Текст книги "Расплата"

11

У Понго невинное лицо ребенка, ему под шестьдесят, на нем двубортный серый пиджак и желтый галстук поверх розовой рубашки с белым воротником и такими же манжетами, верхняя пуговица расстегнута, чтобы дать место его толстой шее. У него черные с проседью усы а-ля Валентино и длинные темные ресницы. Если приглядеться, то его парик похож на впавшую в спячку белку. Я усаживаюсь на свободный стул рядом с Понго, протягиваю ему руку и называю свое имя.

– Тони Понго, – представляется он. – Теннис ушел?

– У него сегодня еще несколько встреч.

– Слушай, – говорит Тони, прихлебывая граппу, – он мне сказал, ты ищешь Андрея. Я не знаю, где он и как до него добраться. В последний раз я видел его три месяца назад.

– Тогда расскажи мне о Москве.

– Что тебе до Москвы?

– Я лечу туда сегодня вечером. И хотел бы больше узнать о тамошней конторе Терндейла. Что Андрей делал, кто работал в офисе. Все в таком роде.

– Удачи тебе в этом чертовом месте. – Понго с сомнением качает головой. – Если Терндейл узнает, что я тут с тобой болтал, прощай тогда моя пенсия.

– Что им до твоей пенсии?

Ничего не говоря, он нервно барабанит толстыми пальцами по белой скатерти; кольцо на его мизинце сверкает пару раз в солнечном луче. Я должен заставить его ответить.

– Как ты очутился в Москве? – спрашиваю я.

Тони вздыхает и сутулится.

– Я чертов babbo, – заявляет он. – Идиот. Терндейл переводил часть канцелярии в Тампу. Я подумал, что погода там получше, а здесь меня, в общем-то, ничего не держит, так что я попросил перевести меня туда. Ну и дурака же я свалял! Правильно в армии учат: не высовывайся!

Я одобрительно смеюсь, а он глупо улыбается.

– Ты попросился во Флориду, а тебя перевели в Москву? Кто-то тебя очень не любит, Тони.

– Они мне круто мозги запудрили: «Нам нужен человек толковый. Мы будем тебе больше платить. Мы оплатим твой дом. У тебя будет выше пенсия. Да там всего пару лет проработать надо». Все в таком роде. Дерьмо все это. Чертова зима круглый год, выпить нечего, кроме самогона, а еда как пайка в тюрьме. А девчонки? Те, кому меньше двадцати пяти, моложе моих дочерей, а у меня на этот счет принципы. Проблема в том, что те, кому за двадцать пять, выглядят так, что краше в гроб кладут. – Разговаривая, он размахивает руками. Тони – прирожденный рассказчик.

– Что ты там делал?

– Да то же, что и здесь, в Нью-Йорке. Подтверждал положение на рынке, подбивал баланс, давал поручения банку о переводе денег, сверял подтверждения – обычное дерьмо.

– Андрей много тебе рассказывал о своей работе?

– Вообще ничего, но мне было плевать. Я просто делал свою работу и убивал время. Я могу сказать, что было в документах, но и только.

– С документами все было в порядке?

– Да, всегда. Никаких проблем не случалось. Все в Лондоне мной очень довольны, говорят, что я классно работал, и все такое.

– В бумагах все было правдой?

Понго с заговорщицким видом наклоняется ко мне.

– Ты хочешь знать, не обтяпывал ли Андрей свои делишки?

– Точно.

– С бумагами все было четко, но Москва – это же дикое место! Все связаны с мафией. По сравнению с этим чертовым местом Бруклин кажется Верхним Ист-Сайдом. Чтобы делать бизнес, надо делать бизнес. – Понго многозначительно потирает пальцы. – Но наверняка я ничего не знаю.

Пожилая официантка ставит перед Тони коктейль с креветками и вопросительно глядит на меня.

– Спасибо, пока не надо, – говорю я ей, а Тони засовывает за воротник слишком большую полотняную салфетку. Официантка вежливо кивает и исчезает.

– Ты много теряешь, – заявляет Тони с полным ртом. – Такой еды ты больше нигде не найдешь.

– Я уже поел. Ну давай, рассказывай. Что же там такое происходило и почему это не нравилось руководству? Почему все закрыли?

Тони пожимает плечами, небрежно держа за хвост наполовину съеденную креветку. Я позволяю молчанию затянуться, но Понго это, похоже, не беспокоит, он полностью сосредоточился на еде.

– Ты не замечал, не волновался ли Андрей по какому-нибудь поводу? – Я пытаюсь зайти с другого конца.

– Без понятия, – проглотив креветку, отвечает Тони. – Этот чертов тип напустил вокруг себя туману. Улыбался, говорил «привет», и все дела.

Я уверен: Тони знает, почему Уильям уволил Андрея. Нужно просто найти правильный вопрос.

– Расскажи мне об офисе.

Тони вытирает руки и хмурится.

– Там и четыре машины припарковать было нельзя. У Андрея был кабинет, и еще имелся конференц-зал. У меня был стол, и у жирной русской девки, которая отвечала на звонки, тоже был стол. Был еще один стол для посетителей. Ничего особенного.

– А посетители были?

– He-a. Да кто в здравом уме попрется хрен знает куда? У секретарши был пацан, который иногда приходил и делал кой-какие мелочи. Немного не того. Понимаешь, о чем я?

– И что пацан делал?

– Баловался с компьютерами. У Андрея была машина. Иногда пацан возил его куда-то. Может, было еще что-то.

– Как зовут секретаршу?

– Ольга Гускова.

– А пацана?

– Не знаю. У него был пирсинг на лице – большое металлическое кольцо. Зачем мне что-то о нем знать?

Тони говорит немного громковато. Мне кажется странным, что он не знает имя парня, с которым работал в такой маленькой конторе. Я колеблюсь, пытаясь понять, что я упустил. Тони макает в соус очередную креветку.

– Ты часто слышал, как Андрей говорит по телефону?

– Я не обращал внимания. Да и все равно он говорил в основном по-русски.

– Расскажи мне о телефонной системе.

– Что ты имеешь в виду? Ну, были там телефоны.

– Ты все записывал, верно?

– Ну да, конечно.

– И как долго хранились пленки?

– Может, пару месяцев. Этим занималась Ольга.

– Где хранились кассеты?

– Не знаю. Меня это не касалось.

– Тони.

Он тупо смотрит в свою пустую миску; усы у него перепачканы соусом. Я знаю, что он лжет. Мне просто нужно выяснить почему.

– Офис был такой маленький, что если бы она испортила воздух, ты бы это почувствовал, верно? Ты сам говорил. И как может такое быть, что ты не знаешь, где она хранила пленки?

Он снова пожимает плечами, не поднимая глаз.

– Разве тебе никогда не приходилось слушать записи?

– Что это за дурацкие вопросы? – возмущается Понго, срывает с себя салфетку и швыряет ее на стол. – Откуда мне знать, где эта толстозадая корова, на которую и смотреть противно, хранила свои сраные кассеты? Дерьмо все это.

– Нет, Тони, – возражаю я, крепко сжимая ему запястье, когда он встает со стула. – Это ты мне дерьмо на уши вешаешь. Ты что, совсем за идиота меня держишь? Теннис сказал тебе, что я надежный парень, и то же самое он сказал мне о тебе. Я не хочу, чтобы из-за меня его считали лжецом, а вот ты, похоже, хочешь, а?

Он таращится на меня с видом человека, которого сильно били в детстве.

– Послушай, – говорю я, ослабляя хватку и стараясь, чтобы мои слова прозвучали как добрый совет. – Андрей мой друг. Мы с его сестрой очень из-за него переживаем. Мне просто нужно, чтобы ты сказал мне, что там происходило. Больше никому ничего не надо об этом знать.

– Черт, – говорит Тони с несчастным видом. Он поворачивается ко мне спиной и, громко топая, идет в туалет, оставляя на столе номерок из гардероба. По крайней мере, я не сомневаюсь, что Понго вернется. Синатра поет «Му way»,[6]6
  Мой путь (англ.). (Примеч. перев.)


[Закрыть] а я сижу и жду. Шансы на то, что Тони расколется, и на то, что он пошлет меня, примерно равны.

Когда Тони возвращается, у него влажное лицо и от него сильно пахнет одеколоном.

– О’кей, – вздыхает он, тяжело опускаясь на стул. – У меня есть свои причины на то, чтобы говорить с тобой, но ты должен дать мне слово: все, что я тебе расскажу, останется между нами.

– Идет, – соглашаюсь я, снова пожимая ему руку.

Тони делает большой глоток граппы и наклоняется ко мне. Он говорит хриплым шепотом, как будто опасаясь, что в ресторане могут быть шпионы Терндейла:

– Я так и не переехал в Москву.

– Что?!

– Я не переехал в Москву. Я поехал туда осмотреться и прожил там недели две. Все, что я рассказал раньше, – абсолютная правда. Это дерьмовое место. Я жил в грязной дыре и чуть не отморозил себе яйца. Я не мог ничего есть, потому что еда была merda.[7]7
  Дерьмо (итал.)


[Закрыть] Я взял и пошел к Андрею и сказал, что я не буду работать, просто уволюсь, и все тут. Мы поговорили. И он сказал, что может все уладить.

Тони приглаживает остатки волос на своем черепе. Вот этого я уж точно никак не ожидал.

– Он спросил, не хочу ли я пожить какое-то время в Италии. А моя мама живет в Салерно, это примерно в часе езды от Неаполя. Он и говорит мне: «Езжай, поживи в Салерно. Мы дадим тебе компьютер, и ты сможешь работать там. Здесь мы тебя прикроем. Мне не трудно», – говорит.

Тони широко улыбается, чувствуя себя лучше теперь, когда его тайна открыта. Несмотря на недобрые предчувствия, мне удается выдавить из себя улыбку и подбодрить его; это серьезное доказательство того, что Андрей делал что-то не то.

– Все было просто. Ольга принимала звонки и переадресовывала их на мою голосовую почту. Если кому-то очень нужно было со мной поговорить – она переводила их на мой мобильный. В том районе мобильные очень хорошо работают. Никто ничего не узнал. Да вообще-то и звонков не было. Документы всегда были в порядке, так что меня все оставили в покое.

– Как же ты делал всю работу?

– Пфф. – Тони просто отмахивается от моего вопроса. – Да без проблем. Я научил Ольгу, как работать с местными звонками, давать подтверждения и все такое. Да и в любом случае, чаще всего они по-английски и не говорили. Она отправляла мне по факсу билеты и отчеты и все такое. Я набирал код Москвы на компьютере и вводил все в систему. Мне пришлось съездить туда всего два или три раза. Ольга каждый день присылала мне информацию о погоде, так что я мог ныть и жаловаться ребятам в Лондоне.

– Терндейлу об этом известно?

– He-a. Не думаю. Тогда мне бы это сказали, когда увольняли.

– И ты ни о чем не догадывался?

– Послушай, если Андрей хочет отправить меня в Италию и сделать счастливее, то я только «за». Я не лезу в бутылку. Все сходится, цифры правильные, так что никаких проблем. Как я уже говорил, может, он и связался с мафией, чтобы нормально дела делать. Может, он переписал часть бизнеса на чью-то девушку, а может, слишком много тратил на канцелярские товары. Да кто его знает. Он делал деньги для Терндейла и заботился обо мне, а на остальное мне было наплевать.

Бруклинские ребята старой закалки известны своим прагматизмом, но все равно меня неприятно поражает очевидная невозмутимость Тони. И мне становится интересно – он намного умнее, чем я считал, или намного глупее?

– Расскажи, чем все закончилось.

– Значит, мне звонит Ольга и говорит, чтобы я быстро тащил свою задницу в Москву. Я появляюсь там на следующее утро и узнаю, что в кабинете Андрея сидит сам Уильям чертов Терндейл. Он вызывает меня в кабинет и заявляет, что мне пора на пенсию. У Ольги уже есть для меня билет на самолет до Нью-Йорка. Как только я прилечу, мне надо сходить в отдел кадров, и они меня рассчитают. До свидания и пошел ты. Вот и все, что было.

– Ты не спросил его, что случилось?

– Еще одна штука, которой учат в армии, – говорит Тони, качая в ответ головой, – не задавай вопросов. Все, чего я хотел, – сохранить голову и получить пенсию.

Даже если бы Тони и задал вопрос, Уильям все равно вряд ли на него ответил бы.

– А у него к тебе были вопросы? – уточняю я, надеясь хотя бы примерно понять ход мыслей Уильяма.

– Только один. Он сказал, что кто-то слямзил ноутбук Андрея, и спросил, не знаю ли я, кто бы это мог быть. Его, похоже, очень интересовал этот компьютер, и Терндейл спрашивал о нем много раз, и все по-разному. Я ответил, что не в курсе, и не соврал, между прочим.

Тони улыбается мне открытой улыбкой, глядя на меня честными карими глазами. Я не могу себе даже представить, во что же впутался Андрей.

– Ты сказал, у тебя есть причина, чтобы говорить со мной.

– Ага.

Понго делает еще один большой глоток граппы, затем ставит стакан на стол и закрывает ладонями лицо, как будто читая молитву. Когда он снова смотрит на меня, его глаза влажны от слез.

– Через неделю после моего возвращения ко мне на Стейтен-Айленд приходил один тип, чтобы поговорить со мной. У него была куча вопросов об Андрее. Он спрашивал, не знаю ли я, где Андрей, или как с ним можно связаться, все в таком роде. Очень крутой парень.

– Когда точно это было? – резко спрашиваю я.

Тони задумывается, прежде чем ответить.

– Я как раз одевался, чтобы пойти в спорткомплекс «Мэдоулэндз», когда этот парень появился у меня на пороге, – вспоминает он. – У моего бывшего шурина были билеты на игру «Гигантов» против «Далласа» в понедельник вечером.

От выброса адреналина у меня перехватывает дух. Я смотрел эту игру в своем номере в Гарвардском клубе – вечером накануне того дня, когда Дженну убили.

– Как выглядел этот парень? – требовательно спрашиваю я.

– Козел, похожий на Кларка Кента.[8]8
  Скромный незадачливый репортер газеты «Дейли плэнет», под видом которого скрывается Супермен. (Примеч. перев.)


[Закрыть] Короткие волосы, дурацкие очки, наручные часы повернуты внутрь запястья, как у военного. На запястье татуировка, ты не поверишь – кот Феликс.[9]9
  Один из первых мультипликационных персонажей, получивших широкую популярность. (Примеч. перев.)


[Закрыть] Говорил так вежливо, что лучше б послал. И у него был акцент.

– Какой акцент?

– Не итальянский и не русский. Где-то посредине.

– Где-то посредине находится пол-Европы, Тони. Ты никак не можешь сузить эту географию?

Он обиженно вскидывает руки.

– Ладно, забудь, – быстро говорю я, утешительно хлопая его по плечу. Если я задену чувства Понго, мне это не поможет. – Расскажи, что случилось.

– Я говорю этому типу, чтобы он убирался, а он предупреждает, что с ним лучше не связываться – как будто хочет запугать, чтоб я разговорился. Он пытался дать мне свою визитку с номером телефона, говорил, чтоб я позвонил ему, если Андрей со мной свяжется, и что он меня отблагодарит за беспокойство. – Тони пару секунд тяжело дышит. – У меня был щенок добермана, – прерывисто продолжает он, – всего пару месяцев от роду. Песик занервничал и начал лаять на этого типа. Он всего лишь щенок, но уже пытался защитить меня.

Тони прикрывает лицо салфеткой: слезы льются градом из его глаз.

– А дальше?

– А дальше этот тип схватил моего щенка за ошейник и сломал ему шею.

12

Гарвардский клуб заказал мне машину в аэропорт. Водитель – тихий ямаец в костюме в стиле «Блюз бразерс»[10]10
  Музыкальный дуэт, популярный в семидесятых. (Примеч. перев.)


[Закрыть] и с целым дипломатом записей регги. Он представился как Кертис. Мы едем на восток к вокзалу Гранд-централ, солнце только что село, грязь забрызгивает лобовое стекло, а Питер Тош распевает «Johnny В. Goode». Я закрыл глаза, пытаясь расслабиться, но я слишком взвинчен. Рассказ Понго все меняет. Каким бы невероятным это ни казалось, но Тиллинг, может статься, все же права. Возможно, Дженну убили какие-то парни, искавшие Андрея, парни, которые выяснили, что он отправил мне пакет, и хотели знать, что в пакете или откуда его послали. Мне нужно добраться до самой сути того, во что ввязался Андрей, и поездка в Москву больше не кажется такой уж большой ценой. Мой телефон звонит, и Кертис услужливо приглушает музыку.

– Питер Тайлер, – говорю я.

– Грейс Тиллинг.

– Нет ли получше способа связаться с вами? – сердито спрашиваю я. – За последние три часа я звонил вам четырежды.

– Способ получше был вчера, – отвечает она. – Тогда, когда вы обещали.

– Вчера мне нечего было вам сказать.

– А сегодня есть?

– Я встретился с парнем, который знал Андрея. И он сказал, что накануне убийства Дженны к нему приходил какой-то головорез и искал Андрея. Знакомый Андрея приказал этому типу убираться, и тот убил его собаку.

– Как?

– Поднял ее и сломал ей шею.

– И как зовут этого знакомого?

– Он не хочет, чтобы я вам рассказывал.

– С вами всегда приятно разговаривать, Питер.

В трубке раздается щелчок, и связь обрывается.

– Черт.

Я швыряю мобильный о переднее сиденье; телефон, аккумулятор и клипса разлетаются в разные стороны. Кертис равнодушно смотрит на меня через плечо, его глаза спрятаны за темными очками.

– Проблемы, приятель?

Я качаю головой, неприятно удивленный потерей самоконтроля. Мой тренер в старших классах задавал мне трепку, когда я выходил из себя. Он говаривал: «Лузеры бьют ногой по холодильнику, когда проигрывают. Победители же начинают работать еще усерднее». Я заново собираю телефон и набираю номер Тиллинг, в пятый раз попадая на ее голосовую почту.

– Грейс, это снова Питер. Головорез, который сломал собаке шею, оставил свой телефонный номер. Если вы найдете этого типа, я уверен, что смогу уболтать парня, с которым я говорил, сотрудничать с вами. – Я диктую ей номер и повторяю описание крутого парня со слов Понго, одновременно размышляя, почему я назвал ее по имени. – Меня пару дней не будет в городе, но я буду проверять сообщения.

Я размышляю, стоит ли мне извиниться за свою резкость, но потом просто нажимаю кнопку. Кертис вынимает закончившуюся кассету Питера Тоша из магнитофона.

– Еще что-нибудь поставить, приятель?

– У вас есть «Natty Dread»?

Он вставляет очередную кассету, и машину наполняет голос Боба Марли, протяжно поющего: «Lively up Yourself». На последнем курсе мы с Дженной ехали на машине из Итаки до Брансуика, штат Огайо, чтобы провести День благодарения с моим отцом, и снова и снова проигрывали эту песню на магнитофоне. Я откидываю голову на сиденье и слушаю, как «дворники» отбивают ритм.

– Ты хмуришься, – сказала Дженна.

Ветер ревел со стороны озера Эри, ударяя машину сильными порывами, грозившими спихнуть нас на соседнюю полосу. Перед отъездом мы поужинали – примерно три часа назад.

– Я думал, ты заснула, – заметил я, прикрутив музыку.

– Просто дремала.

– Рядом с автострадой есть хорошая стоянка для грузовиков, но я не помню, где она: не доезжая Дюнкерка или после него. Мне тут пришло в голову: хорошо бы выпить чашечку кофе, а может, и кусок пирога съесть.

– Ты только подумай, – поддразнивая меня, сказала Дженна и погладила мою ногу. – Тебе двадцать один год, ты ведешь машину по темной автостраде в самом центре Америки, в магнитоле – кассета короля регги, на переднем сиденье – страстная блондинка, а ты расстроен, потому что не помнишь, где находится стоянка грузовиков.

Я скосил глаза вправо. Дженна лежала на разложенном пассажирском сиденье, завернувшись в красное шерстяное одеяло, волосы были временно собраны в хвост и перетянуты резинкой, наружу выглядывала горловина ее белого свитера из тонкой шерсти. Этот свитер был моим подарком на день рождения Дженны, и он проделал неслабую дыру в моем бюджете. Свет фар отражался от обивки крыши, частично падая на лицо Дженны. От этого видения у меня перехватило дух.

– Они сами пекут пироги, – возразил я.

Выпрямившись на локте, она ударила меня по руке.

– Это от меня и от Боба Марли тоже. Предатель.

– Ой! Думаю, я дал неправильный ответ. Мне остановить машину?

– Ты упустил свой шанс, – отказалась Дженна. – В любом случае, секс в машине – это скорее забава для школьников.

– Ты хотела сказать, что касается других девушек. Я ведь был у тебя первым, разве нет?

– В третьем классе мальчик по имени Тимми Теллджоан чмокнул меня в щеку, а потом высунул язык и лизнул меня. Мальчик постарше начал ему подсказывать, и Тимми засмущался. Хотя мне было, в общем-то, приятно.

– Я найду этого ублюдка и убью его.

– Ага, теперь ты больше не думаешь о стоянке для грузовиков? – продолжала дразниться Дженна. – Ты обращаешь на меня внимание, только когда считаешь, что кто-то посягает на твою собственность, а в остальных случаях ты пылаешь страстью к пирогам?

– Все рассуждения о пирогах – просто сублимация. Ты же знаешь, что я думаю только о тебе. Хотя твой рассказ о Тимми заставил меня задуматься. Тебе бы понравилось, если бы я размазал по тебе пирог и слизал его?

– Пошляк, – засмеялась она. – Не воображай, будто я не вижу тебя насквозь. Это ведь фантазия о сексе с двумя девушками, верно? И я, и пирог – все одновременно! А потом, постепенно, в постели с тобой останется только пирог, и вы будете слушать, как я оставляю долгие слезливые послания на твоем автоответчике. Ну уж нет, не выйдет.

– Прекрасно, – заявил я, прикидываясь обиженным. – Подождем, пока тебе захочется сделать что-нибудь непристойное. Увидишь, что я скажу.

– Да я и глазом не успею моргнуть, как ты согласишься. Все мужики свиньи.

– Это правда. Расскажи мне одну из своих непристойных фантазий, и тогда мне, возможно, не придется останавливаться, чтобы попить кофе.

– Ха, – презрительно фыркнула Дженна. – Ты же не сможешь сдержаться. Ты же весь возбудишься, и мне придется провести следующие три часа, шлепая тебя по рукам, которые ты будешь тянуть к моему крепкому белому телу. – Она перекатилась на бок лицом ко мне и высунула одну ногу из-под одеяла. Я уже возбудился. – Хотя знаешь, что я тебе скажу? – неожиданно серьезно спросила Дженна. – Я поиграю с тобой в «правду или вызов».

– Я выбираю вызов. Ты хочешь, чтобы я сейчас снял с себя всю одежду?

– Не так быстро, – заявила она, назидательно подняв палец. – Я еще не закончила. Кроме того, ты отвечаешь первым, причем я выбираю правду.

– Согласен, но только при условии, что ты отвечаешь на вызов. И предупреждаю: очень может быть, что я выберу секс в машине.

– Согласна, – кивнула она. Я убрал одну руку с руля, и мы с серьезным видом обменялись рукопожатием; прикосновение Дженны взволновало меня.

– Так какой вопрос? – беспечно спросил я, уверенный, что переиграл ее.

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне свою фантазию.

– Она может оказаться весьма красочной. – Я был смущен и приятно возбужден. – Какую из них тебе рассказать: о принцессе Лее Органе из «Звездных войн» или о сестрах-близняшках из рекламы жвачки?

– Скукотища. – Дженна сразу же отвергла мое предложение. – Я хочу услышать твою настоящую фантазию. Где ты видишь себя через пятнадцать, или двадцать, или пятьдесят лет, и чего ты к этому моменту достигнешь или сделаешь из того, что считаешь важным.

Я снова покосился на Дженну, но не смог прочитать выражение ее лица. Когда я объяснял ей, почему я хмурюсь, я лгал. На самом деле я размышлял о том, почему она согласилась поехать со мной. Последние восемь недель были тяжелой борьбой за введение меня в ее жизнь. Дженна проводила одну-две ночи в неделю в моей комнате, но никогда ничего не оставляла в ней, и я никак не мог понять, о чем думает эта девушка. В те ночи, когда ее не было рядом со мной, я лежал без сна до предрассветного часа, мучая себя мыслью о том, что Дженна могла просто исчезнуть. Ее вопрос затронул знакомую струну: Дженна всегда подчеркивала, насколько мы разные. Она была права, но я не понимал, почему это так важно. И я испугался, что за ее вопросом о моих планах на будущее стоит желание напомнить самой себе, почему она все время уходила от меня.

– Что заставляет тебя считать, будто у меня есть конкретные фантазии о моем будущем? – поинтересовался я, надеясь разговорить ее.

– Извини, – мягко возразила она. – Никаких объяснений с моей стороны. По правилам, ты должен стараться как можно лучше ответить на мой вопрос. Если у тебя нет фантазий о будущем, то это и есть ответ.

Я выключил магнитофон, и рев двигателя грузовика, едущего на восток, только подчеркнул внезапность наступившей тишины. И на поверхность всплыло воспоминание – то, которое я при обычных обстоятельствах заставил бы вернуться на место. Но я так сильно хотел быть с Дженной, как еще ничего в своей жизни не хотел.

– Возможно, это не совсем то, чего ты ожидаешь, – нервно начал я. – Это родом из детства, то, о чем я думал еще до того, как пошел в старшие классы.

Она не ответила. Я подождал пару секунд, а затем неуверенно начал рассказывать.

– Я уже говорил тебе, что моя мама погибла в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать. Но я не сказал, что она была алкоголичкой. Папа часто ездил в командировки, но когда он был дома, они всегда ссорились. Иногда, после особенно бурной ссоры, мама запиралась в их спальне на ключ и плакала, а папа заходил ко мне в комнату и говорил, чтобы я погрузил его телескоп в машину. Он увлекался астрономией. Мы ехали на холм – минут двадцать от нашего дома – где было потемнее, устанавливали телескоп и смотрели на звезды. Иногда мы оставались там почти до рассвета. Дело в том, что мне нравилось быть там с отцом, но я никогда не мог получить от этого настоящего удовольствия. Я всегда чувствовал, что своим отъездом предаю маму.

Внезапно воспоминания прорвали плотину, и я снова очень ярко ощутил все: запах папиных сигарет, стрекотание сверчков и тошнотворное ощущение пустоты где-то в желудке.

– Но это было еще не самое худшее, – продолжил я, слыша, как задрожал мой голос. – Хуже всего было то, что я никогда не хотел возвращаться домой. Я просто хотел остаться на холме с папой, где так темно и тихо и не нужно иметь дело с моей шумной, пьяной, ужасной матерью. И из-за этого я кошмарно себя чувствовал. Из-за того, что не люблю ее.

Я вытер лицо ладонью и пару раз глубоко вздохнул.

– Поэтому я начал фантазировать, когда мы ездили туда. Я представлял себе, как я приеду на этот самый холм, уже взрослым, вместе со своим собственным маленьким сыном. И мы будем вместе смотреть на звезды – точно так же, как я смотрел на них со своим отцом, но теперь это будет лучше, потому что в конце концов мы оба очень захотим вернуться домой. Мы захотим вернуться домой, потому что там нас будет ждать его мать, и она не будет пьяной, и мы оба любим ее, и она любит нас. Вот и все. – Я не решался взглянуть на Дженну. – Вот такая фантазия была у меня о будущем.

Дженна ничего не отвечала. Дрожащей рукой я снова включил магнитофон, сделав звук потише.

– Не знаю, почему именно она пришла мне сейчас на ум, – продолжил я, делая вид, что смеюсь. – И знаешь, я вовсе не хочу сказать, что там, на холме, со мной должен быть непременно сын, а не дочь, или что моя жена не должна быть там вместе с нами…

– Заткнись, – перебила меня Дженна. – Просто… заткнись.

Я посмотрел на нее и увидел, что она натянула одеяло на голову, как плащ. Я включил верхний свет и заметил слезы на ее щеках.

– Что случилось?

– Выключи свет.

– Скажи мне, что случилось, – попросил я, поворачивая выключатель.

– У тебя нет права на вопрос, – заявила она глухим голосом из темноты. – Помнишь? Ты выбрал вызов. Мы собираемся заниматься этим чертовым сексом в машине или нет?

– Я вызываю тебя на объяснение: почему ты плачешь? – Я настаивал, потому что был уверен, что каким-то образом все испортил.

– Так нечестно.

– Нечестно? – Я начинал сердиться. – Мы едем в машине среди ночи, дурачимся по-всякому, ты предлагаешь поиграть в какую-то детскую игру, а потом ни с того ни с сего – бабах! – ты задаешь мне очень серьезный вопрос, я рассказываю тебе то, что еще никому не рассказывал, а ты начинаешь плакать, и я не знаю, какого черта здесь происходит, а ты не хочешь мне объяснить. Ты ничего не хочешь мне объяснить. Я не знаю, почему ты спишь со мной, или почему ты едешь ко мне домой, или что ты думаешь о нас с тобой. Вот это действительно нечестно.

Она громко всхлипнула.

– Я старался как мог, Дженна. – Я отчаянно пытался понять ее. – Ты должна сказать мне, как у меня все получилось.

– Давай лучше вызов, – разбитым голосом попросила она.

– Я вызываю тебя на объяснение: почему ты плачешь?

Минуту Дженна собиралась с силами, а затем вытерла глаза краем одеяла. Я приготовился выслушать ее ответ.

– Я сплю с тобой, потому что ты умный, и добрый, и веселый, – тихо сказала она. – И я решила поехать к тебе домой, потому что ты все время говоришь о своем отце, и я поняла, как много он для тебя значит, и я чувствую себя виноватой, потому что не была добрее к тебе. Но ты сидишь на экспрессе, который мчит прямо к деловым кругам Америки, и дому в пригороде, и Клубу Львов,[11]11
  Организация, в которую входят богатейшие люди мира. (Примеч. перев.)


[Закрыть] и тридцати шести лункам на поле для гольфа каждые выходные в загородном клубе, практически закрытом для черных, – а это все не то, чего я хочу. Ты собираешься стать главой «IBM» или какой-то другой фашистской организации и провести оставшуюся жизнь на совещаниях, стать важной шишкой – и этого я тоже не хочу. Поэтому, если бы все это время ты не был со мной так чертовски мил и так настойчив, я бы давным-давно закончила наши отношения, ведь все, что касается тебя, слишком очевидно, и предначертано, и совершенно однозначно, а я этого чертовски боюсь.

Я почувствовал себя опустошенным.

– Так почему ты плачешь? – снова спросил я через несколько минут.

– Потому что я запуталась, – ответила Дженна. – А когда ты мне вот только что рассказал свою фантазию о семейной жизни, о том, что ты чувствовал, когда был маленьким, и как у тебя разрывалось сердце, мне стало еще хуже. Потому что именно этого я и хочу. Глубоко-глубоко внутри, под всеми планами, которые я строю насчет своей жизни, я хочу именно такую семью и такую любовь – больше всего на свете. Вот почему я плачу.

Облегчение захлестнуло меня.

– Запуталась – это не страшно. Вдвоем мы сумеем с этим справиться.

– Как? – выкрикнула она. – Я влюбилась в тебя, а этого я как раз и не хочу! Как ты собираешься помочь мне разобраться с этим?

– Не знаю. – У меня неожиданно закружилась голова. – Но у меня есть еще одна фантазия. Та, которую я так и не решился рассказать тебе.

– Не хочу ничего слышать.

– Она очень проста. Моя фантазия – сделать тебя счастливой.

– Чтоб тебя! – Дженна снова расплакалась. – Именно об этом я и говорю. Именно из-за этого всего я уже ничего не понимаю.

Мы заехали в плотный туман, видимость нулевая. Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Дженну, руля уже не видно. Одеяло превратилось в окровавленный саван, из которого выглядывает лишь ее бледное, безжизненное лицо.

– Извини, что не оправдал ожиданий, – говорю я.

– Ты знал, чего я хочу, – отвечает Дженна, отодвигаясь, когда я тянусь к ней. – Ты знал, как это для меня важно.

Туман проглатывает ее. Я пытаюсь схватить ее и чуть не падаю, и тут слышу, как кто-то зовет меня.

– Йо.

Я открываю глаза и вижу, что Кертис смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Приятель, ты там как?

– Все о’кей. – Я вытираю щеки тыльной стороной ладони и сержусь на себя за то, что сорвался при незнакомце. Мы приехали в аэропорт. – «Бритиш Эйрвейз», да?

Кертис кивает. У меня звонит телефон.

– Питер Тайлер.

– Куда вы направляетесь? – спрашивает Тиллинг.

– В Москву.

– Мы изъяли ваш загранпаспорт, когда проводили обыск в вашем доме.

– У меня их два. Второй – в моем дипломате.

Тиллинг молчит.

– Это не так уж и необычно для тех, кто часто путешествует на Ближний Восток, – неловко добавляю я. – Потому что надо посылать свой паспорт в разные посольства для получения виз, и никогда не знаешь, когда же они его тебе вернут… – Я замолкаю. – Грейс?

– Вы связались с Андреем? – отрывисто спрашивает она.

– Еще нет. Но думаю, что знаю, где он находится.

– В Москве?

– Точно.

Снова долгое молчание. Я слышу ее дыхание.