горького проходили на страницах советских газет не один раз: и когда он жил в эмиграции, и в первые годы революции. Обвинения в его адрес высказывали не раз виднейшие публицисты, критики. Многое можно было бы при желании вставить колючим лыком в строку, сплетая юбилейные корзины для цветов по случаю сорокалетия общественно-литературной деятельности М. Горького. Однако никто ничего плохого уже не помнил, никто ничем его не укорил. Кто же хотел рисковать головой?!

Напомню, «Макар Чудра» появился 25 сентября 1892 года. И вот, как читаем в одной из многочисленных книг о Максиме Горьком, «в преддверии юбилея “Правда” опубликовала сообщение о том, что в шахтерском городе Горловка состоялось собрание, участники которого обратились к правительству с ходатайством о награждении Горького орденом Ленина. И хлынул поток сообщений. Трудящиеся страны поддержали инициативу шахтеров Донбасса».

Что оставалось делать правительству?

Читаем дальше: «Президиум Центрального Исполнительного Комитета СССР постановлением от 17 сентября 1932 года наградил М. Горького орденом Ленина».

Правительственный акт подписал «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин, но принимал решение о награждении, режиссировал всем юбилейным действом, включавшим публикации в прессе, обращение шахтеров Донбасса (что не исключало стихийных проявлений искренних чувств по отношению к известному писателю) не кто иной, как товарищ Сталин, к тому времени в совершенстве отработавший методику подобных масштабных акций с разными полярными знаками «плюс» и «минус».

Он-то и решил отметить «сорокалетие», не посчитавшись с тем, что это не круглая дата, а также другим, с чем принято в мире считаться. Кульминация праздника состоялась 25 сентября. За день до этого прошли премьеры «Егора Булычева» в Москве и Ленинграде. Не счесть было приветствий в адрес юбиляра со всей страны. В этом потоке не затерялось одно короткое приветствие, поступившее на бланке правительственной телеграммы:

«Дорогой Алексей Максимович!

От души приветствую Вас и крепко жму руку. Желаю Вам долгих лет жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса. И. Сталин».

О «страхе врагам» мы упомянем, а сейчас только скажу: чествование состоялось в сияющем золотом и пурпуром Большом театре, куда прибыло точно в час, указанный в пригласительных билетах (распространенных под контролем компетентных органов), правительство во главе с тем, кто подписал вышеприведенную короткую телеграмму.

Писатель Всеволод Иванов, которому поручено было в числе других приветствовать Максима Горького со сцены Большого театра, от всего увиденного и услышанного, от торжественного накала атмосферы задохнулся, потерял дар речи. Не сумев раскрыть рот, незадачливый оратор развел руками и вернулся на место под овацию зала, среагировавшего должным образом вслед за вождями в ложе – смехом и бурными рукоплесканиями.

В чем кроется причина такого беспрецедентного вознесения, возвеличения писателя?

Неужели действительно потому, что его рассказы, сказки, драмы, незавершенный роман «Жизнь Клима Самгина» так значительны, так воздействовали на творчество других современников-писателей, на судьбы СССР? Неужели его художественные произведения играли важную роль в жизни трудящихся, в том числе шахтеров, затребовавших высшей награды для Алексея Максимовича?

Может быть, тогда величие в чем-то другом, скажем, публицистике, статьях или каких-то иных поступках, подпадающих под широкое понятие «литературно-общественная деятельность»?

Прежде чем ответить на этот вопрос, вспомним некоторые события из бурной жизни родоначальника пролетарской литературы.

Незадолго до Октября на страницах «Правды» появился памфлет «Окружили мя тельцы мнози тучны», автор которого, все тот же «чудесный грузин», давал отповедь бывшему Буревестнику. В 1917 году тот не желал крови и восстаний.

«Русская революция ниспровергла, – писал Сталин, – немало авторитетов… Мы боимся, что лавры этих “столпов” не дают спать Горькому. Мы боимся, что Горького “смертельно” потянуло к ним в архив. Что же, вольному воля!.. Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов».

По словам другого публициста, Троцкого, называвшего Горького сателлитом, спутником революции, «солнце революции освещало иногда его лицо, иногда спину». Солнце Октября, стало быть, светило ему в спину. Рядом с поникшей головой Буревестника выросла голова Чижа…

Где был Горький, когда брали Зимний?

В Москве. Находился здесь все те дни, пока шла яростная схватка на улицах города. Горький не стремился к Никитским воротам, где шел кровавый бой, не писал воззваний, листовок, как прежде, в 1905 году. Вел жизнь мещанина, обывателя, застигнутого уличной стрельбой. Под канонаду дежурил ночью у подъезда дома в Машковом переулке, где жил на квартире Екатерины Пешковой. Его собеседником тогда оказался будущий академик Бах. Академик Горький, которому это звание академия присудила после Февраля, вел долгие разговоры с биохимиком не столько о диктатуре пролетариата, сколько о судьбах науки, переводах иностранных книг для народа.

На баррикадах оказался Максим Пешков, сын. В Александровском саду его арестовали юнкера, несколько дней продержали в заключении.

Вслед за Сталиным против Горького в «Правде» выступили рабочие Ив. Логинов, публицист В. Полянский. Большевиков никак не устраивали «Несвоевременные мысли» издателя газеты «Новая жизнь», где он резко критиковал Ленина, Троцкого, Зиновьева, вождей партии, ее тактику и стратегию, нацеленную на захват власти. За этим Горькому виделась гражданская война, истребление лучших представителей пролетариата, за его судьбу опасался писатель. Крестьянство его так не волновало.

Многие крупнейшие и влиятельные газеты Петрограда и Москвы после Октября «временно закрыли». Запрет (в память о прошлых заслугах перед революцией и партией) не коснулся «Новой жизни». Газета оказалась в исключительном положении: ее издатель ничего и никого не страшился, открыто перешел на сторону оппозиции.

Возникает вопрос, как совмещалась эта позиция Горького с членством в партии? Точно датировать его пребывание в ее рядах невозможно: при приеме, по-видимому в 1905 году, членских билетов не выдавали, учетных карточек не заводили. Горький не подтвердил давнее членство ни в 1917 году, ни в последующие, хотя было принято постановление ЦК об обязательном учете всех старых и новых членов. Алексей Максимович выбыл из рядов большевиков тогда, когда другие начали вступать в победившую партию. Его членство в ней длилось примерно 12 лет.

Упорно замалчиваемые «Несвоевременные мысли» не входили десятки лет ни в какие «избранные», ни в какие собрания сочинений писателя, вроде бы он их не высказывал. Статьи 1917–1918 годов переизданы в наши дни. Оказалось, многое в забытых статьях очень своевременно.

Крамольные мысли Горького терпели недолго. В июле 1918 года вместе с другими все еще выходившими оппозиционными газетами «Новую жизнь» навсегда прикрыли.

«За окончательным решением этого вопроса, – как пишет очевидец, причастный к делу, – обратились к Владимиру Ильичу: “Конечно “Новую жизнь” нужно закрыть. При теперешних условиях, когда нужно поднять всю страну на защиту революции, всякий интеллигентский пессимизм крайне вреден. А Горький – наш человек…”»

В чем выражался «интеллигентский пессимизм»? Почему вдруг проявился в самый неподходящий момент триумфа партии у того, кто переводил с 1902 года регулярно капиталы, тысячи и тысячи рублей (кто их сочтет теперь?) на дело революции?

При чтении «Матери» читатель находил в рабочей среде угрюмого, злобного и подозрительного Николая Весовщикова, его боялась героиня повести. Такие, по словам рабочего Андрея Находки, «небо кровью забрызгают и земля в ней как мыло вспенится».

Подобный герой в пьесе «Враги» по фамилии Ягодин также мечтает пустить кровь обидчикам: «Соединимся, окружим, тиснем – и готово…»

Картины, представавшие в воображении автора, померкли перед реальными ужасами начавшейся Гражданской войны.

Воспетый в песнях матрос-партизан Железняк, он же Анатолий Железняков, анархист, начальник караула матросов, который закрыл Учредительное собрание под предлогом того, что «караул устал», высказывался и более решительно. В «Несвоевременных мыслях» Горький со страхом писал, что «матрос Железняков, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить миллион человек».

Кого имел в виду под «вождями» Горький? Кто «хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести ни жизни пролетариата»? Кто «бесчестил революцию»? Кто оправдывал деспотизм, против которого, по словам писателя, так мучительно боролись все лучшие силы страны?

Так характеризовал издатель «Новой жизни» главу первого советского правительства.

После возвращения В.И. Ленина в Петроград Горький избегал видеться с ним, их встреча состоялась в Кремле после выстрелов Каплан. Многократно описывается эпизод, как Ленин на квартире М. Горького, точнее на квартире его жены Е. Пешковой в Машковом переулке у Чистых прудов, в домашнем кругу слушал сонату Бетховена в исполнении пианиста Исая Добровейна (вскоре эмигрировавшего).

Однако мало кто знает, что на его квартиру однажды в 1920 году прибыли Ленин, Троцкий, Дзержинский (дом на то время оцепили солдаты), чтобы разобраться в конфликте Горького с петроградской ЧК и Зиновьевым.

Конфликт оказался непримиримым. Питерские чекисты тщательно обыскали квартиру писателя. У них были основания: обитавшая среди других близких людей в доме Горького его помощница Мария Игнатьевна Бенкендорф до переезда на Кронверкский проспект проживала в московском Хлебном переулке… с главой английской миссии Локкартом, спасшимся от расстрела только благодаря дипломатическому паспорту…