Текст книги "Женщина с Альтаира"

Глава 3. ПОДАРКИ ОТ ДУШИ

Дэвид оборудовал для Эриан чудесную мастерскую, где она могла сутки напролет делать свои милые безделушки. Эриан сидела там целыми днями и не позволяла никому, даже Дэвиду, смотреть, чем она занимается. Несколько недель она работала не покладая рук и однажды пришла к обеденному столу с видом пай-девочки, ожидающей заслуженных похвал. При этом она что-то прятала в складках платья – я не разглядел, что именно.

На ее голове красовалось нечто вроде тиары, которая очень шла к ее аметистовым волосам и маленькому личику: изящная вещица, из причудливо переплетенных платиновых и золотых проволочек, напоминающая изысканный венок и украшенная безупречным кристаллом, который она сама отшлифовала. Я никогда не видел такого типа огранки.

Она высыпала свой блестящий груз на скатерть.

– Смотрите, я сделала подарок для каждого. Вы должны носить их, иначе я буду очень огорчена.

Перед нами лежали очень красивые вещи.

Дэвиду и мне она сделала кольца: на ее родной планете мужчины любят украшения не меньше женщин, но пуританские нравы Земли требовали снисхождения.

Моей сестре предназначалось ожерелье – такое, от которого не отказалась бы ни одна девушка, даже если бы его предлагал сам дьявол.

Присутствующие изумленно ахнули.

Дэвид выразил сожаление, что не знал об этом таланте своей жены: с помощью таких штучек можно сколотить неплохое состояние, – но Эриан только покачала головой:

– Нет. Они для подарка и должны делаться от души. Иначе я не могла бы их изготовить.

Все камни имели одну и ту же огранку, весьма необычную, на мой взгляд.

Это случилось ровно через восемь дней после раздачи подарков. Дэвид отправился по делам в город, а Марта и я решили провести уик-энд в лесу, неподалеку от дома.

Вдруг из усадьбы раздался крик, и мы со всех ног бросились туда. Нельзя было установить, кто кричал, но я почему-то был уверен, что это Бэт. Затем к этим отчаянным воплям примешались другие звуки. Я бежал как угорелый. Вскоре из леса мы попали в старый, заброшенный яблоневый сад. Яблони здесь давно перестали плодоносить и теперь разрослись, как настоящие лесные деревья.

Бэт взобралась на одного из этих сучковатых ветеранов. Платье ее было изодрано и окровавлено, на лице тоже виднелась кровь. Ее крики уже не имели никакого смысла: еще минута – и она упадет.

Под деревом стоял мой породистый дог-гигант Бек. Он прыгал, его зубы сверкали на солнце, словно ножи, и щелкали в каком-нибудь дюйме от ног Бэт, прижавшейся к стволу яблони. Прыгая, животное издавало странные, душераздирающие стоны. Похоже, что дог испытывал величайшие муки и всеми силами умолял невидимых мучителей отпустить его.

Я окликнул Бека. Он повернул голову, жалобно взглянул на меня, а затем снова вернулся к упорным попыткам прикончить мою сестру. Со мной была тяжелая трость, с которой я обычно гулял по окрестностям, и я ударил собаку массивным набалдашником. Бедный Бек! Он испустил дух через одну или две минуты и даже не пытался защищаться. Я подхватил рухнувшую с дерева Бэт, и мы с Мартой потащили ее на руках домой.

Эриан была дома. Она вскрикнула от ужаса и наклонила голову. Я помню, как в полутемном холле на лбу ее блеснул кристалл.

Прибежали перепуганные служанки и взяли Бэт, а я позвонил в город Дэвиду и доктору.

Потом я занялся бренди и тоником.

Скоро появилась Бэт, больше испуганная, чем раненная. Она рассказала, что смотрела на нас с Мартой и вдруг невесть откуда выскочил Бек и безо всяких причин попытался перегрызть ей горло.

– Я никогда не делала ему ничего плохого, – всхлипывала она. – Я любила его, и он любил меня. Наверное, он взбесился.

На мое счастье, вскоре приехал доктор и занялся Бэт. Бека увезли на вскрытие.

Пес оказался не бешеным, но были обнаружены признаки какой-то другой болезни. Я сжег свою трость. Я не мог забыть, как стонал Бек, как он смотрел на меня, умирая. Дэвид бросил мне несколько злых слов, и я чуть не ударил его, что было бы некрасиво в данных обстоятельствах.

Как бы то ни было, но собака умерла.

Бэт поправилась. Со временем нервы у всех успокоились, и даже Бэт устала говорить об этом случае. Наступал день рождения Дэвида. Эриан усиленно готовилась к празднеству, непрерывно задавая нам вопросы относительно того, что должно быть сделано по нашим обычаям, и дополняя кое-что свое.

Дэвид любил пышность, так что снова был организован большой обед и созвана куча народу. Теперь Эриан завоевала признание. К этому времени все уже успели пошушукаться с ней. Успех ее был куда более значительным, чем в первый раз.

Некоторые женщины даже решили, что с такой милой и несчастной крошкой не стоит быть чересчур суровыми.

Марта и я удалились в библиотеку, чтобы поцеловаться на свободе. Через закрытую дверь мы слышали, как поет Эриан.

Она пела не то, что прежде, не те полные страстной тоски мелодии, а что-то веселое и озорное. Когда она замолчала, из гостиной вновь послышалась беспечная болтовня гостей.

Так прошло около часа. И вдруг веселый шум праздника прорезали чьи-то отчаянные крики. Я вообразил, что начался пожар, и помчался к выходу. Гости столпились на веранде и с любопытством вглядывались в темноту, пытаясь понять, по какому случаю поднялась такая суматоха.

Среди собравшихся была и Эриан.

Конюшни и большие открытые загоны располагались довольно далеко от дома. На полпути я встретил бежавшего ко мне Джемиссона, моего старшего грума.

– Мисс Бэт! – кричал он.

Лицо его было белым, как мука.

– Скорее!

Я прибавил ходу, но страшное предчувствие – не предчувствие даже, а холодная уверенность, от которой мышцы цепенели и к горлу подкатывался тошнотворный комок, – овладело всем моим существом: зачем так спешить? Теперь уже поздно.

В той конюшне жила старая, чистых кровей кобыла, ласковая, как котенок. Она уже давно не работала и доживала свой век, так сказать, на пенсии. Бэт обожала ее. Как только моя сестра появлялась там, старая Хейзл начинала перебирать негнущимися ногами и обнюхивать ее руки в ожидании сахара.

Теперь здесь горели прожекторы, и в их лучах силуэты людей и лошадей сливались в одну серую бурлящую массу, а человеческие крики и конское ржание сплетались в тревожный, настойчивый гул. Хейзл прижалась к ограде загона. Каждый мускул ее тела дрожал, темная шкура покрылась потом. На копытах кобылы алели пятна крови.

Бэт была мертва. Она прибежала сюда в загон в белом вечернем платье и в серебряных туфельках, а старая кобыла убила ее. Это было совершенно непостижимо и бессмысленно. Циркониевое ожерелье, подарок Эриан, сверкало среди брызг крови.

Люди накинули на обезумевшую кобылу веревки. Она яростно забилась, отчаянно завизжала. Кто-то сунул мне в руки пистолет, и я немедленно пустил его в ход, отчетливо понимая, что ни эта несчастная кляча, ни старина Бек никогда в жизни не решились бы на убийство своей хозяйки.

Дикость какая-то. Однако Бэт погибла.

Так закончился веселый вечер.

Вот, значит, каково бывает тому, кто теряет свою младшую сестру.

Иной раз она была надоедлива, иногда смешна и всегда нестерпимо болтлива… И теперь этому пришел конец. Как страшно!

Прибежал рассвирепевший Дэвид и хотел перестрелять всех лошадей. Я остановил его, и тогда он бросился на меня Произошла скверная сцена. Это были мои лошади, и одну из них уже пришлось пристрелить, а теперь погибла и вторая.

С тех пор между мной и братом встала стена, и его ненависть ко мне росла с каждым днем. Я не мог понять почему.

Он словно обезумел, но какие бы недостатки ни имел Дэвид, сумасшествия среди них не было.

Мы похоронили Бэт, и Эриан плакала больше всех. Она была преданной утешительницей Дэвида, и я впервые порадовался тому, что она здесь.

Глава 4. ЗВЕЗДНЫЕ СНЫ

В первую же ночь после похорон я начал видеть сны. Сначала они были короткими и смутными, потом длиннее и яснее, и в конце концов мои дни стали кошмарами, а ночи – невыносимым адом. Не было для меня большей муки, чем сон Я видел во сне космос.

Все Макквари – космолетчики Начиная со старого Энсона все наши мужчины летали на кораблях, а девушки выходили замуж за космолетчиков. Знамя Макквари не раз покрывало себя славой. Никаких грехов, кроме стремления быть первыми, за нами не водилось. И корабли Макквари выигрывали, мы снимали сливки с межпланетной торговли, а теперь вот пробились к звездам.

Я был Макквари и старший сын вдобавок.

Я был изначально предназначен для космоса. Это так же неизбежно, как восход солнца или детские болезни.

Теперь я видел космос во сне. Я висел в пустоте между мраком и ослепительным светом, и ни сверху, ни снизу, ни вокруг не было ничего, кроме жестокого излучения далеких солнц, наблюдающих за моим падением. Я падал через миллионы безмолвных миль, безгласный, беспомощный, а звезды выглядели все такими же, и я вроде бы и не двигался. Я знал, что буду падать вечно, и мне никогда не позволят умереть, и звезды не изменятся до конца вечности.

Это были ужасные сны. Снотворное делало их еще хуже. Я целыми днями ездил верхом и выматывался достаточно, чтобы крепко спать, но ничего хорошего мои изнурительные прогулки не приносили. Я пытался пить, но и выпивка не помогала.

В этих снах был заложен комплекс вины.

Одна часть их все время повторялась: я сам, зная об ожидавшей меня участи, бежал от нее, как преследуемый разъяренными гончими заяц.

Везде, куда бы я ни повернулся, был мой отец. Раскинув руки, он загораживал мне дорогу. Глаза его были опущены, но я знал, что однажды он поднимет их, посмотрит на меня и узнает правду. Я с ужасом ждал этого момента, и этот страх был не меньше страха перед космосом. Спрятаться было негде, и я падал в безвременный мир.

С Мартой я не виделся. У меня не хватало духу на разговоры с людьми. Я начал подумывать о смерти. Она казалась мне предпочтительнее обитой войлоком камеры в психиатрической больнице.

Дэвид по-прежнему был невыносим. Эриан нежно порхала надо мной. Я, конечно, ничего не рассказывал им, кроме того, что плохо сплю.

Затем каким-то удивительным образом в мои сны вмешалась Эриан. Не сама она, а ее мир, планета у Альтаира, которую она оставила ради Дэвида.

Это было очень странно, потому что она мало рассказывала о своем мире. В сущности, она даже отказывалась говорить о нем, Дэвид тоже не распространялся на эту тему, разве что говорил о состоянии тамошней торговли. Но во сне я бывал там, я отчетливо видел этот мир, и в моем ужасном падении сквозь космическое пространство появлялись неожиданные светлые проблески. Я видел каждый лист, каждый цветок, каждую башенку в сияющем городе, улицы которого я знал как лес, окружавший нашу усадьбу. Я видел причудливые изгибы крыш, украшенных затейливой резьбой, широкие равнины перистой травы, что, как дым от костра, стелилась по земле и сливалась с мерцающими опалами морских волн. По цвету разливающегося над горизонтом сияния я узнавал, какая из лун всходит сейчас на небе, а по запаху трав, внезапно заполнившему воздух, я догадывался, из каких краев прилетел утренний ветер.

Самым странным было то, что я рассказал обо всем этом Эриан, умалчивая лишь о своих кошмарах. Она быстро взглянула на меня и сказала:

– Да, удивительно!

Я начал было передавать подробности, но она вдруг засмеялась:

– Ну конечно! Ничего странного тут нет. Я же сама вам об этом рассказывала.

– Когда?

– Несколько дней назад. Вы тогда выпили лишнего, Раф, поэтому и не помните. Я хотела, чтобы вы поскорее уснули, и не нашла ничего лучшего, как рассказать о своем мире.

Это объяснение было не хуже любого другого, а ничего более убедительного мне придумать не удалось, так что я счел за лучшее выбросить это из головы. Но с тех пор мир Эриан мне больше не свился.

Я чувствовал себя подлецом по отношению к Марте, но в такие вещи нельзя впутывать другого, особенно если этот другой близок тебе и дорог. С каждым днем мы все больше и больше отдалялись друг от друга; и, поглощенный своими переживаниями, я даже не пытался найти благовидный предлог для своих отлучек. Между тем провалы сознания усилились и стали посещать меня даже в часы бодрствования. Однажды я обнаружил, что моя лошадь стоит на краю обрыва и земля уже осыпается под ее ногами. В другой раз я поймал себя на том, что держу в руке острый перочинный нож и задумчиво царапаю им свое запястье.

Я перестал ездить верхом. Я прекратил водить машину. Я запер все мои ружья и отдал ключи Джемиссону. Я знал, что должен умереть, но свыкнуться с этой мыслью не мог.

Однажды, незваная и нежданная, ко мне заявилась Марта. Она вошла в дом, отыскала меня и вежливо закрыла дверь перед носом у моих домочадцев. Мы остались наедине.

– Я хочу знать правду, Раф. Что случилось?

Я путано обьяснил ей, что не очень хорошо себя чувствую, но вообще-то со мной как будто все в порядке, поблагодарил ее за визит и постарался избавиться от нее, но она не сдавалась.

– Посмотри на меня, Раф. Ты разлюбил меня?

Я взглянул на нее, и она улыбнулась. Во всяком случае, мне так показалось.

Я молча прижал ее к себе. Через некоторое время она прошептала:

– В этом доме таится какое-то зло. Я почувствовала его, как только переступила ваш порог. Что-то очень скверное…

– Глупости, – нахмурился я.

Но она упорствовала в своем убеждении и, слегка повысив голос, принялась ругать меня за то, что я заставляю ее страдать. Излив свои чувства, она успокоилась, взглянула мне в лицо и заметила:

– Ты чертовски скверно выглядишь, Раф. В чем дело?

– Сам не знаю.

Внезапно мне захотелось выбраться из этого дома, и как можно скорее. Кажется, я поверил ее речам. Нелогично? Я и не хотел быть логичным.

– Пойдем погуляем. Может, на свежем воздухе моя голова будет лучше соображать.

Мы не стали уходить слишком далеко. Последние несколько недель страшно истощили и вымотали меня, и каждое движение давалось мне с трудом. Мы дошли до поросшего травой бугра позади дома, присели на него. Марта не пыталась скрыть свой испуг.

Откровенничать с ней я не собирался.

Я твердо решил, что не скажу ни слова, и, конечно, все выболтал. Не знаю, что ей удалось понять, потому что рассказывал я не очень связно, но когда я закончил, она сильно побледнела и обхватила меня руками:

– Тебе нужен психиатр. И хороший доктор.

– Доктор у меня есть, а психиатр нужен только тем, кто не хочет в чем-то признаться самому себе. Но я – то не из их числа.

– Откуда же у тебя эти сны?

– Думаешь, меня мучит комплекс вины? Послушай, Марта, я расскажу тебе кое-что, чего не знает никто, кроме меня. Может быть, это уронит меня в твоих глазах, но я хочу все рассказать тебе, и лучше сделать это сейчас. Помнишь, я говорил тебе о той аварии, из-за которой меня не пустили в экспедицию? Так вот, я сам разбил свой самолет, я сделал это намеренно.

Ее глаза широко раскрылись. Прежде чем она успела что-то сказать, я поспешно продолжил:

– Я никогда не хотел уходить в космос. Когда я был маленьким, мой отец часто пытался соблазнить меня рассказами о космических путешествиях, но так ничего и не добился. Я любил Землю. Я любил собак, лошадей и прогулки по лесу. Мне вовсе не хотелось идти по протоптанной поколениями Макквари дорожке. Когда я был мальчишкой, мы с отцом часто ссорились из-за этого. С возрастом мое отвращение к космосу не уменьшилось, но я обнаружил, что всякая борьба бесполезна. Кроме того, я любил отца. Ты знаешь, как некоторые люди гордятся семейными традициями. Космос был его жизнью. И его желание сделать меня космолетчиком оказалось сильнее моего упрямства. Итак, я пошел. Мне не нравилось это дело. Я, прямо скажем, ненавидел его, но помалкивал. Однажды мы возвращались с Марса и один человек из нашей команды погиб. Он вышел наружу, чтобы проверить обшивку, и магнитные защелки не сработали. Его отнесло от корабля. Через экран я видел, как он становился все меньше и меньше, пока не исчез совсем. Ты знаешь, как быстро идет корабль на полном ускорении? Мы тотчас послали за ним бот, но было уже поздно. Этот человек все еще там. Он всегда будет там. После этого случая одна мысль о космосе приводила меня в ужас. Точно так же некоторые люди боятся моря. Дело тут не в страхе смерти. Нет. Меня пугала пустота, тьма, холод и ожидание. Я не хотел сидеть взаперти, а корабль – это тот же гроб. Я пытался бороться с этим чувством. Я совершил еще два путешествия и после второго слег на несколько месяцев. Я никому не говорил о причинах этой болезни и, выздоровев, отправился в Академию получать назначение. Мой отец был горд и безмерно счастлив. Еще бы! Ведь дети просто обязаны любить то, что любят их родители! Он дал мне должность на своем флагманском корабле. Я не мог сказать ему правду, но не мог и идти в полет. И кто Дал мне право делать вид, будто в трудную минуту на меня можно положиться, а на самом деле… И я разбил свой самолет. «Если я умру, – думал я, – я сделаю это прилично и в одиночку, если останусь жить, то буду настолько искалечен, что физически не смогу отправиться в космос, и честь дома таким образом будет спасена». Я полагал, что Бог на моей стороне, и в любом случае считал катастрофу с самолетом правильным выбором. После аварии эстафетный факел принял Дэвид, и мой отец умер счастливым.

Некоторое время мы молчали. Я сидел и вертел на пальце кольцо, подаренное мне Эриан. Наконец Марта сказала:

– Вот и объяснение.

– Чему?

– Тому, как ты встречал корабль Дэвида. В твоем взгляде не было ни зависти, ни сожаления. Ты не хотел быть на его месте, но гордился им так же, как Бэт.

– Дэвид чуточку задается, – сказал я, – но вообще-то он толковый парень. Я говорил с его людьми… Так что насчет меня?

– Раф, ты начал было что-то рассказывать об Эриан. Как она связана с этим делом?

– Ах да, я забыл…

Я рассказал о своих снах.

– Не исключено, что она описывала мне свой мир, а мое воображение сделало остальное.

– Сомневаюсь.

Некоторое время Марта сосредоточенно молчала, а затем принялась расспрашивать меня о том, что говорила Эриан, что ответил я, что и как я вспоминал. В конце концов мне захотелось узнать, к чему она ведет.

– Тебе не приходило в голову, Раф, что все эти беды навалились на вас с тех пор, как появилась Эриан? Все происшедшее не имеет реального объяснения: Бек, старая кобыла, сама Бэт, прибежавшая в загон в вечернем платье, да еще ночью, чего ни одна женщина в здравом уме не сделает! А теперь эти кошмары, которые ведут тебя к… Ох, да я вижу, что ты рассказал мне только часть!.. Послушай, Раф, все это слишком неправдоподобно! Так не бывает.

– Но какое отношение имеет к этому Эриан? Сдается мне, Марта, что ты порешь чушь!

– Так ли? Откуда мы знаем, какими силами они обладают, на что способны существа ее мира?

– Но она любит Дэвида! С какой стати она станет уничтожать его родных?

– Откуда ты знаешь, что она его любит? Она сама тебе это говорила?

– Да.

Но тут я вспомнил слова Эриан и поправился:

– Нет, если быть точным. Она лишь сказала, что любовь – великая сила. Но тогда за каким же чертом она согласилась приехать сюда?

Почему-то наш разговор глубоко встревожил меня. Место, где мы сидели, было открытым и пустынным, но меня не покидало ощущение, что нас кто-то подслушивает, а Марте, проявляющей неуместное любопытство, грозит серьезная опасность.

– Все это вздор, – резко сказал я. – Мы не автоматы с дистанционным управлением. Никто не может насылать на нас сны, заставлять нас делать то, чего мы не хотим, а тем более подталкивать к гибели.

– Земные люди не могут. Но Эриан не земная. Внутренне она чужда нам, хотя внешнее сходство очень сильное. И Бэт говорила то же самое.

– Женская болтовня.

– Возможно. Но возможно также, что мы иногда бываем ближе к истине, чем мужчины. Мы не стыдимся доверять инстинктам и интуиции, дарованным нам Господом. Эта женщина – зло. Она наполнила дом смертью.

Марта вздрогнула, словно от холодного ветра, внезапно протянула руку, сорвала с моего пальца кольцо и забросила его далеко в густую траву.

– Я не хочу, чтобы ты носил сделанные ею вещи!

Настала моя очередь содрогнуться. Как только кольцо исчезло, пропало и давление на мой разум, исчез неопределенный страх и мои растрепанные нервы снова начали приходить в норму, но я все-таки не мог поверить ее словам.

– И все-таки я считаю, что ты говоришь глупости. Откуда у Эриан такое могущество? Она всегда мила, дружелюбна и ходит за Дэвидом, как преданный спаниель. Я не думаю, чтобы она питала к нам ненависть.

– Я знаю, как можно разгадать эту загадку.

– Как? – Я с удивлением воззрился на нее.

– Возьмем твои сны о мире Эриан. Даже если она рассказывала тебе о своей родине, вряд ли она делала это так подробно. Ты мог просто выдумать эти подробности, но как узнать, выдумал ты их или нет? Это может знать только тот, кто побывал там. Если твои сны ошибочны, значит, Эриан сказала тебе правду и это были просто сны, капризы утомленного сознания. Но если они правильны во всех деталях, тогда это не сны, а воспоминания самой Эриан, смешанные с теми страшными видениями, которые она насылает, чтобы мучить тебя.

– Пусть так. Но как она узнала о моем отношении к космосу? Как она могла… А впрочем… Спросим Дэвида.

– Нет, не Дэвида! Никого, кто имеет хоть какое-то отношение к ней. К тому же если у нее есть причины ненавидеть Дэвида, она вряд ли захочет рассказывать нам о них, так?

– Так-то так. А ты не думаешь, что твои репортерские замашки в данном случае несколько неуместны?

– Я пытаюсь спасти твою шкуру, упрямый ты осел! – рявкнула она, не то злясь, не то плача.

Я встал:

– Тогда пошли. Есть такой Гриффит, наблюдатель на «Энсон—Макквари». Я близко знаком с ним.

Мне внезапно пришло в голову, что Гриффит ни разу не был здесь после приземления «Энсон—Макквари». Почему? Я не мог найти ответа. Они с Дэвидом всегда были друзьями. Я почувствовал себя крайне заинтригованным – я, который всегда считал, что любопытство – это чисто женская черта.

Машина Марты стояла на подъездной дорожке. С террасы нас окликнула Эриан.

В своих легких юбках, разлетавшихся вокруг ее ног, с пурпурной, сверкающей на солнце башней прически она выглядела очень мило. Марта сказала, что хочет заставить меня вести машину. Эриан ответила, что мне это полезно. Они обе дружелюбно улыбнулись, и мы уехали.

– Она всегда носит эту тиару? – спросила Марта.

– Не знаю. Кажется, да. А что?

– Драгоценности днем – это дурной вкус.

– Очевидно, так принято у нее на родине.

– Когда она прилетела, на ней тоже была тиара?

– Нет. Она ее сделала… Да не все ли равно?

Тут меня одолела внезапная дремота, я начал зевать и быстро уснул. Спал я как младенец и никаких снов не видел. Когда мы с Мартой приехали куда надо, я все еще спал и проснулся уже наполовину вытащенным из машины.