Текст книги "Манхэттенское безумие (сборник)"

– Да, вспоминал.

– Я тоже, – призналась Лана. – Особенно тот день.

– Когда мы ходили на «Красавицу и Чудовище»? – спросил я.

Лана, кажется, удивилась:

– А разве тот день был какой-то особенный?

Я пожал плечами:

– О’кей, а ты-то какой день имела в виду?

– День, когда Мэддокс меня ударила.

– Ох! – сказал я. – Этот день…

– Дело в том, что я ее спровоцировала, – сказала Лана. – Я же была еще ребенком, а дети часто бывают жестоки. Я вижу это у своих мальчишек. Что они иной раз говорят друг другу.

Я осторожно спросил:

– И что ты ей тогда сказала?

– Я сказала ей, что она оказалась у нас потому, что больше никому не нужна, – сказала Лана. – Своей матери не нужна. Своему брату не нужна. Я сказала, что даже тебе она не нужна.

Она помолчала, потом добавила:

– И тогда она меня ударила, – и медленным движением приложила ладонь к тому месту, куда угодила та давно забытая пощечина. – Я это заслужила.

Мне показалось, что Лана дошла до того, что теперь винит себя в том, что я принял решение отправить Мэддокс назад к матери. Если это так, то она глубоко заблуждается. Решение это было принято вовсе не из-за того, что Лана что-то там сделала или сказала. Вина за него лежала целиком на самой Мэддокс.

– Мэддокс нужно было отослать, – резко бросил я, по-прежнему не в силах избавиться от впечатления, которое произвел на меня тот злобный дьяволенок, которого я увидел вдруг на станции подземки и который окончательно убедил меня, что Мэддокс следует отослать.

Что меня сейчас поразило как самое странное, пока Лана невозмутимо попивала свой кофе, это то, как славно и мило выглядело все, что предшествовало этому ужасному происшествию. «Красавица и Чудовище» дошли до своего рвущего сердце финала, и мы вместе со всей остальной публикой направились к выходу из театра – Лана справа от меня, Мэддокс слева. Когда мы дошли до дверей, Лана внезапно бросилась вперед, туда, где продавались разные сувениры, связанные с этим спектаклем. Мэддокс же осталась рядом со мною.

– Мне очень понравилось, – тихонько сказала она и с этими словами взяла меня за руку и нежно ее пожала. – Спасибо!

Я улыбнулся.

– На здоровье! – ответил я, и на сердце стало тепло и легко, и в нем снова зародилась надежда, что все будет хорошо. Окрыленный этой надеждой, я шагнул к прилавку и купил две магнитные нашлепки на холодильник. Одну я вручил Лане, которую, кажется, больше интересовали майки, а вторую – Мэддокс.

– Спасибо, – тихо сказала та. – Я всегда буду ее хранить.

Тут она обернулась в сторону супружеской пары, которая выходила из театра. Они тянули за собой маленькую девочку, каждый держа ее за руку.

– Вот чего мне всегда хотелось, – сказала Мэддокс тем странным тоном, каким иногда говорила. При этом она смотрела куда-то вдаль и произносила это так, словно разговаривала сама с собой. – Быть единственным ребенком.

Лана тем временем уже добралась до выхода.

– Может, зайдем в «Джейкс», а, пап? – спросила она, когда мы ее нагнали.

«Джейкс» именовалась пиццерия в Гринвич-Виллидж[13]13
  Гринвич-Виллидж – район в Нижнем Манхэттене, населенный преимущественно художниками, писателями и студентами.


[Закрыть], где мы нередко ужинали в те дни, когда оказывались в центре города и нам не хотелось мчаться домой и что-то готовить.

Я посмотрел на Мэддокс и спросил ее, все еще пребывая в счастливом настроении:

– Ты не против отправиться в «Джейкс»?

Она в ответ улыбнулась своей самой милой улыбкой и коротко ответила:

– Конечно.

Станция подземки располагалась всего в нескольких кварталах. Мы дошли до нее пешком, пробираясь сквозь обычную для Таймс-сквер толпу народа – в это время дня здесь была странная и любопытная смесь неопределенно-уголовного бедного люда и пораженных видами туристов.

Мы сели в поезд – Лана по одну сторону от меня, Мэддокс – по другую. В таком же порядке мы и продолжали двигаться, когда вышли из поезда и направились в ресторан. За столом Лана очень живо обсуждала спектакль «Красавица и Чудовище», а Мэддокс молчала, ела свою порцию пиццы, медленно запивала ее, а напряженный взгляд был обращен внутрь себя, словно она обдумывала некий тайный план.

С пиццей мы покончили за полчаса. Ресторан располагался неподалеку от Вашингтон-сквер, так что мы немного прогулялись по парку. Лана смотрела вверх, когда мы проходили под аркой, а вот Мэддокс уставилась прямо вперед все тем же напряженным и обращенным внутрь себя взглядом, который я у нее заметил в ресторане.

– У тебя все в порядке? – спросил я ее, когда мы вышли из парка и направились к станции подземки.

И она снова нежно и тепло мне улыбнулась.

– Все отлично.

Мы спустились по лестнице, потом по одному прошли через турникет и пошли по длинному проходу к платформе, откуда поезда шли из центра в дальние районы города. Мы прошли уже полпути, когда я услышал отдаленный грохот приближающегося к станции поезда.

– Пошли быстрее, девочки, – сказал я и инстинктивно рванул вперед, быстрее, чем мне казалось, но понял это, лишь когда оглянулся назад.

Поезд еще не дошел до станции, но я уже видел его огни, когда он показался из темного тоннеля. Лана и Мэддокс бежали по платформе ярдах, наверное, в десяти от меня. Лана неслась по самому краю платформы, а Мэддокс – справа от нее, всего в нескольких дюймах. Я посмотрел на поезд, потом снова на девочек и тут заметил, как Мэддокс оглянулась через плечо. Должно быть, она увидела выезжающий из тоннеля поезд, потому что сразу же снова поглядела вперед и в ту же секунду чуть отклонилась влево, толкнув плечом Лану, так что та покачнулась, наклонилась в сторону путей, но каким-то чудом сумела удержаться и восстановить равновесие.

А в голове у меня снова прозвучали слова Мэддокс: «Быть единственным ребенком».

Та маленькая девочка, что чуть не стала жертвой жестокого и кровожадного намерения Мэддокс, теперь превратилась во взрослую женщину, и у нее были собственные дети, так что мне стоило только посмотреть через стол, чтобы еще раз убедиться в том, что я поступил совершенно правильно, отправив Мэддокс назад к матери. Если б я поступил иначе, это поставило бы Лану в опасное положение. Конечно, дети частенько делают страшные вещи, и тот страшный эпизод в подземке убедил меня, что Мэддокс тоже способна на подобное зло. Она ведь сама заявила, чего ей больше всего хочется в жизни, а потом безжалостно попыталась этого добиться. И я не имел понятия, не попробует ли она снова осуществить эту попытку, но на такой риск я идти не был намерен, особенно ввиду того, что предполагаемой жертвой была моя собственная дочь.

– Мэддокс нужно было отослать, – повторил я еще раз.

Лана не стала с этим спорить.

– Я помню тот день, когда ты повез ее в аэропорт, – сказала она. – Тогда шел дождь, и она была в том жутком плащике, который привезла с собой с Юга. – Посмотрела на меня. – Помнишь? В том, с капюшоном.

Я кивнул и сухо заметил:

– В этом плащике она выглядела еще более мрачно и зловеще.

Лана вопросительно взглянула на меня:

– Зловеще? Это не то слово, каким я воспользовалась бы применительно к Мэддокс.

– А какое слово ты использовала бы?

– Убогая и несчастная, – ответила Лана. – Побитая жизнью, вот как я бы сказала.

– Возможно, – сказал я. – Но Мэддокс и сама не раз причиняла другим вред и ущерб.

– Какой, к примеру?

– К примеру, она украла листок с ответами на вопросы по истории в «Фэлкон экедеми», – сказал я. – И один из одноклассников это видел.

– Ты имеешь в виду Джесси Тэйлора? – Лана рассмеялась. – Его самого недавно поймали на мошенничествах с налогами.

Она отпила из чашки.

– Джесси у нас в школе был известный подлиза и ябеда, сплетник, который из кожи вон лез, чтобы снискать расположение учителей и директора.

– И мог даже наврать про Мэддокс? – осторожно осведомился я.

– Он о ком угодно мог наврать, – сказала Лана. Она тут же заметила, как озадачил меня ее ответ. – В чем дело, папа?

Я наклонился вперед:

– Так он наврал про Мэддокс?

Лана пожала плечами.

– Да не знаю я. – Посмотрела в сторону улицы, где перед зданием театра когда-то стояли две маленькие девочки. – Она, кстати, потом извинилась. Мэддокс, я хочу сказать. За то, что меня ударила. Не на словах, правда, – сейчас она выглядела так, словно радуется какому-то счастливому воспоминанию. – Но я-то знала, что она имела в виду, когда это сделала.

– Сделала что? – спросил я.

– Подтолкнула меня, – ответила Лана. – Это был у нас такой способ сообщать друг другу, что мы сожалеем о сделанном и извиняемся. И хотим снова быть как родные сестры.

Она разгладила складку на безукоризненно отутюженном рукаве и добавила:

– После пиццы в «Джейкс». В подземке. Мы бежали к поезду, и Мэддокс бросила на меня такой злобный и враждебный взгляд, какой всегда бросала, когда она надо мною подшучивала, а потом просто толкнула меня плечом, и это был ее способ извиниться за то, что она меня ударила, и показать, что понимает, что я тоже сожалею о сказанном тогда.

Она посмотрела мне в глаза.

– И, раз мы обе сожалели и извинились, все должно было теперь быть о’кей.

С этими словами Лана прикончила свой кофе.

– В любом случае, очень грустно, что это произошло с Мэддокс, – она сложила свою салфетку и аккуратно положила ее рядом с тарелкой. – То, что она так и не обрела душевного равновесия после того, как уехала от нас. – Улыбнулась. – И, в конце концов, она… просто… сбилась с пути и пропала.

– Сбилась с пути и пропала, – тихонько повторил я.

Вскоре мы распрощались – Лана поехала домой, к мужу и детям, а я вернулся в нашу квартиру, где мне придется несколько следующих дней провести в одиночестве, поскольку Дженис в отъезде.

Бо́льшую часть времени я провел на балконе, глядя вниз, на спокойные улицы бывшей Адской Кухни; в основном мое внимание привлекали семьи, весело и радостно устремляющиеся в сторону сверкающих огней Таймс-сквер, папаши и мамаши со своими детишками, которых они, прилагая немалые усилия, тащили за собой или направляли в нужную сторону, лавируя в колышущейся толпе. И в каждом этом маленьком личике я видел Мэддокс и вспоминал то нежное пожатие ее ручонки, ее тихое «спасибо» за маленькую магнитную нашлепку на холодильник, которую она теперь мне вернула. Последнее мое доброе дело, прежде чем я выбросил ее из нашей жизни навсегда…

Была ли она действительно такой лживой, вечно всех обманывающей и воровкой? Не знаю. Может быть, я совершенно неправильно понял смысл того толчка плечом, чуть не сбросившего Лану на рельсы в тот день, когда они обе бежали на поезд? Опять-таки, не знаю. То, что дети осознают и вспоминают много лет спустя, может здорово отличаться от того, что знают взрослые… или считают, что знают. Возможно, она уже была обречена жить так, как жила после того, как от нас уехала, и умереть так, как она умерла, – в мрачном, лишенном света логове. А может, и нет. Не знаю. Трудно сказать. А знаю я только то, что для меня – как и для всех родителей – искусство контролировать поведение ребенка, особенно вредного ребенка, это искусство, которое мы применяем на практике вслепую, в полной тьме.

ТОМАС Х. КУК – лауреат множества международных литературных премий и автор более тридцати книг. Он восемь раз номинировался на премию «Эдгар эуорд» клуба «Ассоциация детективных писателей Америки» в пяти разных категориях. Его роман «Дело было в Четэмской школе» принес ему в 1996 году премию «Бест новел эуорд». Он дважды становился лауреатом премии «Мартин Бек эуорд» Шведской академии детектива – единственный писатель, добившийся такого успеха. Его произведение «Отцовство» заслужило «Геродот прайз» за лучший исторический рассказ. Его книги переведены на более чем двадцать языков.

Брендан Дюбуа
День после победы

На Таймс-сквер, что в городе Нью-Йорк, в эту среду 15 августа было семь часов утра, когда Леон Фосс, медленно маневрируя, толкал свою мусорную тележку – с двумя огромными колесами и с двумя лежащими в ней метлами – по тротуару неподалеку от перекрестка Седьмой авеню и Сорок Шестой Западной стрит. Он сокрушенно качал головой, обозревая огромное количество мусора, валяющегося перед ним и перед другими уборщиками из коммунальной службы города. На нем была обычная униформа «белого ангела» – белые штаны, белая куртка и фуражка – еще жесткие, почти новые. Никогда в жизни он не видел такого количества мусора – его залежи доходили ему почти до колен.

Машины через площадь двигались медленно – «Паккарды», «Олдсмобили», старые фордовские грузовики, развозящие товары; они разбрасывали в стороны обрывки бумаги, серпантин из тиккерной ленты и газет, набросанных здесь вчера во время торжественного празднования Ви-Джей-Дэй, Дня победы над Японией и окончания войны.

Его глаза скользили вдоль тротуара, отмечая знакомые ориентиры – аптеку Рексалла, бар, ресторан, забегаловку под названием «Спайкс плейс». Окна в ней были темными, над входом висела не работающая сейчас неоновая вывеска, а входная дверь, расположенная в небольшом алькове, была закрыта.

Немногие пешеходы осторожно двигались по захламленным тротуарам, а вообще сейчас казалось, что весь Нью-Йорк еще дрыхнет после вчерашнего празднества, самого роскошного и многолюдного со времени… ну, скажем, с давних-предавних времен, какие только можно вспомнить. Какие были торжества! Вот только Леон ничего этого не видел. Вместо того чтобы в них поучаствовать, он, сидя в квартирке на третьем этаже без лифта в Вашингтон-Хайтс, слушал трансляцию по радио, по каналу Эн-би-си, который принимал его старенький приемник[14]14
  Вашингтон-Хайтс – район Нью-Йорка.


[Закрыть]. Сидел там, в своей маленькой комнате, курил «Честерфилд» и прислушивался к гнусавой и монотонной миссурийской болтовне Трумэна[15]15
  Трумэн, Гарри (1884–1972) – после смерти Ф.Д. Рузвельта президент США в 1945–1953 гг.; ранее был губернатором штата Миссури.


[Закрыть] – ничего похожего на культурную речь ФДР[16]16
  ФДР – Франклин Делано Рузвельт (1882–1945), президент США в 1933–1945 гг.


[Закрыть], – которая все тянулась и никак не кончалась. Прошло уже несколько месяцев со дня смерти ФДР, а ему по-прежнему здорово не хватало голоса этого великого человека… Так он вчера сидел и курил свою сигарету, когда вдруг раздался телефонный звонок.

– Леон? – раздался в трубке женский голос.

– Да, Марта, это я, – ответил он сестре. В трубке раздавался какой-то механический шум. Марта работала на военном заводе в районе Лонг-Айленда. – Как у тебя дела?

– Перерыв у меня. Думаю вот, сколько еще времени у меня будет работа. Ты радио-то слушаешь?

– Да.

– Ну, все, значит, кончилось, так ведь?

– Ага, так они сказали. Леон… ты уже слишком старый, чтобы с этим возиться. Бросай это дело. Все кончилось. Пожалуйста, брось свою работу.

– Марта, это очень мило, что ты мне позвонила, – сказал он в ответ. – Смотри, не задерживайся, не то опоздаешь к своему конвейеру, о’кей?

Он повесил трубку, затянулся своим «Честерфилдом» и еще немного послушал Трумэна.

* * *

И вот Леон опять начал свою утреннюю работу, сметая большой метлой мусор с тротуаров на проезжую часть, откуда его потом соберут другие мусорщики. Бумага, разбитые пивные бутылки, разбитые бутылки из-под джина, бесчисленные страницы «Дейли мейл» и других газет, с огромными заголовками «Экстренный выпуск!». Шварк, шварк, шварк. Еще обрывки бумаги. Форменная шапочка морского пехотинца. Леон поднял ее, заглянул внутрь, рассмотрел поспешно и небрежно написанную фамилию какого-то парня на кусочке картона, заткнутого за пластиковый отворот. Потом прошел несколько шагов по тротуару и аккуратно насадил шапочку на синий с белым почтовый ящик – просто на тот случай, если этот парень вернется сюда, чтобы ее отыскать.

Просто на всякий случай.

Держа метлу в руках, он вернулся к своей тележке и увидел возле нее еще одного мусорщика – старше, тяжелее, в грязной белой униформе. Его лицо покрывала черная щетина, и Леон решил, что он так торопился нынче утром на работу, что забыл побриться.

– Эй! – сказал тот.

– Эй! – сказал в ответ Леон, и мусорщик заявил:

– Господи, а ты кто такой, черт побери? Ты ж не наш, не отсюда. Я тут всех знаю.

Леон опустил метлу на землю и снова принялся за работу.

– Ты погляди по сторонам, Мак. Мусора тут столько, сколько во всем мире не наберется, и его надо убрать. – Шварк, шварк, шварк. – Я обычно работаю на Стейтен-Айленде. Но вчера мне позвонил босс и велел нынче утром ехать на Таймс-сквер, и вот я тут.

– Ага, – мужик наклонился и заглянул в тележку Леона. Черт побери, Леона чуть удар не хватил! Но тот уже выпрямился, ничего не заметив, и сказал:

– Вот дерьмо-то! Ты, видать, только что начал.

– Это точно.

Второй мусорщик начал было толкать дальше свою тележку, но остановился. Поднял голову, оглядел все высоченные здания, впечатляюще возвышающиеся вокруг Таймс-сквер.

– Самый классный город в мире, верно?

– Не буду с тобой спорить.

– Нет, ты только подумай! Все эти города мира – разбомблены, разрушены или оккупированы. Лондон, Париж, Берлин, Москва, Токио… И только один никак не пострадал. Наш город. – Он сплюнул на землю. – Я пару лет был в гражданской обороне. Повязку мне выдали на руку и белый шлем. Подготовочку прошел, как первую помощь оказывать, как гасить зажигательные бомбы. И еще пивка вволю попил. Бог ты мой, нам ведь здорово повезло! Понимаешь, я ведь не такой уж религиозный, но, надо думать, Господь защитил и сберег нас, как думаешь?

– Верно, – сказал Леон, продолжая работать.

– Все фонари и огни снова горят, карточная система кончается, ребята возвращаются домой. И мой парень тоже… он сейчас в Бельгии и скоро вернется. А это место в ближайшие годы здорово поднимется. Попомни мои слова! Поднимется!

Леон ответил ему холодной улыбкой, словно отмахнулся.

– Ага. Поднимется.

Мусорщик пожал плечами и толкнул свою тележку вперед.

– Ладно, приятель, еще увидимся.

Леон повернулся обратно, чтобы продолжить мести тротуар, и увидел, что перед ним, в алькове у входной двери в «Спайкс плейс», стоит мужчина и курит сигарету.

Леон на секунду замер, но потом снова принялся за работу.

Шварк, шварк, шварк.

* * *

Еще рваная бумага, еще битое стекло. С той стороны площади доносился нарастающий шум работы других мусорщиков. Тиккерная лента, страницы, вырванные из телефонной книги. Бледно-розовый бюстгальтер. А потом розовые же женские трусики. Пара, что ли? Может быть. Он был уверен, что они свалились с какой-нибудь симпатичной девицы в момент радости и счастья, оттого что все убийства уже закончились, что больше не будет раненых и никого не будут брать в плен. Что все те долгие дни ужаса в ожидании телефонного звонка или стука в дверь, прихода телеграммы, списков погибших в газетах, все те дни теперь – наконец-то! – позади.

Шварк, шварк, шварк.

Леон остановился перед «Спайкс плейс», где стоял и по-прежнему курил тот мужчина. На вид ему было лет, наверное, под тридцать, может, чуть за тридцать, крутой и резкий. Отличные начищенные черные ботинки, темно-серые брюки, темно-синий блейзер. Белая рубашка, стильный галстук, модная мягкая шляпа «федора». Он посмотрел на Леона, потом отвернулся. Леон оперся на свою метлу.

– Эй! – сказал он.

Парень прокашлялся в ответ.

– Какой был праздничек, а? – сказал Леон. – Самый потрясный. Вы тут были?

Парень блеснул улыбкой. У него были отличные белые зубы, они здорово смотрелись на его загорелом лице.

– Не-а. Ходил в гости, там был частный прием. И здорово надрался.

– Ага, здорово, – сказал Леон. – Классом повыше, чем тут, на улице, надо думать, и повеселее небось было… – Он вытянул руку. – А тут, знаете, народу было – битком, не протолкнуться. Едва можно было пройти. И пьяных полно, и драки были. Девушек целовали. Пройдет пара лет, и останется куча фильмов и фотографий, и все будут рассказывать, как все тут было отлично… а про драки, про жуткий перегар, про пьяных, что блевали прямо вам на ноги, забудут.

– Ага, надо думать.

Леон перехватил метлу и снова принялся за работу. Шварк, шварк. И вдруг остановился.

– Эй! – сказал он. – А ведь я вас знаю!

Парень еще раз затянулся.

– Нет, не думаю. Не думаю, что мы когда-либо встречались.

– Да-да, я лица никогда не забываю, – сказал Леон. – Так моя жена, Донна, всегда говорила – «я лица никогда не забываю». Умерла она пару лет назад.

Парень продолжал просто стоять, где стоял, но ему явно было немного не по себе. И тут Леон щелкнул пальцами:

– Вспомнил! Я ваше фото видел пару раз! Вы ведь Санни Делано. Так ведь?

Делано усмехнулся:

– Вы что же, коп, переодетый мусорщиком?

Леон улыбнулся в ответ:

– Думаете, я коп, мистер Делано? Ха, хорошенькая шуточка… – Он махнул метлой. – От меня неприятностей не ждите… это я просто так… черт возьми, ну, понимаете, это ж вы, мистер Делано! В последние годы про вас, знаете ли, много раз писали в газетах. Вас по крайней мере раз десять полиция зацапывала, но вы всякий раз выходили сухим из воды. Верно?

На лице молодого человека снова появилась усмешка.

– Верно. Окружной прокурор и копы так ни разу и не сумели что-нибудь мне пришить.

– Вот и хорошо, – сказал Леон. Он поднял метлу и постучал ею о край тротуара. – Трудно поверить, правда? Почти четыре года все это шло, а теперь вдруг кончилось. Войне конец. Мирный договор подпишут недельки через две. Странно это, не так ли?

– Что вы этим хотите сказать? Что тут странного?

Лион снова оперся на метлу.

– А вы сами подумайте, мистер Делано. Позавчера, если вы были джапским[17]17
  Джап (англ. Jap) – презрительное наименование японцев.


[Закрыть] матросом или солдатом, вас вполне могли убить, просто взять да убить. – Леон даже прищелкнул пальцами, подчеркивая свои слова. – А теперь нет больше смертей. Война кончилась. Не прошло и сорока восьми часов, и вы уже не цель, а что-то совсем другое. И вы тоже, между прочим.

– Да ну?

– Ну, не хотел вас обидеть, мистер Делано, но вы ж сами понимаете… все эти дела, в которые вы были вовлечены… Я хочу сказать, дела, про которые полиция и газеты писали, что вы в них вовлечены. Продажа сахара и мяса на черном рынке. Кражи автомобильных шин. Изготовление фальшивых талонов на бензин. Могу спорить, что всего пару дней назад копы еще шли по вашим следам. Но теперь война кончилась. Я читал, что очень скоро придет конец и карточной системе. И вы уже чистый, против вас уже никаких обвинений. И вы, должно быть, очень этому рады. Все те дела, которыми вы, возможно, занимались во время войны… ну, на вас их уже не повесят. Кому теперь охота наседать на вас по этому поводу?

Ответом ему была странная слабая улыбочка и клуб дыма от сигареты.

Леон продолжал:

– Ну, вот. А чем вы теперь собираетесь заняться, мистер Делано?

Тот стряхнул пыль с рукава.

– Да кто знает? Война кончилась, а с нею исчезли и все возможности для крутых ребят, желающих быстренько заработать доллар-другой. Наши парни возвращаются домой с карманами, полными денег, намереваются жениться, делать детишек, строить себе дом… Да-да, будет мощный бум, вот увидите.

– И вы в нем поучаствуете и заработаете еще доллар-другой, так ведь?

– Все-то вы знаете.

Леон несколько секунд занимался своим делом. Шварк, шварк, шварк. Потом снова поднял глаза на Делано.

– А знаете – не примите в обиду, – выглядите вы очень здорово. В хорошей форме. А почему вы не попали в армию?

У Делано сузились глаза, взгляд из равнодушно-нейтрального превратился в ледяной.

– Я освобожден от воинской обязанности, – чуть ли не выплюнул он. – По четвертому пункту, категории Ф. По здоровью, значит.

– Ох! Доктора так сказали, да?

– Ага. Мотор пошаливает. Да вам-то какое дело, черт побери?

– Извините. Как говорила моя жена, вечно я пасть разеваю невовремя. Понимаете, очень многие проделали точно такую же штуку. Помните ту историю в прошлом году, как вся команда пловцов штата Пенсильвания получила отсрочку от призыва по медицинским показателям? Ну, вот, так эта система и работает. Одних ребят забирают в армию, и они идут служить, а другие, у кого есть возможность воспользоваться блатом, остаются дома.

– Да так оно во всем мире работает, дружище.

– Ну да, надо думать.

Леон двинулся подметать дальше, оставив «Спайкс плейс» позади себя. Он уже хрипло дышал, голова разболелась. Слишком много кофе, сигарет и дум в прошлую ночь не давали ему заснуть. Шварк, шварк, шварк. Продолжая махать метлой, он вернулся обратно, к «Спайкс плейс», где еще стоял Делано. Конечно, он все еще стоял там и ждал. Леон на это и рассчитывал.

– Ну и работенка у вас тут, – заметил Делано.

Леон пожал плечами:

– Работа как работа. Понимаете, меня выкинули с прежней работы, потому что я слишком старый и слишком медленно работаю. Но мне нравится быть все время занятым, нравится, так сказать, вносить свой вклад.

Делано покашлял.

Леон сказал:

– Вы только поглядите на этот город! Лучший город в мире! А знаете, как он живет и работает? По большей части люди действуют совместно, кооперируются, сотрудничают. Да-да, занимаются бизнесом, делают деньги, строят что-то; но мне хочется думать, что по большей части это честные люди, которые хотят жить честно и правильно. Вот так оно и работает. Вот так оно только и может работать.

Делано посмотрел на часы, нетерпеливо переступил на месте и снова глянул на часы. Леон продолжал, тщательно подбирая слова:

– Но всегда находятся паразиты, прилипалы всякие, такие, кто едет на чужом горбу, кто ухитряется заполучить что-то задаром или почти задаром. Вроде тех ловкачей, что уклоняются от призыва, пробивных проходимцев, воров… вроде вас.

В глазах Делано снова появилось то же самое ледяное выражение, как у убийцы.

– Пора бы тебе снова заняться работой, мусорщик! – сказал он.

– Вы про Батаан[18]18
  Батаан – полуостров на острове Лусон (Филиппины), место тяжелых боев американцев против японцев в ходе Второй мировой войны.


[Закрыть] когда-нибудь слыхали? – спросил Леон.

– Да кто ж про него не слыхал, черт возьми!

– Многие про это уже забыли, – заметил Леон. Слова давались ему с трудом. – Мой сын был там, сражался на Филиппинах, сражался за США, сражался за вас, мистер Делано. Разве у вас не возникает чувство… ну, я не знаю… чувство благодарности за то, что сделал он и сотни тысяч других? Чувство уважения? Вины?

Делано швырнул окурок на землю.

– Подбери, старик, и оставь меня в покое, черт тебя дери! Я должен встретиться тут с одним важным человеком.

Леон достал окурок метлой и отмел его обратно к ногам Делано.

– Ну, конечно, с важным. Можно догадаться. С Таем Малкахи, верно? Он связан с профсоюзом докеров. И собирался с вами тут встретиться, потому что очень скоро в нашу прекрасную гавань начнут приходить сотни кораблей с солдатами, и вы с Таем желали прикинуть, какие денежки можно было бы сделать на всех этих приходящих сюда кораблях и солдатах.

Делано сделал шаг вперед, выйдя из алькова:

– Откуда ты, черт бы тебя побрал, это узнал?!

Леон улыбнулся и оперся на свою метлу.

– Вам это очень понравится, мистер Делано. Понимаете, я ведь так и не сказал вам, чем я занимался до того, как заявился сюда в качестве метельщика. А я работал на правительство. Департамент юстиции. Когда я там начал работать, это называлось Бюро расследований, но теперь и вы, и все остальные, кто слушает радио, именуют это ФБР.

* * *

Он уже подумал было, что Делано сейчас бросится бежать, и был рад увидеть, что тот по-прежнему стоит на том же месте, словно не был готов смыться отсюда.

– Какого… черта?!

– У меня друзья-приятели остались в здешнем отделении Бюро. Вот я и потянул за ниточки – понимаете, точно так, как вы сами попользовались нужными знакомствами, – и получил сведения, что Тай Малкахи собирается встретиться с вами здесь, в «Спайкс плейс». Только Тай не придет. Он, наверное, отсыпается после пьянки в Хеллз Китчен. Не-а, Тай вовсе и не собирался с вами встречаться, а вот я, черт меня возьми, точно собирался!

– У вас ничего на меня нет.

Леон рассмеялся.

– Ха-ха, расскажите мне, чего я не знаю! Я и ребята в синей форме годами за вами гонялись, до того самого момента, когда меня вынудили выйти в отставку. Точно так гонялись, как Том Дьюи и Фрэнк Хоган, губернатор и окружной прокурор Нью-Йорка. А ведь вас не зря в прошлом году назвали врагом общества Нью-Йорка номер один! И хотели проделать с вами то же, что проделали с Лаки Лучано[19]19
  Лаки Лучано (Счастливчик Лучано) – известный американский гангстер середины XX в.


[Закрыть], – арестовать и поставить в очередь на высылку из страны. Вот только так этого и не добились. Вот вы и стоите сейчас здесь, все еще свободный человек. И что, отлично себя чувствуете? Довольны собой?

Мимо них с грохотом проезжало все больше грузовиков и легковушек. Кое-кто нажимал на клаксон, весело и задорно, сообщая всем, что нет больше войны, нет смертей, что никто больше не ждет дурных вестей.

– Ну, что, язык проглотили? – спросил Леон. – Нет, правда? Давайте-ка поговорим о реальности. Последнее известие, что я получил от сына, – черт возьми, тут его голос сорвался, а он ненавидел такое состояние, когда в нем слышны слезы, – это было в письме от него, которое он отправил перед самым падением Батаана. Я, должно быть, тысячу раз его перечитывал за один год, а там всего одна страничка. Больше писем я от него не получал. А потом Макартур[20]20
  Макартур, Дуглас (1880–1964) – американский генерал, командовавший американскими войсками на Дальнем Востоке в 1941–1951 гг.


[Закрыть] высадился на Филиппинах, и в январе они освободили главный японский лагерь для военнопленных. Я все ждал и ждал и наконец получил телеграмму от Красного Креста. И знаете, что в ней сообщалось? – Делано сделал шаг в сторону, намереваясь уйти, но Леон преградил ему путь. – Там сообщалось, что мой Джимми умер за месяц до освобождения их лагеря. За один месяц! За тридцать проклятых дней!

У Леона снова перехватило спазмом горло.

– Ладно, я оставлю тебя в покое. Но только если ты ответишь мне на один вопрос.

– Я вовсе не обязан отвечать ни на какие вопросы, старик!

– Может быть. Однако, может быть, это в твоих же интересах – ответить мне, сынок. Может быть, ты ответишь на этот вопрос, и я оставлю тебя в покое, и ты продолжишь свое паразитическое существование.

Делано одернул пиджак и поправил свой роскошный галстук.

– Ладно, задавай свой чертов вопрос!

Леон кивнул.

– Ты хоть раз – с самого начала, с самого дня Перл-Харбора… хоть раз испытал чувство вины? Тебе было жаль того, что ты сделал? Тебе не было стыдно того, что ты жил за счет войны, за счет того, что твое место занимали другие сыновья и отцы? Сыновья и отцы, у которых вполне могло оказаться плохое зрение, плоскостопие или глухота, но их, тем не менее, призвали в армию и послали на фронт, потому что у них не было нужных связей, они не умели действовать так, как действовал ты. Ты когда-нибудь испытывал чувство вины за это?

Делано сунул руку в карман, достал пачку «Кэмел» и золотую зажигалку. Прикурил сигарету, сделал глубокую затяжку и сунул пачку обратно в карман; то же он проделал и с зажигалкой, закрыв ее крышечку с довольным щелчком. Клик!

– Нет, – ответил он, ухмыляясь. – Ни единой минуты, черт побери! Я-то жил, а эти идиоты умирали, и, по мне, это было совершенно правильно.

Леон снова кивнул, сделал несколько шагов к своей мусорной тележке, сунул туда руку и из мятого бумажного пакета – из того, на который тот мусорщик не обратил никакого внимания, – достал пистолет «кольт М1911» 45-го калибра с трубчатым глушителем, навинченным на дуло.

– Неверный ответ, – сказал он и направил пистолет в грудь Делано.