Текст книги "Расплата"

Однажды утром я пробрался в ванную отца, когда он брился.

– Что случилось, Шерлок? – спросил он, встретившись со мной взглядом в зеркале.

– Мистер Джексон, – пояснил я. – Что он будет делать?

– Не знаю. Каждый принимает решения сам.

– А что бы ты сделал?

Мой папа отвел взгляд и минуту смотрел на свое отражение, прежде чем длинным движением слева направо провести опасной бритвой возле горла.

– Ты играешь в шахматы, – наконец сказал он, откладывая лезвие и беря с края раковины зажженную сигарету. – Твой противник съедает твоего короля и королеву. Ты отстаешь от него на девять очков или больше. Что ты сделаешь?

– Сдамся.

Отец глубоко затянулся и выдохнул, и облако белого дыма замутило его черты в зеркале.

– В бесславной жизни смысла нет, – резюмировал он.

Я мою тарелки и кофейник и ставлю все на чистое полотенце, чтобы стекла вода. Возвращаясь к столу, я беру пистолет, выбираю один медный патрон из обоймы, которую вынул раньше, и тщательно вкладываю его в затвор. Когда я беру пистолет в рот, очищающий растворитель щиплет мне язык, как батарейка в девять вольт. Чтобы выстрелить, надо нажать на гашетку с давлением в три килограмма. Два литра молока весят два килограмма. Я нажимаю с силой, достаточной для того, чтобы поднять литр молока, два литра, больше… Пистолет сильно сотрясается, и я сжимаю зубами дуло, стараясь сдержать дрожь во всем теле. В ушах у меня звенит, и звон этот как-то странно повторяется. У меня уходит пара мгновений на то, чтобы узнать этот звук. Кто-то звонит в мою дверь. Я вынимаю пистолет изо рта, не снимая пальца со спускового крючка, и нагибаюсь вперед, чтобы положить голову на покрытый рубцами стол. Я задумываюсь – а стоит ли открывать дверь?

7

На крыльце стоит детектив Тиллинг. На ней дутая куртка серо-зеленого цвета, а волосы прикрывает оранжевая вязаная рыбацкая шапочка. Хмурая черная женщина стоит на несколько шагов позади и слегка сбоку от Тиллинг, ее правая рука засунута в расстегнутую коричневую кожаную куртку. Тиллинг окидывает меня взглядом, замечая мою мятую майку и мешковатые тренировочные штаны.

– Мы вас разбудили? – интересуется она.

Я ошеломленно пожимаю плечами. Негритянка, похоже, готова к столкновению, но я прихожу к выводу, что если бы они хотели арестовать меня, на мне бы уже давно защелкнулись наручники. Мне интересно, чувствует ли Тиллинг исходящий от меня запах оружейного масла.

– Мой новый напарник, – говорит Тиллинг, показывая на чернокожую женщину большим пальцем, – детектив Эллис. Нам с вами нужно поговорить.

– Я так не думаю.

– Мы недавно обнаружили кое-что интересное. Это могло бы стать зацепкой. Если бы вы согласились сотрудничать, нам было бы проще во всем разобраться.

Туман в моей голове рассеивается из-за резкого выброса адреналина. Тут мне надо быть поосторожнее. Мой адвокат пришел в бешенство, когда выяснил, что я говорил с Тиллинг на парковке во время похорон, и холодно сообщил мне, что хотя судья почти стопроцентно отклонил бы утверждения Виновски, мое признание Тиллинг в измене Дженне дало окружному прокурору прекрасный мотив убийства, с которым можно работать.

– Мне придется сначала позвонить своему адвокату, – отвечаю я.

– Когда мы с вами говорили в прошлый раз, вы отказались от своего права на совет адвоката, – напоминает мне Тиллинг. – Конечно, вы можете вернуть себе это право, но должна сказать, сегодня утром я не в настроении вести переговоры по семнадцати пунктам. Это простой уговор, и он не имеет никакого отношения к вашей таинственной подружке. Я сообщаю вам, что мы откопали, а вы отвечаете на пару вопросов, если вам этого хочется. Никаких обязательств.

Я колеблюсь. Предложение звучит заманчиво. Мне очень нужно знать, что же ей удалось выяснить, и, говоря по правде, я презираю снисходительного маленького ублюдка, который представляет мои интересы.

– Мы полтора часа ждали, пока закончится ваш утренний сон. Неужели вы слишком заняты, чтобы уделить нам пятнадцать минут? – спрашивает Тиллинг, и в ее голосе появляется насмешливая нотка. – У вас много планов на сегодня? Масса дел?

Мне приятнее говорить с ней, чем с Ромми, но это не причина проглатывать насмешку.

– Полицейским приходится по многу часов зависать в машинах, – отвечаю я. – Скажите, сильно ли мешает женщинам-полицейским то, что вы не можете пописать в бутылку?

Тиллинг отрывисто и грубовато смеется.

– Да или нет, Питер. Эллис может простудиться.

– Вы хотите войти?

– Нет. Мы еще не завтракали. На Уиллоу-стрит есть кофейня. Вы знаете, где это?

– Да, знаю. Дайте мне десять минут. Мне нужно одеться.

– Питер. – Она дотрагивается до своего уха и показывает, чтобы я сделал то же самое. – У вас там крем для бритья.

Кофейня забита людьми: утренний наплыв посетителей уже начался. Тиллинг и Эллис сидят рядышком на банкетке, положив куртки себе на колени. У Эллис лицо в форме сердечка, коротко стриженные волосы и широко расставленные глаза. Она выглядит лет на четырнадцать. Садясь напротив нее, я улыбаюсь ей и снова получаю в ответ сердитый взгляд. Усталая официантка здоровается, назвав обеих дам по имени, наполняет наши стаканы для воды и наливает кофе.

– Вы часто сюда приходите? – спрашиваю я.

– Ага, – отвечает Тиллинг, пододвигая ко мне посыпанный сахарной пудрой пончик. – Чтобы воспользоваться уборной. Основные правила таковы, Питер. Я говорю вам, что нам известно, а вы обещаете, что не будете пытаться вести собственное расследование. Я не хочу услышать, что нанятые вами полицейские отрабатывают наши версии.

– Я не соглашался ни на какие «основные правила».

Я поднимаю чашку, но Тиллинг кладет на мое запястье палец и не дает мне поднести ее ко рту.

– Мы ведь не попусту тратим здесь время, Питер? Потому что у нас с Эллис и других дел хватает.

Я перекладываю чашку в другую руку и стряхиваю палец Тиллинг.

– Если вы будете выполнять свою работу как полагается, мне не придется никого просить отрабатывать ваши версии.

Она молча смотрит на меня. Я машинально беру пончик и тут же раздраженно кладу его на место. Проходит тридцать секунд. Я прихлебываю кофе, стараясь заставить Тиллинг говорить первой. Из внутреннего кармана пальто она достает бумажный пакет и кладет его на стол перед собой, положив сверху руку. На наклейке написано имя Дженны.

– Я слушаю, – говорю я.

– Вы знаете типа по имени Андрей Жилина?

– Конечно, – встревожено отвечаю я. После похорон я не один раз писал по e-mail Андрею и оставил кучу сообщений на его голосовой почте, пока не понял, что он преднамеренно избегает меня. Трудно поверить, что он кинул меня в такой момент, что бы там ни произошло между мной и его сестрой, но это единственное объяснение. Его молчание было еще одним фактом, угнетавшим меня.

– Откуда?

– Мы познакомились еще в колледже. Вместе проходили стажировку в «Кляйн и Кляйн», а потом жили в одной комнате, когда учились в Школе бизнеса.

– Что он делал после того, как закончил университет?

– Долгое время работал во Всемирном банке в Лондоне, а потом перешел в «Терндейл и компанию» – года полтора назад. А что?

– Когда вы говорили с ним в последний раз? – спрашивает Тиллинг, игнорируя мой вопрос.

– Уже несколько месяцев прошло, – отвечаю я, стараясь не оправдываться. – Андрей сейчас в Москве, так что мы не часто общаемся.

– Он присутствовал на похоронах?

– Я не уверен. Вы, наверное, помните – я рано ушел.

– Вы знаете, где конкретно он сейчас находится?

– А я думал, что вы будете говорить, а я – слушать, – раздраженно замечаю я.

Тиллинг стучит пальцем по пакету.

– Накануне убийства Дженны посыльный доставил пакет от Андрея к вам домой. Ваша горничная расписалась в получении в шестнадцать семнадцать. Она сказала, что оставила пакет на барной стойке в кухне. Вы знаете, что в нем было?

– Нет. Я никакого пакета не видел.

– Когда мы вместе с вами осматривали дом, вы сказали, что ничего не пропало. Вы не заметили, ничего не появилось? Размером с тостер, может меньше, весит не больше килограмма?

Я мысленно возвращаюсь к осмотру, который я совершил на следующий день после убийства Дженны; каждая деталь прочно врезалась мне в память.

– Нет.

– Никаких догадок по поводу того, что бы это могло быть?

– Когда Дженна общалась с Андреем, они в основном беседовали о книгах, – отвечаю я. – Так же как и с падре Виновски. Только с Андреем они, как правило, обсуждали книги о политике и искусстве. Думаю, именно книгу он ей и прислал.

Эллис вытаскивает из куртки блокнот и быстро что-то записывает.

– Они читали книги, а потом обсуждали их по телефону? – уточняет Тиллинг.

– Или обменивались письмами по e-mail.

– Вас это беспокоило?

– Что меня беспокоило?

– Что ваша жена так часто общалась с Андреем.

– Да никогда! – горячо возражаю я и понимаю, что ненароком дал им еще один повод для подозрений. – Мы все были старыми друзьями.

Эллис строчит дальше, а Тиллинг, хмурясь, смотрит в стол, наверное, формулируя очередную топорную инсинуацию. Я чувствую, как во мне закипает гнев. Как бы ни были близки Андрей и Дженна, я ни на секунду не усомнился в их порядочности.

– Зачем вы раздали все вещи из дома? – задает неожиданный вопрос Тиллинг.

На столике в прихожей лежало блюдо из венецианского стекла, которое Дженна купила во время нашего медового месяца. Это блюдо было первой вещью, попавшейся мне на глаза, когда я вошел в дом вместе с полицией. А полицейские использовали его как пепельницу. Раздать вещи было единственным способом не проводить дни в рыданиях.

– Не ваше дело.

– Возможно, если бы вы сказали мне эту мелочь, – устало заявляет Тиллинг, поднимая на меня взгляд, – я смогла бы убедить себя, что вы хотите нам помочь.

Официантка останавливается возле нас, чтобы наполнить мою чашку, давая мне несколько секунд для размышлений. Если я хочу привлечь Тиллинг на свою сторону, мне придется сначала сделать несколько широких жестов, вне зависимости от того, насколько мне это будет тяжело.

– По двум причинам, – запинаясь, говорю я, после того как официантка уходит. – Во-первых, я не знаю, кто прикасался к нашим вещам: убийца, Ромми, другие люди, которые были в доме. Чистых вещей просто не осталось. И во-вторых, мне все напоминало о Дженне. Я просто пытался подвести черту. Не думать о том, как все было раньше.

– До того как ее убили?

– До всего. Когда мы еще были счастливы.

Тиллинг смотрит мне в глаза, пока я не заливаюсь краской. Если она задаст еще один вопрос – я встану и уйду. Она берет ложку и начинает изучать чашку.

– Давайте теперь поговорим о времени, – предлагает Тиллинг. – Пакет, который Андрей послал Дженнифер, был доставлен вам домой в шестнадцать семнадцать в понедельник. Дженнифер в тот день работала допоздна, а вы ночевали в городе. Она отключила сигнализацию в доме в десять тридцать восемь вечером в понедельник и включила ее в семь тридцать на следующее утро. Она поехала на работу, ввела логин в свой компьютер в семь пятьдесят три и оставалась в офисе все утро, пока около десяти пятнадцати не раздался телефонный звонок. Дженнифер сказала коллеге, что ей нужно заскочить домой на несколько минут, но обещала вернуться до одиннадцати. От вашего дома до ее офиса ехать от тринадцати до семнадцати минут, в зависимости от того, как повезет со светофором. Добавляем еще десять минут на непредвиденные ситуации на дороге и получаем продолжительность поездки в оба конца от тридцати шести до сорока четырех минут. Похоже, она собиралась поехать прямо домой, а потом сразу обратно.

– К чему вы клоните?

– У нее не было времени на то, чтобы завезти куда-нибудь пакет. Ни в ее машине, ни в ее кабинете его не было. Никто из курьеров круглосуточных служб доставки ничего от нее не получал. Если бы она открыла пакет, мы бы обнаружили упаковку в мусорной корзине. В то утро у вас не вывозили мусор, и мы успели опечатать ее кабинет до того, как там убрали. Мы дважды проверили список следственных материалов и сравнили его с фотографиями с места преступления, чтобы удостовериться, что никакой вороватый медик или подкупленный полицейский ничего не прикарманил. Но все на месте.

– Вы думаете, что пакет забрал убийца?

– Убийцы. Во множественном числе.

– Что вы хотите сказать?

– Цилиндр замка на двери вашего гаража был выдернут слесарным молотком. Зазубрины на внутренней поверхности говорят о том, что тот, кто сделал это, правша. Но угол ударов, нанесенных Дженнифер, позволяет предположить, что убийца левша. Также были найдены несколько неодинаковых отпечатков ног и еще кое-какие мелочи. Я вполне уверена, что мы ищем двоих.

– Насколько важно то, что они забрали пакет? – спрашиваю я, ловя каждое ее слово. Я и предположить не мог, какое количество фактов не было известно моим сыщикам.

– Ваш дом был хорошо защищен от дневных ограблений. У вас там тупик, дом на сигнализации, а район регулярно патрулируется. Двое заходят в дом через гараж, надевают резиновые перчатки, отключают сигнализацию, обрезают телефонную линию и открывают дверь слесарным молотком. Эти парни – профи. Но они обыскивают только нижний этаж, а грабители всегда сначала заглядывают в спальни, потому что люди обычно спят рядом со своими ценностями.

– Секундочку. – Я прерываю ее, пытаясь понять, на что она намекает. У меня голова идет кругом. – Вы считаете, что эти типы, возможно, искали именно пакет?

Тиллинг медленно качает головой, поджав губы.

– Рабочая версия окружной прокуратуры округа Уэстчестер такова: вы заплатили двум неизвестным за то, чтобы они инсценировали ограбление и убили вашу жену. Мы считаем, что вы попросили кого-то позвонить ей на работу и заманить ее домой. Но мне нравится ваша идея. Нам не помешает знать, что же было в пакете.

Я снова замыкаюсь в себе, мое первоначальное возбуждение стихает. Мысль о том, что Дженну убили двое, которые просто искали пакет от Андрея, слишком уж притянута за уши, чтобы доверять ей.

– Вы хотите, чтобы я спросил у Андрея, что он послал Дженне?

– Нет, – отвечает Тиллинг. – Мы хотим, чтобы вы сказали нам, как с ним можно связаться.

Я секунду колеблюсь, пытаясь решить, разумно ли связывать Тиллинг с Андреем. Андрей осторожный человек. Он никогда не скажет ничего, что могло бы навредить Кате.

– В записной книжке у меня есть его домашний телефон. Или вы можете позвонить ему на работу. Нью-йоркский офис «Терндейл» находится на углу Сорок седьмой и Шестой стрит. Время в Москве на восемь часов обгоняет наше, так что если вы позвоните их нью-йоркскому оператору до девяти, он наверняка сможет соединить вас.

– Мы уже звонили Андрею домой. И пытались связаться с ним через компанию. Но там нам сообщили, что Андрей уволился еще в сентябре, за одиннадцать дней до убийства Дженнифер. И с тех пор они о нем не слышали.

– Быть того не может, – протестую я, не понимая, зачем Андрею так внезапно увольняться из компании. – Он должен быть с ними на связи. Как минимум потому, что у него там деньги.

– Они это отрицают, а на дальнейшие вопросы отвечать отказались, ссылаясь на конфиденциальность информации о сотрудниках.

Еще одно бредовое правило отдела кадров.

– А вы не можете изъять их записи?

– Окружной прокурор считает, что нет. Андрей не имеет непосредственного отношения к основной линии расследования, а у Терндейла политические связи, так что прокурор хочет сконцентрироваться на вас.

– Ну, тогда не знаю, – в отчаянии говорю я.

Тиллинг хлопает ложкой по ладони.

– В «Терндейл» нам дали контактное лицо Андрея, с которым можно связаться в непредвиденных обстоятельствах. Оксана Жилина, его мать. Вы ее знаете?

– Она та еще штучка, – сразу же отвечаю я.

– Что вы имеете в виду? – быстро спрашивает Тиллинг.

– Просто те пару раз, когда мы виделись, она мне показалась очень упрямой, – говорю я, не желая рассказывать все те истории, которые я за эти годы услышал о миссис Жилина, или о том, как она рассорила Андрея и Катю.

– Они с Андреем в доверительных отношениях?

– Насколько мне известно, да.

– Тогда вас, наверное, удивит, что, по ее словам, она тоже не знает, как с ним можно связаться.

Я начинаю задумываться – а не играет ли со мной Тиллинг? У миссис Жилина обязательно должен быть телефон Андрея, а если по какой-то странной причине у нее его нет, она предложила бы полиции связаться с Катей.

– Вы правы. Меня это удивляет.

– Вы его друг, – произносит Тиллинг, кладя ложку на стол и складывая руки на груди, – так что скажите мне: как мне лучше всего его найти?

– Разрешите мне сначала сделать пару звонков. – Мне страшно даже думать о перспективе разговора с Катей, но я не могу рисковать и называть Тиллинг ее имя, не предупредив об этом Катю. – Я позвоню вам сегодня.

– Ответ неверен, – раздраженно говорит Тиллинг и качает головой. – Помните? Я вас предупреждала, что так дело не пойдет. Разыскную работу будем выполнять мы, а не вы и не нанятые вами копы. Вы сообщаете нам, с кем нам побеседовать, а дальше уже наше дело.

Я оглядываюсь, не желая встречаться с Тиллинг взглядом. Подросток с «ирокезом» на голове спорит с менеджером-греком, не желающим продавать ему сигареты. Вся ситуация мне жутко не нравится. То, что я скрываю имя Кати, может быть таким же подозрительным, как и если я назову его, при условии что Тиллинг уже знает, кто она.

– Все, что я могу сделать, – это перезвонить вам позже, – упорствую я.

– Чушь! – сердито рявкает Тиллинг, и под глазами у нее появляются красные пятна. Она тычет в меня пальцем. – Вы опять увиливаете! Я хочу знать, как зовут бывших подружек Андрея, где он любит зависать – абсолютно все. И прямо сейчас.

– А как же «никаких обязательств»?

– Это было раньше. Вы думаете, я потратила двадцать минут, описывая наше расследование, просто чтобы послушать собственный голос? Питер, я делаю вам одолжение. Я даю вам еще один шанс присоединиться к нам и начать помогать распутывать это дело. Окружной прокурор держит меня на коротком поводке. Сотрудничайте с нами, и, может быть, мне удастся убедить ее позволить мне немного расширить рамки расследования, Если же нет – мы и дальше будем обрабатывать вас.

– Послушайте, – взволнованно говорю я, пытаясь уцепиться за спасательный канат, который она мне бросила. – Я обязательно буду помогать. Мне просто нужно немного времени.

Тиллинг неожиданно и резко встает, толкая стол и переворачивая пустой стакан из-под воды. Она засовывает пакет обратно в карман куртки, а стакан медленно катится к краю стола. Эллис пристально смотрит на меня и не двигается. Я ловлю стакан в полете и осторожно ставлю на стол.

– Вы сейчас совершаете большую ошибку, Питер, – заявляет Тиллинг. – Прокурор сильно давит на меня в отношении вас. Эллис и я – единственные люди, которые вообще рассматривают возможность вашей невиновности. Мы ваши единственные друзья, но вы нам все меньше и меньше нравитесь.

Я ни секунды не сомневаюсь, что она говорит правду.

– Я вам перезвоню, – упрямо отвечаю я. – Обещаю.

Тиллинг вытаскивает визитку из кармана и роняет ее на стол.

– Номер моего мобильного – на обороте, – говорит она. – Надеюсь, что вы позвоните мне сегодня.

8

Из-за ухудшающейся погоды лучшим способом добраться до Нью-Йорка казался поезд, но все термостаты включены на температуру тропиков, один вагон жарче другого, окна герметично запечатаны. Моя рубашка уже прилипает к спине, когда я сажусь на оранжевое пластмассовое сиденье, прижимаюсь лбом к прохладному окну и смотрю, как снаружи падает снег. Вдоль колеи бежит ручей, и насыпь покрыта тонким слоем льда. Я снова пытался звонить Андрею в его московскую квартиру, после того как расстался с Тиллинг, но в результате услышал лишь бесконечно долгие гудки, даже автоответчик не включился. Поскольку другого выхода не было, я позвонил Кате, хотя и не был уверен, чего от нее ожидать. Она была немногословна и настояла на личной встрече. Я тяжело вздыхаю, и стекло покрывается туманом. У меня нет сил на очередную ссору. Однако для меня важно поговорить с Андреем – не только чтобы выяснить, что именно он отправил Дженне, но и чтобы удостовериться, что с ним ничего не случилось, и попытаться помириться с ним. Мы ведь так долго были друзьями.

Мы с Андреем начали работать в «Кляйн и Кляйн» в один и тот же день: нас наняли по одной программе двухлетней стажировки, целью которой было обучить нас основам инвестиционной деятельности банков и подготовить к обучению в Школе бизнеса. Договор был очень прост. Фирма платила нам в три раза больше, чем получали учителя в государственных школах, и исподволь поощряла нас пользоваться корпоративным кредитом: обедать в ресторане «Дельмонико» и развлекаться в клубах, приезжая туда в нанятых автомобилях. В обмен мы должны были работать от восьмидесяти до ста часов в неделю, быть постоянно на связи и с радостью сносить оскорбления, которые, вообще-то, могут дать основание для судебного преследования. Нам это казалось честным.

Однажды Андрей позвонил мне около полуночи – это произошло примерно через месяц после начала стажировки.

– Ты занят чем-то важным? – спросил он.

– Читаю отчет по колебанию акций для нефтепромышленной компании. А что?

Я крутнулся на вращающемся кресле и посмотрел на его спину, которая находилась в двух метрах от меня. Андрей сгорбился над своим столом, прикрывая трубку рукой, чтобы двое других парней в его кабинете не слышали его.

– Можешь уделить мне пару часов?

– Конечно.

Тогда я еще не знал Андрея по-настоящему. Он был высокого роста, с худым вытянутым лицом. Его акцент варьировался от элитарно-британского до просторечно-американского, в зависимости от того, с кем Андрей разговаривал в данный момент. Светлые волосы и голубые глаза делали его менее русским, чем на то намекало его имя. С самого первого дня было ясно, что каждая женщина на этаже страшно его хочет, но похоже, Андрей не пользовался предоставляющимися возможностями. Он казался мне порядочным парнем, и я рад был протянуть ему руку помощи, если она ему понадобилась.

– Экипировка с собой?

– Что с собой?

– Экипировка. Снаряжение. Одежда для тренировок.

Вне зависимости от акцента Андрей предпочитал лексику британского варианта английского языка.

– Ага.

У «Кляйн» был хороший тренажерный зал. Большая часть штатных сотрудников пользовались им регулярно, чтобы сжечь стресс или восстановить силы. Хороший спортивный костюм позволял вам оставаться чистым лишние несколько часов.

– Езжай лифтом на этаж Б-три через десять минут и возьми с собой экипировку.

Андрей встретил меня там и провел через цокольный этаж на погрузочную площадку. Наружные двери высотой в три человеческих роста были закрыты. Восемь или девять парней кидали мячи в корзину, прикрепленную к фонарному столбу, а пятнадцать или двадцать человек наблюдали за ними. Андрей представил меня мужчине постарше в синем комбинезоне. Мужчина держал сигарету между большим и указательным пальцем.

– Питер, это Лео. Он менеджер по техническому обеспечению, работает в ночную смену.

– Итак, Питер, – Лео проглотил вторую гласную в моем имени, – Андрей говорит, ты играл в мяч в колледже.

– Да, время от времени.

– Хочешь поиграть с нами?

– Почему бы и нет?

Пока мы переодевались в душевой, Андрей объяснил мне правила. Игра шла два на два, до одиннадцати попаданий в корзину. Выигравшая команда остается на поле и не отдыхает, пока не проиграет. Каждая команда ставит на один тайм пятьдесят долларов, выигравший получает все. Конечно, настоящие ставки делались среди зрителей.

– А эти парни умеют играть? – поинтересовался я.

– Я видел их игру прошлым вечером. Некоторые ничего; другие просто отморозки. Лео судит, а он не считает нарушением то, от чего не идет кровь.

– Откуда такая секретность?

– Они все рабочие профсоюза, в основном из техподдержки или охраны. Некоторые работают в этом здании, некоторые – в других. Они не хотят, чтобы их наниматели знали, как они зарабатывают сверхурочные. Лео русский, мой соотечественник. На днях мы с ним разговорились в лифте о «Динамо», и он пригласил меня поиграть. А я поручился за тебя.

– «Динамо»?

– Одна из московских футбольных команд.

Пока мы одевались, я успел рассмотреть Андрея. Он был жилистый, как скалолаз, на левом плече у него был длинный шрам, похожий на застежку-молнию. Он увидел, куда я смотрю, и постучал по ране пальцем.

– Регби. Я был хукером – игроком в центре схватки, который должен отбивать ногой мяч обратно к линии. Игрок из команды соперников укусил нашего левого защитника за шею, тот рванулся и выдернул мне плечо прямо из сустава.

– Похоже, это классная игра.

– Вообще-то кусаться не разрешается.

– Ты много играл в баскетбол?

– Достаточно, – ответил он. – Я буду подавать тебе мяч и мешать противникам. Прорвемся.

Следующие два года мы играли один-два раза в неделю и с первого же дня выигрывали больше, чем теряли. Андрей всегда пользовался лишь парой-тройкой основных приемов, но он чувствовал игру и прекрасно проявлял себя под корзиной. Иногда на нас смотрела сотня зрителей, и тысячи долларов меняли хозяев. Лео постоянно ходил по окрестностям – искал новые таланты. Мы играли с пожарными, с несколькими рабочими из «Кон Эд» – газово-электрической компании, с парочкой грузчиков с рыбного рынка. Но настоящими соперниками были парни, которые выросли, играя в мяч на улицах Гарлема. Они играли красиво, как будто танцевали джаз – хитроумное ведение мяча, ловкие отвлекающие маневры, балетные прыжки к корзине. Мы с Андреем играли не так ярко, но хорошо работали как команда, и каждый учился предчувствовать, что другой собирается делать.

Однажды вечером, вскоре после того как я и Андрей начали играть вместе, мы пошли пропустить по паре пива. Мы сидели на столе для пикника на летней площадке небольшого ресторанчика в одном из районов Манхэттена, когда я заметил девушку, собирающуюся перейти Гринвич-стрит. На ней были джинсы, ботинки и расстегнутая кожаная куртка поверх черно-белой футболки с логотипом панк-группы «Ramones», а по плечам струились распущенные волосы. Девушка была похожа на диснеевскую принцессу, случайно очутившуюся в бедном районе. Я толкнул Андрея локтем в бок и мотнул головой в ее сторону.

– Что? – не понял он.

– То есть как это – «что»? – Я снова мотнул головой в ее сторону.

– Не мой тип.

– Ты шутишь?

Девушка рванула через дорогу, лавируя между машинами, и направилась к входу в бар. Она высмотрела нас с Андреем в полумраке и пошла, улыбаясь, к нам. Андрей встал и поцеловал ее в щеку.

– Моя сестра-близнец Катя, – сказал он. – Она совсем недавно начала работать в «Терндейл», фирме по управлению активами.

Катя протянула мне руку для рукопожатия. Она была невысокого роста, тонкокостная, с блестящими черными волосами и круглым миниатюрным личиком.

– Это, должно быть, прекрасное назначение, – отметил я. – В «Уолл-стрит джорнал» пару лет назад печатали статью об Уильяме Терндейле.

– Каждый новый сотрудник получает копию этой статьи, – ответила Катя и сдержанно улыбнулась. – Его называют современным Медичи. Покровителем искусств и принцем финансов.

– И как с ним работается?

– Вообще-то пока не знаю. Мы и говорили-то один раз, да и то я пала ниц и билась лбом о землю.

Я засмеялся.

– Но давай отвлечемся от Терндейла. Ты читал в колледже «Джорнал»? – удивилась она, широко открывая глаза.

– Ага, – ответил я; меня позабавила ее показная недоверчивость. – А что? И что ты читала?

– «Дейли уоркер» и «Мазер Джонс».[4]4
  Газеты коммунистической партии США. (Примеч. перев.)


[Закрыть] Учеба в колледже – это время, когда надо вывести весь бред о социальной справедливости из своего организма. На людей вроде тебя нельзя положиться. С тобой однажды приключится отсроченный кризис сознания, как раз когда ты мог бы сорвать куш, наступив на горло пролетариату.

– В то время как у тебя никаких сомнений не будет?

– Никаких, – нежно пропела она. – Если понадобится – я это сделаю. Разве не пора одному из вас купить мне пиво?

– Моя скромная сестренка, – усмехнулся Андрей, обнимая ее за талию.

Пара бокалов пива превратилась в пять. Катя продолжала в том же духе, сначала провоцируя нас с Андреем говорить о своей работе и баскетболе, а потом ловко высмеивая нас, нанося ощутимые уколы нашему тщеславию и иронизируя по поводу наших амбиций. Я подумал, что Дженне она бы понравилась. У Кати не было никакого необычного акцента. Она объясняла этот контраст с английским своего брата тем, что Андрея отправили учиться в английский интернат, когда ему было восемь, чтобы он приобрел навыки лидера, в то время как ее оставили дома, в Нью-Йорке, чтобы она сосредоточилась на ведении домашнего хозяйства. Андрей пошел внутрь бара, когда настала его очередь покупать всем пиво, а Катя взяла со стола мою руку и повернула ее ладонью к свету. Когда она прикоснулась ко мне, моя ладонь отозвалась покалыванием.

– Ты предсказываешь будущее? – спросил я.

– Иногда.

– Это еще одна вещь, которой ты научилась в колледже, пока я был слишком занят, читая «Джорнал»?

– Это один из навыков, которые я приобрела дома. Моя мать ведьма, а отец принц. Я пошла в него, но могу колдовать, если к этому меня побуждает мой дух.

Я не знал, смеяться или нет.

– Дай-ка угадаю, – предложил я. – В моем будущем ты видишь кризис сознания.

– Ну, это рабочее предположение.

– Так что же еще ты видишь?

– Двоих детишек и дом в пригороде. Отпечатки пальцев, измазанных арахисовым маслом, на брюках от твоего костюма.

– И?

Она пристально всмотрелась в мою ладонь.

– Кота, которого ты не любишь. Пушистик или Пушок. Он будет мочиться в твои ботинки для гольфа.

– И все? – Я притворился разочарованным.

Катя легонько провела пальцем по моей линии жизни, заставив меня вздрогнуть. Я наклонился к ней, вдыхая ее аромат, и понял, что пьян.

– Трудно, – заявила она. – Может, станет легче, если позолотишь ручку.

Я вытащил из кармана монету в двадцать пять центов и вложил ей в ладонь. Катя подержала ее на большом пальце и ловким щелчком отправила на мостовую.

– В ней полно примесей. Если хочешь услышать хорошие новости, нужно платить по-настоящему.

– У меня есть пара золотых, – заявил я, чувствуя, что у меня голова идет кругом.

– Так попробуй еще раз.

Я поднес ее руку к своему лицу и прикоснулся губами к ложбинке.

Катя задумчиво хмыкнула:

– Похоже, это сработало.

– И как насчет хороших новостей? – глухо спросил я.

Она нежно похлопала меня по ладони.

– Девушка.

– Как она выглядит?

– Это ты мне скажи, – предложила Катя, поднимая голову.

Я колебался, меня охватило смущение. Одно долгое мгновение Катя ждала ответа, а затем встала, выпустив мою руку, и застегнула куртку.

– Поздно уже. И я слишком много выпила. Попрощайся за меня с Андреем.

Порыв ледяного ветра вырывает меня из воспоминаний, когда двери поезда открываются на высокой платформе у Сто Двадцать Пятой стрит. За моей головой что-то с глухим стуком ударяется об окно. На крыше напротив платформы кучка детей. Они швыряют снежки в поезд. Я делаю резкий вдох, когда вижу, как парнишка бежит вперед, с размаху бросает снежок и резко останавливается за полметра до края крыши. Двери закрываются, и дети начинают возбужденно подпрыгивать, хлопая друг дружку по открытым ладоням. Жаль, что мне не двенадцать лет. Когда поезд набирает ход, я смотрю на часы. Катя просила меня приехать к часу. Я, похоже, буду раньше.