Текст книги "Его повесили на площади Победы. Архивная драма"

Моника

С чем-чем, а с этим у матери Ренаты все было в полном порядке. В 1940 году в Дюссельдорфе она завела роман с высоким эсэсовским чином. На экране она умалчивает о том, где работала и как познакомилась с Еккельном. Вероятно, и дать интервью согласилась только при условии, что не будет лишних расспросов и даже ее имя не будет упомянуто (пришлось покопаться, прежде чем это имя обнаружилось – Моника). “Это была история любви, романтическая история, – говорит с экрана 85-летняя женщина, – а больше я вам ничего не скажу”.

В 1940 году Еккельн занимал высокий пост руководителя оберабшнита СС “Запад”, штаб которого располагался в Дюссельдорфе. К этому моменту их связь продолжалась три года. Ему было 45, Монике – 33 года. На ее фото и видео не заметны “следы былой красоты”, а в пожилом возрасте, по словам беседовавшего с ней израильского психолога Дан Бар-Она (о нем позже), она и вовсе “внешне вызывала глубокое отвращение”. Работала Моника в те годы служащей, ничего о характере своей службы никому, даже дочери, не рассказывала, видно, привыкла держать язык за зубами. Да и об отце всегда говорила неопределенно. Стало быть, скорее всего, то был служебный роман.

Шла война, Еккельн только что возвратился с фронта. Распорядок дня жесткий, частые совещания, поездки в Берлин к Гиммлеру. Вряд ли у него было время на то, чтобы искать женщину на стороне. Да и где – на улице, в пивной или ресторане? Он генерал СС и не мог игнорировать – пусть и формальный – кодекс СС, запрещавший беспорядочные половые связи. Оставалось лишь обратить внимание на тех женщин, которые были рядом в его аппарате.

Эту догадку, высказанную мною в журнальном отрывке из будущей книги, подтвердил Маргер Вестерман. По его сведениям, Моника какое-то время пребывала в Риге вместе с начальником-любовником в должности его секретаря. Так что Рената приезжала в Ригу искать следы не только отца, но и матери тоже.

Со слов Ренаты, отношения между родителями хранились в тайне, они встречались каждый раз в другом месте. Из близких Моника открылась только своей матери.

Возможно, Моника подумывала об аборте. О нелегальном аборте. Несмотря на возможность уголовного преследования, многие из девушек в подобном положении на них решались (600 тысяч прекращенных беременностей в год). Это к ним обращался “Лебенсборн”, советуя не делать аборты, а отдавать своих детей на попечение государства. Иначе некому будет воевать. Ей на глаза могла попасться брошюра “Лебенсборна”: “Мать незаконнорожденного ребенка в наших глазах куда ценнее тех, кто из страха перед морализаторами решается на лишение жизни своего плода”.

Юных девушек было в избытке, это молодых мужчин не доставало, ровесники были на фронте, а им постоянно напоминали об их долге перед Третьим рейхом. К концу войны, по планам Гитлера, население должно было вырасти с 80 до 120 миллионов. “Подари ребенка фюреру!” – под таким лозунгом немок призывали включиться в программу повышения рождаемости.

Виктору Клемпереру, автору опубликованных дневников того времени, “бросилось в глаза неимоверное количество беременных женщин… Раньше они скрывали, а теперь нарочито подчеркивают свою беременность. Они носят свои животы, как партийный значок”. Думаю, в большинстве случаев речь шла о матерях-одиночках. Не случайно имперский министр юстиции разрешил незамужним женщинам именоваться фрау вместо фройляйн.

В Лигу немецких девушек вступали девочки в 14 лет, в том же возрасте, что мальчики – в гитлерюгенд. “Я сам не однажды слышал, как наставницы из лиги, как правило, малопривлекательные и незамужние, просвещали своих молоденьких подопечных относительно их морального и патриотического долга – рожать детей для гитлеровского рейха в браке, если это возможно, но коль скоро невозможно, то и вне оного”. Это свидетельство американского журналиста Уильяма Ширера, в 1930-е годы корреспондента американского радио в Берлине.

Внебрачные дети

Идеология национал-социализма гласила, что долг немецких женщин – рожать расово полноценных детей. Но в Германии традиционно не приветствовалось рождение детей вне брака. Поэтому открыто поддерживать отказ от традиционной морали партия не могла.

Тайно – другое дело. К примеру, жена старшего товарища Еккельна по партии Мартина Бормана узнала об измене мужа от него самого. Сойдясь с актрисой Маней Беренс, тот не стал скрывать это от супруги: “Ты ведь знаешь мою волю! – пишет он 21 января 1944 года. – Не могла же Маня долго сопротивляться мне. Сейчас она моя, и я счастлив. Как ни странно, я чувствую себя дважды женатым мужчиной”. Фрау Герда Борман в ответном письме не только не возражает, напротив, предлагает ввести институт “чрезвычайного брака”, чтобы мужчина мог по закону иметь несколько жен. Нельзя, чтобы одинокие женщины не имели детей, но в случае с Беренс “все будет в порядке”, “я тебя знаю”. Герда предлагает план: она и Маня Беренс будут попеременно беременеть. Интересно, что в ее письмах Борману она не чуждается политики – требует от мужа скорейшего “окончательного решения еврейского вопроса”.

Согласно мечтаниям Гиммлера, каждая женщина, которая к 30 годам не завела собственного ребенка, могла бы получить его в “Лебенсборне”. А в качестве отца будущего потомства – выбрать себе одного из трех эсэсовцев. Но это были лишь планы, какими Гиммлер делился в узком кругу своих сподвижников.

Покуда же он ввел для всех неженатых членов СС процедуру получения официального разрешения на брак. “Разрешение на брак дается или нет единственно и только по критериям расовой чистоты и наследственного здоровья. Будущее за нами” (из приказа рейхсфюрера СС).

Правда, встречались незамужние женщины, которые тоже хотели, чтобы будущее было за ними. От них иной раз поступали заявки такого рода, как найденное в архивных документах письмо некой Лизы-Марии, в июле 1944 года интересовавшейся у руководства “Лебенсборн”, может ли она завести ребенка от какого-нибудь эсэсовского офицера. Не известно, добилась ли она своего, но факт – большинство отцов детей, рожденных по программе “Лебенсборн”, были женатыми членами СС. Они старательно и, видимо, не без удовольствия следовали рекомендации Гиммлера распространять свое “арийское семя”. Завидные женатые женихи, им не должно было быть отбоя от невест. Для Гиммлера брак без детей не существовал как таковой, причем сами эсэсовцы должны были в идеале иметь многодетные семьи: “Наличие множества детей – отнюдь не личное дело отдельного человека, а долг по отношению к его предкам и нашему народу”.

Гиммлер пошел еще дальше, в октябре 1939 года издав приказ, в котором были такие слова: “Высшим заданием для не состоящих в браке девушек и женщин является сохранение хорошей крови. Появление у них детей – это не ветреность, а самая глубокая нравственная серьезность матери, чьим детям суждено оказаться на поле боя, и только злой рок знает, вернутся ли они домой либо падут во имя Германии”. Приказ рейхсфюрера подвергся жесткой критике со стороны представителей вермахта и Католической церкви, он вынужден был ссылаться на одобрение, полученное от Гитлера.

Судя по записям застольных бесед фюрера, тот к такого рода вещам относился одобрительно. “И пока нам недостает 2 миллионов человек, было бы лучше, чтобы незамужняя девушка имела ребенка, а не чахла, как старая дева… В противном случае она будет истеричкой или заболеет”. Рассуждая о Тридцатилетней войне, Гитлер подчеркнул, что именно “благодаря незаконнорожденным детям нация взлетела вновь на прежние высоты”.

Не так давно в государственном архиве Берлина обнаружилось около тысячи затерянных лебенсборнских дел и в них – те самые метрики. Они снабжались грифом особой секретности и хранились отдельно от обычных записей актов гражданского состояния. Имена отцов в найденных свидетельствах о рождении детей не записывались. Место рождения – “Лебенсборн”, дата и час рождения, фамилия матери, в графе “отец” – прочерк. Правда, в метрике Ренаты нет прочерка, указаны оба родителя. В “Лебенсборне” сохранение тайны рождения не было обязательным условием, но каждая вторая мать внебрачного ребенка хотела воспользоваться предоставленной возможностью. Больше того, они были вправе в полицейских регистрационных документах указывать свое семейное положение как “вдова” или “разведена”.

Моралист

Перелистывая немецкие газеты тех лет в поисках имени Еккельна, я обнаружил упоминание о нем в выпуске от 1 июня 1937 года Frankfurter Zeitung. В репортаже из Брауншвейга сообщалось, что 31 мая он выступил на собрании членов НСДАП города Брунсвик с критикой “моды на блондинок”.

“Светлые волосы и голубые глаза еще не являются доказательством принадлежности к нордической расе, – поучал Еккельн собравшихся. – Девушка, собирающаяся выйти замуж за эсэсовца, должна полностью отвечать предъявляемым требованиям”. Что же это за требования? Оказывается, эсэсовская невеста “должна быть обладательницей имперской спортивной медали. Многие люди, даже сегодня, не могут понять смысла этого требования. А суть его в том, что Германии нужны не те женщины, которые могут лишь красиво танцевать во время пятичасового чая, а те, кто может доказать хорошее состояние своего здоровья, принимая участие в занятиях спортом. Копье для метания и трамплин более полезны для поддержания здоровья, чем губная помада”.

“Файв-о-клок” по-немецки – “чай и танцы” (Тее und Tanz), были важной частью времяпровождения молодых людей. Пятичасовой чай в Германии подразумевал еще и танцы, в том числе нежелательные с точки зрения нацистской идеологии. “Это можно было бы рассматривать как безобидное препровождение времени “приличными молодыми людьми”, если бы будоражащие, шумные и ничего не значащие пронзительные звуки не выдавались за “хорошую музыку”, – писала газета Der Stürmer 18 сентября 1937 года. Конечно, признавал автор установочной статьи, “легкая музыка не должна ограничиваться только использованием национальных, народных мелодий, она обязана изыскивать и развивать новые формы и мелодии в жанре народных песен и танцев. Легкая музыка нужна немецкому народу. Нельзя же слушать ежедневно только Бетховена, Баха или Генделя, да еще и непрерывно. Для этого люди ходят в концертные залы, а не в кафетерии”. Но нельзя пойти на попятную перед “западным влиянием”, ведь “существует громадная разница между просто усваиваемой легкой музыкой и грохотом барабанов, стиральных досок, гитар, коровьих колокольчиков, трещоток и других шумовых устройств”.

Представьте, в нацистской Германии были свои стиляги. Даже война не мешала им собираться на танцы, носить вызывающую одежду и восхищаться “британским стилем”. Зимой 1942 года об их вечеринках с просмотром американских фильмов стало известно Гиммлеру, и около 70 молодых людей из золотой молодежи Гамбурга арестовали и отправили в Равенсбрюк и Заксенхаузен.

“В их тесный круг не каждый попадал”

В “Лебенсборн” брали далеко не всех желающих. 56 % женщин, подавших заявления о приеме в “Лебенсборн”, получали по тем или иным причинам отказ. Служащие Главного управления СС по вопросам расы и поселений подвергали будущих матерей самой строгой проверке. Составлялось множество бумаг: “наследственный лист”, в котором отмечались все возможные наследственные болезни, “лист врачебного осмотра”, анкета, в которой описывались подробности зачатия ребенка, личность отца, планировался ли брак с отцом-производителем (!). В специальной анкете был пункт о густоте волосяного покрова, ибо чем меньше на теле волос, тем больше оснований считать тело арийским. Оба родителя должны были быть арийского происхождения, здоровыми и не иметь судимостей. Предполагалось составление родословной, которая должна быть прослежена по возможности до 1 января 1800 года. Женщина также должна была дать подписку, что отцом ребенка действительно является заявленный мужчина.

Начиная с июля 1938 года в каждом из заведений “Лебенсборна” три раза в неделю для будущих матерей проводились политзанятия. Они слушали записи речей партийных руководителей, читали вслух главы из “Майн кампф”, делали доклады по темам, предложенным эсэсовскими офицерами. Для многих девушек подобное времяпрепровождение едва ли могло представлять большой интерес. Но сверху спускались специальные программы: совместные чаепития, прослушивание выступлений фюрера по радио, народные песни, речи Геббельса; требовали от директоров регулярных отчетов. Матери расово полноценных детей должны иметь расовое, национал-социалистическое мировоззрение.

На стене висел портрет матери Гитлера, “самой прекрасной из всех немецких матерей”. Патриотичные немецкие матери отмечали день ее рождения (12 августа) по особо торжественному ритуалу. В большом почете была еще одна женщина-мать – Магда Геббельс, жена и ближайшая сотрудница супруга по Министерству пропаганды. Всех своих шестерых детей она приказала убить перед тем, как покончить с собой в бункере вместе с фюрером[2]2
  К слову расскажу историю, похожую на притчу. В войне выжил сын Магды от первого брака Харальд Квандт. Его дочь – внучка Магды Геббельс – вышла замуж за еврея, перешла в иудаизм и активно участвует в жизни еврейской общины Гамбурга, а ее сын – правнук Магды Геббельс – офицер ЦАХАЛ, живет в Израиле.


[Закрыть].

Ренату, как и других детей “Лебенсборна”, не крестили. Там существовал особый ритуал наречения именем, проводившийся офицером СС перед своеобразным алтарем, украшенным факелами, свастикой, флагами и портретом Гитлера. Называли детей именами, как правило, древнегерманского происхождения, подчеркивающего арийскую кровь. Мать Ренаты от имени новорожденной дала клятву верности фюреру и рейху. Как она вспоминает, рядом с Ренатой лежал эсэсовский меч размером больше ребенка. Сохранились лебенсборнская брошь и документ с эсэсовской эмблемой и рунической надписью: “Каждая мать хорошей крови вносит священный вклад в наше дело”.

Половина матерей оставляла здесь своих детей. Считалось, что они жертвуют их фюреру. Потом они попадали в приемные семьи – в качестве “подарка от фюрера”. “Лебенсборн” гарантировал анонимность этого решения.

Впрочем, нередко в “Лебенсборн” приходили рожать жены эсэсовцев, используя программу как возможность попасть в комфортабельные родильные дома, проводя там всего лишь несколько дней. Эта практика стала популярной в годы войны – устроиться в “Лебенсборн” считалось большой удачей. Но в первые годы существования “Лебенсборна” эсэсовские жены опасались там появляться, дабы не быть заподозренными в принадлежности к матерям-одиночкам.

Жены офицеров СС претендовали на особое обхождение, часто требовали освободить их от работ по дому, предоставить персональную палату. Словом, никак не желали “уравниваться” с матерями-одиночками вопреки национал-социалистской идее о “народной общности”. Руководитель программы Грегор Эбнер ответил на жалобу жены оберфюрера СС Дойшля, что не потерпит никаких привилегированных рожениц, даже если они являются женами высокопоставленных эсэсовцев. Его смелость объяснялась тем, что он еще до руководства первым домом “Лебенсборна” в Штайнхёринге был до 1933 года семейным врачом Гиммлера. На этот пост назначали только проверенных людей – впоследствии Эбнера сменил Макс Зольман, ветеран партии и участник “пивного путча” 1923 года[3]3
  Их обоих судили на Нюрнбергском процессе американского военного трибунала – восьмом по счету из 12 проведенных властями США в своей зоне оккупации. 10 марта 1948 года они были приговорены к двум годам и восьми месяцам заключения за членство в преступной организации (СС), но оправданы по пунктам обвинения в преступлениях против человечности.


[Закрыть].

Всего в немецких домах “Лебенсборна” по состоянию на 31 декабря 1939 года был рожден 1371 ребенок. Эбнер настаивал на том, чтобы такие дети в первую очередь передавались бездетным эсэсовским семьям. Они уже получили в свое время разрешение от рейхсфюрера СС на вступление в брак, теперь они должны были получить разрешение на усыновление ребенка. Он считал оправданным подвигать “эсэсовские пары на подобные жертвы… раз им отказано в радости рождения собственных детей, то по крайней мере они смогут за несколько лет провести бесценную воспитательную работу на пользу подрастающего поколения нашего народа”.

Вообще-то офицеры СС не стремились воплощать в жизнь идеи рейхсфюрера. Летом 1938 года Гиммлер выбрал 10 офицеров СС, которые в течение трех месяцев должны были усыновить детей из “Лебенсборна”. Девять из десяти отказались выполнить приказ и сразу же подали рапорт об увольнении из СС. В 1939 году в среднем на одну рядовую эсэсовскую семью приходилось 1,1 ребенка, на семьи руководителей СС – 1,5.

Рената некоторое время с матерью, а потом до конца войны одна жила в доме “Лебенсборна”. Вряд ли Еккельн хотел, чтобы его жена узнала, что у него есть внебрачный ребенок. Тем более что Рената появилась на свет почти одновременно с очередным его сыном.

Глава 7
“Окончательное решение”

5 мая 1941 года я был вызван к Гиммлеру. Рейхсфюрер СС приказал мне выйти в отпуск, который длился до начала войны с Советским Союзом. Гиммлер сказал мне тогда, что скоро начнется война против Советского Союза и мне будет поручено очень важное задание”.

Так Еккельн узнал об операции “Барбаросса”. Он счел нужным упомянуть на допросе, что Гиммлер отправил его в отпуск, однако умолчал о том, какими были указания, касающиеся его будущего назначения. Не упомянул он и то, что давались эти указания в присутствии Гейдриха, а это многое могло бы объяснить. Скорее всего, речь шла об “окончательном решении еврейского вопроса”.

Если кому-то надо объяснять, что такое “окончательное решение”, поясню: этим эвфемизмом обозначалось массовое уничтожение еврейского населения Европы. Правда, точно не известно, действительно ли это выражение с момента своего возникновения имело именно этот смысл и получило ли оно столь широкое употребление в Третьем рейхе, как сейчас принято думать. Симон Визенталь уже в 1980-е годы обратился с письмом к бывшему гитлеровскому министру Альберту Шпееру с вопросом, когда тот впервые это выражение услышал. Шпеер ответил, что ни Гитлер, ни Гиммлер его не употребляли, и сам он услышал его только после войны. В документах оно встречается исключительно редко, мне попалось лишь однажды: в поручении Геринга Гейдриху от 31 июля 1941 года “предоставить план по окончательному решению еврейского вопроса”. Ключевая роль в этом плане должна была принадлежать айнзатцгруппам – карательным соединениям, созданным по инициативе Гейдриха для уничтожения на оккупированных территориях “политических врагов рейха” – реальных и потенциальных.

Эскадроны смерти

Айнзатцгруппы, следовавшие за вермахтом, в свою очередь, состояли из айнзатцкоманд (иногда это слово переводят как оперативные команды) А, В, С и D, разделивших между собой фронт по географическому принципу. Их окружала полная секретность. Настолько полная, что брат Геринга Альберт, по его словам, впервые узнал о них от рейхсмаршала лишь летом 1942 года.

Согласно утвержденной Гейдрихом инструкции, подлежали уничтожению саботажники, партизаны и пропагандисты, а также враги по должности – партработники высшего и среднего звена и политкомиссары. В отдельную категорию жертв попадали “евреи в партийных и государственных учреждениях”. Тем не менее айнзатцкоманды начали убивать всех евреев, невзирая на пол и возраст. Где бы они ни появлялись, с помощью местных информаторов евреи идентифицировались и отправлялись на сборные пункты. Затем их вели или везли на грузовиках к месту казни, где уже были приготовлены траншеи, либо жертвы должны были рыть себе могилы сами. Небольшие поселения евреев уничтожались сразу, в больших городах евреев отделяли от населения и загоняли в гетто. К концу 1941 года айнзатцгруппы отчитались об убийстве миллиона (!) человек, в основном – около 700 тысяч человек – евреев.

Между прочим, подбором кадров для них занимался не кто иной, как Штреккенбах, с мая 1940 года занимавший пост начальника 1-го управления (управление кадров) Главного управления имперской безопасности (РСХА). Послушаем его: “Мне стало известно о подготовке войны против Советского Союза в мае 1941 года, когда я получил задание составить список всех говоривших по-русски сотрудников полиции безопасности и СД. Одновременно мне было сообщено число требуемых оперативных групп”.

Штреккенбах не только формировал айнзатцгруппы, но и инструктировал их командиров. На совещании в городе Претце он ознакомил их с привезенной из Берлина инструкцией, определяющей “круг особых задач айнзатцгрупп СС на территориях России”. В мае 1941 года в школу пограничной полиции прибыли 2 тысячи человек из СД, гестапо и криминальной полиции. Все прекрасно понимали, по какой разнарядке их туда прислали. Придется убивать. Кого убивать, объяснили: главное – “еврейский вопрос”.

На Нюрнбергском процессе группенфюрер СС Отто Олендорф, начальник айнзатцгруппы D, свидетельствовал, что Гиммлер в беседе с ним накануне войны наказывал уничтожать всех евреев – и женщин, и детей. Вспомнил он и то совещание с участием Штреккенбаха.

“Эймен (обвинитель от США): Кто присутствовал на этом совещании?

Олендорф: Начальники оперативных групп и команд и от Главного управления имперской безопасности Штреккенбах, который передал приказы Гейдриха и Гиммлера”.

Думаю, Штреккенбах ответственно подошел к отбору и распределению будущих убийц. Брал пример с Гиммлера, который был весьма озабочен вопросом нахождения подходящего исполнителя для каждого задания и так же придирчиво подбирал людей на ключевые посты в полицию и СС. Правда, в своих показаниях задним числом уверял, будто в те дни “считал, что использование полицейских на оккупированных территориях разлагает полицейский аппарат”.

Айнзатцгруппы находились в своего рода двойном подчинении – прежде всего они подчинялись их отцу-основателю Гейдриху, но их действия координировались высшими фюрерами СС и полиции. Одному из них – Эриху фон дем Баху – на Нюрнбергском процессе был задан вопрос: “Какова была основная задача айнзатцгрупп?” Тот ответил прямо: “Уничтожение евреев, цыган и политических комиссаров”.