Текст книги "Мертвая зыбь"

20

Наступила среда, и Роман Бирк получил от Лаурица вопросы, которые следовало вручить Колесникову при свидании. Оно должно было состояться на конспиративной квартире в доме по Серебряному переулку.

Взглянув на вопросы, Бирк убедился, что эстонский штаб требовал шпионских сведений о Красной армии.

Должно быть, чувства Бирка отразились на его лице, потому что Лауриц спросил:

– Вас, видимо, не устраивает такая работа?

– Почему вы так думаете?

– Я видел, с какой неохотой вы шли на первое свидание.

– У меня нет опыта.

Лауриц пристально посмотрел на Бирка и сказал:

– Мы это знаем. Ваши благожелатели в Ревеле хотели вам открыть путь к повышению в должности. Но вас, видимо, эти заботы не вполне устраивают. Кроме того, вы не находите, что ваша деятельность в должности атташе посольства утомляет вас?..

– Что вы этим хотите сказать, господин майор?

– Мы посоветовались с послом и решили, что не будем вас удерживать, если предпочтете работу в министерстве в Ревеле работе в миссии в Москве.

– Нет, вы ошибаетесь, меня вполне устраивает это поручение, и я постараюсь его выполнить как можно лучше.

Лауриц искоса взглянул на Бирка.

А Бирк подумал, что нельзя больше откладывать, и решил сегодня же позвонить по тому телефону, который ему дал Корк. Пять цифр запечатлелись в его памяти, но в этот день не было предлога уйти из посольства. До встречи в Серебряном переулке оставался один день. А тут еще, вернувшись в свою комнату, он увидел, что кто-то рылся в его вещах. Конечно, это штучки Лаурица. Бирк за ужином довольно правдоподобно изобразил человека, мучимого зубной болью, и, не съев ни крошки, отправился к зубному врачу.

На всякий случай он прошел в тот переулок, где действительно жил зубной врач и где в подъезде был телефон-автомат.

Его соединили, и Роман услышал довольно приятный голос:

– Слушаю.

– Я от Августа Ивановича…

Недолгая пауза.

– А… Слушаю вас. Вы бы желали встретиться? Не так ли?

– Да. Это возможно?

– Одну минуту, подождите…

Эта минута тянулась для Бирка долго. Затем он услышал тот же голос:

– Приходите в тот же час и день, по тому же адресу, как вы уговорились по телефону с товарищем Колесниковым.

Это смутило Бирка. Положив трубку, он медленно возвращался в посольство, раздумывая, что бы это могло значить.

Странно, что Роман Бирк в этот день почти успокоился. Но с особой силой волнение охватило его на следующий день, когда он подходил к дому, где было назначено свидание с Колесниковым. Рука дрожала, когда поднес ее к звонку. Дверь открылась. Бирка ждали. Впустил его сам Колесников, и это окончательно смутило. Бирк снял пальто, пошел за Колесниковым в комнату, похожую на столовую. За столом сидел человек. Он поднялся и протянул ему руку. В смущении Роман плохо разглядел его: запомнились лишь шелковистая темная бородка и глаза – большие и синие.

– Роман Густавович? Так?..

Бирк узнал голос человека, который говорил с ним по телефону. У него перехватило горло. Он заговорил сбивчиво, сильно волнуясь, но Артузов ободряюще, даже ласково смотрел на него, и Бирк постепенно успокоился. Рассказал о том, как после победы контрреволюции в Эстонии он скрывался, затем нашел своего дядю, легализовался и в конце концов устроился на службу в Министерство иностранных дел буржуазной Эстонии.

– Никогда не отличался твердостью характера, был молод, не имел опыта подпольщика, потерял связи с товарищами… И то, что переживаю теперь, – это возмездие мне за мою ошибку. Пока я был просто чиновником, исполнял незначительную работу в министерстве, меня не так мучили угрызения совести, хотя эта работа не подходила мне, бывшему командиру полка эстонской Красной армии… Но вот меня послали в Москву. Я стал атташе посольства по печати, узнал, какие усилия прилагает советская власть, чтобы залечить раны империалистической и Гражданской войн. Было тяжело, когда внутри страны меня рассматривали как типичного буржуазного дипломата маленькой державы – прислужника Антанты… Короче говоря, я это терпел, но меня ожидало нечто худшее. Лауриц, по распоряжению из Ревеля, решил втянуть меня в секретную работу, попросту говоря в шпионаж… Остальное вы знаете. Я сделал вывод из разговора с моим командармом Августом Ивановичем… И позвонил… Вам?

– Да. Это я ответил вам по телефону. Моя фамилия Артузов.

– Я слышал о вас.

Бирк достал из кармана какую-то книжку в переплете и положил на стол. Из другого кармана он вынул пакет, адресованный Политическому совету МОЦР. Положил его рядом с дипломатическим паспортом.

– Вот пакет Лаурица. Он требует от контрреволюционной монархической организации шпионских сведений. Вот мой дипломатический паспорт. Я отдаю его вам и понимаю, что меня можно арестовать и судить. Но я говорю это не как чиновник эстонской дипломатической миссии, а как ваш единомышленник.

Артузов взял пакет, адресованный МОЦР. Дипломатический паспорт по-прежнему лежал на столе.

– Вчера мне было сказано, что я откомандировываюсь в Ревель, в Министерство иностранных дел. Мои отношения с майором Лаурицем не устраивают посла. Я долго думал: как поступить? И вот решил – пусть моя судьба будет в ваших руках. Судите меня, я приму любое наказание. Но одно знаю, убежден, что со мной поступят справедливо. Но если мне поверите, есть и другой выход: я возвращаюсь в Ревель, в министерство, и в меру моих сил буду помогать вам рушить козни, которые изобретают лаурицы – лакеи Интеллидженс сервис. Я буду это делать по убеждению. Это будет мое возмездие за смерть Кингисеппа, Креукса и других товарищей.

Прошли, может быть, секунды, но для Бирка они тянулись долго, очень долго… Артузов и Колесников молчали.

Дзержинский предоставлял широкую инициативу своим сотрудникам. Он знал, что в их работе могут возникать такие положения, когда надо не только принимать решения мгновенно, но также мгновенно и действовать. Вместе с тем он придавал огромное значение умению наблюдать и анализировать чувства человека, судьбу которого решаешь, отличать искренность от лжи.

Именно такой случай и возник сейчас в работе Артузова.

Он вглядывался в лицо Бирка, вслушивался в его голос, чуть дрожавший, и понял, что решать надо немедленно. Как поступить? Оттолкнуть? Ободрить? Не будет ли это ошибкой? И Артузов решил:

– Спрячьте паспорт. Мы вам верим. Никогда не поздно вернуться на честный, прямой путь и служить революции. Мы принимаем вашу помощь.

– Да?.. – Бирк был так взволнован, что не находил слов. – Что я должен сказать им? Они спросят меня, как МОЦР отнеслась к записке с вопросами?

– Вы скажете: они очень довольны тем, что наконец будет налажена связь с Ревелем и эмигрантами с помощью эстонской дипломатической почты; МОЦР просит как можно скорее организовать тайный пропускной пункт – «окно» на эстонской границе – и организует безопасный переход через границу с советской стороны. Что касается вопросов эстонского штаба – скажете, что это потребует времени. Ответ будет при следующем свидании. Если будет необходимость еще раз увидеться до вашего отъезда в Ревель – вот телефон. Вам следует позвонить в десять утра, разумеется, не из миссии. Вот пакет для Гудовича в Ревель. До свидания, товарищ Бирк.

Роман Бирк в тот же день вручил Лаурицу пакет для графа Гудовича и точно передал на словах то, что сказал ему Артузов об ответах на вопросы.

– Какое ваше впечатление? Это серьезные люди?

– О да… Очень.

– Вы еще встретитесь с ними до отъезда, я надеюсь?

– Как вам будет угодно, господин майор.

Между тем Артузов доложил Дзержинскому все, что произошло при свидании с Бирком. Доложил и о том, какого мнения об этом человеке Август Иванович Корк.

– Я уверен, помощь Бирка будет ценной для «Треста».

– Зерно, брошенное в хорошую почву, не пропадает, – сказал Дзержинский. – Человек, однажды познавший свободу, будет тосковать по ней, и, если это честный человек, он вернется к нам навсегда.

Вышло так, как сказал Дзержинский. С той поры и до последнего года жизни Роман Бирк самоотверженно помогал советской власти бороться с врагами.

21

Был первый час ночи, у Якушева зазвонил телефон. В таком часу ему обычно никто не звонил. Он взял трубку и услышал голос Стауница:

– Я вас должен видеть немедленно. Нахожусь от вас в двух шагах, прошу вас выйти ко мне.

«Что могло случиться? – подумал Якушев. – Неужели кого-нибудь арестовали? Но это невероятно».

Он обычно ложился поздно и еще не успел раздеться. Через несколько минут спустился вниз, увидел Стауница. Тот сидел в сквере на скамейке и поднялся навстречу:

– Игорь покончил с собой. Бросился в пролет лестницы с пятого этажа. Готов…

– Когда это произошло?

– В девятом часу. Вечером… Он говорил мне, что за ним следят.

– Давайте разберемся, – стараясь сохранять спокойствие, сказал Якушев и сел на скамейку. – При нем были какие-нибудь документы, что-нибудь компрометирующее «Трест»?

– Абсолютно ничего.

– Он оставил записку?

– Нет. Я проник в его комнату под видом родственника, застал милицию. Понял, что никакой записки не было. Все произошло внезапно. Он жил на пятом этаже, снимал комнату у какой-то старухи. Уходя, сказал ей, что скоро вернется. Вышел на площадку и…

– Как вы узнали об этом?

– Он позвонил мне, и мы условились встретиться в восемь часов у его дома. Собирались в кинематограф. Я немного опоздал. Подошел к подъезду, его нет. Я разозлился и пошел в подъезд. И тут увидел: он лежит, вокруг люди.

– И вы только сейчас дали мне знать?

– Хотелось выяснить все обстоятельства.

– Вот к чему ведет легкомыслие. Вы привлекаете в организацию человека неуравновешенного, какого-то анархиста, психопата только потому, что он сидел с вами в лагере…

– Тогда он был вполне уравновешенным. И потом, когда он решил, что монархия – единственный выход, рассуждал вполне здраво.

– И дал браунинг девчонке и подбивал ее на теракт?

– Я ей запретил категорически.

– Запретили. Она могла не сказать вам. И что бы было?

Стауниц молчал. Слышно было, как он тяжело дышит.

– Вы – ученик Савинкова, и такая ошибка! Теперь в каждом случае, если привлекаете нового человека, будем обсуждать в штабе МОЦР. Вы понимаете, что значит самоубийство? Будет расследование. Конечно, мертвые молчат, но если осталась какая-нибудь ниточка?.. Ну, хорошо! Впрочем, совсем не хорошо. Постараемся разузнать, как пойдет дело. Спокойной ночи. Зою пришлите ко мне… Она когда узнает, может совсем свихнуться.

– Спокойной ночи.

Всегда самоуверенный и циничный, Стауниц был явно смущен.

На следующий день Якушев узнал от Старова:

– Настоящее имя этого типа не Игорь, а Антон, и фамилия по документу, впрочем, сомнительному, Шерстинкин. Писал стихи, все больше о смерти. Кокаинист. Баночки из-под кокаина выбрасывал через окно, на крышу соседнего дома. Там у водосточной трубы их не сосчитать. Я так думаю: у него была мания преследования, и притом галлюцинации. Вышел на площадку, что-то увидел и в припадке ужаса бросился… Никаких записок. Одни стихи. Вот…

Якушев прочитал:

 
…Нет, я не сумасшедший, нет!
Я вижу то, чего не видят люди, —
Зовет меня мохнатое,
Зовет проклятое…
 

Он перелистал тетрадку. Все в этом роде. Вернул Старову.

– Сегодня вечером я увижу Зою, – сказал Якушев. – Представляю себе ужас этой девочки.

Зоя пришла к Якушеву. Она ничего не знала. Он посадил ее и ласково сказал:

– Как живете, Зоя? Я вас не видел с того самого вечера.

– Живу. Мне очень тяжело… Я теперь понимаю, это было глупо. И этот браунинг… Его надо отдать Игорю. Это его.

– Он ему больше не нужен.

Она подняла на Якушева большие серые глаза:

– Разве? Он поцеловал его, когда дал мне.

– Зоя, Игорь умер, покончил с собой. Бросился с пятого этажа.

Она побледнела, задрожала, схватилась за голову:

– Нет… Нет!

– Это произошло вчера в девятом часу. Вы были близки с ним?

– Что вы? Нет! Совсем не то!

– Он был кокаинист. Вы это знали?

– Сначала не знала. Он заставил меня тоже это пробовать. Но я не могла. Он всегда боялся чего-то. Говорил, что за ним ходят, следят… Он имел страшное влияние на меня, теперь я понимаю. Говорил, что он гипнотизер. Таращил глаза. Это он сказал, чтобы я с револьвером ходила у дома Чека и стреляла в первого, кто выйдет. Он говорил: «Я бы сам, но у меня дрожат руки». Он был совсем больной, теперь мне понятно…

– Вы одна живете или с родителями?

– Я живу у родственницы. Она почти неграмотная, старенькая, но добрая. Говорить мне с ней не о чем. Я ведь учусь в консерватории. Мой профессор сказал, что у меня способности.

– Вот видите, перед вами будущее. Вам только семнадцать лет. Милая девушка, уезжайте из Москвы. Скажем, в Киев. Там тоже консерватория. Я дам вам письмо, и вас устроят, словом, вас не оставят. А с «семеркой», которая уже не «семерка», а «пятерка», я все улажу. Но помните, все, что было т а м, в этом «болоте», остается глубокой тайной. Вы погубите себя и других, если…

– Клянусь вам… памятью мамы! Она умерла от тифа три года назад, я вижу ее во сне и плачу, я так плачу…

Когда Якушев рассказал Артузову об этом разговоре, тот сказал:

– Мне кажется, что можно спасти человека. Дадим немного денег, отправим в Киев, пусть учится. Она любила его… этого Игоря?

– Не думаю. Да он и не хотел ее любви. В нем все убил кокаин. И его самого заодно.

– Стауница после этого случая вы приберите к рукам. У вас есть основание держать его в руках.

Они перешли к разговору о текущих делах «Треста».

– Ртищев поговаривает о каком-то своем питерском приятеле, камергере… Считает его знающим военное дело.

– Возражайте категорически. Нужен действительно военный, генштабист. Настаивайте на этом. Вообще реорганизацию штаба МОЦР надо провести после вашего возвращения из Берлина.

Якушев с удивлением посмотрел на Артузова.

– Да, вы командируетесь в Берлин. Официально поедете на Кенигсбергскую ярмарку по делу восстановления Волжского пароходства. На самом деле цель вашей поездки – проникновение в Высший монархический совет и в окружение бывшего великого князя Николая Николаевича. Постарайтесь добиться у него аудиенции. Это очень подымет ваше влияние здесь, среди заговорщиков. А затем – Врангель! Вы видите, как далеко идут наши планы.

Еще до того, как решилась поездка Якушева за границу, «Трест» через Романа Бирка получил важное сообщение из Ревеля от представителя Врангеля – Щелгачева.

«Сегодня ко мне явился прямо из Сербии жандармский полковник Самохвалов, направленный представителем ОРА (Объединения русской армии) из Парижа. Работа этой организации заслужила полное одобрение Врангеля. Врангель заинтересовался деятельностью “Треста” и направил ко мне, как своему представителю в Эстонии, Самохвалова. Последний сообщил мне, что у ОРА имеются свои резиденты на советской территории. По мысли Врангеля, допускается возможность подчинения резидентов “Тресту”, однако “Трест” должен принять представителя Врангеля, назначенного по соглашению с “Трестом”».

– Речь идет о «совместной» работе «Треста» с организацией белогвардейцев, – сказал Артузов, – дело серьезное. Мы тем самым подходим к Врангелю. Но принять представителя Врангеля опасно. Господа из МОЦР поднимут вокруг него шум и возню, могут проболтаться. И, чего доброго, придется арестовать его, это их спугнет. А с другой стороны, соблазнительно подойти к Врангелю и его силам.

Решили, что упускать эту возможность нельзя. Ответили, что «Трест» согласен оказывать некоторую помощь ОРА, но окончательное решение по этому вопросу будет вынесено после личного свидания представителей белогвардейцев с представителями «Треста» в Париже. Желательно, чтобы ОРА частично взяло на себя расходы по содержанию Щелгачева в Ревеле.

Это добавили для правдоподобия.

У Якушева было немало дел перед отъездом. Стауницу он сказал, что командировка весьма кстати, она продлится месяц. За это время надо установить прочную связь «Треста» с Высшим монархическим советом, с ОРА, то есть с Врангелем, и возможно, даже удастся добиться аудиенции у великого князя Николая Николаевича.

Стауниц был поражен:

– Какой, однако, размах!

– Вы остаетесь в своей группе один. Ртищев в Петрограде. Будьте осторожны, после этой истории с Игорем надо быть вдвойне осторожным. На всякий случай подготовим всеподданнейший адрес великому князю, – если удастся, вручу сам или перешлем… Еще одно: эту несчастную Зою отправим куда-нибудь в провинцию. Где она живет? Я должен ее увидеть. Девчонка напугана – будет молчать. А вам – впредь урок.

Накануне отъезда Якушев отправился на Большую Бронную, там он разыскал дом, квартиру, где жила Зоя. Ему открыли, и еще в коридоре он услышал звуки фортепьяно. «Что-то знакомое… Шопен», – подумал он, прислушался и постучал. Его не услышали. Он отворил дверь и увидел узкую комнату с одним окном, пианино, тахту и стол. В углу сидела старая женщина и что-то вязала. Все правда, как рассказывала Зоя. Увидев его, Зоя перестала играть.

– Играйте, – сказал Якушев, – я люблю эту вещь. Этюд цис моль Шопена, не правда ли?.. Играйте…

– Да, вы это любите? – Она продолжала играть и сыграла до конца. Старая женщина, видимо, смущенная приходом незнакомого человека, вышла в коридор.

– Прекрасно, сколько в этом мечтательности, чистоты, поэзии. Музыка – вот ваш путь, милая девушка… Прямой и единственный. Теперь вот что… Я уезжаю. На месяц.

Он положил на стол пакет:

– Здесь рекомендательное письмо директору консерватории из Комиссариата просвещения и немного денег. Все будет хорошо. До свидания. Желаю вам счастья.

Она проводила его и сказала:

– Все было сон… Страшный сон. Игорь… И все, что он мне внушил… Я проснулась…

И впервые на лице девушки мелькнула улыбка.

22

Бирк оправдывал доверие ГПУ. Переписка между Артамоновым, Щелгачевым и Якушевым наладилась. Колесников получал от Бирка пакеты, приходившие с дипломатической почтой, и передавал Якушеву. Внешний вид пакетов и шифровок показывал, что они побывали в руках чиновников эстонского Министерства иностранных дел и в штабе эстонской армии. Видимо, там не очень доверяли эмигрантским организациям, да и трудно было верить русским монархистам, которые все еще считали Эстонию Эстляндской губернией.

Из переписки «Треста» с Высшим монархическим советом

Ответ Артамонова (Липского) Якушеву (Федорову) на письмо Политического совета

«Сообщение о деятельности “Треста” встречено в Берлине с восторгом. Тактика Ваша нам нравится (не всем, разумеется) – Вам на месте виднее, как действовать. Вооруженные силы, которыми можно располагать за границей: полторы тысячи сабель бывшей русской конницы, в данное время она на сербской пограничной службе, несколько военных училищ и три кадетских корпуса. В Болгарии корпуса Кутепова и донцов. Мы просим Вас приехать, ждем Вас, и только Вас, чтобы решить все вопросы. Состоялся ли ваш съезд и какие вынес постановления?»

Ответ Якушева (Федорова) Артамонову (Липскому)

«Из прилагаемого постановления вы убедитесь в том, что съезд состоялся, и велико было наше огорчение, когда мы так и не дождались вашего представителя. Что касается моего приезда, то я счастлив буду, если позволят обстоятельства, повидать вас всех, дорогие собратья. Теперь текст постановления нашего съезда – приведу только начало, которое глубоко волнует: “Горестно было русскому сердцу пережить горькую весть о том, что великий князь Кирилл объявил о своих притязаниях на императорский Российский престол… Болит сердце за наше общее дело. Мы здесь, пребывая в смертельной опасности, каждодневно готовы отдать наши жизни, сознавая, что только Его Высочество великий князь Николай Николаевич, местоблюститель престола, может спасти страждущую отчизну, став во главе белой рати, как ее Верховный главнокомандующий…”

Постановление по уполномочию нашего съезда подписали: Боярин Василий, полковник Невзоров, полковник Семенов. Протоколы съезда полностью будут доставлены позднее. Душой с вами. Федоров».

– Между прочим, о стиле ваших писем, – заметил Старов. – Все эти «уповая» и «повергая к стопам» хороши в меру, но не надо пересаливать. Надо дать понять, что «Трест» работает в советских условиях и невольно поддается стилю, принятому у нас.

23

В вагоне было холодно, он был старый, его трясло и мотало.

Якушева клонило ко сну, он засыпал и пробуждался от холода и снова возвращался к мысли о том, что он, после всего пережитого, вновь едет за границу. Утром он будет на границе, там контроль паспортов. Потом Рига, и ему предстоит встреча с людьми, которые недавно действительно были его единомышленниками.

Теперь он думал о них – «они», а ведь еще не так давно это было для него «мы». То, что ему доверили Дзержинский, Артузов, Пилляр, Старов сложную задачу – проникнуть в Высший монархический совет, – довершило перемену во взглядах. Якушев думал о монархистах «они», «они», то есть враги, и это после всего, что он пережил и передумал. Он понимал трудность задачи – не все же в белой эмиграции так легкомысленны, как Артамонов, не все ослеплены ненавистью к Советам, как какой-нибудь Щелгачев. Якушев понимал, что ему придется столкнуться и с опасными противниками, к тому же видевшими в каждом приезжем из России агента ЧК.

Две ночи в вагоне были почти бессонными. Якушев размышлял, как повести себя с первой встречи. Артузов и Пилляр правы – надо держать себя независимо, не поддакивать, а вступать в спор, показать себя представителем мощной подпольной организации, заговора, за которым стоят десятки, сотни влиятельных, самоотверженных заговорщиков. «Они хотят вам верить и поверят, – говорил Артузов накануне отъезда Якушеву, – для эмигрантов сильная подпольная организация внутри Советской страны – это козырь. “Трестом” можно козырять перед иностранцами, да и все иностранные разведывательные отделы штабов тоже пожелают поставить на эту карту…»

Однако как все сложно, надо много обещать и ничего не давать, сталкивать «их» между собой, играть на амбиции всех этих господ Марковых, ширинских-шихма-товых, многое решать на месте, по обстоятельствам. «Именно поэтому выбор пал на вас, – вспомнил Якушев заключительные слова Артузова перед отъездом. – У вас достаточно самоуверенности, хорошей самонадеянности. Помните, вы ведете большую игру против врагов нашей страны и ее народа. Будьте осторожны и вместе с тем решительны».

Якушев не предполагал, что его будет волновать самый переезд границы, хотя все было благополучно, пограничник вернул ему паспорт и пожелал счастливого пути. Латвийские пограничники обошлись с ним не слишком вежливо. Офицер, в котором легко было узнать бывшего офицера царской армии, хмуро спросил о цели поездки. Якушев ответил, что едет транзитом и не обязан сообщать о целях поездки, но, так и быть, скажет:

– Я еду на ярмарку в Кенигсберг, но буду и в Берлине. А в Риге остановлюсь на несколько часов.

Повертев в руках паспорт, офицер вернул его и ушел.

Якушев перешел в другой, латвийский вагон. Пассажиров было мало, они с любопытством поглядывали на человека, едущего из Советской России, но заговорить никто не решался. До Риги доехал спокойно. В Риге, на перроне, он увидел Артамонова и, не здороваясь, как было условлено, уехал прямо в гостиницу.

Едва только успел войти в номер, послышался стук, и Якушев очутился в объятиях Артамонова. Они троекратно поцеловались.

– Бог мой, я уже потерял надежду вас видеть живым и здоровым.

– Да… тиф. Но сердце крепкое, выдержит и не то.

– А мы вас заждались… Ну, рассказывайте!

– Я бы предпочел слушать вас… Надеюсь, никто в Риге не знает о моем приезде?

– В Риге – никто, кроме меня и Арапова. Вы его, вероятно, знали. Он тоже из лицеистов, из конногвардейского полка, племянник Врангеля.

Артамонов начал с того, что в эмигрантских организациях, как всегда, сплетни, интриги, бестолковщина. Не все осторожны, много болтунов, и потому о предстоящем приезде руководителя «Треста» знают немногие.

– Отношение к «Тресту»?

– Старцы, как всегда, рутинеры, боятся провокации. В общем, в Монархическом совете главная персона Николай Евгеньевич Марков, доверенное лицо «Верховного», Николая Николаевича. Он согласен с вами встретиться.

– Марков? «Согласен»… Поразительно, мы работаем в сердце России, в нашем распоряжении беззаветно преданные люди, мы связаны с воинскими частями, возврат к монархии предрешен, а он «согласен встретиться»… Знают ли о нас члены императорской фамилии?

– Сомневаюсь. Когда вы в Берлин?

– Хоть сейчас…

– Есть вечерний поезд. Мы едем с вами, я и Арапов… Как тетушка моя, Варвара Николаевна?

– Жива, здорова. Хороша собой и по-прежнему кокетлива. Не пишите ей. Так спокойнее.

– А этот лихой поручик?

– Колесников?

– Он нам понравился. Правда, не хватает звезд с неба.

«Много вы понимаете», – мелькнуло в голове Якушева.

Артамонов ушел. Оставшись один, Якушев думал – правильно ли было все в его разговоре с Артамоновым? Первые шаги многое решают. Он посмотрел на себя в зеркало: выглядел, как в петербургские времена, – осанка, чуть заметная лысина, пенсне… «Но что делается тут? – он постучал по лбу. – Если бы мне полгода назад сказали, что я буду носить маску монархиста, я счел бы этого человека сумасшедшим. А между тем теперь это так».

Он вдруг почувствовал усталость, две ночи без сна дали себя знать. Прилег на диван и мгновенно заснул, точно провалившись в бездну. Однако спал чутко и сразу вскочил, когда услышал стук в дверь.

Вошел высокий, стройный молодой человек, по выправке – гвардейский офицер.

– Я – Арапов. Вы меня вряд ли помните. Я был в младших классах лицея.

– Не помню. Что вы на меня так глядите?

– Я вас представлял другим.

– Разочарованы?

– О нет… Преклоняюсь! Вы там герои!

– «Герои»… Это вы хватили.

– Хотелось бы поговорить…

– Успеем наговориться. В Берлине я рассчитываю пробыть неделю. Значит, едем?

– Едем. Я для того и пришел к вам. Хотелось познакомиться. Ну, до вечера…

И он вдруг обнял Якушева, прижал к груди и выбежал из комнаты. «Экспансивный молодой человек», – подумал Якушев.