Текст книги "Удар мечом"

Влада – лесная королевна

Стафийчук отдал приказ банде на время прекратить активные действия. Необходимо было затаиться, накопить силы для операции «Гром и пепел». Изредка приходили в банду связники из окрестных сел, сообщали, что в округе спокойно, вот только комсомольцы собирают вокруг себя молодежь, «работать» стало трудно, знают они всех и вся.

Комсомольцы Зеленого Гая действительно времени даром не теряли, использовали затишье для подготовки к новым схваткам. Неутомимый Нечай почти каждый день проводил с хлопцами занятия по строевой подготовке. На пустыре за сельской околицей был оборудован тир, оттуда часто раздавались выстрелы. Отряд разросся – демобилизованные из армии солдаты возвращались по домам. Особенно обрадовался Нечай, когда почти одновременно прибыли два брата-близнеца Гаевые, сержанты Роман и Петро. Братья были дружками Нечая еще по школьным годам, вместе воевали в партизанском отряде, а когда пришла Советская армия – им едва исполнилось семнадцать, – попросились добровольцами на фронт, добивали фашистов где-то в Германии. Они явились в Зеленый Гай в полной форме, с орденами и медалями на гимнастерках, быстро разобрались в обстановке и уже на третий день пришли к Нечаю – принимай в отряд. Иван назначил их командирами отделений, и братья, привычно вскинув винтовки на плечи, принялись обучать «салажат». Они гоняли хлопцев до седьмого пота, учили хитрой тактике засад, отражению внезапных атак, стремительным ночным маршам, ориентировке в лесу – кто знает солдатскую науку лучше сержантов?

– Ну, бандерам крышка, – удовлетворенно сказал как-то Нечай. – Легко им было убивать старых да малых, пока хлопцы на фронтах сражались, теперь же мы – сила.

Комиссаром отряда стала Надийка. После смерти Леся она очень изменилась – посуровела, редко пела песни, почти все свободное время отдавала комсомольской работе. Часто беседовала с хлопцами и девчатами, сообщала им газетные новости, помогала и делом: одного убедила в колхоз вступить, другому помогла вместе с комсомольцами новую хату поставить, добилась, чтобы открыли в Зеленом Гае вечерний пятый класс, сама ходила по домам, убеждала родителей не препятствовать детям, которые к знаниям тянутся. Вот из таких встреч, бесед, забот и слагалась ее комсомольская работа. Девушка не расставалась с пистолетом, да и комсомольцы берегли своего секретаря. Она сперва не замечала той негласной охраны, которая сопровождала ее повсюду, – просто собирается идти к родственникам в соседнее село, и обязательно, оказывается, кому-нибудь по дороге с нею. А когда узнала, рассердилась:

– Что я, хлопцы, маленькая?

– В том-то и дело, что не маленькая – очень уж заметная, большой человек, – пошутил Нечай.

Себя же Нечай не берег. Он часто наведывался в дальние хутора, куда еще только вторгалось новое, немало там было хлопцев и девчат в батраках у лесных хозяйчиков. Обездоленные войной, отрезанные от людей зеленым морем леса, ребята гнули спины на какого-нибудь «благодетеля» за кусок хлеба, за новые сапоги к Рождеству.

Нечай находил с ними общий язык, часто навещал то одного, то другого. А потом какая-нибудь батрачка Марыся шла к секретарю комсомольской организации Надийке Михайлюк с листком бумаги: «Прошу дуже запысаты мэнэ до комсомолу…» Строчки выписаны неровно, коряво, но за ними – целая жизнь, нелегко принятое решение.

Нечай крепко не любил хуторских хозяйчиков и не упускал случая насолить им. А среди батраков у него прибавилось друзей, и с их помощью Иван узнавал о всех подозрительных событиях, происходящих в округе: о том, что баба Кылына самогону много варит, а не продает – куда девает? Или что Панько одноглазый нагрузил на воз три мешка муки, уехал к вечеру, возвратился без мешков – куда возил, на ночь глядя на базар не ездят? Эти и другие сведения попадали через комсомольцев к лейтенанту Малеванному, он их изучал, сортировал, принимал свои меры.

Информаторы Стафийчука не обманывали его, когда говорили, что «работать» стало трудно – комсомольцы плотно перекрывали все тропинки к лесу.

Побывал Нечай и на хуторе Скибы. На свое счастье, попал туда, когда хозяина не было дома, а то неизвестно, как бы закончился этот визит – Скиба не любил непрошеных гостей, а болото рядом – мог же Нечай заблудиться и утонуть?

Подходя к хутору, опытный Нечай прихватил толстую суковатую палку. Непривязанные псы, тосковавшие без дела, лениво подняли уши, так же лениво встали, учуяв Ивана. Правда или нет, но говорят, будто собаки инстинктивно перенимают нрав хозяина, и у добрых людей тоже становятся добрыми, а у злых превращаются в бешеных цепняков. Псы тосковали без дела и явно оживились, когда Иван грохнул калиткой. Первым набросился рыжий, весь в клочках линялой шерсти кобель. Он несся стрелой, прижав уши к спине, захлебываясь от бешенства, шагах в двух от Нечая пружинисто оттолкнулся от земли, чтобы с ходу сбить жертву с ног. Иван коротко размахнулся и вытянул рыжего меж ушей так, что тот, перевернувшись в воздухе, мешком с половой шлепнулся на землю, забился в судорогах. Остальные сразу растеряли пыл, завыли, зарычали, но опыт рыжего был настолько впечатляющим, что броситься на Нечая не решился ни один.

– Убил! Убил Полкана! – выскочила на крыльцо из дома высокая, статная девушка. Она, видно, мыла полы: подол юбки высоко подоткнут, в руках тряпка.

– Развели волков! Или людей боитесь? – не сдерживая злости, сказал Нечай. – Не волнуйся, не подохнет твой Полкан. Собаки, они живучие, – насмешливо успокоил он девушку.

– Твое счастье, что на хуторе никого нет…

– Я не вор, мне хозяина бояться нечего. Уйми псов, а то у меня есть кое-что и покрепче палки, – Нечай хлопнул себя по карману.

Девушка посадила собак на цепь, и инструктор райкома отбросил дубинку, подошел поближе.

– Ну, здравствуй, красавица…

– День добрый, – ответила девушка на приветствие, бесцеремонно разглядывая гостя.

Иван тоже исподлобья посмотрел на нее: кто такая? На наймычку вроде не похожа – вид уверенный и властный. Девушка одета была в вышитую блузку, простенькую, для дома. Белокурые косы тяжелым венком лежали на голове. Глаза темные, с чуть приметной раскосинкой, а лицо скуластое – видно, текла в жилах доля горячей южной крови.

– Где глаза такие отхватила? – грубовато пошутил Нечай.

– Нравятся? – кокетливо спросила девушка и сразу же стерла улыбку. – Зачем пришел?

– В гости к тебе! Только встречаешь не больно приветливо, чуть псами не затравила…

– Не мои собаки – отцовы…

«Дочка Скибы, – сообразил Нечай. – Ведь говорили же, что у кулака есть красавица дочь».

– Как зовут?

– Владой.

– Красивое имя, древнее.

– Не моя заслуга. Каким нарекли, то и ношу.

Пока они разговаривали так – полушутливо, полусерьезно, – Влада обеспокоенно поглядывала на дорогу, что вела к хутору. Время возвращаться отцу, что подумает, когда увидит ее с незнакомым хлопцем? Скиба раз и навсегда запретил дочери приглашать к себе на хутор кого бы то ни было. Редко-редко отпускал ее к крестной матери в соседние Подгайцы. А так для единственной дочери ничего не жалел, щедро покупал наряды, красивые безделушки, потакал ее капризам. Скиба приучил дочку к лесной жизни, привил страсть к охоте, подарил дорогую бельгийскую двустволку, и Влада часами бродила по болотам, по лесным чащобам, почти никогда не сталкиваясь с людьми – на север от хутора лесам не было конца-краю. Ведь не считать же людьми бандеровцев, которые забредали к Скибе, яростно глотали вместе с ним самогон, вечно боялись всего, хватались, как дурные, при каждом шорохе за автоматы. Впрочем, когда один из бандитов бесцеремонно облапил Владу, у Скибы кровью налились глаза, и он не сказал – прорычал: «Убью!» Можно было не сомневаться – убьет: хуторянин в гневе был страшен, а силы ему ни у кого не занимать. Скиба любил дочь, не было у него никого, кроме нее. Любил, но не баловал, не раз повторял: «Кто рано встает, тому бог дает». И вставала Влада до зари, работала до ночи – хозяйство у хуторянина было изрядное, – и только иногда к сердцу подступала злая тоска. Подходила тогда к зеркалу, смотрела на себя, думала: «Кому нужна моя краса? И что это за жизнь такая – все тайком, прячась от людей?»

Скиба в мечтах видел свою дочь богатой господаркой, муж у нее первый человек на всю округу, ломают перед Владой шапки за десять шагов. Давно, еще при панах, был он во Львове и видел там вельможных, образованных паненок – такой будет и его Влада. Но для этого надо, чтоб настали другие времена, и тогда старый Скиба покажет, чего он стоит, прижмет окрестную голытьбу, будет хозяином, каких мало в крае. Не с пустыми руками будет начинать – кое-что скопил, припрятал.

Вот о чем мечтал сумрачными вечерами хуторянин Скиба, намекал о своих планах дочери, а та лишь тяжело вздыхала: «Жизнь проходит, тато. Я ведь и сейчас могла бы учиться – никто не мешает». – «Не при Советах!» – вскипал Скиба. «А что вам плохого сделали Советы?» – дочка в упрямстве не уступала отцу. «Руки мне сковали своими законами. Последнее отберут – босякам да лодырям раздадут». Скиба тупо смотрел в окно. Что отберут – так это точно. Стафийчук про то не раз говорил. Отобрали же у других зажиточных хозяев, а до него просто пока не добрались, не успели – живет на отшибе, в лесу. И уже примеривался Скиба, как будет стрелять из автомата в тех, кто придет отнимать у него добро…

Не знал всего этого Нечай, когда встретился с Владой, как не знал и того, что случайно забрел в осиное гнездо.

– А ты ведь себя не назвал, хлопче, – вдруг сказала Влада. – Нехорошо так: мое имя выпытал, свое не сказал, – мягко выговорила она.

– Зовут меня Иваном. Иван Нечай, – протянул руку инструктор райкома.

– Нечай… Нечай… – Влада вспоминала, где она слышала эту фамилию. Кажется, ее с проклятиями упоминал Стафийчук в разговоре с отцом. Ну конечно же Стась грозился добраться до вожака комсомольцев Нечая. Она еще тогда подумала, что, наверное, смелый хлопчина этот Нечай, раз таким, как Стась, поперек дороги становится. И сейчас с любопытством посмотрела на Ивана. – Ты в комсомоле работаешь?

– Да, – удивился Нечай. – А ты откуда знаешь?

Странная девушка: по виду не скажешь, что из пугливых, а все время озирается, нервничает – на щеках вспыхивает и исчезает румянец, руки теребят передник.

– Ты как сюда попал?

– С дороги сбился. Шел в Зеленый Гай и заблудился.

– Добрый же тебе круг пришлось сделать…

– И то, уж думал, не выберусь…

– Сейчас я тебя на стежку выведу…

Влада сбегала в дом и быстренько возвратилась в сапожках, на плечах платок. Девушка очень волновалась и не скрывала этого. И когда Нечай спросил, что ее тревожит, она вместо ответа ускорила шаг и, только уйдя на порядочное расстояние от хутора, облегченно вздохнула.

– Вот эта стежка и выведет тебя на дорогу к селу.

Нечай искренне поблагодарил:

– Дякую, дивчино. Увижу ли тебя еще?

– А хочешь? – дрогнувшим голосом спросила Влада.

– Так какому ж хлопцу не захочется с такой красавицей встретиться? – В глазах у Ивана запрыгали лукавые искорки. – Приходи к нам в клуб.

– В Зеленый Гай мне дорога заказана, – печально ответила Влада. И вдруг предложила: – А знаешь, приходи ты в воскресенье к Змеиному болоту. Найдешь? Буду ждать…

«Срочно сообщите обстоятельства гибели гитлеровского коменданта Зеленого Гая. Горлинка».

Тревожные ночи

На крылечко дома кто-то положил цветы. Зорина пересчитала их: семь ромашек, махровый красный георгин. Ее хотел видеть сам Стафийчук, встречу назначал на воскресенье. Дорогу покажет Остап.

На свидание с проводником Зорина собиралась долго и тщательно. Задумчиво перебрала свой небогатый туалет. Что надеть? В конце концов выбрала простенькую суконную юбку, вышитую блузку, ярко расшитую безрукавку – кептарь. Ради воскресенья надела низку разноцветных бус. На волосы набросила шелковую косынку. Она знала, что наряд ей к лицу, и в то же время она выглядит достаточно скромно – никакого выздва сельскому общественному мнению.

По пыльной дороге мальчишки гоняли тряпичный мяч, совсем как в ее родном селе. Они дружно загалдели, увидев учительницу. На скамейках у домов сидели принаряженные молодицы. Степенные отцы семейств, одетые, несмотря на жару, в темные костюмы и сапоги, солидно попыхивали трубками. С учительницей здоровались приветливо: учитель – первый на селе человек.

Мария Григорьевна за селом свернула на боковую тропинку, что вела к озеру, к заброшенным торфоразработкам – дальше в лес. Остап уже ждал Зоряну у старого каменного памятника. Когда-то вельможный польский пан приехал вместе с подпанками в эти места поохотиться и повеселиться. Пока пан пугал уток в камышах, челядь расстелила на пригорке скатерти, поставила вина. Паны пировали, а по озеру на лодке плавали музыканты, играли вальсы и полонезы. Тайком тоже прикладывались к бутылкам. Перевернулась лодка, пошли музыканты на дно. Никто не выбрался. На том пригорке и сложили им памятник. Об этом поведал Зоряне Остап, когда шли они лесом. Путь предстоял неблизкий, поэтому они не торопились, чтобы не устать раньше времени, шли размеренным, экономным шагом. Остап был без автомата, и вряд ли кто заподозрил бы в этом черноволосом медлительном хлопце бандита-бандеровца.

Он прекрасно знал лес. Вот и сейчас Остап рассказывал Марии, что самыми первыми зацветают весной мать-и-мачеха, гусиный лук, сон-трава. На глинистом откосе он отыскал побеги с большими листьями, протянул Марии. Девушка притронулась: сверху гладкие и прохладные, снизу теплые и пушистые.

– Потому народ и называет мать-и-мачехой: холодные, жесткие, как мачеха, ласковые, теплые, как мать.

– Мирный ты человек, Остап. Добрый бы из тебя садовник вышел. Или лесник. А ты за автомат взялся…

Блакытный молчал. Он приходил теперь на условленные места в чистых сорочках, побритым и принаряженным. С весной стало легче жить в лесу, можно было и выкупаться в озере и постирать. Зорина обратила внимание на эту перемену, пошутила:

– Уж не надумал ли жениться?

– А что ж, – лениво ответил Остап, – и мы же люди.

– Ну какой ты человек? По лесам блукаешь, людей губишь…

Остап вспыхнул, сердито засопел, ускорил шаг.

– Так и до вечера недотелепаемся…

Потом вдруг сказал горячо и взволнованно:

– Бьешь под сердце. Сама не лучше меня. Чего полезла в петлю? Мне-то что, я с войны свою долю с лесами связал, а ты?

– Не было у меня другого выхода, – тихо ответила девушка. – Не себя, детишек не могла под ваш нож подставить. Убили бы, как Стафийчук грозился!

– Он бы убил…

Остап помрачнел. Давно вели они между собой такие откровенные разговоры. А поводом послужила листовка, которую случайно увидела Зоряна у Блакытного.

…Было это на лесном хуторе у Скибы. После первого визита Зоряна не раз пробиралась лесом к усадьбе Тараса. Лучшую зачепную хату найти было трудно.

Однажды ее вот так же, как сегодня, сопровождал Остап. Пока Зоряна вела переговоры с Шуликою – осторожным и напуганным облавами бандитом из дальнего Бурлацкого леса, – Остап сидел на скамеечке, зорко посматривал по сторонам. Потом достал из кармана листок бумаги, начал читать, водя пальцем по строчкам. Зоряна тихонько вышла из хаты, заглянула через плечо Блакытного: «…сдавайте оружие, выходите из лесов… Если на вашей совести нет…» – разбирал по слогам Остап. Увидев учительницу, он поспешно сунул листовку в карман.

– Поздно. Видела. – Она спокойно смотрела на бандеровца.

– Иди донеси! А то, может, сама пришьешь?

– Тише, скаженный. – Зоряна взмахом бровей указала на окна хаты. – Потом поговорим. А сейчас марш в лес, охолонь…

Было уже поздно, в ненастье упала ночь на лесной хутор внезапно. Зоряна решила заночевать. Хозяин отправил ее и Остапа спать на сеновал, кинув туда два кожуха: «Больше нет, не обессудьте». Остап привычно разровнял душистое сено, пахнущее мятой, чабрецом и еще какими-то травами, названий которым Зорина не знала. Кожухи он протянул девушке:

– Заворачивайся и ложись. Ночи еще холодные, как бы не продрогла.

– Стели на двоих – один кожух вниз, другим укроемся. Не погрыземся, в одной стае ходим…

Они лежали в темноте – спина к спине, – чувствуя дыхание друг друга. Молчали. Сквозь худую крышу виднелись клочки растревоженного непогодой неба, влетал порывистый ветер, и тогда сено шуршало, шевелилось, будто тянулось к небу и к ветру.

– Как в могиле лежим, – первым не выдержал Остап. Он повернул голову к Марии. – Скажешь Стафийчуку, Зорина?

– А то! Может, убьешь?

– Не могу. Но Стафийчук узнает – не простит.

– Не такой он всесильный, твой Стафийчук. Тоже мне герой нашелся…

Скрипнула дверь, кто-то вышел во двор, мягко шлепая сапогами по траве.

– Не спит хозяин. Видно, неспокойно на душе.

Остап прислушался к звукам во дворе. Долгие месяцы лесной жизни научили его воспринимать мир на слух так же уверенно, как и глазами. И сейчас он точно определил, что делает Скиба, хотя и не видел его.

Скрутил цигарку. Закурил. Потоптался на месте. Проверил, заперта ли калитка. Но вот Скиба почему-то затаился. Это встревожило Остапа, он потянулся к пистолету, который положил сбоку, у бедра – так можно стрелять моментально. Девушка придержала его руку:

– Затихни.

В проеме показалась голова Скибы. Он долго всматривался в лежащих неподвижно Остапа и Зорину и, только убедившись, что они спят, так же тихо спустился вниз.

– Проверяет…

– Не такой уж он всесильный, твой Стафийчук, – возвратилась к прерванному разговору Зорина. – Надумал выходить из леса? – вдруг напрямик спросила она.

– Не знаю, ничего не знаю… Хоть так, хоть эдак – один конец!

В словах Остапа прозвучала тоска. Девушка успокаивающе провела рукой по его волосам, неожиданно спросила:

– Боишься смерти?

– Боюсь…

– А как других убивал?

– Нет на мне чужой крови. Пока нет.

Бывают ночи, как и людские характеры, – неспокойные. От них не спрячешься в себе. У кого воля сильная, тот молчит до рассвета, сжав зубы. Другим обязательно надо выговориться.

…Остап говорил прерывисто, сбивчиво, боясь, что его сейчас перебьют и останется камнем на душе недосказанное. Это была обычная история полуграмотного сельского хлопца, батрака богатых хуторян, обманутого звонкими националистическими лозунгами.

Отец умер, когда Остапу было десять. Осталось их у матери двое: он и сестра Гафийка, младшенькая. Босые ноги пастушонка истоптали все луга в округе. Потом умерла и мать. Жили в землянке. Остап батрачил Приносил сестре кусок хлеба, который удавалось взять с хозяйского стола. Сестра тоже подросла, пошла в няньки. Стали жить немного лучше – Остап был неплохим работником, здоровым, двужильным хлопцем, и платили ему теперь больше.

Когда в Западной Украине установилась советская власть, Остапу дали землю, помогли семенами. Он послал сестру учиться в школу. И вдруг война. Гитлеровский комендант надругался над пятнадцатилетней Гафийкой…

Вьюжной зимней ночью Остап подался в лес. На свою беду, попал не к партизанам – к бандеровцам. Те вышколили, вымуштровали из хлопца «боевика». С немцами жили мирно. Мелкие дрязги не в счет. Остап все ждал, когда настанет обещанный день расплаты над палачами, да так и не дождался. Шли дни, и время зарубцевало рану. А комендант все-таки получил свое – от рук партизан.

У Остапа же на смену мести пришли другие чувства – страх перед Стафийчуком, страх перед крестьянами, которых грабила банда, страх за убийства, поджоги, налеты на села. Все это творила банда, и каждый в ней нес на себе кровь, пролитую сообща.

– Вот так, Зоряна, – с болью закончил исповедь Блакытный, – могло ведь все быть по-другому.

Девушка не знала, верить ему или не верить. Если обманывает, то для чего? Проверяет по поручению Стася? А вдруг искренне? Зоряна обязана была сразу же донести о настроениях Блакытного Стафийчуку. Они опасны для всех. Но Мария Шевчук еще не до конца стала Зориной.

– А над тем, что ты говорил, я подумаю…

– …А что бы ты сделал с гитлеровским комендантом, если бы встретил его?

Остап не сразу понял, о чем его спрашивают. Они уже далеко ушли от села и пробирались лесной тропой в густом лещиннике. Гибкие ветви хлестали по лицу, по одежде. Не больно – одетые в легкую зелень, они ласково прикасались к путникам.

– О чем ты, Зоряна?

– Вспомнила наш разговор… Вдруг бы встретил ты того ката?

– Убил бы гада! Этому меня дуже добре теперь обучили!..

Она вновь удивилась происшедшей в парне перемене. Только что шел по лесу спокойный, внешне ко всему равнодушный, песенку насвистывал. Сломал ветку и по мальчишеской привычке рубанул головы белым ромашкам. Услышал крик кукушки, стал сосредоточенно считать: «Раз… два… три… десять… Мало наворожила лесная птаха…» А тут передернул лицо в жесткой гримасе и даже походку сменил – пошел пригибаясь, будто ожидая, что сейчас из-за какого-нибудь дерева появится фашист и он бросится на него, вцепится в глотку.

– Убил бы!..

Нет, видно, не все раны зарубцовывает время и не всякую боль забывает память.

– Так чего же сам стал фашистским прислужником?

Они стояли друг против друга на лесной тропе. Блакытный шагнул к девушке, поднял руку… Она не отступила, не побежала – тоже шагнула ему навстречу. Остап схватил ее за плечи, сжал, повернул резко – глаза в глаза. Оттолкнул – понял, что ничего не сможет ей сделать, прохрипел:

– Как же ты нас ненавидишь!

– А то, думаешь, люблю? – Она поправила волосы, одежду. – В свою упряжку запрячь вы меня смогли, любить не заставите!

– Прикончит тебя Стафийчук. Узнает тебя поближе и…

– Если ты не донесешь – не узнает. Мы с тобой теперь квиты. Листовку выбросил?..

– Нет. Будет пропуском – здесь написано.

– Дурень! Если найдут – погибнешь ни за что.

– Скажу, на цигарки подобрал.

– Так тебе и поверят… Гляжу на тебя и не понимаю. Хлопец ладный, такому б сейчас труд по душе, дивчину кохану – жил бы припеваючи. А ты – куда ветер тебя согнул, туда и стелешься.

Она сказала это беззлобно, жалеючи непутевого парня, у которого не выдалась доля.

– Кстати, знаешь, кто убил коменданта?

– Партизаны. Нас тогда здесь не было – водил Стафийчук в ровенские леса.

– Отомстил за твою Гафийку замечательный парень…