Текст книги "Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница"

«Акция»

«Решение закрыть мост было ничем не оправданным и абсолютно недопустимым», – говорил на совещании в ортскомендатуре гауптштурмфюрер СС Мартин Фелленц, прибывший из Кракова для координации предстоящей «акции» на месте. Но из-за блокировки «еврейского квартала» возникли трудности с разгрузкой санитарного поезда, возразил ему Лидтке на это Фелленц язвительно заметил, что вермахт мог бы и сам выгрузить раненых. Разумеется, сказал он, лишение вермахта трудовой силы недопустимо, но вряд ли этот интерес в том, чтобы исключить из числа депортируемых чистильщиков сапог унтер-офицерам. Согласно рапорту, Фелленц «разъяснил майору Лидтке и присутствующим офицерам» (их было человек двадцать), что «переселение» евреев должно произойти в соответствии с приказом рейхсфюрера СС и оно будет осуществлено».

«Сегодня в Перемышле начинается переселение евреев. Переселение касается всех евреев, их жен и детей, чьи разрешения и рабочие карточки не проштампованы полицией безопасности. Каждый переселенный еврей может привезти с собой 10 кг багажа. <…> Любой еврей, который попытается избежать переселения, будет расстрелян. <…> Любой еврей, который попытается передать или отдать на хранение украинцу, поляку или другому еврею какие-либо товары (ценности, мебель, одежду), будет расстрелян…» Из объявления, расклеенного в гетто 27 июля 1942 года.

«В день первой акции в гетто Пшемысля я наблюдал из окна своего дома на улице Богуславского, как тысячи несчастных сидели на многолюдной площади» (Бернард Экерт). «В первый день операции евреев вывели на площадь Ивашкевича в окружении немцев и украинцев. Оттуда евреев отвели на вокзал» (Маркус Хэнд).

Евреев, «пригодных для транспортировки» (так – в немецких документах), пригнали на железнодорожную станцию, запихнули в товарные вагоны и отвезли в Белжец, где их немедленно отравили газом. Тех, кто пытался сопротивляться, расстреливали. В первом транспорте было 3850 человек. По окончании акции евреи были вынуждены собрать и передать полицейским властям немалую сумму денег «для оплаты транспортных расходов».

Объявление, расклеенное в гетто 27 июля 1942 года

Нетрудоспособных – детей, стариков и больных, около тысячи человек, – погрузили на восемь грузовиков и отправили в так называемое «местное переселение». Неподалеку от города их высадили и заставили раздеться, а затем залезть в вырытую яму, где они были расстреляны солдатами 1-го батальона Центрального полка полиции. В недавнем прошлом это был 307-й полицейский батальон, солдаты которого отличились в июле 1941-го в одном из первых массовых убийств евреев – в окрестностях Брест-Литовска.

Незадолго до начала уничтожения перемышльского гетто, 9 июля 1942 года, Гиммлер лично прибыл в Белосток, где посетил штаб этого полицейского полка. Рейхсфюрер СС стоял у истоков формирования полицейских сил гитлеровской Германии, поставив их под контроль СС, потом – СД.

Нахождение конечного пункта «местного переселения» – Гроховецкий лес – удалось установить лишь 60 лет спустя, на основании документов и показаний свидетелей, после чего там поставили черную гранитную плиту с посланием на двух языках: польском и иврите: «Земля, не закрой моей крови». Тогда же из немецких документов стали известны ужасающие подробности казни – дети не хотели спускаться в ров, набитый трупами, и бежали в лес, где на них начиналась настоящая охота. «Наши люди во всех случаях действовали с твердой решимостью».

В своих воспоминаниях первый комендант Аушвица Рудольф Хесс (он успел написать их до того, как его повесили в Польше) признавался, как тяжело ему было убивать по тысяче еврейских детей в день. «Когда мне приходилось толкать детей в газовые камеры, – жаловался Хесс, – у меня иногда начинали дрожать колени». Но потом перестали, так как ему все объяснил главный авторитет в этом вопросе, оберштурмбаннфюрер Адольф Эйхман. «Сначала нужно убить детей, – сказал он. – Потому что где логика, если убить взрослых мужчин, а поколение потенциальных мстителей оставить в живых».

Ровно те же слова, правда, с прямо противоположным смыслом, можно найти в эссе «Детство и смерть» Александра Гельмана, в детстве узника Бершадского гетто, где погибли 10 из 12 членов его семьи. «Я еще не понимал, что такое смерть, а уже видел десятки, сотни мертвых тел, фактически я три года жил в морге. Я скажу страшную вещь: если вы, взрослые, решите начать войну, поубивайте сначала всех детей. Потому что дети, которые останутся живыми после войны, будут сумасшедшими, они будут уродами».

Что двигало палачами? В числе прочего – страх перед возможным возмездием. «За всю историю евреев много раз пытались уничтожить, но никогда не доводили до конца, – пишет Бентин в одном из своих отчетов, приводя слова некоего гауптштурмфюрера. – Оставшиеся в живых становились могильщиками своих преследователей». По всей вероятности, говоривший в прошлом имел отношение к Компартии Германии (такое часто случалось) и, уж во всяком случае, был знаком с Коммунистическим манифестом с его тезисом о «пролетариате – могильщике буржуазии».

На самом деле немногие из выживших в Холокосте строили планы мести. Самый известный случай – создание Аббой Ковнером, одним из руководителей подполья Вильнюсского гетто, организации мстителей, охотившихся за бывшими нацистами. В планах организации была идея тотальной мести: за шесть миллионов евреев должны были погибнуть шесть миллионов немцев. Однако его план отравить ядом водопровод в Гамбурге и Нюрнберге сорвался. Удалось лишь обрызгать мышьяком хлеб в пекарне, предназначавшийся для лагеря военнопленных в Нюрнберге, где содержались бывшие эсэсовцы (были ли среди них погибшие – не известно).

После «акции»

«Ренушка не получила штамп о разрешении на работу, а оно ей было необходимо, чтобы избежать депортации, так что ей пришлось прятаться, – пишет ее сестра. – Нацисты нашли Рению Шпигель на чердаке заброшенного дома и расстреляли ее».

27 июля «акция» не закончилась. 31 июля и 3 августа было отправлено на смерть еще шесть тысяч человек.

«Четверг, 30 июля, вечер, юденрат, – пишет Александра Мандель. – Дулдиг стоит у окна на втором этаже и произносит горячую речь, призывая всех, кто не имеет штампов на карточках, собраться для «переселения». <…> Ходит множество слухов о том, куда мы направляемся. Юденрат и Дулдиг их приукрашивают: в деревню, в организованный лагерь для евреев под Львовом, управляемый дирекцией, выбранной из числа уважаемых евреев».

Александра Мандель в своих заметках клянет «семьи членов юденрата – этого клана, застрахованного от катастрофы, которая вот-вот обрушится на нас». На самом деле ни от чего они не были застрахованы. Дулдига и его заместителя расстреляли на следующий день после описываемых событий. Эта судьба ждала практически всех глав юденратов. А те, кому удалось выжить, попали под советский военный трибунал. Рука не поднимается назвать их коллаборационистами, ведь они шли на вынужденное сотрудничество с нацистами, руководствуясь желанием сохранить жизнь хотя бы части общины (и в том числе себе и своим близким). В переговорах (если их можно так назвать) с нацистами они доказывали «полезность» труда узников, в результате чего иногда удавалось сократить число отобранных для уничтожения.

Скажем, глава юденрата Виленского гетто Якоб Генс, тоже не избежавший смерти от рук нацистов, мотивировал свое участие в составлении списков на депортацию и помощь карателям со стороны «еврейской полиции» тем, что иначе число жертв было бы гораздо большим.

Адольф Гершман, возглавлявший юденрат в Жмеринке (как и Дулдиг, адвокат, владевший несколькими языками), сумел превратить гетто в источник незаменимой для вермахта рабочей силы. Но в воспоминаниях выживших узников остался образ немецкого пособника, расхаживавшего по гетто с тяжелой палкой в руке. «Он ударил меня по голове своим резиновым шлангом, – давал показания в советском военном трибунале 18 декабря 1944 года один из свидетелей по его делу, Герш Гельман. – Кончик шланга соскользнул и попал мне в левый глаз, после чего я его потерял». Представьте, избранная Гершманом стратегия выживания сработала. В Жмеринке, после освобождения советскими войсками, выжило три тысячи евреев. Возможно, это отчасти объяснялось тем, что Жмеринка входила в состав переданной немцами в румынское Губернаторство Транснистрия. В других частях оккупированной Украины погибли практически все, за малым исключением. Гершман, как «пособник», был приговорен советским военным трибуналом к расстрелу.

Благодаря Баттелю, около 3,5 тысячи работавших на вермахт евреев остались живы. Сколько из них пережили Катастрофу, не известно. В 2008 году режиссер Джон Рейли, собираясь снимать художественный фильм, посвященный Баттелю, обнаружил свидетельства трех выживших благодаря ему (двое из них были тогда детьми).

Сразу после «акции» Баттель позвонил армейскому начальству в Краков и пожаловался на нехватку рабочих в результате «переселения». Ему пошли навстречу, сказав, что все скрывшиеся «еврейские помощники» вермахта, кто не имеет удостоверения с печатью гестапо, могут явиться за ней в бюро по трудоустройству. В тот же день он присутствовал там, чтобы удостовериться в получении ими необходимого штампа.

…Их списка нигде нет, в отличие от знаменитого «списка Шиндлера», включавшего около 1200 еврейских заключенных – сотрудников его фабрики. Тот мотивировал свою борьбу за них тем же самым, что и Баттель: они, мол, вписываются в концепцию «полезного еврея», помогающего вермахту. Чтобы те или иные евреи не были отбракованы как «ненужные», старикам занижался возраст, подросткам – наоборот, прибавлялся. Примерно тем же занимался Баттель, выторговав у гестапо исключение из «акции» рабочих от 16 до 35 лет и добавляя к ним некоторых из тех, кто превышал этот предел. В их числе был Ян Цитрин – впоследствии житель Монреаля Джон Баран, чью историю я вычитал в «Блоге еврейского Перемышля».

«В сентябре 1939 года меня призвали в армию, а в начале октября, после поражения Польши, я приехал в Перемышль, где оставался и после оккупации города. <…> В сентябре 1943 года, после ликвидации гетто, я с поддельными документами покинул Перемышль и отправился в Соколики, где в течение месяца жил в крошечной комнатке на чердаке у Яна Масловского. Поскольку на чердаке было очень холодно, мне пришлось отправиться в Тарнов, где с поддельными документами спрятался в свинарнике некоего Горского».

Помимо своего рассказа о пережитом, его автор разместил в блоге «аффидевит» Майкла Кампеля, жителя Нью-Йорка, заявившего под присягой, что, будучи узником гетто в Перемышле, видел г-на Барана, ранее Цитрина, и его нынешнюю жену Мари Роуз Клигер в 1942 году, а затем, уже после своего побега из гетто, встретил его в сентябре 1943 года в Тарнове. Сам Кампель вскоре после этой встречи был пойман немцами и отправлен в концлагерь Плашов под Краковом, где пробыл до 1944 года.

Плашов – это название мне было известно. Когда в конце 1944 года концлагерь Плашов из-за приближения фронта закрыли, большинство узников – больше 20 тысяч мужчин, женщин и детей – были отправлены в лагеря смерти. Тогда же Оскар Шиндлер выторговал у командования возможность принять евреев из Плашова на свое предприятие, постепенно превратившееся в большой завод по производству эмалированной посуды для немецкой армии. Узнав о том, что 300 женщин из его списка были отправлены в Аушвиц, Шиндлер послал туда свою помощницу для переговоров об их освобождении. Та сумела договориться, пообещав платить за каждую работницу 7 немецких марок в день. Это единственный случай в истории лагерей смерти, когда людям дали возможность покинуть их территорию живыми.

Оскар Шиндлер

Еще одна связанная с этим история известна от Франсиско Вихтера, который 18-летним юношей попал в заветный «список Шиндлера». Он не раз вспоминал, как зимой 1945 года на заводе получили известие, что на ближайшей железнодорожной станции стоит на запасных путях вагон, откуда раздаются человеческие стоны. Шиндлер отсутствовал, и на станцию Троттау в сопровождении нескольких рабочих поехала его жена Эмилия. Она велела вскрыть запломбированный вагон, и в нем оказалось 110 предельно истощенных и обмороженных людей. Их не довезли до Аушвица, случился какой-то сбой, вагон отцепили и загнали в тупик, где он простоял несколько недель. Эмилия Шиндлер забрала с собой в Брунлиц (туда переместился завод из Кракова) полуживых людей, где их удалось выходить.

В «трудовом» лагере

По окончании «акции» гетто было разделено на две части, одна из которых была официально объявлена трудовым лагерем. За новые заборы из колючей проволоки вокруг его границ пришлось заплатить евреям.

Приказом, изданным Верховным командованием сухопутных войск 31 октября 1942 года, сообщалось, что отныне «рабочих евреев» можно терпеть только в лагерях, под контролем СС, «однако и там однажды евреи должны исчезнуть в соответствии с желанием фюрера», а от офицеров требуется занять «бескомпромиссную позицию» по отношению к иудаизму». «Не должно иметь места ни малейшей связи между офицером и каким-либо представителем еврейской расы», – говорилось в приказе управления кадров ОКВ. И, наконец, изданный в том же месяце приказ штаб-квартиры фюрера гласил: «Каждый офицер, несогласный с мерами против евреев, подлежит преданию военному суду». Весь этот поток «нормотворчества», скорее всего, был следствием волны, поднятой после того, как инцидент на мосту через реку Сан получил известность.

Радикальная воля нацистов к «окончательному решению еврейского вопроса» не знала границ. Пренебрегали даже здравым смыслом. В 1942 году Министерство транспорта дважды запрещало использовать железные дороги восточного направления для каких бы то ни было перевозок, не связанных с военными нуждами. Немецкой армии под Сталинградом был жизненно необходим каждый вагон с боеприпасами или пополнением, и тем не менее оба раза по настоянию СС делалось исключение для депортаций евреев в лагеря смерти – поезда и железнодорожные пути обслуживали решение «еврейского вопроса»[13]13
  Еще один пример. В конце 1944 года, когда всем было ясно, что война проиграна, Адольфу Эйхману удавалось вырывать у армейских генералов подвижной состав, которого им так не хватало, для вывоза в лагеря смерти евреев из Венгрии. «Свою войну я выиграю», – говорил он коллегам-палачам.


[Закрыть].

10 августа 1942 года Баттель созвал совещание с участием представителей гражданских властей, где объявил о решении высшего полевого командования, согласно которому евреи, работающие на вермахт, берутся под военную охрану. Вермахт вправе назначать свои собственные еврейские советы, отвечает за их безопасность, и никто иной больше не имеет права отдавать им приказы.

Присутствовавший на том совещании Бентин сделал вывод, что майор Лидтке вынашивал идею создания «образцовой еврейской общины» под защитой вермахта. И не преминул довести свое возмущение до начальства. Доложил он и о своей беседе с Баттелем и Лидтке, в ходе которой у них поинтересовался, должна ли полиция предварительно спрашивать разрешения местного командования в случае уголовного или политического преступления, совершенного евреями. Бентин полагал, что то был риторический вопрос, ответ на который подразумевался. Каково же было его удивление, когда он услышал в ответ, что полиция может «принимать меры против соответствующих евреев» лишь после получения согласия местного командования. Естественно, это вызвало его недовольство, и Бентин квалифицировал случившееся в своем рапорте как «свидетельство немецкой разобщенности».

Некоторая разобщенность и вправду имела место. На самом верху – тоже. Речь о расхождениях между Куртом фон Гинантом и Вильгельмом Крюгером по «еврейскому вопросу». Их не назовешь принципиальными – они касались лишь сроков его «решения». Крюгер стремился к скорейшей «ликвидации», а Гинант предлагал избавляться от евреев постепенно. «Немедленное удаление евреев будет иметь следствием значительное сокращение военного потенциала рейха и по меньшей мере кратковременную остановку снабжения как фронта, так и войск в Генерал-губернаторстве», – писал Гинант в штаб оперативного руководства ОКВ. Доля евреев среди квалифицированных рабочих велика, приводил он аргументы в пользу своей точки зрения, и их отсутствие скажется, в частности, на ремонте автотранспорта, поэтому отправлять их в лагеря смерти можно лишь по мере поступления замены. На его мнение ссылался майор Лидтке, которого назначили комендантом Перемышля по рекомендации генерала фон Гинанта. Оба они одновременно расстанутся со своими должностями осенью 1942 года. Фон Гинанта уволят по доносу Крюгера Гиммлеру, а его преемнику генералу Хенике придется исполнять полученную в октябре директиву о немедленной замене евреев «арийской» рабочей силой.

Впрочем, Крюгер тоже недолго усидит в своем кресле. Виной тому один из его подчиненных – Конрад Морген (1909–1982), судья эсэсовского суда. Он слишком резво расследовал факты коррупции среди высокопоставленных эсэсовцев в оккупированной Польше, в связи с чем Крюгер прикомандировал его к полевому суду отправлявшейся на Восточный фронт дивизии СС «Викинг». Это не понравилось Гиммлеру, и тот отправил на фронт самого Крюгера, и тому пришлось сменить покои Краковского замка на блиндаж дивизии «Принц Ойген», действовавшей против югославских партизан. А Моргену рейхсфюрер поручил расследовать дела о коррупции в концлагерях, пяти комендантам которых тот предъявил обвинения. Один из них – комендант упоминавшегося выше лагеря Плашов Амон Гет, попавшийся на расхищении еврейской собственности, которая по нацистским законам принадлежала рейху. Другой – комендант Бухенвальда Карл Отто Кох, расстрелянный по приговору, вынесенному Моргеном.

Кем он был, всего лишь честным служакой? Или же его настойчивость в преследовании палачей объяснялась еще и сочувствием к их жертвам? На Нюрнбергском процессе, где Морген выступал в качестве свидетеля, американский судья поинтересовался, почему он осуждал эсэсовцев лишь за кражи, в то время как в лагерях, по его же словам, постоянно происходило уничтожение множества людей. Бывший эсэсовский судья отвечал, что он никого не мог обвинить в истреблении миллионов в газовых камерах и судебное преследование за другие преступления было его единственным средством противодействия истреблению людей, остановить которое он никак не мог. В этом смысле, возможно, есть что-то общее между Моргеном и Баттелем, который в своем противостоянии эсэсовцам ссылался на интересы рейха.

«Внутреннее расследование»

Как только покончили с евреями, принялись за «своих». Правда, поначалу Баттель отделался недолгим домашним арестом. Больше того, всего через три недели после инцидента на мосту он получил звание капитана, к которому был до того представлен. Куда более болезненным для него было лишение полученной в Первую мировую войну награды – Железного креста второго класса «За военные заслуги».

Надо сказать, те немецкие офицеры, кто так или иначе помогал евреям, далеко не всегда строго наказывались. Разговоры о том, что они рисковали жизнью, несколько преувеличены. Скажем, дисциплинарными санкциями отделался военный комендант местечка Городенка Черновицкой области капитан Фриц Фидлер, укрывший во время «акции» две еврейские семьи в погребе своего дома и однажды запретивший доступ эсэсовцам к еврейским рабочим комендатуры.

Ни один военнослужащий, полицейский, жандарм или эсэсовец не был казнен за отказ участвовать в убийствах евреев. На послевоенных процессах многие из них утверждали, что подобный отказ повлек бы за собой расстрел на месте, но это, как уверяют немецкие историки, неправда, попытка оправдать свое поведение. После изучения множества документов им не удалось найти ни единого такого случая. Когда полицейские отказывались убивать безоружных людей, их, как правило, без особых последствий возвращали в свое ведомство.

Другое дело – «пособники евреев» из простых немцев. Те подвергались увольнениям и запретам на профессию, их отправляли в концлагерь (часто без указания срока), накладывались и денежные штрафы. Иногда «виновных» без суда и медицинской экспертизы помещали в психиатрические больницы, показывая остальным, что проявления солидарности с евреями – аномальное поведение и признак психической ненормальности. Как правило, помогавшие евреям понимали, на что идут. Того же Оскара Шиндлера арестовывали трижды – за «братание» с евреями и поляками и подкуп должностных лиц, и его жена Эмилия каждый раз – при помощи влиятельных друзей – вытаскивала его из гестапо.

И тем не менее в Германии находились смельчаки, демонстративно встававшие со своего места в трамвае, метро или поезде, предлагая его носителю повязки с шестиконечной звездой, ношение которой было обязательным для всех евреев старше шести лет.

В августе – сентябре 1942 года по требованию штаба СС и полиции в Кракове против Баттеля было проведено «внутреннее расследование», о котором ему самому не было известно. В архивах сохранились 40 страниц свидетельских показаний. Против «адвоката евреев доктора Баттеля» давали показания те же эсэсовцы, имена которых упомянуты выше – Беттин, Фелленц и другие.

В ходе внутреннего расследования из местных органов НСДАП в СС сообщили, что «доктор Баттель не имеет никаких заслуг перед партией». Это, похоже, не совсем так, иначе вряд ли его сделали бы членом гаулейтунга, правда, временно. Гаулейтунг был высшим партийным органом в каждой административно-территориальной единице – гау (обком по-нашему), подчинявшейся аналогу ЦК – рейхслейтунгу.

Правда, в 1936 году Баттель предстал перед партийным судом за предоставление экс-адвокату-еврею ссуды, вернуть которую тот должен был путем отработки в офисе Баттеля. Высший партийный суд вынес ему предупреждение и лишил права занимать должности в партии в течение одного года.

К результатам расследования проявил интерес рейхсфюрер СС собственной персоной. Однако, изучив материалы, он почему-то решил правовых мер к Баттелю покуда не предпринимать и поставил вопрос о его наказании «по партийной линии». И направил всю компрометирующую Баттеля документацию самому Мартину Борману, начальнику партийной канцелярии. В сопроводительном письме от 3 октября 1942 года Гиммлер сообщает дорогому товарищу по партии («lieben Parteigenossen»), что отдал приказ арестовать Баттеля, как только окончится война, а до того советует привлечь его к партийному суду и исключить из НСДАП.

Чем объясняется подобная снисходительность второго по могуществу человека в рейхе? Почему с Баттелем не расправились сразу? Думаю, Гиммлер понимал, что судебный процесс, даже в военном суде, мог бы вынести наружу тщательно скрываемые ото всех массовые убийства евреев. Потому он, возможно, и отказался от дисциплинарного слушания «дела Баттеля», которое неизбежно крутилось бы вокруг «переселения» евреев. К тому же, вероятно, ему не хотелось выносить сор из избы. Я имею в виду расхождения армии и СС по «еврейскому вопросу». Так это или не так, но Баттель оставался на своей должности в Перемышле еще целый год. Сам он после войны объяснял это покровительством со стороны военного коменданта Кракова генерал-майора фон Хеберта и его адъютанта.

Впрочем, это не помешало Гиммлеру тогда же выпустить указание, предписывающее «без всякого снисхождения действовать против тех, кто, исходя якобы из интересов вооруженных сил, противится обращению с евреями, – на деле они хотят лишь поддержать евреев и их гешефты».

История Баттеля – это еще и история его непосредственного начальника, поддержавшего своего адъютанта, ведь только он мог отдавать приказы. Майор Макс Лидтке в глазах эсэсовцев был не менее «виноватым», чем Баттель. Его формально не наказали лишь потому, что он занимал свой пост всего несколько дней. Лишь спустя два месяца, 30 сентября 1942 года, Лидтке уволили с должности коменданта и перевели на Восточный фронт – в 1-ю танковую армию, воевавшую на Северном Кавказе.