Текст книги "Мертвая зыбь"

17

Колесников в Москве.

Он выстукивает букву за буквой на пишущей машинке, стараясь лаконично изложить суть дела, «без беллетристики», как любит говорить Старов.

«…Остановился в Ревеле в гостинице “Золотой лев”. Вечером пришел к Артамонову, не застал, пришлось ждать. Встречен был с холодной вежливостью, вручил записочку Страшкевич. Потом появился Щелгачев. Разговор принял характер допроса… Ну, в общем, я вел себя так, как было условлено. Сначала меня пробовали споить, прощупывали, я немного потянул, а затем объявил пароль и вручил шифрованное письмо. Его тут же расшифровали, и они убедились, что я действительно курьер МОЦР. На следующий день Артамонов и Щелгачев пришли ко мне в гостиницу. Откровенно говорили о ВМС – Высшем монархическом совете. Главный воротила – Николай Евгеньевич Марков, бывший член Государственной думы, известный черносотенец, затем князь Ширинский-Шихматов-отец, Тальберг, Баумгартен и известный вешатель генерал Гершельман. Щелгачев критиковал окружение великого князя Николая Николаевича, о Врангеле говорил почтительно. У него – вооруженная сила: так называемое ОРА – Объединение русской армии, затем «Союз галлиполийцев» во главе с генералом Кутеповым. Артамонов очень интересовался Якушевым. Считает его подходящей фигурой для переговоров об объединении действий заграничных белоэмигрантов и МОЦР. Верят, что в России действует солидная монархическая организация. ВМС попытается ее прибрать к рукам. Я сказал, что МОЦР – крепкий орешек и “старцам” не по зубам. Дальше обсуждали возможность установления прочной связи Ревеля с Москвой через эстонскую дипломатическую миссию в Москве. Пакеты надо посылать в Ревель на имя графа Гудовича.

Артамонов вручил мне книгу “Последние дни последнего императора” для шифровки. Указал номера страниц. О получении пакета для Якушева я буду уведомлен открыткой по адресу: Москва, Серебряный переулок. Открытка поздравительная – аист несет спеленатого младенца.

Получив открытку, следует позвонить в эстонскую миссию, попросить к телефону атташе по делам печати Романа Бирка и сказать: “Доктор Липский спрашивает, как вы себя чувствуете?” Бирк должен ответить: “Благодарю, нога не болит. Думаю начинать сеанс массажа”, – и указать день и час. Встреча наша должна произойти в кинематографе “Художественный”, на Арбате. Там условимся, где принять от него почту».

Косинов, он же Колесников, чувствовал примерно то, что чувствует актер после сыгранной трудной роли, которая ему удалась.

В юности, как и многие подростки, он увлекался похождениями Шерлока Холмса, а в зрелые годы много раз перечитывал повесть Куприна «Штабс-капитан Рыбников». Он вообще любил читать Куприна, но эта повесть пленила – особенно образ японского разведчика, его перевоплощение в русского пехотного офицера-замухрышку. Этот образ представлялся психологически верным. Но «поручик Колесников» был другой образ – офицер, который прошел через Гражданскую войну, развращенный безнаказанными грабежами, вынужденный скрывать свое прошлое под маской «экономиста», добросовестного сотрудника советского учреждения. Притом Косинов должен был играть эту роль не перед доверчивыми зрителями в театре, а перед Щелгачевым, офицером врангелевской контрразведки, и Артамоновым, прошедшим серьезную школу в английском паспортном бюро в Ревеле, то есть в отделении Интеллидженс сервис.

Артузов и Старов сочинили правдоподобную биографию Колесникову, начав с места рождения, родителей, города, где учился, где поручик проходил военную службу, кто однополчане, с кем встречался в Добровольческой армии. Надо было называть таких, кого не было в живых, или таких, с кем нельзя было столкнуться лицом к лицу, знать их внешность и характер, привычки.

Старов обладал настоящим талантом режиссера в спектаклях, где провал роли мог стоить жизни «артисту». Он имел дело на допросах с типами, подобными воображаемому Колесникову, и дополнил психологический рисунок роли характерными для белогвардейца деталями. Роль была не эпизодическая. Косинову предстояло «играть» свою роль и в Москве.

Теперь следовало запастись терпением и ждать из Ревеля открытку с аистом.

18

Все, что произошло на собрании «семерки» Стауница, обсуждалось у Артузова. Говорили о каждом члене «семерки», и в особенности о Зое.

Я к у ш е в. Я убежден, что она психически нормальна. По-видимому, на нее влияет Игорь – личность отвратительная. Мне кажется – не будь его, девчонку можно переубедить.

С т а р о в. Я ее не видел, не знаю.

Я к у ш е в. Я помню слова Феликса Эдмундовича. Он мне сказал: «Мы хотим не только карать, но и перевоспитывать людей…»

А р т у з о в. Во всяком случае, ни Игоря, ни Зою трогать нельзя. Это переполошит всех. Попробуйте, Александр Александрович, оторвать ее от этой компании. Попытайтесь. Что касается остальных, то мне кажется важным вот что: дайте им понять, что у вас есть возможность добыть деньги. Денег здесь никто не дает, нэповские деляги побаиваются (вспомните, что говорил вам Градов). За границей только обещают, и то очень мало… Постарайтесь убедить Политсовет, что у вас есть возможности… Сошлитесь на людей, которые успели переправить свои миллионы за границу. Это придаст вам вес.

П и л л я р. Мы получили сообщение из Ревеля. Почтовые сношения Высшего монархического совета с МОЦР будут происходить регулярно. Если эстонский Генштаб согласен на создание «окна» – на это надо идти. Нам выгодно знать, где будут проходить эмиссары белых, чтобы иметь за ними наблюдение. Эстонский штаб за это потребует сведений шпионского характера. Нужен хороший генштабист, наш, разумеется, который мог бы ответить так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Я к у ш е в. Относительно съезда членов МОЦР? На этом настаивает Политсовет.

А р т у з о в. Не в наших интересах активизировать контрреволюционные группы. С другой стороны, надо создать впечатление, что МОЦР – могущественная, активно действующая организация, собирающая силы. Пусть Александр Александрович поставит вопрос о созыве съезда в ограниченных размерах. Широкое представительство, мол, невозможно, на это нет средств, приезд большого количества людей с мест обратит на себя внимание… Возможен приезд тридцати – сорока человек.

С т а р о в. Пока все?

А р т у з о в. Да… Александр Александрович, если у вас сохранилась тень предубеждения против нас, пусть эти предубеждения окончательно рассеются. Мы верим вам, абсолютно верим, мы видим в вас боевого товарища и возлагаем на вас большие надежды… Это просил меня передать вам Феликс Эдмундович.

– Благодарю. – Якушев простился.

Уже дома, обдумывая все, что произошло с самого начала, вспоминая слова Артузова, Пилляра и Старова, Якушев понял, что они говорили с ним по-товарищески, не навязывали ему своих мнений. В вопросах, которые ему задавали о совещании, происходившем на Болоте, он не ощутил ни подозрительности, ни каких-либо ловушек.

Особенно тронуло Якушева то, что Дзержинский считает его своим боевым товарищем.

Феликс Эдмундович одобрил план, предложенный в тот же вечер Артузовым.

– Сколько лет этой девушке?

– Около семнадцати.

– Мерзавцы!.. Кто ее родители?

– Она сирота. Воспитывалась у родственников. Якушев будет с ней говорить.

– О ней надо позаботиться. Сделать человеком… Однако не следует думать, что все белые террористы будут похожи на нее. Скажите об этом Якушеву… Главная задача сейчас – проникновение в Высший монархический совет, командировка Якушева в Берлин. Предупредите, что там его ожидают… Он сам это увидит. Вот где настоящая школа убийц!

Якушев был на Тверской, когда Москва ответила гневной демонстрацией на убийство в Лозанне советского полпреда Вацлава Воровского. Убийство совпало с ультиматумом Керзона советскому правительству. Почти весь день пробыл Александр Александрович на улице. Он переживал то же, что переживали сотни тысяч людей. Лорд Керзон говорил с Советской страной так, словно это была английская колония. Неужели он верил в то, что угрозы и ультиматумы могут подействовать? А народ пел:

 
…Но от тайги до британских морей
Красная армия всех сильней!..
 

Воровского убил белогвардеец Конради.

Якушев вспомнил слова Дзержинского о том, что «Трест» с особым вниманием должен относиться к замыслам белогвардейцев о «терактах». Как был он прав! Враги никого не щадят! И в сознании все больше нарастало возмущение. Этр было возмущение советского человека – гражданина.

19

Весной 1923 года Роман Бирк переживал трудное время. Он знал, что по всей Эстонии шли аресты его бывших товарищей, ушедших в подполье. Это вызывало двойное чувство: боль за тех, кого ожидал военно-полевой суд, и, значит, расстрел, а затем – страх за себя.

Все чаще приходила мысль, что его положение в особняке эстонского посольства опасно. Если кто-нибудь из арестованных назовет его, Бирку припишут шпионаж в пользу Советов, и тогда… ему угрожает военно-полевой суд.

Но все эти чувства отходили на второй план, когда он видел, что в стенах посольства майор Лауриц, в сущности, выполнял работу английского разведчика. До сих пор Бирк стоял в стороне, ему не поручали секретных заданий, он занимался налаживанием добрых отношений с нэповскими коммерсантами и переводил на эстонский язык статьи из советских газет для отдела печати эстонского Министерства иностранных дел. Но в конце апреля у Бирка произошла неожиданная и имевшая для него огромное значение встреча.

В ту весну был поздний ледоход. Роман Бирк решил отправиться на прогулку, посмотреть на вскрывшуюся Москву-реку, говорили об опасности наводнения…

В этот день у Бирка произошло столкновение с советником посольства. Подражая дипломатам великих держав, он требовал чинопочитания и всячески подчеркивал разницу между собой и каким-то атташе по делам печати. Бирка это возмущало. Он еще не забыл простые товарищеские отношения между старшими и младшими командирами в Красной армии. К командующему армией он обращался: «Товарищ командарм!» – и знал, что перед ним действительно товарищ. Они делили горе и радость, между ними были подлинно товарищеские отношения, хотя у командарма больше знаний и опыта. А тут, в стенах миссии, какой-то нажившийся на войне невежественный и зазнавшийся чиновник помыкал Бирком, и это надо было терпеть. Бирк старался не попадаться на глаза послу, советнику и изобретал неотложные дела, мнимые деловые свидания и бесцельно бродил по Москве.

На крышах еще лежал смерзшийся снег, но мостовые и тротуары от него почти очистились, видны были зияющие выбоины, краска на фасадах домов облезла, и Москва выглядела грустно. Бирк видел усилия города подновить дома – кое-где они были обнесены лесами, – на Петровке чинили мостовую. Люди после тяжелой зимы повеселели, на бульварах, там, где посуше, звенел детский смех, слышались молодые голоса – девушки в красных платочках и юноши толпились за оградой университета на Моховой. Молодые люди еще донашивали студенческие тужурки. Впрочем, ни тужурок, ни фуражек почти не было видно, это было новое студенчество – рабфаковцы: рабочие, крестьяне, подобно Ломоносову пришедшие в Москву за наукой. Но теперь таких юношей были сотни, тысячи.

В таких размышлениях Бирк не заметил, как дошел по Ленивке до старого Каменного моста, который тогда назывался Большим Каменным, хотя был не большим и не каменным, а железным на каменных быках. На мосту, у перил, стояли люди, любовавшиеся ледоходом. Было что-то радующее в прибывающей воде, в том, как лед разбивался о прикрывающие каменные опоры моста деревянные выступы. Разбиваясь, перевернутые на бок льдины неслись по течению, и казалось, что это плавники гигантских рыб. Обычно мелководная в те времена, Москва-река теперь казалась большой, глубоководной и грозила наводнением. Но это не смущало москвичей. Они радовались приходу весны: ледоход до некоторой степени символизировал пробудившиеся силы страны.

Бирк стоял на мосту, смотрел на плывшие льдины и сначала не заметил, как позади остановился автомобиль. Хлопнула дверца, и какой-то военный быстрыми шагами подошел к перилам, остановился рядом, посмотрел на реку и, рассеянно взглянув на Бирка, воскликнул:

– Роман? Ты!

– Август Иванович!

– Вот встреча! – улыбаясь, заговорил военный. – Куда ты пропал? Где ты, что ты?.. Погоди… У меня час свободного времени, потолкуем.

Он подошел к автомобилю, что-то сказал шоферу и вернулся.

– Где бы нам поговорить? Какой ты франт, Роман! – Он взял Бирка под руку, и они пошли к Александровскому саду. Бирк все еще не находил слов, он только в растерянности повторял: «Август Иванович».

Да, это был его командарм, Август Иванович Корк.

– Ну, как живешь, Роман? – спрашивал Корк. – Я, признаться, думал, что тебя нет на свете. В те времена попасть в лапы белых – верная смерть. Да и теперь не легче… Мы знаем, какая судьба ждет заключенных, наших товарищей в тюрьмах буржуазной Эстонии. Рад, что ты жив.

Бирк смущенно улыбался. Они сели на скамью. В Александровском саду было еще сыро и потому пустынно.

– Я много слышал о вас, Август Иванович. Вы – герой, штурмовали Перекоп…

– Было… Теперь – мир, однако работы много, я все еще в армии. Ну а как твоя жизнь, женат? Есть дети? – Он ласково смотрел на Бирка сквозь пенсне. – Приятно встретить боевого товарища. Помнишь, что мы с тобой пережили… День провозглашения Эстонской трудовой коммуны… Правда, в Тарту она существовала только двадцать пять дней, а в Нарве – пятьдесят. Все-таки, если бы не интервенты, не белогвардейцы, не шведские и датские добровольцы, мы бы устояли. Мы хорошо дрались… Где я видел тебя в последний раз?.. Погоди, дай вспомнить.

– В Тарту, Август Иванович… Мы тогда отходили, я был в разведке, двоих товарищей убили, меня спрятали на мызе крестьяне. Жил там месяц, под видом работника…

Бирк замолчал. Ему было тяжко продолжать.

– Ну а потом?

– Потом… закопал карабин, сжег бумаги. У власти были буржуи. В феврале девятнадцатого года с советской властью в Эстонии было покончено.

– Ты думаешь, навсегда? Нет, дорогой Роман.

– Тогда я так думал…

– Те, кто ушли в подполье, думали иначе…

– Да, знаю, но это были сильные духом…

– Правда. А ты что же… себя к ним не причисляешь? – несколько холоднее спросил Корк.

– Август Иванович! Я вам скажу всю правду. Скажу все, как было. Я скрыл свое прошлое, скрыл, что я командир полка эстонской Красной армии. Разыскал своего дядю, он стал видным деятелем буржуазной республики. От него я тоже скрыл то, что я был красным командиром. Он знал только, что я был прапорщиком… И вот теперь… – Бирк вздохнул.

– Что теперь?

– Теперь, Август Иванович, вы видите перед собой, с позволения сказать, дипломата, члена эстонской дипломатической миссии в Москве. – Бирк говорил быстро, точно боялся, что его не дослушают. – Разве я не вижу, куда эти господа ведут нашу родину, как нагло обращаются с нами «великие» державы! Что для Антанты маленькая Эстония? Картофельная республика! Один из лимитрофов[11]11
  Лимитрофами называли тогда Польшу, Литву, Латвию, Эстонию и Финляндию – буржуазные государства, созданные Антантой в 1917 году и выполнявшие якобы роль «заслона» от большевистской России.


[Закрыть]! В буржуазной Эстонии настоящих героев-революционеров держат в тюрьмах, судят полевым судом, а таких, как я, превращают в лакеев. Верьте мне, Август Иванович, для меня мучительно то, что я должен скрывать свое прошлое, свои сокровенные мысли и лгать, лгать, лгать!

Август Иванович молчал, отведя глаза в сторону.

– Я сижу рядом с вами, моим командиром, и не смею вас назвать «товарищ командарм»… И мне это больно! И нет выхода, потому что я чувствую, что даже вы мне не поверите!

– Ты так думаешь? – помолчав, сказал Корк. – Правда, люди меняются, но я все-таки тебя знаю… знал, по крайней мере… Ну и что же ты думаешь делать? Продолжать лгать? Себе и другим?

– Не знаю…

– Вот это скверно, что не знаешь. Во всяком случае, так больше жить нельзя. Надо искать выход. Когда мы отступали, ты оказался в трудном положении. Другие ушли в подполье, связь с товарищами оборвалась, у тебя не хватило сил и воли, и, кроме того, ты не мог бороться в одиночку… Но теперь, когда ты понял, что тебе не место в миссии, – уйди. Что ты делаешь в миссии?

Бирк рассказал.

– Пока ты не делал ничего дурного и ничем не вредил советской власти, но, Роман, где гарантия, что эти господа не используют тебя как орудие против нас? Они ведь не только ведут с нами дипломатические переговоры. Они занимаются и другими делами.

Бирк молчал. Что он мог сказать?

– Тебе никогда не приходила в голову мысль – уйти, начать новую жизнь, вернуться в среду старых товарищей?

– Август Иванович! Можете мне верить, когда меня назначили атташе миссии в Москве, я подумал: вот выход, останусь в Москве, расскажу всю правду, как бывший красный командир оказался на службе у буржуазного правительства. И каждый раз, когда думал об этом, меня страшила мысль: кто мне поверит? Кто поверит в искренность моих слов? Мои боевые друзья погибли или брошены в эстонские тюрьмы. Здесь, в Москве, тот, кто меня знал, считает погибшим или, хуже, – предателем. Мог ли я подумать, что мой командарм так по-человечески, по-товарищески будет говорить со мной… Счастье, что я вас встретил.

– Слушай, Роман, если ты изберешь прямой и честный путь, я тебе помогу, как старому товарищу. Вдумайся в то, что происходит. Мы хотим мира, потому здесь, в Москве, и находятся посольства буржуазных стран. Но мы знаем, что кое-кто, прикрываясь дипломатическим паспортом, иммунитетом, занимается шпионажем и помогает контрреволюционерам внутри страны. Ты меня понимаешь?

– Август Иванович!.. Дорогой мой товарищ…

– Успокойся. Вот телефон… Не записывай, а запомни его. Сошлись на меня и будь откровенен с этим товарищем так же, как со мной.

Корк взглянул на часы, пожал руку Бирку и ушел. Эта встреча имела громадное значение для Романа. Спустя несколько дней, входя в кабинет посла, он услышал:

– Так будет со всеми! Мы расплатимся с ними всеми за восемнадцатый год. Никто не спрячется! Мы очистим эстонскую землю от красных!

Бирк понял, что посол говорил о казни Кингисеппа по приговору военно-полевого суда. Он знал Кингисеппа, знал других погибших товарищей, и ему трудно было не выдать своих чувств, когда видел ликование, каннибальскую радость посла и военного атташе Лаурица.

– Мы вызвали вас, Бирк, в связи с абсолютно секретным поручением. Вы должны связаться с одним человеком. Как это сделать, укажет майор Лауриц. От себя могу добавить, что это поручение касается связи миссии с нашими новыми русскими друзьями.

– И если вы его хорошо выполните, это будет иметь значение для вашей карьеры, – ухмыляясь, сказал Лауриц. – Идите и подождите меня в моем кабинете.

“Абсолютно секретное поручение”, “новые русские друзья”… Не те ли, о которых говорил Стауниц? Посмотрим, что это за поручение».

Лауриц был немногословен:

– Вам будут звонить по телефону от имени доктора Липского. Вы должны ответить: «Благодарю, нога не болит. Думаю начать сеанс массажа». Дальше вы договоритесь о времени и месте встречи. И доложите мне. Я вас больше не задерживаю.

На четвертый день после этого разговора Бирка позвали к телефону, и он услышал:

– Доктор Липский спрашивает, как вы себя чувствуете?

Он ответил так, как ему велел Лауриц. Условился о встрече, она должна была произойти в тот же вечер, на последнем сеансе в кинематографе «Художественный», на Арбате.

Начиналось то, о чем предупреждал Август Иванович Корк: Бирка делают орудием шпионажа. Правда, он будет пока только почтальоном.

– Я должен вручить пакет? И это все? – спросил Роман у Лаурица.

Тот ответил сухо:

– С этого дня вы поступаете всецело в мое распоряжение. Человеку, у которого будет в руке зеленый шарф, вы вручите пакет и договоритесь о следующем свидании. На этом свидании – место он вам укажет – вы получите от него ответное, разумеется, зашифрованное, письмо. Кроме того, при встрече в кинематографе вы скажете, что желаете увидеть одного из руководителей организации. К этому времени я подготовлю ряд вопросов, на которые эти господа должны ответить. Какого характера эти вопросы, вы, я надеюсь, понимаете.

Бирк дождался вечера… У него было время поразмыслить над тем, что должно произойти. Значит, организация, о которой говорил Стауниц, существует. Значит, она представляет опасность для Советской страны. Решил немедленно позвонить по телефону, который ему дал Август Иванович Корк, но тут же явилась мысль: надо больше узнать, собрать больше сведений. И Бирк отправился на свидание в кинематограф.

Он мельком взглянул на афишу. Шел какой-то старый-престарый фильм: «Дышала ночь восторгом сладострастья». У кассы было не много публики, и тотчас Бирк заметил человека высокого роста, который, как было условлено, держал в руке зеленый шарф. Бирк прошел мимо, человек нагнулся и сказал:

– Вы, кажется, уронили…

Бирк поблагодарил, взял бумажку. Это был билет в двенадцатом ряду. Место человека с зеленым шарфом оказалось рядом с Бирком. Справа кресло оставалось пустым. Когда погасили свет и зазвучал рояль аккомпаниатора, человек рядом сказал Бирку:

– Я – Колесников, – и, сняв пальто, положил его на пустующее кресло карманом наружу.

Бирк незаметно сунул пакет в карман. Фильм уже начали крутить – на экране дама с белым зонтиком сидела у моря и нюхала цветок.

– Мы должны с вами увидеться, – сказал человек с зеленым шарфом, – адрес – Серебряный переулок… Когда, в какой день? Удобнее всего в среду, около десяти… вечером, разумеется.

– Это безопасно? – спросил Бирк.

– Вполне.

На экране дама в белом рыдала на плече у студента…