Текст книги "Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница"

Дело Сольника

В ряде дел так прямо и писали – «член распущенной польской компартии». Относившийся к этой категории польских граждан Семен Сольник, 1914 года рождения, сын торговца, сапожник из города Сташев, не раз арестовывался за коммунистическую пропаганду, а в мае 1936 года за выступления на митингах в Кракове был осужден к пяти годам тюрьмы. Он поведал следователю, что был выпущен администрацией тарновской тюрьмы в числе пятидесяти других политзаключенных при подходе немцев. Спустя несколько дней оккупанты начали вновь арестовывать выпущенных из тюрьмы коммунистов, и Сольник решил, не дожидаясь повторного ареста, бежать в СССР. 15 октября 1939 года был задержан при переходе границы, куда его привел за плату один из жителей расположенной неподалеку деревни. На советской стороне он и другие беженцы целый час ждали пограничников, так как не знали, как пройти в комендатуру.

– Следствию известно, что вы перешли границу по заданию иностранной разведки, от которой имеете поручение шпионского характера. Требую признания!

– Я никакой иностранной разведки не знаю.

– Требую правдивых показаний!

Сольник всячески старался показать следователю, что он «свой». На допросе 17 мая 1940 года в днепропетровской тюрьме рассказывал, как занимался в профсоюзном кружке, где «понял всю несправедливость капиталистического строя». Демонстрировал владение марксистской премудростью, решив объяснить следователю разницу между коммунистами и социал-демократами, обвинив тех в «социал-фашизме»[6]6
  Политическое клише, согласно которому европейская социал-демократия представляла собой разновидность фашизма. Благодаря ему коммунисты сами себя лишили союзников в борьбе с Гитлером.


[Закрыть].

В конце концов, он решил, что растопил лед в сердце следователя. Вряд ли бы иначе тот стал у него интересоваться, кто может подтвердить его слова. Семен назвал два имени – Кракус Леон и Фолькенфлик Регина. Оба работали с ним в краковском подпольном комитете комсомола, а теперь они, с гордостью сообщил Сольник, сотрудники НКВД во Львове. Семен случайно встретил Регину, оказавшуюся надзирательницей в львовской тюрьме, и та пообещала, что его скоро выпустят, мол, коммунистов долго не держат. «А когда именно?» – робко поинтересовался он. И услышал в ответ: «Я не прокурор».

Она и в самом деле не была прокурором. Следователь не поленился и 20 мая 1940 года направил запрос из Днепропетровска во Львов. Но не с целью помочь подследственному – видно, рассчитывал разоблачить организованную группу врагов. Из Львова 18 июня поступил ответ за подписью двух лейтенантов госбезопасности – старшего и младшего (соответствовало воинским званиям майор и старший лейтенант) относительно названных Сольником свидетелей. «Компрматериалами на них не располагаем», – говорилось в нем. Оказалось, Регина Фолькенфлик всего лишь несколько месяцев (октябрь 1939 года – февраль 1940 года) работала надзирателем и одновременно заведующей прачечной в тюрьме номер 1 г. Львова, где и сопровождала Кракуса на допрос. «В настоящее время, – сообщалось в ответе на запрос, – трудится в пошивочной мастерской». Леон Кракус ни в каком НКВД не служил, а трудился гравером на печатной фабрике. Обоих допросили, те подтвердили, что знали Кракуса по подпольной работе в краковском комсомоле. На приговор ОСО, вынесенный 10 февраля 1940 года, это никак не повлияло – обычные три года лагерей.

Глава 2
«Почетный член юденрата»

21 июня 1941 года, суббота. «В шаббат около Замка[7]7
  Средневековый замок, перестроенный в XVIII веке польским королем Станиславом Понятовским.


[Закрыть] гуляли многие еврейские семьи, это было место отдыха для тех, кто не ездил на курорты, – вспоминал годы спустя Исаак Фельдер, один из немногих выживших узников гетто в Перемышле. – Впереди слева был теннисный корт, во время советской оккупации демонтированный, потому что советская власть считала теннис капиталистическим видом спорта. Моя семья была там, слушая прекрасную игру советского армейского оркестра. Люди пели и танцевали до позднего вечера – это был счастливый день. Той ночью фашисты начали обстрел нашей стороны Перемышля. Это было совершенно неожиданно – люди на улице говорили, что на вокзале что-то взорвалось, думали, это просто несчастный случай».

«Еврейский квартал»

Эти воспоминания я обнаружил в Сети, в «Блоге еврейского Перемышля», созданном американцем Дэвидом Семмелем, дабы потомки могли поделиться друг с другом сведениями о родине своих отцов и дедов[8]8
  http://przemysl.blogspot.com/


[Закрыть]. Иногда эти сведения возникали буквально из ниоткуда.

В мае 2020 года – самое начало пандемии – у Сильвии Эспиноса-Шрок из Майами дошли руки до того, чтобы прибраться в своей детской спальне. Там она наткнулась на картонную коробку с черно-белыми фотографиями, которую за 5 долларов зачем-то купила у уличного торговца в Нью-Йорке, еще учась в колледже, в 1990 году. На этот раз Сильвия решила рассмотреть фото повнимательнее и на одном из них обнаружила написанное от руки имя «Иоахим Геттер». Погуглив, она нашла схожее фото в «Блоге еврейского Перемышля» и написала Дэвиду Семмелю: «Я думаю, у меня есть кое-что принадлежащее вашей семье». Дэвид был ошеломлен, впервые увидев фотографии своей матери в подростковом возрасте, и еще тети Хаи и дяди Иоахима, убитых в Аушвице.

На одной из страниц блога – фото Исаака Фельдера, стоящего рядом с родителями, сестрой и братом (все они через год погибнут) у ворот в городской парк, окружавший Замок. У тех самых, на которых спустя несколько дней будет размещена табличка: «Вход евреям и собакам запрещен». «От ворот узкая тропинка вела к самой высокой вершине долины, холму Татар, названному так потому, что в Средние века Перемышль подвергся нападению войск Чингисхана», – вспоминает 70 лет спустя Исаак Фельдер на страницах блога.

Во время нападения на Перемышль гитлеровских войск вела дневник его ровесница Рения Шпигель. Она отдала дневник своему возлюбленному незадолго до того, как была убита. После окончания войны тот разыскал в Нью-Йорке мать и младшую сестру Рении, которым удалось выжить, выдав себя за полек, и передал им ее записи. Рения жила в Перемышле у бабушки и разделила судьбу оставшихся в городе евреев, не сумевших эвакуироваться (какая такая эвакуация в неразберихе первых трех дней войны!).

В гетто

«Сегодня я хочу поговорить с тобой, как пока еще свободный человек, – писала, обращаясь к своему дневнику, 16-летняя Рения Шпигель. – Сегодня я как все… Завтра я должна буду начать носить белую нарукавную повязку. Для тебя я всегда остаюсь той же самой Ренией, другом, но для других я буду неполноценной. Я стану кем-то, кто носит белую повязку с синей звездой, я буду «юде».

Началось все с того, что повсюду появились плакаты, описывающие евреев как микробов и вшей. Евреям запретили ходить по тротуарам, отныне они могли перемещаться по городу, идя по краю дороги. Не было и речи о том, чтобы они заходили, скажем, в кинотеатры. «Во избежание антисанитарии» им запретили делать покупки на рынке с восьми утра до шести вечера, а в другое время там просто не было продуктов питания. За посещение рынка в запрещенные часы жестоко избивали.

«Украдкой и неуверенно крадусь по улицам. У меня на шинели повязка. Группа оборванцев кричит мне: «Еврейка, еврейка!» …Я уже не хорошо одетая молодая женщина, не человек с университетским образованием, вообще не человек. <…> Я просто еврейская девушка, в которую можно безнаказанно плевать и бросать камни». Это из другого дневника, автор которого Александра Мандель в 1946 году передала его в Еврейскую историческую комиссию в Кракове (ныне хранится в Еврейском историческом институте в Варшаве). Александра пережила войну под чужим именем – как она пишет, по «арийским бумагам».

Поздней осенью район Гарбар, с запада, севера и востока граничивший с излучиной реки Сан, а с юга – с железной дорогой, стал «еврейским кварталом». Туда должны были переехать евреи, жившие в других частях города, все 17 тысяч человек. Потом еще свезли 5 тысяч евреев из близлежащих городков и местечек. Все чердаки, все подвалы были забиты людьми.

«Уже пять дней к гетто съезжаются телеги с мебелью, – пишет Александра Мандель. – Люди с нарукавными повязками тянут свои вещи. Они еще не знают, что это начало самого страшного, поэтому хотят принести все: мебель и посуду, стекло и вазы. Более обеспеченные используют грузовики. Бедняки приносят свои вещи на руках; потные люди возят свои вещи на тачках и разных телегах». Временно остаться в своих квартирах разрешили лишь членам городского юденрата, главой которого стал доктор права Игнатий Дулдиг.

Юденрат пытался облегчить жизнь в гетто, особенно пожилым людям, организовать хоть какую-то медицинскую помощь. Открылась бесплатная столовая для бедных, в которой работала Александра. «Здесь мы даем им черный кофе и 8 декаграммов хлеба. Нас 30 женщин, работающих здесь в две смены. Все интеллектуалки. Работа очень тяжелая. Приходится чистить несколько кубометров картошки, месить лапшу из нескольких сотен килограммов муки, мыть полы, таскать тяжелые кадки, чистить закопченные трубы и бегать из кухни к окну раздачи… Я ненавижу эту работу. Никогда в жизни я не занималась физическим трудом. Пар густой и влажный, вонючее облако запахов нищей кухни оседает на моих волосах, на всех нитях моего платья».

«Когда пришли немцы, получить работу значило все, если ты еврей, – вспоминала Ариана, сестра Рении Шпигель. – Пусть эта работа была грязной, неприятной или гораздо ниже твоего уровня образования, это не имело значения. Любое занятие, доказывавшее, что ты способен оказать поддержку военным действиям, могло спасти жизнь».

Из мужчин помоложе была сформирована трудовая колонна для работы на вермахт. Первоначально в нее входило пятьсот мужчин, со временем она выросла почти впятеро. Члены колонны работали в портновских, сапожных, столярных, слесарных и жестяных мастерских гетто, на перезарядке боеприпасов, обслуживании санитарных поездов, ежедневно возвращавшихся с Восточного фронта с ранеными, на различных строительных и дорожных работах. Перемышль был важным железнодорожным узлом «Остбан» – Восточной железной дороги, и, главное, здесь стандартная европейская колея менялась на российскую ширококолейку.

Неожиданное рукопожатие

В канун Нового, 1942 года началась реквизиция «еврейской» зимней одежды и обуви. «После Рождества нацисты объявили, что евреи должны сдать меха, потому что они необходимы немецким войскам на поле битвы, – рассказывает сестра Рении Элизабет Лещинска Беллак (в ту пору Ариана Шпигель). – …На улице немецкий полицейский останавливал евреев – мужчин и женщин, – отрывал мех с шапок или пальто и шел дальше. В некоторых случаях на улице женщинам приказывали снять обувь. Они снимали и шли домой по булыжникам в чулках».

В январе 1942 года произошло еще одно важное событие – в Перемышль прибыл и приступил к обязанностям адъютанта ортскоменданта обер-лейтенант Альберт Баттель. Немолодой человек, переваливший за пятидесятилетний рубеж, для адъютанта – в моем понимании – был несколько староват. Во всяком случае, судя по советскому фильму «Адъютант его превосходительства», который сразу приходит на память при упоминании этой должности. Но в Третьем рейхе в нее вкладывался другой смысл. Адъютант у немцев обычно был ответственным за все кадровые вопросы воинского подразделения, являлся резервом на должность командира на случай его выбытия. Баттель к тому же отвечал в ортскомендатуре[9]9
  Ортскомендатура – так назывались военные комендатуры в районных центрах, на которые возлагалось осуществление власти военного командования во всех вопросах, не входивших в зону ответственности гражданской администрации.


[Закрыть] за использование еврейской рабочей силы для обеспечения нужд вермахта. Нужды эти в Перемышле заключались в поддержании маршрута снабжения южного участка Восточного фронта.

В эсэсовских кругах Перемышля обер-лейтенант вскоре стал известен как «Почетный член юденрата». Это прозвище он получил после того, как «во время переговоров с главой юденрата сердечно пожал руку доктору Дулдигу», за что подвергся официальному выговору, сохранившемуся в его военных документах.

Немцы уважают ученые степени, отсюда уважительное упоминание «доктора» применительно к представителю «низшей расы». Игнатий Дулдиг был дипломированным юристом, получившим в университете степень доктора права. В недалеком прошлом его коллегой и тоже доктором права был Альберт Баттель.

Выжившие узники гетто помнят ходившие там слухи о том, что Баттель и Дулдиг были однокурсниками. Так ли это, мне обнаружить не удалось, но даже в этом случае сам по себе поступок обер-лейтенанта был актом отчаянной смелости. «Лица немецкой крови», которые «публично поддерживают дружеские отношения с евреями», подлежали «в воспитательных целях превентивному заключению», а в «более тяжких случаях» могли быть отправлены в концлагерь на срок до трех месяцев. Так гласил специальный акт Имперского главного управления безопасности (РХСА) от 24 октября 1941 года, принятый в рамках «мероприятий имперского правительства по исключению евреев из народной общности».

Тут еще важно, при каких обстоятельствах Баттель пожал руку бывшему коллеге. «Друг евреев», как его назвали в своей жалобе коменданту два чиновника из бюро труда, принимал главу юденрата в то время, как они должны были ожидать в приемной, да еще «на прощание дружески пожал ему руку». Такое поведение, писали они, «политически неприемлемо», а сам Баттель «недостоин носить мундир германского офицера». Вероятно, жалобщики руководствовались одним из пунктов «Директив по использованию еврейской рабочей силы», изданных в начале 1942 года: «Тот, кто поддерживает с евреями приватное общение, должен рассматриваться как еврей».

Спустя полгода – по причинам, которые назову позже, – эсэсовские чины будут рассматривать каждый шаг, предпринятый Баттелем тем летом, буквально под микроскопом. Материалы проведенного ими внутреннего расследования доступны, и из них можно почерпнуть кое-какие сведения о его биографии.

Альберт Баттель

Родился Альберт Баттель 21 января 1891 года в Силезии, в католической семье. Изучал экономику в Берлинском университете, откуда отправился на Первую мировую войну, где заслужил Железный крест второго класса. Вернулся в свой родной город Бреслау, был свидетелем охвативших город беспорядков. В ноябре 1919 года гарнизон Бреслау поднял мятеж, освободил из тюрьмы заключенных, среди которых была Роза Люксембург. После – изучал в Университете Бреслау юриспруденцию, стал доктором права и в 1925 году получил статус адвоката, а несколькими годами позже – еще и нотариуса. В Германии нотариусы – высококвалифицированные юристы с дополнительной подготовкой, которым государство доверяет в определенных вопросах свои правомочия.

В конце двадцатых годов город задыхался от безработицы, вызванной мировым кризисом. Нацисты обещали с ней покончить. В июле 1932 года Гитлер выступил с речью в Бреслау, собрав 16 тысяч слушателей, и на следующих выборах его партия получила там 43 % голосов. Через полгода он стал канцлером Германии.

Как и все юристы Третьего рейха, Баттель стал членом Союза национал-социалистических немецких юристов – крупнейшей в мире ассоциации правоведов (80 тысяч членов). Возглавил Союз Ганс Франк – адвокат, до того представлявший в суде НСДАП и лично Гитлера, будущий глава Генерал-губернаторства, впоследствии повешенный в Нюрнберге. «Фундамент всех основных законов – это национал-социалистическая идеология, в особенности же ее истолкование в партийной программе и речах фюрера, – разъяснял он германским судьям. – Вынося любое решение, спросите самих себя: «А как бы фюрер поступил на моем месте?»

К моменту прихода Гитлера к власти около 20 процентов всех немецких адвокатов (четыре тысячи человек) были евреями. В апреле 1933 года был издан указ, запрещавший заниматься юридической практикой «лицам неарийского происхождения». В крупных германских городах судей и адвокатов еврейского происхождения вышвыривали на улицу прямо из зала суда. Не в силах терпеть постоянные унижения и не имея средств к существованию, многие адвокаты-евреи покончили жизнь самоубийством (в одном только Берлине – 30 таких случаев). Лишь немногим больше ста человек удалось репатриироваться в Палестину[10]10
  Между прочим, они впоследствии сыграли ключевую роль в создании правовых основ Государства Израиль. Среди них – первый министр юстиции еврейского государства Пинхас Розен, несколько судей Верховного суда Израиля.


[Закрыть].

Закон о государственной службе от 7 апреля 1933 года предписывал немедленно изгнать из судов не только евреев, но и тех, «кто давал повод считать, что он не готов постоянно содействовать национал-социалистическому государству». Для того чтобы не давать никому такого повода, в мае 1933 года – месяце, когда в Берлине жгли книги, в нацистскую партию вступил 41-летний Баттель. Вряд ли он сделал это по идейным соображениям, скорее всего – из карьерных.

До Холокоста в Бреслау проживала четвертая по величине еврейская община в Германии – свыше 23 тысяч человек. Большинству из них пришлось пройти через все преследования, начиная с запретов на профессии и конфискации имущества и заканчивая переселением в гетто и высылкой в лагеря смерти. В этих условиях работы нотариусам прибавилось. Когда банки изымали банковские ячейки, зарегистрированные на еврейских клиентов, нотариус должен был присутствовать, чтобы зарегистрировать изъятое имущество. Нотариусы оформляли переход права собственности на конфискованные у евреев предприятия правительству либо «арийским» владельцам.

Довоенный Бреслау

Тут-то и проявились некоторые черты характера Альберта Баттеля, которые впоследствии приведут его в число «Праведников народов мира». Вместо того чтобы помогать рейху в экспроприации еврейских активов, он нотариально заверил документы, позволяющие вывезти из Германии имущество, по крайней мере, одной не бедной еврейской семьи. Глава этой семьи – Эдуард Геймс, бывший судья и известный адвокат, разбогатевший благодаря участию в банковском бизнесе, был женат на сестре (родной или двоюродной, не известно) Баттеля. Он не только сумел спасти от экспроприации значительную часть его денег, но и сопровождал его вместе с женой Хильдегард и двумя детьми в Швейцарию, чтобы убедиться, что они добрались благополучно.

У Геймса тоже была сестра, ее звали Гертруда. Она осталась в Германии, откуда осенью 1941 года была депортирована в Литву. Ее вместе с девятью тысячами высланных «евреев рейха» расстреляли в Каунасском 9-м форте 25 ноября 1941 года. К немецким евреям эсэсовцы проявили «милосердие» – они были расстреляны и похоронены в одежде, тогда как остальные – литовские евреи – перед расстрелом раздеты до белья. Это выяснилось спустя два года, в декабре 1943 года, когда эсэсовцы решили скрыть следы преступления и привезли для вскрытия захоронений и сжигания трупов группу евреев-смертников, а им удалось совершить побег и добраться до партизан.

Июнь 1942 года

В гетто стало известно, что в расположенных поблизости городах Тарнов и Жешов прошли погромы. Предполагая нечто подобное, юденрат обратился в гестапо в расчете на помощь. Почему именно туда? Гестапо – «политическая секция» полиции играла ключевую роль в отношениях с еврейским населением. Между собой полицейские называли ее «юденреферат» (еврейская секция), никакой другой «политики» там не было.

Начальник гестапо унтерштурмфюрер СС Бентин пообещал главе юденрата, что евреев Перемышля не тронут, если они «будут вести себя хорошо». «Хорошее поведение», по его словам, выразилось бы в выделении тысячи молодых и сильных мужчин для работы в Яновском лагере во Львове. Этот лагерь на Яновской улице на окраине Львова, переименованного в Лемберг, считался «трудовым», хотя по сути мало чем отличался от «лагерей смерти» – за время его существования в нем погибло от 140 до 200 тысяч заключенных. Требование Бентина было удовлетворено.

Правда, эта инициатива не нашла поддержки среди оккупационных властей. «Их вывоз вызовет серьезные заторы на железной дороге», – пожаловался в администрацию Генерал-губернаторства руководитель филиала Краковского бюро труда Нойманн.

Немецкий оккупационный режим не был единым, он состоял из трех практически автономных ветвей власти, конкурировавших друг с другом: военных оккупационных инстанций, гражданской администрации, подчиненной министерству по делам оккупированных восточных областей, и аппарата полиции и СС. Эпизод с отправкой тысячи юношей в Яновский лагерь показал, что интересы вермахта, гражданских властей и германских «силовиков» несколько расходятся.

26 июня 1942 года, за несколько часов до «перемещения» состоялась встреча представителей СС и полиции с ортскомендантом майором фон Вурмбом. Согласно рапорту начальника штаба жандармерии капитана Хааслера, на встрече Баттель «пытался защитить евреев, работавших на вермахт», активно возражал против их «перемещения». «Перемещенные» в Яновский молодые люди до того работали на вермахт, обслуживая железную дорогу. Жандарм также пишет, что «ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы обер-лейтенант доктор Баттель вмешивался в дела, которые не относятся к компетенции местного командования». Хааслер даже хотел было направить жалобу на него по инстанции, но «воздержался, чтобы не нарушить хорошее в остальном взаимопонимание между вермахтом и полицией безопасности».

Это взаимопонимание, по его словам, вскоре ухудшилось, поскольку Вурмба на посту коменданта сменил майор Лидтке, который «одобрял и поддерживал линию своего адъютанта и стремился защитить «евреев вермахта». Вурмб никак эту «линию» не поддерживал и за споры с полицией ненадолго засадил Баттеля под домашний арест.

«…Они забирали людей всю ночь, – пишет в дневнике Рения 26 июня 1942 года, в свой день рождения. – Много жертв, отцы, матери, братья. Красное море нашей крови…» Откуда кровь, поясняет ее сестра, рассказывая, как «1260 евреев погрузили в вагоны для скота и отправили на принудительные работы в Яновский. Слова гестаповцев, слова шефа гестапо Бентина были абсолютно лживыми, они обманули доверие юденрата, оказывавшего помощь в их грязной работе. <…> Гестаповцы прямо на путях расстреляли многих из родственников, пришедших проводить своих». Судя по отчету полиции безопасности, эсэсовцы собирались под шумок депортировать и членов семей тоже, а как только те попытались скрыться, решили, что проще уничтожить их на месте.

Тогда же, когда в Яновский привезли юношей из Перемышля, туда прибыла команда из Травников – учебного лагеря СС, где готовили охранников концлагерей. Ее возглавлял польский «фольксдойче» – унтершарфюрер СС Рихард Рокита, бывший музыкант еврейского кафе «Астория» в Катовицах. Расстрелы в концлагере производились под звуки созданного по его инициативе оркестра. Во главе оркестрантов (всего их было сорок человек) – профессор Львовской государственной консерватории Штрикс, автор скорбной мелодии, названной узниками «Танго смерти».

…Яновский лагерь будет ликвидирован в ноябре 1943 года, после расстрела оставшихся в живых узников казнят и музыкантов из оркестра Штрикса. Они вновь сыграют «Танго смерти» и по одному будут выходить на середину круга под пули эсэсовцев. Последним выйдет профессор и, опустив скрипку, поднимет над головой смычок и на немецком языке запоет польскую песню: «Вам завтра будет хуже, чем нам сегодня».

Мелодию «Танго смерти», как и фото лагерного оркестра, можно найти в Сети, но та ли это мелодия на самом деле, не известно. Ноты не сохранились, а несколько уцелевших узников при попытке воспроизвести ее по памяти впадали в транс или заходились в рыданиях.

К тому моменту молодых людей из Перемышля там уже не было, их увезли в Белжец. Белжец был одной из трех фабрик смерти (еще Собибор и Треблинка), выстроенных на территории Польши в рамках государственной программы Третьего рейха, согласно которой предполагалось провести «переселение» большей части еврейского населения Европы. Программа получила название «Операция «Рейнхард» – по имени убитого партизанами в Праге шефа РСХА Рейнхарда Гейдриха, того самого, который созвал 20 января 1942 года Ванзейскую конференцию об «окончательном решении еврейского вопроса».