Текст книги "Град обреченный. Путеводитель по Петербургу перед революцией"

Л. Я. Лурье
Град обреченный. Путеводитель по Петербургу перед революцией

«Все, кто блистал в тринадцатом году —

Лишь призраки на петербургском льду».

Георгий Иванов

© Лурье Л. Я., 2017

© ООО «БХВ-Петербург», 2017

Адмиралтейская часть

1. Летний сад

2. Марсово поле

3. Дворец принца Ольденбургского

4. Посольство Великобритании

5. Казармы Павловского полка

6. Мраморный дворец

7. Дом Ратькова-Рожнова

8. Посольство Дании

9. Новый клуб

10. Ново-Михайловский дворец

11. Дворец Владимира Александровича

12. Запасная половина Зимнего дворца

13. Эрмитажный театр

14. Казармы Первого батальона Преображенского полка

15. Дом Головиных

16. Особняк Абамелек-Лазарева

17. Эрмитаж

18. Зимний дворец

19. Адмиралтейство

20. Мало-Михайлове кий дворец

21. Мастерская Константина Маковского

22. Сенат

23. Синод

24. Особняк Марии Тенишевой

25. Дом Воронцова-Дашкова

26. Особняк Лазаря Полякова

27. Особняк Орлова-Давыдова

28. Дом Георгия Лейхтенбергского

29. Дворец великого князя Андрея Владимировича

30. Дом Сергея фон Дервиза

31. Старый «Донон»

32. Дом Павла фон Дервиза

33. Особняк Н. П. Румянцева

34. Дворец великого князя Михаила Александровича

35. Англиканская церковь

36. Дом Полякова

37. Дом Шведского посольства

38. Дворец великого князя Павла Александровича

39. Дворец Бобринских

40. Николаевский дворец

41. Казармы Конной гвардии

42. Главный почтамт

43. Особняк Половцова

44. Особняк Набокова

45. Дом В. Ф. Гагариной

46. Итальянское посольство

47. Германское посольство

48. Особняк Богдановичей

49. Министерство государственных имуществ Российской империи

50. Мариинский дворец

51. «Астория»

52. Исаакиевский собор

53. Военное министерство

54. Градоначальство

55. Ресторан «Вена»

56. Ателье Иды Лидваль

57. Санкт-Петербургский Императорский яхт-клуб

58. Доходный дом страхового общества «Россия»

59. Первое Российское страховое общество

60. Дом Общества поощрения художеств

61. Русский для внешней торговли банк

62. Торговый дом «С. Эсдерс и К. Схейфальс»

63. Дом «Фаберже»

64. Центральная телефонная станция

65. Дом Германа Фридриха Эйлерса

66. Русский Торгово-промышленный банк

67. Дом Жако

68. Ресторан «Кюба»

69. Дом Тедески

70. Дом Вавельберга

71. Дом Чичерина

72. Дворец Елисеева

73. Дом Пастухова

74. Торговый дом «Болин»

75. Ресторан «Малый Ярославец»

76. Азовско-Донской банк

77. Главный штаб

78. Штаб гвардейского корпуса

Введение

Легенда «блистательного Санкт-Петербурга» возникла в русском зарубежье и у оставшихся в Петрограде петербуржцев в 1920-е годы. Имперский, богатый, культурный город противопоставлялся советскому с его ОГПУ, нэпманами, героями Зощенко. Она, легенда, жива до сих пор: это интегральная часть мировоззрения жителей Петербурга, представление о прошлом как о прекрасном граде Китеже. Настоящее «великого города с областной судьбой» контрастирует с былым столичным статусом, который мы навсегда потеряли.

Со времен Петрограда и, особенно, в ленинградский период миф о Петербурге Серебряного века зиждился на представлении о роскоши и благополучии предреволюционной столицы.

С каким восторгом в городе, где вьетнамские сушеные бананы и твердокопченая колбаса почитались деликатесами, перечитывались мемуары о Петербурге 1913 года – например, «Петербургские зимы» Георгия Иванова: «Над желтизной правительственных зданий светит, не грея, шар морозного солнца. Извозчики везут седоков, министры сидят в величественных кабинетах, прачки колотят ледяное белье, конногвардейцы завтракают у “Медведя” <…> В витринах Елисеева мелькают тени ананасов и винных бутылок, призрак омара завивает во льду красный чешуйчатый хвост. Раскрасневшиеся от мороза женщины кутаются в соболя; за стеклами цветочных магазинов – груды срезанных роз».

Николай II и члены императорской фамилии на Дворцовой набережной. 1906

Миф о 1913 годе был создан в постреволюционное время настоящими и внутренними эмигрантами. И для Ахматовой, Мандельштама, Анциферова, Голлербаха, и для Иванова, Одоевцевой, Оцупа блистательный Санкт-Петербург стал воплощением потерянной России.

И из эмигрантского Парижа, и из советского Ленинграда Петербург Серебряного века мнился потерянным раем – как у Георгия Адамовича – «На земле была одна столица, все другие – просто города». Ностальгия по времени империи, когда, согласно антикоммунистической присказке, «была свободна Русь и две копейки стоил гусь», накладывалась в Ленинграде на историческое предание о столичном статусе, подпитывалась контрастом между стареющим, как на знаменитых гравюрах Джованни Пиранези, историческим центром и унылыми параллелепипедами Комендантского аэродрома и Купчино. Именно полузапретная информация о предреволюционной столице – ее рынках, журналах, архитекторах, храмах, обычаях становилась онтологической основой позднепетербургского мифа 1920–90-х годов. Своего апогея любовь к акмеизму, модерну, неоклассике достигла в 1970–80-е годы.

Предреволюционный Петербург представлялся, да и представляется до сих пор, городом высочайших приемов, майских парадов на Марсовом поле, балетов Фокина в декорациях Бакста, Шаляпина в «Иоанне Грозном», посиделок поэтов в «Бродячей собаке». Словами Осипа Мандельштама, «императорский виссон и моторов вереница». Закон и порядок: гвардия, городовые, европейски образованные чиновники. Но этот миф разбивается о факт: в 1917-м именно в нашем городе произошло, как учили советские учебники, «величайшее событие XX века» – Октябрьская революция. Именно в Петрограде в век, который мы с легкой руки Ахматовой называем Серебряным. Не в Москве, не на фронте, не на национальных окраинах, а в Петрограде. В городском социуме существовали противоречия, не разрешаемые внутри существующей политической системы.

Величественный город, одна из главных европейских столиц, в 1917 году стал местом планетарной исторической катастрофы. Да, была Первая мировая война. Но тотальная, кровавая революция произошла не в Париже и Лондоне, и даже не в Берлине и Вене, а именно в столице Российской империи – Петербурге. Значит, город был тяжело болен, хотя до поры до времени выглядел здоровым. Хотелось бы поставить диагноз – пройтись по нынешнему Петербургу в той его части, что почти не изменилась со времен Петра Столыпина и Григория Распутина, Анны Павловой и Александра Блока. Попытаться понять суть предсмертного цветения, говоря словами Анны Ахматовой, «города славы и беды» и его скорого краха.

Объезд императором Николаем II гвардейских полков во время майского парада на Марсовом поле. 1903

Блестящий фасад

Понятно, что парадный центр столицы не дает представления обо всех существенных группах населения старого Петербурга. Мы погуляем по Адмиралтейской части, северу Казанской и Спасской частей – то есть по нынешнему «золотому треугольнику» (между Невским, Фонтанкой и Большой Невой), и району Исаакиевской площади, Большой Морской улицы, Английской набережной. Пересечем Невский только для того, чтобы осмотреть квартал от площади Островского до площади Ломоносова.

Мы не увидим района между Гостиным двором и Никольским рынком – вдоль Большой Садовой, главной торговой улицы Петербурга. Не осмотрим оставшийся ломоть пролетарского Петербурга – заставы и Выборгскую сторону. Не побываем ни на студенческом Васильевском острове, ни на разночинной Петербургской стороне. В нашу книгу не вошли ни переполненные люмпенами трущобы Лиговки и Ямской, ни мелкочиновничьи Пески и Коломна.

Наш маршрут будет пролегать по самой аристократической части Петербурга. Здесь покупают, служат, проводят свободное время несколько сотен людей, определяющихся понятием «большой свет». Конечно, есть политические партии, Дума, Совет министров, владельцы огромных имений, шахт и заводов, известные всей стране писатели, профессура, публицисты. Есть митрополиты и епископы. Царю служат тысячи офицеров, столичных и провинциальных чиновников. Ну и, наконец, многомиллионный простой народ – крестьяне, рабочие, ремесленники, лавочники… Но правила, по которым живут миллионы людей, определяют не законодательные учреждения, а именно эти люди – придворные.

На государя влияют только те, кто входит в замкнутое общество, связанное родственными и служебными отношениями. Великие князья, титулованное дворянство, выпускники Пажеского корпуса, Императорского лицея, Училища правоведения и Николаевского кавалерийского училища.

После императорской четы главное место в светской иерархии занимают вдовствующая императрица и «малые дворы» – сыновья и внуки императоров со своими семьями. У каждого «малого двора» – городская и загородная резиденции, полное государственное содержание.

Со времен Анны Карениной немногое изменилось: «Петербургский высший круг, собственно, один; все знают друг друга, даже ездят друг к другу. Но в этом большом круге есть свои подразделения. Анна Аркадьевна Каренина имела друзей и тесные связи в трех различных кругах. Один круг был служебный, официальный круг ее мужа, состоявший из его сослуживцев и подчиненных, самым разнообразным и прихотливым образом связанных и разъединенных в общественных условиях.<…> Другой близкий Анне кружок – это был тот, через который Алексей Александрович сделал свою карьеру. <…> Это был кружок старых, некрасивых, добродетельных и набожных женщин и умных, ученых, честолюбивых мужчин. <…> Третий круг, наконец, где она имела связи, был собственно свет, – свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одною рукой за двор, чтобы не спуститься до полусвета, который члены этого круга думали, что презирали, но с которым вкусы у него были не только сходные, но одни и те же».

Великие князья Кирилл Владимирович (на белом коне) и Андрей Владимирович (второй справа) с генералами свиты перед Зимним. 1900-е

Члены дома Романовых среди офицеров и жен лейб-гвардии Кирасирского полка. Красное Село. 1902

«Высший свет» формально состоял из лиц, имевших право на представление императорам.

В него входили военные и гражданские чины первых четырех классов; командующие отдельными гвардейскими частями; супруги, вдовы и дочери особ первых четырех классов; супруги лиц, состоящих в звании камергеров и камер-юнкеров; супруги церемониймейстеров; дамы, бывшие фрейлинами, «каких бы чинов мужья их ни были, когда получат на это, по особым их просьбам, разрешение»; супруги флигель-адъютантов и адъютантов их императорских высочеств; супруги полковников лейб-гвардии; супруги и дочери губернских предводителей дворянства, приезжающие в Петербург, «хотя бы мужья и отцы их были чином ниже IV класса, ибо они, состоя в означенном звании, пользуются сим чином зауряд».

Этих людей мало, вместе с семьями – 3–4 тысячи человек, доли процента населения города. Но именно и почти только из этого круга выходят командиры гвардейских полков, крупные военачальники, министры, директора Императорских театров, сенаторы, члены Государственного совета.

Понаехали

Население Петербурга состояло из нескольких почти непересекающихся, замкнутых кластеров. Аристократия – только один из них. Ее состав почти не менялся на протяжении последних предреволюционных десятилетий. Но по существу кастами были и другие группы петербургского населения.

Дама в автомобиле.1910-е

Всего в 1914 году в Петербурге жило 2 млн 218 тыс. человек. Петербург был третий по населению город Европы, больше него Лондон и Париж, меньше Берлин и Москва. Численность населения стремительно росла, с 1900 по 1916 годы она увеличилась на 70 % – с 1,4 до 2,4 млн жителей.

Это был по преимуществу русский город. В 1910 году русские (вместе с украинцами и белорусами) составляли 82,7 % населения, 3,4 % – поляки, 2,5 % – немцы, 1,8 % – евреи, 1,2 % – эстонцы, 1,0 % – латыши. Представители других этнических групп – менее 1 %.

Старый Петербург – город приезжих. Коренные жители со времен первой городской переписи населения (1869 год) составляли менее трети его жителей. Согласно петербургской переписи 1910 года, в столице родились 41 % дворян, 57 % мещан и только 24 % крестьян. Среди крестьянских детей до 10 лет в Петербурге родилось 65 %, среди крестьян в возрасте от 16 до 30 лет – 11 %, от 31 до 40 – 6 %.

Омнибус на Невском проспекте. К. Булла. 1908

Петербург – крупнейший работодатель, город, где зарабатывают деньги и делают карьеру. «Питер бока повытер». Здесь, словами Алексея Ремизова, «человек человеку – бревно». Холодный, надменный, застегнутый на все пуговицы Петербург для приехавших – всегда стресс.

Сюда, в кадетские и юнкерские училища, направлялась провинциальная молодежь (часто из офицерских семей). Здесь военные академии, окончание которых резко улучшало служебные перспективы армейских капитанов и майоров.

В Петербурге располагались сорок семь высших учебных заведений – приезжие составляли почти девять десятых студентов и курсисток, здесь третий в Европе по количеству студентов университет (после Сорбонны и Берлинского) и первый по их числу Политехнический институт Императора Петра Великого.

Как и во времена Михаила Лермонтова, «на ловлю счастья и чинов» в столицу рвались молодые и не слишком люди. Некоторые преуспевали, становились председателями Совета министров (саратовский губернатор Столыпин), министрами внутренних дел (нижегородский губернатор Хвостов), военными министрами (киевский генерал-губернатор Сухомлинов).

На Невском проспекте. 1902

Из всех крупных предреволюционных писателей коренным петербуржцем был только Александр Блок. Николай Гумилев родился в Кронштадте, а детство провел в Царском Селе. Осип Мандельштам приехал в Петербург из Варшавы. Приезжими были и Куприн, и Андреев, и Горький, и Маяковский, и Хлебников.

В Петербурге не родились ни Иван Павлов, ни Дмитрий Менделеев, ни большинство других ученых. Стать светилом науки, известным инженером, успешным писателем, знаменитым врачом в столице было легче, чем в провинции (за исключением, пожалуй, Москвы).

Из крестьян

Самую большую группу новых петербуржцев составляли крестьяне. На рубеже веков ежегодно в городе оседало 40–50 тысяч мигрантов из деревни. Их доля в населении города выросла с 1890 по 1910 годы с 52,6 до 68,7 %.

Как правило, Петербург был первым населенным пунктом после родной деревни, который крестьянин видел в жизни. Все внове: железная дорога, конка, многоэтажные дома, электрическое освещение, водопровод, ватерклозет, преобладание незнакомых людей… Русский Север и Северо-Запад – основной поставщик крестьян-мигрантов в столицу заселен был редко. Деревни отстояли друг от друга иногда на десятки верст. Сеть путей сообщения разрежена, хозяйство – натуральное. Крестьянин проживал жизнь в окружении односельчан. Поездка в соседнюю деревню, на базар, в волость – события редкие и значительные. Опыт городской, тем более столичной жизни, представлялся в этих условиях погружением в своеобразный антимир.

Чтобы выжить, ассимилироваться, выстоять, надо было принадлежать к какому-нибудь сообществу, чаще всего земляческому. Ярославцы контролировали торговлю и трактирный промысел, костромичи – строительство, тверичи были сапожниками, калужане – извозчиками. Деревенских мальчиков отправляли к односельчанам-хозяевам. Они оказывались как бы в семье, жили вместе с собственником, приказчиками, преуспевали или не выдерживали стресса. Землячество выступало в роли своеобразной барокамеры, способствующей переходу от деревенской жизни к городской. Тех, кто выдерживал, ожидал приз: возвращение в деревню с немалыми для села городскими деньгами; превращение в горожанина – семейного, с приличным жалованьем старшего приказчика, буфетчика, главу строительной артели. Крестьянин мог рассчитывать на то, чтобы стать предпринимателем. Самые удачливые «питерщики» становились в Петербурге строительными подрядчиками, хозяевами мастерских, трактиров, лавок. Землячество выступало при этом поручителем, кредитором, источником необходимых связей и контактов.

Мир малого бизнеса почти не пересекался с другими социальными группами Петербурга. Здесь не бывало забастовок, хозяева не интересовались большой политикой, а разве что выборами в Городскую думу (там распределялись подряды из петербургского бюджета). Мир «апраксинцев» и «гостинодворцев» мало поменялся со времени их бытописателя Николая Лейкина: лавка, церковь, трактир (для деловых встреч), баня, газета «Петербургский листок». В Петербурге, в отличие от Москвы, позиции национальной буржуазии были слабыми: в столице не было Гучковых, Морозовых, Рябушинских. Уже дети вышедших в купцы крестьян получали среднее образование (чаще всего в училищах при немецких кирхах или в коммерческих) и стремились стать дворянами (получив орден за благотворительность или чиновничьей службой). Внуки оканчивали университеты и почти все переходили в первенствующее сословие. Елисеевы, Палкины, Меншуткины, Лейкины, Глазуновы уходили из бизнеса. Купцы не считались частью петербургской элиты, как это было в первопрестольной. Изысканное, тонное, как говорили тогда, петербургское общество смотрело на купцов с иронией, усмешкой. На купеческих дочерях гвардейские офицеры не женились, купцы за семейным столом в дворянских особняках не сиживали.

Крестьянка на Невском проспекте. 1899

Недавние деревенские жители преобладали и среди промышленных рабочих. Но на огромных столичных заводах земляческие связи слабели, постепенно начинали преобладать классовые. Более того, на заводах было распространено презрительное отношение к «деревенским» землякам, как к элементу темному, недалекому, склонному к рабскому подчинению.

Апраксин рынок. 1910-е

Став квалифицированным рабочим, крестьянин достигал потолка своей возможной карьеры. Переход на первую административную ступень в промышленности, на должность мастера была недосягаема для подавляющего большинства самых квалифицированных и знающих мастеровых. Здесь, в отличие от малого бизнеса, социальные лифты не работали: от этого у пролетариата повышенная социальная агрессивность, готовность к противостоянию с собственником и бунту против государства. И хотя промышленные рабочие составляли только 10 % населения Петербурга, именно они стали движущей силой в революциях 1917 года.

Примерно столько же, сколько промышленных рабочих, числилось в Петербурге прислуги – личной (кухарок, горничных, лакеев, поваров, нянек, гувернанток), домовой (дворников, швейцаров, водопроводчиков), учрежденческой и дворцовой. Они жили в хозяйских домах и квартирах, часто были почти членами семьи. Но у них была своя жизнь, свои конурки и комнатки около кухни, они не пользовались общим парадным ходом, а только черным. Кухарки и няньки мечтали выйти замуж за отставного гвардейского казака и принимали на кухне своих оказавшихся в столице земляков. Под одной крышей сосуществовали две цивилизации – как в «Плодах просвещения» Льва Толстого.

Лакировка галош на резиновой мануфактуре «Треугольник». 1910

Когда произошла революция, слуги пошли против хозяев. Как вспоминал в «Других берегах» Владимир Набоков о семейном особняке на Большой Морской, «я там родился – в последней (если считать по направлению к площади, против нумерного течения) комнате, на втором этаже – там, где был тайничок с материнскими драгоценностями: швейцар Устин лично повел к нему восставший народ через все комнаты в ноябре 1917 года».

Low middle[1]1
  В пер. с англ. Низший слой среднего класса.


[Закрыть]

Перед революцией Петербург – самый грамотный город России. Это не случайно. Столица (как и страна в целом) испытывала огромную потребность в сколько-нибудь образованных людях. Станочник должен уметь читать чертеж, половой и приказчик в лавке – считать деньги. Грамотность стала необходимым условием для профессионального и социального роста, от нее напрямую зависел жизненный уровень и размер заработка.

В результате грамотность городского населения стремительно росла.

Однако не будем забывать, что население столицы состояло в значительной степени из крестьян-мигрантов. Каждый год десятки тысяч новоселов прибывали в столицу, и хотя многие из них представляли такие относительно грамотные регионы, как Верхнее Поволжье, были и те, кто приехал из западных губерний – Витебской, Смоленской, Псковской, где писать и читать умело меньше половины населения.

Дом призрения малолетних бедных Императорского человеколюбивого общества. Воспитанники на уроке. Санкт-Петербург. 1900-е

В 1902 году соотношение между грамотными и неграмотными коренными жителями и приезжими выглядело так:

И Городская дума, и сами обыватели понимали необходимость начального образования. В начальной школе преподавали Закон Божий, церковное пение, чтение, письмо, начала арифметики, историю церкви и отечества.

В 1901 году в 712 начальных училищах обучалось 53,2 тыс. учащихся, в том числе 26,3 тыс. мальчиков и 26,9 тыс. девочек. К 1 января 1911 года всех начальных школ – и городских, и частных – было в Петербурге 1068. Школьным образованием было охвачено 80 % детей от 8 до 11 лет. В результате более 90 % подростков были грамотны. Если бы не постоянный приток мигрантов, молодой Петербург состоял бы поголовно из тех, кто получил хотя бы начальное образование.

При этом следует учесть, что начальные школы – замкнутая система. Общее среднее образование большинству петербуржцев было не по карману – обучение в казенном реальном училище или в гимназии стоило 50–100 руб. в год, а в частном – 100–250 руб.; средний годовой заработок петербургского фабричного рабочего составлял в 1914 году 355 руб.

Начальная школа – бесплатна, но ее выпускник не имел права автоматически продолжить обучение в среднем учебном заведении. Те, кто учились в городских училищах (как правило, четырехклассных), и питомцы гимназий, реальных и коммерческих училищ – не пересекающиеся множества.

Дореволюционная Россия не знала вечерних средних школ или, тем более, рабфаков. Похожую функцию осуществляло свыше 200 низших и средних профессиональных школ и курсов (около 20 тыс. учащихся): торговые, фельдшерские и акушерские школы, общины сестер милосердия, бухгалтерские и чертежные курсы, полковые школы (готовили унтер-офицеров), учительские семинарии и т. д.

Переход от положения «синего воротничка» к «белому» и дальнейшая карьера зависели в Петербурге не от способностей и талантов, а, скорее, от формальных результатов – наличия аттестата зрелости и диплома о высшем образовании. В результате появилась масса поверхностно образованных людей, без особых жизненных перспектив. Фельдшер никогда не станет врачом, техник или чертежник – инженером, рабочий – мастером.

Эти люди (десятки, а может быть, и сотни тысяч) читали «Петербургский листок» и газету «Копейка», исправно посещали кинематограф, ходили в Народный дом слушать Шаляпина, интересовались итогами чемпионата по цирковой борьбе и результатами расследования сенсационных преступлений. Они были читателями Максима Горького, Демьяна Бедного, Николая Брешко-Брешковского. Они с завистью и негодованием разглядывали витрины шикарных магазинов и ресторанов Большой Морской, понимая, что это не для них, работающих день и ночь, а для презренных щеголей, врагов труда.

Занятия в школе нянь Воспитательного дома. 1913

Именно они голосовали за социал-демократов и трудовиков, читали «Правду» и «Луч», становились нелегалами и бомбистами. Эта среда не была однородна: это и Сергей Есенин, и вожди балтийских матросов Анатолий Железняков, Павел Дыбенко, и важные петроградские чекисты Николай Комаров и Александр Скороходов. Это именно те, кто стал полковыми и батальонными комиссарами, председателями ревтрибуналов, секретарями райкомов. Недаром, американский историк Сэм Рамер называл Октябрьскую революцию «революцией фельдшеров». Да, ее движущей силой стали именно представители нижнего среднего класса: Никиты Хрущевы, Василии Чапаевы, Лазари Кагановичи.

Это были люди никак или почти не соприкасавшиеся с, что называется, настоящей интеллигенцией. Для них профессура, адвокаты, даже студенты были, прежде всего, баре, белоручки, бездельники. Их ослепляло чувство социальной неполноценности и ощущение социальной несправедливости.