Текст книги "Поэты и вожди. От Блока до Шолохова"

Эта совестливая женщина, однако, многого не знала: не Лиля Юрьевна «выкапывала» этих людей, к ним тяготел сам Владимир Владимирович, познакомившийся с ними в начале двадцатых годов на Лубянке, в Водопьянном переулке, в домах, которые были не только «бриковскими», как ошибочно полагают многие, но и Маяковского. Ахматова не раз с возмущением писала о странном окружении поэта, словно чуяла, что следователем по делу ее расстрелянного мужа Николая Гумилева был Агранов.

Список чекистов с женами, бывавших у Маяковского, приводится в недавней публикации Валентина Скорятина в журнале «Журналист». Это семейные пары: Аграновы, Воловичи, Горбы. В числе приглашенных на выставку «20 лет работы» находился Генрих Ягода, глава органов, руководящие сотрудники: Мессинг, Евдокимов, Шеваров, Крамфус, один из «элегантных юношей» Лев Эльберт. К этому списку можно было бы прибавить имя чекиста В.М. Горожанина. Дружба с ним зашла далеко: вместе с Валерием Михайловичем не только лето проводилось в Крыму, но и написан был киносценарий.

Ему, Валерию Михайловичу Горожанину, под шифром «Вал. М.» посвящено стихотворение «Солдаты Дзержинского», начинающееся со слов:

 
Тебе, поэт, тебе, певун,
Какое дело тебе до ГПУ?!
 

Дела были, по всей вероятности, дружеские. Связывало родство душ, давнее знакомство, взгляды на жизнь, хотя, конечно, Агранов, по службе тяготевший к интеллектуалам, черпал ценную информацию на собраниях «Лефа», оседавшую не только в изгибах его памяти, но и в личных делах. Взаимоотношений с чекистами Маяковский никогда, в отличие от тех, кто писал о нем, не скрывал. Он часто выступал в клубах ОГПУ не только Москвы, но и разных городов.

В переписке Лили Брик и Маяковского упоминается под именем Сноба Лев Гилярович Эльберт, один из «элегантных юношей», умело целовавших руки дамам. Научиться этому он имел возможность в Париже и других городах Европы, куда часто ездил по секретным делам. Среди них было нашумевшее кровавое – похищение и убийство генерала Кутепова…

Лев Эльберт часто заходил в Гендриков в пору последнего пребывания Бриков за границей, не давал скучать одинокому хозяину квартиры, играл с ним в карты.

Но ни этот сотрудник тайной службы, ни Аграныч, распоряжавшийся на панихиде как член похоронной комиссии, никто другой не знал о задуманной Маяковским акции – пустить в дело оружие, которое он, будучи вне подозрений органов, имел право хранить дома вместе с патронами.

Некоторые авторы сейчас пытаются доказать, что сотрудники Лубянки причастны к выстрелу 14 апреля, чуть ли не они вложили пистолет в руки самоубийцы, вынудили его сойти со сцены.

Да, выполняла Лиля Юрьевна, будучи в Европе, какие-то поручения Сноба, о чем открыто писала Маяковскому. Имела дела с Аграновым. И Владимир Владимирович мог, выезжая за границу, передать, скажем, письмо или какую-нибудь устную информацию. Дружить с чекистами – дружил. Но поступать, как друг – художник Сикейрос, по заданию НКВД стрелявший в старика Троцкого и его жену, не поступал. Доказательств такому служению нет.

С Лубянкой у него было все в порядке, как и с секретариатом товарища Сталина и с Кагановичем, к которому ходил просить за Бриков: их не выпускали за границу. Будь они людьми, активно служившими тогда в ведомстве, кто бы посмел помешать их тайной миссии или выступить против них в печати, как случилось в начале 1930 года. Заступничество Маяковского помогло Брикам получить нужные визы.

С детских лет, начав сознательную жизнь в начале XX века, Владимир Маяковский верил в коммунизм, глобальное переустройство в масштабах земного шара устоявшейся жизни всех народов и стран. Мысли, вычитанные в «Манифесте…», множестве других сочинений основоположников нового учения, овладели его сознанием, стали материальной силой, двигавшей сначала поступками «товарища Константина», затем его пером.

Ни у кого из поэтов нет стольких описаний коммунистического грядущего, как у Маяковского: оно представлялось ему светлой жизнью в городах-садах, наполненных всякого рода устройствами, придуманными изобретателями, вроде Чудакова из «Бани», машинами времени…

В настоящем ему не жалко было ни буржуя, ни офицера, которых призывал ставить к стенке, ни кулака, виденного им разве что на плакатах. Не жалко было попов и Страстного монастыря, который призывал снести. Не сострадал несчастным обитателям Соловецких островов. (О них с неприязнью говорил.) Считал Михаила Булгакова классовым противником, а его пьесы – не имеющими права идти в советских театрах.

Если другие кончают с жизнью, выбиваясь из сил в борьбе за существование, не выдержав потерь любимых, близких, не представляя жизни без родных, погибают в борьбе с государством, то Маяковский умер в силу другого, редкого противостояния: догмы и реальности.

 
Пролетарии приходят к коммунизму
низом —
Низом шахт, серпов и вил, —
Я ж с небес поэзии бросаюсь
в коммунизм,
Потому что нет мне без него любви.
 

Ни пролетарии снизу, ни поэт сверху не приблизились к заветной цели. Теория, идеал, мечты, усвоенные в юности, выстраданные в эпоху военного коммунизма, воспетые в годы первой пятилетки, странным образом не воплощались на практике. Личная биография складывалась не так, как хотелось, не так, как в романе Чернышевского «Что делать?». Этот утопический роман, над которым смеются современные старшеклассники, был настольной книгой Маяковского: ее перечитывал в последние дни, пытаясь найти выход из кризиса – путь в семью. В жизни, как оказалось, не было ревности к Копернику, кипела ревность к актеру Яншину, мужу возлюбленной, и у возлюбленной, в отличие от Веры Павловны, не нашлось сил все бросить ради поэта.

Каждый день заполнялся заседаниями (сам их высмеивал), выступлениями перед враждебно настроенными слушателями, которые не желали карабкаться по ломаной, крутой поэтической лесенке, считать, что полуголодная жизнь вокруг прекрасна и удивительна, как уверял их в том автор поэмы «Хорошо!».

Дома его ждало вечное строгание рифм на злобу дня, «старенький бытик», чай с вареньем, игра в карты… Ни любви, громадной, спасительной, ни коммунизма за порогом Лубянки и Гендрикова переулка не предвиделось.

Любовная лодка разбилась о быт. Казенный корабль – о скалы бытия.

Предел у одних наступает в 54 года, у других в 37 лет и ранее, когда подводят итоги. Написав тысячу плакатов, реклам, агиток, лозунгов, а также несколько поэм и стихов, которые навсегда останутся в русской лирике, он исчерпал ресурс.

 
И в пролет не брошусь,
И не выпью яда,
И курок
не смогу над виском
нажать.
 

Случилось по-другому: прицелился в грудь. Дважды в жизни стрелялся, в 1916-м и 1917-м. Тогда оружие дало осечку. Третий раз – сработало.

Гений любви и гений поэзии (Владимир Маяковский и Лиля Брик)

Пройдет не один год, прежде чем Таганской площади вернут гармонию и завершенность. Разрушили ее быстро, когда сооружали туннель и эстакаду Садового кольца. Тогда сломали торговые ряды, появившиеся после пожара 1812 года, созданные Осипом Бове. Сегодня площадь – головоломка для водителей и полоса препятствий для пешеходов, живет с ранами на углах. Их я насчитал двенадцать. Там, где начинается Воронцовская улица, перед войной появился пятиэтажный простоватый жилой дом по проекту архитектора Владимира Маята. Его не сломали, ремонтируют. Этот мастер успел до революции успешно поработать в Москве. Он один из двух авторов известного «Спасо-Хауса», особняка на Арбате, где живет с давних пор посол США в Москве.

От площади рукой подать до переулка Маяковского, затерявшегося в дебрях Таганки. На одном углу переулка уцелела без разрушенной колокольни церковь Николая Чудотворца на Студенце. Триста лет назад ее построили у источника холодной студеной воды. Летом за зеленью, проходя по Таганской улице, можно не заметить этот храм, построенный при Петре I до его запрета применять кирпич.

У другого угла переулка – сохранился памятник истории ХХ века. Пощадили при ломке Таганки этот двухэтажный дом с мемориальной доской. На торце стены соседнего здания начертаны краской строчки: «Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс!» Одно слово – дождь и ветер стерли. Нет больше в сквере монумента в честь автора стихов. Закрылась библиотека музея Маяковского. Его имя осталось в названии переулка и на доске, подтверждающей, что здесь великий поэт жил с 1926 по 1930 год.

В упраздненном музее лет сорок назад я видел квартиру из четырех маленьких комнат. В прихожей соприкасались две двери с надписями О.М. Брик– Л.Ю. Брик. Их имена – Осип и Лиля – знали в Москве тогда все, причастные к власти и искусству. Третья дверь вела в столовую-гостиную. За ней в дальней комнате жил Владимир Маяковской. Все выглядело тогда, как при нем. Самовар, буфет с посудой, стол, за которым заседали по вторникам знаменитости, пили чай с вареньем, играли в карты. Маяковский был страстный игрок. Неделю в Берлине не выходил из гостиницы, резался в карты со случайным партнером, а в знак искупления вины Лиле в номер присылал по утрам цветы с вазами и в больших корзинах, с трудом проносимых в двери из соседнего цветочного магазина. В картах ему везло не больше, чем Пушкину и Достоевскому.

С Таганки, из музея, я проехал на Лубянку. Поднялся без лифта на четвертый этаж захудалого дома во дворе. За дверью под номером 12 с ручкой звонка «Прошу повернуть» оказался в прихожей коммунальной квартиры с кухонными запахами. Опечатанную, под пломбой, первую за порогом дверь мне открыли. И я попал в «комнатенку-лодочку» Маяковского. В ней он, как известно, «проплыл три тыщи дней», в ней два месяца сочинял поэму «Про это» без права видеть ту, которую увековечивал «бронзой строк». В этой комнате застрелился 14 апреля 1930 года. За другой дверью услышал стук пишущей машинки, на которой соседка печатала стихи соседа. Она рассказала, что перед самоубийством Владимир Владимирович спрашивал у нее и у всех жильцов, не должен ли кому что-либо. Вынес все скопившиеся пустые винные бутылки. Она услышала выстрел, выбежала в коридор со слесарем Николаем. Им показалось, что взорвался на кухне примус…

Над письменным столом комнаты увидел на стене фотографию Ленина, которая дала повод написать: «Двое в комнате – я и Ленин – фотографией на голой стене».

Поминаемые портрет и фотографию любимой до последнего вздоха Лили Брик не заметил ни тогда, ни сейчас, когда мне второй раз открыли дверь бывшей квартиры, ставшей государственным музеем.

Комната на Лубянке, площадью 11 квадратных метров, после переезда с Бриками в отдельную квартиру на Таганке оставалась за Маяковским, служила ему рабочим кабинетом. И местом любовных свиданий. Роковое объяснение с Вероникой Полонской произошло в «комнатенке-лодочке». Не в пустовавшей тогда квартире на Таганке. Почему? Потому что у всех троих: Володи, Лили, Оси – по давнему уговору интимная жизнь протекала за порогом общего семейного очага дома в Гендриковом переулке. В 1918 году образовался странный «треугольник», дававший стратегический простор слухам и сплетням. На Таганке под одной крышей обитали два бывших мужа Лили Брик. При этом Осип – Ося, состоял с ней в законном браке со дня венчания в 1912 году до скоропостижной смерти в 1945 году. Однако он двадцать лет с завидным постоянством и верностью жил с другой женщиной, хотя ночевать возвращался непременно в общий дом. Маяковский семь лет, до переезда в квартиру на Таганке, жил в гражданском браке с Лилей, пока она окончательно не отдалила его. Духовная близость не угасала вместе с любовью. С годами крепла. Какое решение принял «треугольник» в сложившейся ситуации? Никогда не расставаться. Разлучила их могила.

На похоронах Лилю Брик называли великой. «Такой описывал женщину Шекспир», – Виктор Шкловский. «Эта одна из самых замечательных женщин, которых я знаю», – Валентин Катаев. Она не сочиняла стихов. Вдохновляла. «Если я чего написал, если чего сказал, тому виной – глаза-небеса, любимой моей глаза». Этот дар Марина Цветаева считала бóльшим даром Божьим, чем писать стихи. Борис Пастернак, испытав на себе притяжение Лили Брик, писал:

 
Быть женщиной – великий шаг,
Сводить с ума – геройство.
 

Она была трижды героем. Лиля Брик владела «наукой страсти нежной», которой ее никто не обучал. Дочь московского адвоката Кагана и пианистки получила до революции блестящее воспитание и образование в Москве. Владела французским и немецким, увлекалась высшей математикой, музыкой, балетом, архитектурой, скульптурой, конструировала и демонстрировала одежду, позировала нагой, играла с Маяковским в кино главные роли. Годами вела дневник. Лучше критиков понимала все написанное сгоравшим от любви к ней поэтом, которого считала гением.

«Радостнейшим днем» называл Маяковский день встречи с Бриками. В 1915 году они познакомились с набиравшим головокружительную высоту футуристом, который ухаживал за Элей, младшей сестрой Лили. Она привела его в дом. В день знакомства нежданый гость изумительно прочитал свою поэму «Облако в штанах». Увидев восторг Лили, попросил разрешения посвятить поэму ей, и в тот же вечер, бросив даму сердца и забрав свои вещи, переехал в гостиницу рядом с квартирой Бриков.

Через год Маяковский из-за несчастной любви стрелялся. Осечка. В 1917 году – испытал судьбу пулей по той же причине. Наконец, на следующий год поселился в доме друзей, стал считать себя мужем Брик. Но счастья не последовало. Верностью не страдали ни гений поэзии, ни гений любви. По признанию Лили: «Я была Володиной женой, изменяла ему так же, как он мне, тут мы с ним в расчете».

Лилю Брик называли Музой, сравнивали с Суламифью, Беатриче, Егерией – пророчицей революции, с одной стороны. И с другой – «Дамой высшего коммуно-чекистского света». В архиве нашли в годы «перестройки» давнее удостоверение сотрудника за номером 15 073, выданное Л.Ю. Брик Лубянкой в начале 20-х годов. Она сводила с ума мужчин, самых выдающихся. Никогда не скрывала своих романов, считала их нормой поведения, а измену – «пустяком». Называют в числе ее возлюбленных, не считая четырех мужей, искусствоведа Николая Пунина, мужа Ахматовой, кинорежиссера Льва Кулешова, премьера Дальневосточной республики Александра Краснощекова, премьера балета Асафа Мессерера, писателя Юрия Тынянова и многих забытых лиц, которых поминают ее биографы. Чем объяснить такую страсть? Она давно описана, известна. Дон Жуан влюблялся, обвораживал и, добившись признания, – остывал. Лиля Брик завораживала, влюблялась и остывала или немедленно, как это случилось в юности после соития с учителем музыки, или спустя какой-то срок. Страсть из фазы любви нередко перетекала в фазу дружбы, которая длилась после расторжения интимных уз, как это случилось с Бриком и Маяковским. Из Парижа бывший гражданский муж постоянно привозил Лиле дорогие подарки, включая новейшей марки автомобиль «Рено» с запасными частями и колесами. Я спрашивал у Лили Юрьевны, кто водил ту машину. Оказалось, она сама и нанятый водитель. Меня поразил тембр голоса Брик, не потерявший обаяния, ее скороговорка: она спешила на открытие Московского кинофестиваля спустя сорок лет после самоубийства того, кто убеждал всех: «И жизнь хороша, и жить хорошо!»

В завещании Маяковский назвал Брик – женой. Просил: «Лиля, люби меня!» Посвящал ей пятнадцать лет книги, собрание сочинений, всю лирику, за исключением двух стихотворений, адресованных жившей в Париже красавице Татьяне Яковлевой, бежавшей из советской России. Ей предлагал руку и сердце. В результате чего в квартире на Таганке с хозяйкой дома случилась истерика с битьем посуды.

Маяковский был влюбчив, как Дон Жуан. Если бы он, подобно Пушкину, составил донжуанский список, то мог бы поспорить с Александром Сергеевичем. В этот список могли попасть красавицы Мария Денисова, Софья Шамардина, Евгения Ланг, младшая сестра Лили, младшая из сестер Гинзбург, Адель Судакевич, Елизавета Лавинская, Наталья Брюханенко, Наталья Симоненко, Муся Малаховская, Елизавета, в Америке ставшая Элли… Она в результате краткосрочного романа родила дочь, признанную отцом. В один день Маяковский посылал любовные письма и «молнии телеграмм» Татьяне в Париж и Норе в Крым.

Как жаль, не сохранилось порванное Маяковским стихотворение «Дон Жуан», не понравившееся Лиле, которая была «всегда права».

В поэта влюблялись многие поклонницы. Рост 190 сантиметров. Вес 90 килограмм. Идеально сложен, красив как Аполлон. Но любила всю жизнь золотоволосая Суламифь не его, а Брика.

Осип – сын владельца московской ювелирной фирмы «Павел Брик. Вдова и сын». Спустя семь лет после знакомства в гимназии сказал Лиле словами Чехова: «Ты – моя весна». Они поженились. Родителям писал: «Моя невеста… Лилия Каган. Я ее люблю безумно, всегда любил…» Два года читали они вслух классические романы, играли в четыре руки на рояле, подаренном родителями жениха невесте по ее просьбе вместо бриллиантов. Безумства хватило на два года, после которых, по выражению жены, «личная жизнь с Осей как-то рас-полз-лась». Брик окончил юридический факультет Московского университета. Как адвокат, бескорыстно вел дела девиц с Тверского бульвара, бывших не в ладах с полицией, за что подзащитные звали его «блядским папашей». Энциклопедия представляет Брика «советским писателем, теоретиком литературы, драматургом». Написал монографию «Ритм и синтаксис». Научно анализировал «звуковые повторы Пушкина и Лермонтова». А на его двери писали: «Здесь живет Брик – не исследователь стиха. Здесь живет Брик – следователь ЧК». Луначарский в рекомендательном письме высокопоставленному чекисту называл его «весьма Вами и мною ценимым сотрудником ВЧК». Имел в то же время, как Лиля, номер 25 541 удостоверения Лубянки, откуда его уволили за «медлительность». Из партии исключили как сына купца. При всем при том сочинял либретто опер, шедших в лучших театрах, сценарии картин, которые демонстрировались во всем мире, ему принадлежит шедевр «Потомок Чингиз-хана». Я не раз ходил смотреть этот фильм, да и сейчас пошел бы, если бы показывали. Осип Брик слыл эрудитом, библиофилом, собравшим тысячи редких книг, острословом: «Бог есть, но я в него не верю».

У этой триады была одна возлюбленная – революция, которой они никогда не изменяли. Маяковский считал себя поэтом революции, ему хотелось, чтобы о его стихах на политбюро делал доклады Сталин. Вместо продолжения «Облака в штанах» и «Про это» сочинил поэмы о Ленине и Октябрьской революции. Он и его друзья слыли приверженцами левого искусства, авангарда в литературе. В квартире на Таганке выпускались журналы Левого фронта искусств, «Леф» и «Новый ЛЕФ», пока оба издания не прикрыла партия. Брик ковал формулировки, обосновывал «литературу факта», «социальный заказ», исходивший от власти. Спустя годы младшая сестра Лили, известная в СССР как французская писательница Эльза Триоле, каялась: «Мы несем вину перед Иваном Денисовичем за доверие, фальшивомонетчики не мы, но мы распространяли фальшивые монеты». Футуристы стремились соединить авангард в искусстве с коммунизмом, называли себя «комфутами». Но связали себя не только по службе, но и по душе, как никто другой, со многими высокопоставленными чекистами.

В доме на Таганке в их компании видели титанов – Пастернака, Эйзенштейна, Мейерхольда. Прослушав чтение «Клопа» и «Бани», Мейерхольд падал перед автором на колени и восклицал: «Гений! Гений! Шекспир, Мольер!» Рядом с ними за столом хватало места искусствоведам в штатском во главе с другом семьи «милым Яней», Яковом Аграновым, расстрелянным в годы «большого террора» в должности первого заместителя наркома НКВД. Панегирик «Солдаты Дзержинского» посвящен чекисту Валерию Горожанину, с которым поэт сочинил совместно киносценарий «Борьба за нефть». Борис Пастернак квартиру на Таганке считал «в сущности, отделением московской милиции».

Чекистов на Таганке считали рыцарями, «святыми людьми», гордились дружбой с ними. В «Хорошо» Маяковский призывал юношей делать жизнь с товарища Дзержинского. Там же есть строчки: «Лапа класса лежит на хищнике – Лубянская лапа Чека». Это далеко не все высказывания такого рода.

«Солдаты Дзержинского Союз берегут».

«ГПУ – это нашей диктатуры кулак сжатый».

«Бери врага, секретчики!»

«Плюнем в глаза той белой слякоти, сюсюкающей о зверствах Чека».

«Зорче и в оба, чекист, смотри».

У всех изречений – один автор. За такую страсть ему на встречах с читателями присылали записки: «Ты скажи нам, гадина, сколько тебе дадено».

Поразительно частые и долгие поездки Маяковского за границу, когда подобные вояжи в Советском Союзе стали редкостью, объясняются не только популярностью у левой интеллигенции на Западе. Переписка с Лилей со ссылками на не вполне ясные дела, дает основание считать, что и Владимир Владимирович вполне мог иметь номерное удостоверение ГПУ. Думаю, его когда-нибудь найдут в архиве, как нашли удостоверения Осипа и Лили.

Когда они уехали на два месяца в Европу, в опустевшей квартире на Таганке одиночество Маяковского скрашивал поселившийся с ним «Сноб», напарник по игре в карты, он же агент внешней разведки Лев Эльберт, выкравший из Франции генерала Кутепова. С ним агенты ОГПУ расправились на пути к советским берегам. Тайное геройство «Сноба» восхищало Маяковского.

Мужьями Лиля Брик называла «Осю, Володю, Виталия и Васю». После гибели Маяковского она вскоре вышла замуж за героя Гражданской войны Виталия Примакова, командира корпуса, поэта и прозаика в одном лице. Когда этот генерал служил в Москве, то жил в квартире на Таганке с Лилей и… Осей. Отсюда «треугольник» переехал в Спасопесковский переулок Арбата, квартиру, оплаченную Маяковским. После ареста и казни Примакова Лиля Юрьевна вышла замуж за литератора Василия Катаняна, биографа Маяковского. С ним в гражданском браке состояла до смерти.

В 85 лет в Париже в ресторане «Максим», где ее чествовали, Брик вместо шампанского водой запивала таблетки. Рядом с ней и мужем сидел влюбленный в нее красавец 29-летний француз, модный писатель. Он брал у именинницы интервью и очаровался ею настолько, что начал дарить свои книги, присылать цветы, ходить с Брик в кафе, по бутикам, ездить на бульвары, в Булонский лес.

Считать, что самоубийство Маяковского произошло из-за неразделенной любви к Лили, Татьяне или Норе – наивно, хотя сам он дал повод признанием: «Любовная лодка разбилась о быт». Разлюбил его народ. Отошли все друзья, соратники, не простившие Маяковскому предательства, поразительный переход из «ЛЕФ» а в стан РАПП, Российской ассоциации пролетарских писателей, «неистовых ревнителей» линии партии в литературе. В 1930 году разразился голод. В Москву из деревень, ограбленных при коллективизации, потянулись тысячи умиравших. А он сочинял «Во весь голос», поэму о пятилетке. Читал ее перед Сталиным в Большом театре. Но премьера «Бани» в театре Мейерхольда с треском провалилась, люди уходили из зала. Выставку «20 лет работы» проигнорировала обожаемая власть. Приглашенные партийцы и чекисты не пришли на вернисаж. Газеты выставку замолчали. Из журнала вырезали фотографию юбиляра. Все сто томов своих партийных книжек Маяковский помянул, когда его повторно не приняли в партию, в которой он состоял в годы революции 1905 года, будучи не рядовым, а членом МК. Свели в могилу разлад со всеми и «быт», помянутый в завещании, совсем не похожий на тот, который он яростно приближал в стихах о коммунизме.

После грандиозных похорон и кремации началось забвение. Из школьных программ изъяли поэмы о Ленине и революции. Перестали выходить большими тиражами книги, читать стихи с эстрады. Лиля Брик спустя пять лет после выстрела на Лубянке совершила поступок, достойный памяти потомков. На имя Сталина отправила письмо. В резолюции на нем вождь трижды помянул Брик. Ее слова: «он… как был, так и остается крупнейшим поэтом нашей революции» перефразировал в известную формулу: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление». Не будь того письма – неизвестно, как сложилась бы посмертная судьба «агитатора, горлана, главаря». Врагов у него осталось не меньше, чем друзей. Его поэзию стали, по выражению Пастернака, насаждать как картошку при Екатерине II. Книги начали издавать миллионными тиражами, стихи и поэмы изучать в школах и университетах, исследовать на кафедрах. Сталин посчитался с завещанием Маяковского, признал Брик женой поэта. Назначил ей пенсию. Лиля Юрьевна получала половину авторских отчислений за все выходившие в СССР сочинения. Сталин не дал арестовать «жену Маяковского», когда расправился с Виталием Примаковым. Ее не отправили как ЧСВР, «члена семьи врагов народа», за колючую проволоку.

На мемориальной доске дома в переулке Маяковского значится одно имя. По справедливости – должно быть три. В Москве два музея Льва Толстого, два музея Пушкина. Почему не стало два музея Маяковского? Почему вывезли семьдесят тысяч книг и все экспонаты с Таганки? Потому, что там была квартира не только Маяковского, но и Брик.

Семья Маяковского, мать и сестры, «Люда и Оля», настаивала, чтобы закрыли музей на Таганке. В несчастьях сына и брата, в том, что не женился, не создал нормальную советскую семью, жил с Бриками, а не с родными, покончил с собой, – они винили Лилю.

Когда Сергей Юткевич на «Мосфильме» задумал телефильм «Маяковский и кино», он хотел использовать кадры немого фильма «Барышня и хулиган», где главные роли играли Маяковский и Брик, в ЦК поступил донос директора музея на Таганке. «Главное, чего хочет Юткевич – это показать советскому зрителю, как садилась на колени Маяковскому Л.Ю. Брик и как бешено он ее любил. Образ величайшего поэта, его монументальность, его страстность в деле служения революции, партии, народу, – все это подменяются Маяковским-хулиганом…»

Мне не разрешили включить в книгу опубликованный в газете очерк о «комнатенке-лодочке» только за то, что в нем помянул портрет Лили Брик, здравствовавшей тогда. Не позволил помощник секретаря ЦК по идеологии, члена политбюро Суслова, некто Воронцов. Он грубо отчитал меня по телефону. Под его нажимом издательство «Московский рабочий» выпустило сборник статей, где музу поэта изображали чуть ли не проституткой. Ее имя нельзя было упоминать в печати со знаком плюс. Посвящения ей при переиздании стихотворений снимали. Ретушировали фотографии, в результате чего Маяковский вместо возлюбленной обнимал дерево. На свою беду, Брик передала редакции 65-го тома «Литературного наследства» любовные письма Маяковского с шутливыми рисунками. Публикация вызвала бурную реакцию ЦК партии, запретившего выход 66-го тома, где редакция намеревалась продолжить тему.

Решением ЦК и правительства музей на Таганке закрыли. На его стене «осталась одна дощечка», как выразилась смотрительница музея. Она чернеет как память о травле Лили Брик властью, которую Маяковский обессмертил.

Неизлечимо заболев, прикованная к постели, чтобы не быть в тягость родным и друзьям, она покончила с собой, приняв чрезмерную дозу снотворного. Пережила Маяковского на 48 лет. Ее не похоронили рядом с ним на Новодевичьем кладбище. Сожгли в крематории, и прах, как пожелала, развеяли над полем под Звенигородом.